Текст книги "Три секунды до"

Ксения Ладунка
Три секунды до

Copyright © Ксения Ладунка, 2023

© LINK, иллюстрация на обложке

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Пролог

Они там.

За стеной. Ругаются, как и всегда. Она кричит что-то о том, какой он плохой и как она его ненавидит. Он с насмешкой отвечает, что она всегда думает только о себе.

Каждый раз они ругаются где-то поблизости. Как будто специально, чтобы задеть и меня тоже. Облить бензином своего гнева, поджечь спичкой ярости и закопать в могиле обиды. Им важно, чтобы я была частью этого.

Они всегда знают, где я. В гостиной или в туалете – они будут рядом.

Поэтому я просто ухожу. Ухожу, если она не хватает меня на пороге или если он слезно не просит остаться. Я ухожу, даже несмотря на то что идти мне некуда.

Она кидается на него тогда, когда градус напряжения между ними возрастает. Бьет его, если он говорит ей резкую правду. А еще она колотит его всякий раз, когда он напивается. И мне иногда его жалко. А иногда я его ненавижу.

Он никогда не жалеет ее. Если есть в этом мире список самых ужасных слов, то это его слова, сказанные ей. Он всегда говорит ей все что думает и считает, что имеет на это право.

Еще какое-то время они кричат, но потом успокаиваются. Они всегда успокаиваются спустя примерно час ругани. Я накидываю куртку и беру заранее собранный рюкзак, выхожу из комнаты, оглядываясь по сторонам. В доме – тишина, но в ушах еще звенят их голоса.

Спускаясь по лестнице, я постоянно оглядываюсь – боюсь, что наткнусь на кого-то из них и скандал начнется снова. Но все заканчивается хорошо, я оказываюсь в коридоре, а затем и во дворе.

Я смотрю на наш дом за огромным забором – он такой большой. Красивый. Вызывающий тошноту.

На улице ветер, и я наконец-то стираю слезы с глаз и щек. Мне предстоит долгий путь.

1

– Алиса! Алиса, открой, это Белинда!

Я кричу и барабаню в дверь трейлера. Вокруг – сплошная тьма, и в смертельной тишине слышны только далекие звуки залива. Нет даже проезжающих по мосту машин, чтобы хоть как-то разбавить весь этот ужас. Мне не открывают.

– Черт! – выплевываю я и еще раз со всей силы бью кулаком в дверь. Отчаяние подбирается к глотке, когда я слышу звук отворяющегося затвора.

– Алиса! – с облегчением выдыхаю я. Она смотрит на меня заспанными темными глазами и пытается понять, что происходит.

– Ох, Белинда…

– Прости. – Мои глаза заполняются слезами. – Пожалуйста, можно мне войти?

Горько улыбнувшись, Алиса пропускает меня внутрь. Я ловко смахиваю слезы до того, как они скатываются по щекам. Алиса отходит и включает свет; на кровати я вижу лежащего Скотта. Он явно недоволен тем, что его разбудили, а еще тем, что это была я.

Я скидываю с плеч джинсовку, а Алиса смотрит и, кажется, не знает, что со мной делать.

– Детка, что с тобой? – спрашивает она своим низким голосом. – Опять родители?

Я киваю. Отмахиваюсь: не хочу думать об этом.

– Ты же плачешь, – говорит она и тянется ко мне своими большими темнокожими руками. Обнимает и пытается сочувствовать.

От нее резко пахнет ацетоном, но для меня это уже привычно. Я заливаюсь ревом прямо у Алисы на груди, даже не отходя от двери. Мне не нравится так напрягать ее, но сейчас я просто не могу ничего с собой сделать. Она гладит меня по голове, и я чувствую, что кому-то нужна.

Так проходит какое-то время, пока мне не становится лучше. Алиса сажает меня за стол и делает чай. Я понимаю: все это формальности, чтобы обстановка не была гнетущей. Мне неловко, а сейчас будет еще хуже, потому что я подбираюсь к самому отвратительному моменту.

– Говори уже, зачем пришла, – агрессивно торопит меня Скотт.

– Алиса… – мямлю, – я хотела взять как обычно…

– Мы больше не продаем в розницу, сколько можно тебе говорить! – повышает голос Скотт.

Алиса смотрит на него с упреком, а затем отвечает мне:

– Не слушай его, для тебя всегда найдется.

Я благодарно киваю, а Скотт злобно смотрит на меня. Я неловко сижу за столом и всякий раз пытаюсь спрятать от него взгляд. Он знает, сейчас на меня очень легко надавить. Алиса долго копошится в кухонных ящиках, а потом кладет передо мной маленький зиплок с белым порошком внутри.

– Платить чем будешь? – выплевывает Скотт.

– У меня есть деньги.

– У тебя всегда есть деньги, но так ведь не интересно.

– Скотт, – обращается к нему Алиса, – меньше агрессии, больше терпимости. Белинда – наша подруга.

Он вздыхает – сдерживается. Старается быть лучше. Ради нее. Хоть и терпеть меня не может.

– Алиса, не хочешь… со мной? И ты, Скотт.

– Не откажусь, – улыбается она.

– За твои бабки хоть на край земли, – поддакивает он.

Эти двое заметно веселеют. Я тоже, потому что теперь у меня есть место, где провести эту ночь.

Я вскрываю содержимое зиплока, отдаю часть ребятам. Проходят мучительные три секунды до того, как я погружаюсь во тьму. Она медленно обволакивает меня, утягивая глубоко на дно. Все мирское отпускает, все проблемы, вся моя личность отходит куда-то в небытие. Остается только оно. То, ради чего я шла сюда десять километров пешком среди ночи.

Алиса и Скотт, кажется, на кровати, бормочут что-то – или мне послышалось. Я медленно поднимаюсь в попытках справиться с дрожащим телом и ложусь к ним. Они целуются, но меня это не волнует.

Нас кроет где-то час. Я разглядываю свои руки, взведенные к потолку, пытаясь ухватиться за узоры, появляющиеся на нем. Немного позже меня прорывает на разговоры.

Я болтаю, Алиса поддерживает. Спустя время я касаюсь темы, что должна была остаться внутри меня навсегда.

– Вчера мне исполнилось восемнадцать, – говорю.

– Правда? – удивляется Алиса. – Поздравляю.

– Спасибо. И мои родители решили, что развод – лучший подарок, что они могут подарить мне на день рождения.

Наступает тишина, сквозь которую прорывается Скотт:

– Слушай, мы твои дилеры, а не психотерапевты. Давай без этого.

И правда. Трейлер снова окутывает тишина. Я продолжаю разговаривать уже в своих мыслях.

Да, они разведутся сразу после того, как мы отметим мои восемнадцать. И нет ничего более логичного: я становлюсь совершеннолетней, и они могут больше не мучать друг друга.

Куда себя деть, я не знаю: остаться с кем-то из них после – значит сделать выбор, а мне омерзительна лишь одна мысль об этом. Я еще не придумала, что мне делать. Одно хорошо: из-за отличного климата в Калифорнии легко выжить на улице.

Я встаю, чтобы вдохнуть еще одну дорожку. Алиса поднимается вслед за мной и хватает сзади, еще до того, как я успеваю добраться до стола. Она обнимает меня, трется щекой о спину. Она всегда лезет обниматься, когда нетрезвая. Я позволяю ей делать все, что она хочет; Алиса разворачивает нас к зеркалу и смотрит на отражение из-за моего плеча.

Мы с ней очень контрастные – самые настоящие инь и ян. Ее темная кожа и моя светлая, но покрытая калифорнийским загаром. Ее длинные, ухоженные черные косы и мои белые, короткие, выцветшие на палящем солнце волосы. Ее карие и мои голубые глаза. Алиса очень красивая, хотя сама она так не считает. Я тоже не считаю себя красивой, но Алиса говорит: «Ты так прекрасна», – и гладит мою руку. А потом добавляет: «Хотела бы я быть тобой».

Мне неловко и почему-то больно от ее слов. Мир идет вперед, пытаясь доказать всем и каждому, как они красивы, но Алиса все равно считает меня лучше себя. Наблюдая, как она гладит меня по рукам, я искренне говорю:

– Ты тоже очень красивая, правда.

Она ухмыляется. Я выпутываюсь из ее хватки и добираюсь до стола, а потом все как в тумане – и так проходит вся ночь. Алиса и Скотт засыпают, когда рассветает. Я же собираю свои вещи и выхожу на улицу. Тут свежо, а под ногами, на сухой жженой траве, чувствуется только выпавшая роса. Я стою под мостом Бэй-бридж, соединяющим родной Окленд с Сан-Франциско. Залив покрывает сумрак. Огни города на противоположной стороне уже погасли, синева воды и неба сливаются, делая воздух будто бы плотным, цветным. Считаные минуты, и на горизонте показывается солнце – разрезает синь своими желтыми лучами. Я смотрю на залив до тех пор, пока солнце окончательно не встает и не освещает все пространство, а затем вставляю наушники в уши и ухожу.

* * *

– Где ты шлялась всю ночь?! – кричит мать, как только я ступаю на порог на дома.

– Не твое дело, – отвечаю.

– Какая же ты дрянь, – говорит она, – вся в своего отца, шляешься по ночам и бухаешь.

«О, мамочка, – думаю я – ты даже не представляешь, чем я занималась этой ночью».

– Ладно, – говорю.

Мать не успокаивается:

– Я посмотрю, как ты запоешь, когда отец перестанет давать тебе деньги.

Я стягиваю с себя конверсы, улыбаюсь. Говорю ей:

– Он не перестанет.

– Прекрати лыбиться, мерзавка, – шипит мать.

Я прохожу мимо нее в гостиную, оборачиваюсь вокруг себя, вскидываю вверх руки и с улыбкой на лице показываю ей средние пальцы. Смеюсь в лицо, зная, как она ненавидит это, как она бесится. Я не хочу злить ее еще сильнее и нарываться, но по-другому не получается.

Как только я отворачиваюсь, улыбка пропадает, но она этого уже не видит.

– Посмотри на себя, на кого ты похожа? – с пренебрежением спрашивает она. – Глаза красные, рожа опухшая, ты вся грязная! Тебе восемнадцать лет, а ты выглядишь как прожженная шлюха!

Я не отвечаю, убегаю от нее на лестницу, чтобы быстрее закрыться в комнате. Но она догоняет:

– Вот увидишь, когда отец уйдет, тебе ничего не оставит.

– Когда он уйдет, мама, я тоже уйду, – отвечаю с угрозой.

– Да? – насмехается она. – И куда же ты пойдешь? И что будешь делать? Ты ничего не умеешь и никуда отсюда не денешься!

Быстрым шагом я направляюсь к двери в свою комнату, но мать настегает меня и хватает за воротник куртки, залезая рукой в карман. Я запоздало понимаю, что происходит: мать вытаскивает оттуда телефон и банковскую карту. Единственные вещи в мире, что позволяют мне держаться на плаву.

– Отдай! – громко кричу я, разворачиваясь и без раздумий кидаясь вперед. Я цепляюсь за мамину кофту, пытаясь дотянуться до телефона, но она перехватывает мою руку и больно выворачивает.

– Это будет тебе уроком! – кричит она.

– Перестань, мне больно! – отвечаю, на что она отпускает меня и толкает.

Я спотыкаюсь и чуть не падаю, но удерживаюсь. Мама открывает дверь находящегося рядом туалета, в проеме которого у нас происходит еще одна стычка. Я не знаю, что она хочет сделать, и у меня не получается ее остановить – удается только выбить телефон из ее рук. Он падает на кафель и разбивается.

Сразу после мама кидает мою кредитку в туалет. Я вижу, как она падает в воду и идет на дно. Ни секунды не сомневаясь, я припадаю к унитазу и запускаю туда руку, но мать оказывается быстрее: она нажимает на слив, и кредитка пропадает в канализации.

– Мама, б… блин! – не сдерживаюсь я.

– Не смей материться при мне, – наказывает она, – со всем остальным твоим барахлом будет так же, если еще хоть раз пропадешь на ночь. – И выходит.

Я остаюсь одна, сидящая перед туалетом на коленях; правая рука по локоть мокрая. Стеклянный телефон, встретившийся с кафелем, просто вдребезги. Паутинка трещин идет по всему корпусу. Я беру его и проверяю: работает. Отправляю отцу сообщение:

МАМА разбила мой телефон!!!

И смыла кредитку в туалет.

Добавляю, не надеясь на ответ.

Когда ты будешь дома?

Нажимаю на блокировку и отправляюсь в свою комнату.

* * *

Отец приходит на следующий день, матери нет. Он копошится на кухне, когда я осторожно спускаюсь на первый этаж.

– Тебе помочь? – спрашиваю.

– Бельчонок, – он вздрагивает, – ты меня напугала.

– Прости.

– Не надо помогать, я справлюсь. Думал, тебя нет дома.

– Ты не видел мои сообщения?

– Что? Сообщения? Прости, нет. Сейчас посмотрю.

Он протирает руки полотенцем и отходит в коридор, где из кармана куртки достает мобильник. Возвращается, листает на экране пропущенные, спустя время натыкается и на мои.

– Что?! Она сошла с ума? Какого черта она это сделала?!

– Не знаю. Она не хочет, чтобы ты давал мне деньги. А еще сказала, что когда вы разведетесь, ты заберешь все, что мне подарил.

Отец потирает переносицу. Вздыхает. Он такой высокий, что я задираю голову, чтобы смотреть ему в лицо. Он выше меня на полторы головы, ростом я пошла в мать.

– Ты ведь не слушаешь ее, правда? Бельчонок, может быть, я и не идеальный отец, но все, что я делал в своей жизни, было ради твоего благополучия. Иначе это просто не имело бы смысла.

– Я знаю, пап, – подхожу к нему и обнимаю, – спасибо.

– Не за что. Ты только не переживай. Карту восстановим. Телефон новый купим.

– Спасибо, пап, – радостно протягиваю я.

По правде говоря, я поступаю плохо. Не стоит говорить ему такое, чтобы не усугублять ситуацию между ними. Но мне так мерзко после маминых слов, что я просто не могу не убедиться, что сказанное ею – неправда.

– Пап, мы отмечаем мой день рождения уже на этих выходных, ты помнишь? – говорю я.

– Конечно, помню.

– Ты обещал, что снимешь бар на ночь и пригласишь всех на вечеринку.

Отец замолкает, но тут же отвечает:

– Разумеется, Бельчонок. Я уже это сделал.

– Отлично! А еще ты обещал, что «Нитл Граспер» выступят, – игриво говорю я, уверенная в том, что на самом деле он обо всем забыл.

– Не могу это обещать. Все члены группы разъехались в отпуска, один Том в городе.

– А разве нужен кто-то кроме него?

Отец усмехается. Я продолжаю:

– Ну правда. Он ведь солист. Сыграй с ним сам. Пап! Это же супер идея, давай. Ты же умеешь. Я хочу, чтобы ты сыграл у меня на дне рождения. Па-а-ап?

Отец смеется. Я вижу, как загорелись его глаза, как ему понравилось мое предложение.

– В конце концов, ты можешь приказать Тому сыграть, и он никуда не денется.

Папа смеется еще сильнее, параллельно делая себе бутерброды и кофе.

– Я его продюсер, а не хозяин.

– Да ну, – смеюсь я, – ладно, шучу. Просто хочу, чтобы вы сыграли.

– Я постараюсь.

– Тогда исполните мои любимые песни, – говорю я и ухожу с кухни, оставляя его теряться в догадках и пытаться вспомнить, какие именно.

Мне исполнилось восемнадцать, и раз уж жизнь повернулась ко мне задницей, то я хотя бы отпраздную это как следует.

2

В баре сейчас всего несколько человек: до праздника остается два часа, и все мы приехали сюда заранее.

Папа на сцене – повторяет мелодию вслед за Томом. Кажется, они не слишком долго репетировали перед этим, так что много лажают и никак не могут сыграться. Вместе с ними стоят еще несколько музыкантов, но никого из них я не знаю. Наверное, какие-то их знакомые.

Я зашла сюда всего пару минут назад, застав такую занимательную картину. Папа с гитарой на сцене выглядит бесподобно. Том со своим антуражем рок-звезды вынуждает на секундочку в него влюбиться. У меня щемит в груди от счастья, что искрится вокруг них. Я так рада вновь наблюдать, как они играют, что готова расплакаться. Нет ничего лучше, чем видеть отцовскую улыбку.

Вдруг Том замечает меня – и сразу говорит отцу. Тот разворачивается и улыбается еще сильнее. Меня тут же рвет на маленькие счастливые кусочки, я срываюсь с места и выбегаю к ним на сцену.

– Па-а-ап, – протягиваю я и обнимаю его со всей силы, что во мне есть.

Он смеется и говорит:

– Совсем уже взрослая.

– Я такая.

– С днем рождения, – говорит в микрофон Том, перетягивая все внимание на себя.

– Спасибо!

– У меня есть для тебя подарок.

– Ого! – вскрикиваю. – Что, правда?!

– Мне тоже интересно, – говорит отец.

– Он в гримерке. Пойдем покажу! – Том снимает с себя гитару и ставит на подставку. – Потом расскажешь папе… или не расскажешь, как посчитаешь нужным.

– Да что ты, Митчелл… – щурится отец, но в шутку.

– Пап, все, мы ушли, – говорю я, отрываясь от него, и тут же попадаю под руку Тома, – он не такой высокий, как мой отец, но все еще намного выше меня.

– Это кое-что, связанное со мной, и с тобой, и с нашим позапрошлым туром, – по-заговорщически шепчет он и ведет за сцену в гримерку.

– Я понятия не имею, о чем ты! – возбужденно говорю.

Том лукаво улыбается. У него итальянское происхождение, черные растрепанные волосы, зеленые глаза. Кожа сейчас совсем бледная (после целого года гастролей по всему свету), но обычно бронзовая, загорелая. Он лучший друг моего отца, и я знаю его всю свою жизнь, он – часть моей семьи.

– Я не успел упаковать, надеюсь, ничего страшного, – говорит он, когда мы заходим в комнату. Том берет свой портфель и достает из него какую-то стеклянную бутылку. Я не понимаю, всматриваюсь.

– Боже, это же…

– Да!

– Стой, неужели это то шампанское из Милана?

Том кивает, я забираю у него бутылку: блестящая фиолетовая обертка, нечитаемое название на итальянском. Подарок переносит меня в прошлое на три года назад: мне пятнадцать, и я вместе с папой и «Нитл Граспер» в мировом туре, очень хочу попробовать шампанское в яркой фиолетовой упаковке. Я не нашла ничего умнее, чем попросить дядю Тома купить мне его. Он ведь такой крутой и, в отличие от моего отца, не откажет. На мое удивление, Том тогда действительно согласился. Потом мы вместе выпили его в нашей гостинце – точнее, выпил Том, а мне досталась лишь пара глотков. Оно было вкусное, хоть и стоило всего несколько евро. Сейчас же оно было по-настоящему бесценно.

– Ты не нашла его в Америке, – напоминает он.

– Да… я совсем забыла про тот случай.

– А я запомнил его на всю жизнь.

Я смеюсь и говорю:

– У меня совсем не было совести в пятнадцать.

– Да, ты была наглая и бесстрашная пятнадцатилетка.

Теперь мы смеемся уже вместе. Я обнимаю его и говорю:

– Это очень мило… Спасибо, Том. А давай выпьем его прямо сейчас?

– Давай! – Том забирает у меня бутылку обратно и открывает.

Пока мы пьем, болтаем. Он спрашивает у меня:

– Что папа подарил?

– Дал денег на новый телефон.

Том хихикает, передает мне шампанское. Я делаю глоток, и тут дверь в комнату открывается. По инерции я прячу бутылку за спину и быстро ставлю ее на пол.

– Папочка! – В гримерку вихрем влетает пятилетний Джоуи и кидается на Тома. Тот ловит его и поднимает над землей.

Я бы никогда не поверила, что это ребенок Тома, если бы не знала, что другу отца тридцать три года. Он выглядит намного моложе.

– Привет, мелкий, – говорит он.

Следом заходит Марта – его бывшая жена. Она коротко здоровается с Томом и подбегает ко мне, чтобы скорее обнять.

– Милая, с днем рождения! – восклицает. – Как я давно тебя не видела, какая ты красивая! Я приготовила тебе подарок, думаю, тебе понравится. – Марта протягивает мне розовый конверт. Я скорее вскрываю его и вижу два билета на Янгблада[1]1
  Yungblud – британский исполнитель.


[Закрыть] через два месяца.

Взвизгнув от радости, я прижимаю их к сердцу. Невольно вспоминаю, как слушала его бессонными ночами после родительских ссор. Как по вечерам он заглушал их истошные крики.

Я правда очень, очень рада. Я крепко обнимаю Марту, не переставая улыбаться. Чувствую, будто не всем еще в этом мире на меня плевать. Джоуи спускается с рук Тома и подходит ко мне, лезет обниматься.

– Белинда, с днем рождения! – Он протягивает мне собственноручно нарисованную открытку. Там мы с ним держимся за руки на пляже, а на небе написано поздравление. Невинный детский рисунок, от которого я готова расплакаться.

– Спасибо, малыш, иди сюда! – Я опускаюсь на колено и обнимаю его. – Люблю тебя.

Тем временем Том и Марта о чем-то переговариваются. Джоуи начинает рассказывать мне о том, что приключилось у него в школе.

– Белинда, папа здесь? – спрашивает Марта.

– Да, был в зале.

– А мама?

Я отрицательно мотаю головой. Марта делает сочувствующее лицо.

– Как у вас дела?

– Нормально, как у всех семей во время развода.

Она понимающе кивает головой. Я сомневаюсь, что наше «нормально» такое же, как у других, но подробнее говорить об этом не хочу.

– Ладно, пойду поздороваюсь с Биллом, – говорит она о папе и добавляет: – Томас, следи за сыном!

Марта выходит за дверь, и Том тут же подхватывает с пола шампанское. Джоуи бегает вокруг нас, пока мы пьем и болтаем, затем уходит изучать гримерку. Я думаю о том, что малыш здесь совсем ненадолго. По крайней мере не до того момента, когда его папочка будет валяться на полу в пьяном угаре и своей блевотине.

Мы допиваем бутылку, и Том неожиданно говорит:

– Выглядишь офигенно. Классный наряд.

– Спасибо, – немного смущаюсь я, – немного шлюховатый, не думаешь?

– М-м-м, нет. Мне нравится.

Я рада, что кто-то оценил. Но, вообще-то, я одевалась так, чтобы вызвать побольше осуждения: колготки в сетку, шорты до середины зада. Розовый, немного просвечивающий кружевной топ до пупка, больше похожий на лиф. На шее – несколько серебряных цепей, а на ногах – конверсы.

– Папа, папа, а что такое «шлюхатый»? – подбегает Джоуи.

– Так, малыш, – Том берет сына на руки, – ты этого не слышал.

Мы смеемся, хотя Тому будет совсем не смешно, когда Джоуи скажет это при матери или в школе. Мы стоим еще пару минут, а затем уходим – Том дальше репетировать с папой, а я играться с Джоуи, пока Марта не увела его домой.

* * *

В баре грохочет музыка. Народу столько, что не продохнуть. Я стою сбоку от сцены, уже изрядно пьяная, хотя вечеринка только началась. Первая песня заканчивается, и Том говорит в микрофон:

– У нашей дорогой Белинды сегодня день рождения, – он тоже нормально набрался, – Бельчонок, иди сюда!

Я поднимаюсь на сцену, пытаюсь сфокусировать взгляд. Сюда бьет столько света, что моментально начинают болеть глаза. Том появляется откуда-то из этого свечения и затягивает в объятия. Потом он говорит в микрофон:

– Теперь ты совершеннолетняя и полностью отвечаешь сама за себя. Родители больше не нужны.

Я слышу голос отца:

– Дорогая, люблю тебя и поздравляю. Помню тебя совсем крохотной, только родившейся. Тогда я даже не думал, что когда-нибудь ты станешь такая взрослая и красивая…

Я довольно улыбаюсь. Том начинает хлопать в микрофон, а отец продолжает:

– Я делаю все для тебя и ради тебя. Я благодарен жизни, что ты – моя дочь.

Мы с папой обнимаемся, я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы.

– Я написал тебе песню, когда ты родилась, ты знаешь. Я играл ее, помнишь?

– Конечно, помню, пап, – жалобно говорю я мимо микрофона.

– Мы сделали аранжировку. Надеюсь, песня понравится тебе так же, как и в детстве.

Я болезненно сглатываю, сдерживая слезы. Прошу у папы спуститься со сцены и послушать внизу. И пока Том поет самые красивые слова, когда-либо обращенные в мою сторону, я просто плачу. От счастья, наверное, но почему-то мне невыносимо больно.

Песня заканчивается, Том говорит, что теперь они будут петь мои самые любимые. В том, что он помнит, какие именно, я не сомневаюсь. Когда отхожу от сцены взять себе немного пива, меня хватают за руку. Это Алиса. Она отводит меня в сторону и говорит:

– Я еле нашла тебя! Кто все эти люди?

– Мои одноклассники, – морщусь.

– По-моему, тут одни намокшие фанатки этого чувака на сцене.

– Они тоже. Наверняка пробрались.

– Детка, ты что, пригласила сюда всю свою школу?

– Типа того.

– Какая гадость, – плюется Алиса.

– Тут еще папины друзья и некоторые родственники, – зачем-то оправдываюсь я.

– М-да, ну и тусовка. Ладно, неважно. С днем рождения, – говорит она и касается моей ладони, вкладывая в нее малюсенькую коробочку с бантиком. Мое сердце подскакивает в груди, под ложечкой сразу же начинает тянуть, а возбуждение нарастает.

– Алиса, это…

– Да, те самые сережки, которые ты хотела.

«Какие сережки, Алиса», – хочется сказать мне, но я лишь сглатываю скопившуюся во рту слюну.

– С-спасибо…

– Не за что, крошка. Приходи к нам, когда захочешь. Я всегда тебе рада.

Она обнимает меня, потом говорит:

– Прости, не останусь. Но была очень рада увидеться. Надеюсь, ты отпразднуешь как следует. – И подмигивает.

Я даже не успеваю попрощаться, как она исчезает из клуба. Я засовываю ее подарок в карман шорт и пытаюсь успокоить свое бешено колотящееся сердце. Мозг начинает лихорадочно соображать: мне надо сделать все в кабинке туалета, только там нет камер. Главное – не сидеть слишком долго, не вызывать подозрений.

Я отправляюсь к бару, чтобы еще догнаться алкоголем, беру текилу. Выпиваю с кем-то из школы за свой день рождения, слушаю поздравления, но на уме только одно. Отец и Том все еще на сцене, играют, веселятся, пьют. Пока они там, я решаю скорее пойти в туалет.

В кабинке я открываю коробку. О боже. Алиса не поскупилась, собирая для меня этот подарок.

Я опускаю крышку туалета, сажусь сверху. Открываю коробку, три секунды – и сознание мутнеет. Чернота обволакивает меня, и я плыву сквозь эту тягучую материю, обволакиваемая ею, отгороженная от всего мира.

Спустя вечность я нахожу себя на полу уборной. От толчка воняет. Тело трясет, я еле поднимаюсь и буквально вываливаюсь из кабинки. Сердце быстро и тяжело колотится, из-за этого дышать просто невозможно. Не хватает кислорода. Я опираюсь о раковину, включаю кран и засовываю руки под холодную воду.

– Эй, Шнайдер, – слышу сквозь вакуум, – ты в порядке?

– Что? – переспрашиваю. – А что не так? – вглядываюсь в лицо человека передо мной. Какой-то парень из школы. Вспомнить бы его имя.

– Ты в мужском туалете.

– А… черт, перебрала.

– Бывает. С днем рождения.

Кивнув, я протираю лоб мокрой рукой и скорее выхожу наружу. Хочется вдохнуть побольше воздуха, но в легких уже нет места. Коридор закручивается в спираль, все перед глазами расплывается. Я иду, держась за стенку, каждый шаг делая все медленнее и осторожнее.

Мимо меня проходят две девчонки, и одна из них говорит:

– Шнайдер, твои вечеринки всегда самые отпадные! Эта не исключение.

– Класс, – отвечаю.

– С днем рождения!

Я оказываюсь в зале, музыка доходит до меня словно через глухую стену. Время замедляется, воздух вокруг окрашивается то в синий, то в красный, то в зеленый. Почти сразу я начинаю теряться во всех этих красках. Люди смешиваются в единую массу. Я делаю шаг и оказываюсь среди них.

* * *

Под утро отпускает. Я все еще пьяная, перетанцевала со всеми, с кем могла. Каждый тянулся ко мне, поздравлял, обнимал и что-то желал. Я знаю, на самом деле, я им безразлична, но это становится совершенно неважно, когда в крови циркулирует очередная доза. Все эти люди мне даже не знакомы. Зато они знают меня, а когда я приглашаю их к себе на день рождения, считают, что особенные. Пусть так и будет.

Я не ходила в школу до этого года. Все мое детство прошло в перелетах и разъездах по миру. Папа всегда был в дороге, и жить мы могли только так. Тогда мама еще была вменяема, а отец только начинал подсаживаться на алкоголь.

Так что училась я с матерью, дистанционно. Это было моей жизнью. Не долбаная школа, в которую я была вынуждена ходить весь последний год, потому что в этот раз мама не позволила мне поехать с отцом и группой. Она не поехала сама и силой заставила меня остаться с ней. Дерьмовее года в моей жизни не было.

Когда я только пришла, меня запомнили сразу: на первом же танцевальном вечере, посвященном началу учебного года, я перемешала пунш с водкой и спустя время, потеряв сознание, растянулась прямо посреди спортивного зала, заполненного людьми. Так мне рассказали. Сама я этого не помню.

Каждому моему однокласснику по-настоящему плевать на меня, им интересна только протекция в виде моего отца и элиты, что он собирает вокруг. Неважно, в конце концов, скоро мы все попрощаемся и больше никогда не увидимся.

Я сижу за барной стойкой, наблюдаю, как оставшийся народ расходится. Уже почти шесть часов утра, неимоверно клонит в сон, но я держусь. Рядом отец несвязно болтает с барменом, жалуется на маму и жизнь. Я такая пьяная, но мне даже не стыдно. Папа все равно не смог бы сейчас понять, как сильно я набухалась.

Напоследок я пью целую бутылку воды, потому что сушняк уже мучает меня. Скоро мы будем уезжать, надо только растолкать отца и собрать вещи. Вдруг позади я слышу какой-то переполох. Поднимается шум, но я не успеваю развернуться и посмотреть, потому что кто-то хватает меня за ухо. Резко, очень сильно, делая как можно больнее, тянет на себя и кричит:

– Вот ты дрянь! Да что ты за скотина-то такая?!

Я понимаю: мать. Она тянет меня за ухо, и я следую за ее рукой.

– Мама, больно! Отпусти! Больно!

– Что я тебе говорила?! Что я говорила тебе по поводу отсутствия дома?! По поводу попоек с отцом?! Да ты у меня всю жизнь дома сидеть будешь!

– Но у меня день рождения, – хнычу я. – Отпусти!

– Что ты, мать твою, здесь делаешь?! – рявкает отец так громко, что мне становится еще больнее. Мама тем временем ведет меня в сторону коридора, где находится выход для персонала. Отец бежит за нами, что-то кричит. Я начинаю плакать, перестаю разбирать их речь.

Она удерживает меня, по пути чуть не сшибая кого-то с ног. В коридоре отец нагоняет нас, рявкает:

– Пусти ее!

Одной рукой он хватает меня за плечо, другой мать за запястье. Он разрывает нас, и я отлетаю в сторону, а они вцепляются друг в друга.

– Ты вообще видишь, как напилась сейчас твоя дочь?! Это нормально, по-твоему?! Хочешь, чтобы она стала такой же, как ты?!

– Это ее день рождения! Оставь ее в покое, истеричка! Оставь ее в покое, – делает акцент отец на каждом слове.

– Скоро ты оставишь нас в покое. Никогда больше не увидишь ни меня, ни дочь!

– Что ты сказала?! Что ты сейчас сказала?! – рявкает он так сильно, что я пугаюсь. Он нависает над матерью, держит ее за грудки, смотрит прямо в глаза.

Честное слово, еще немного, и случилось бы что-то ужасное, но сбоку неожиданно появляется Том и подлетает к отцу. Так быстро, что я даже не успеваю удивиться. Он пытается привести папу в чувства.

– Билл, – говорит он, – Билл, успокойся. Не надо.

Я понимаю: Том здесь с самого начала. Это его моя мать оттолкнула, когда шла сюда, сделав невольным свидетелем семейной сцены. Отец отпускает мать, и она начинает вопить:

– Ублюдок! Ты чуть не ударил меня! Кретин! Готовься к суду и к тому, что я все у тебя отберу!

– Линда, пожалуйста, – говорит Том моей матери. Он стоит между ними и удерживает каждого за плечо.

– Не лезь, только тебя здесь не хватало! – срывается мать.

– Митчелл, отойди, – говорит отец.

– Я все равно останусь здесь, – с угрозой отвечает Том. И выполняет просьбу, отступив в другой конец коридора.

– Белинда, – обращается ко мне мама, – ты сейчас же уедешь со мной и никогда больше сюда не вернешься.

Я со своей силы сжимаю челюсти так, что к горлу подступает рвотный позыв. Слезы текут не прекращая, и я даже боюсь представить, что сейчас на моем лице.

– Ты язык проглотила? – Она делает ко мне шаг. – Или алкоголь вымыл все мозги?! Вперед! – хватает меня за руку. Я вырываюсь.

– Прекрати! – встревает отец.

– Пошла ты! – кричу я.

Мать удивляется:

– Что?

– Пошла к черту! Я тебя ненавижу, почему ты просто не можешь быть нормальной?! Я никуда с тобой не пойду, и это ты больше никогда меня не увидишь!

Проходит безмолвная секунда, прежде чем мать замахивается и бьет меня по щеке. Мир останавливается. Становится больно. Обидно.