Текст книги "Иван – бессмертный"

Глава 1

   Ваня не знает, где искать его – ведь Салтан всегда находил его сам. Без адреса, телефона или места на карте, он потерян, как упустившая след ищейка, но, в отличии он неё – действительно не может не найти. Если понадобится, он выйдет на шоссе, где впервые встретился с Салтаном, и пойдет искать пешком. Перевертыш всегда знал всё – кажется, всё – о новом волшебном мире, но на просящий взгляд Вани он пожимает плечами и говорит:

– Он не прожил бы столько столетий, если бы его было просто найти.

   Так далеко, что перевертыш не знает, что делать – настолько далеко они умудрились забраться. Всю жизнь Ване было, на кого положиться, кто подсказал бы – братья, тётя Люда, отец, не самые плохие друзья, даже этот несносный перевертыш. Теперь надо спасать братьев, уберечь тётю Люду, найти пропавшего неизвестно куда отца, совсем нет времени думать о друзьях и перевертыш стоит, покачиваясь на пятках и кусая губы. Такой же растерянный, и хоть один из них должен решить. Ваня чувствует себя повзрослевшим – больше, чем получая аттестат – и ему совсем не нравится это чувство.

– Ключи от машины, – командует он, словно имеет право, и никогда не ловил себя на подобном тоне.

   Перевертыш понимает его и слушается – без слов, признавая право – и, значит, дело плохо, действительно плохо для них обоих. Он снова скрывается в квартире – Ваниной, куда Ваня больше не может попасть – выходит с ключами и вкладывает в его руку. Не пытается оставить себе, признанием, и ключи тяжестью лежат в ладони. Вниз они спускаются по лестнице, не рискуя пользоваться зачарованным лифтом, и двор Ваниного дома совсем не изменился за то время, что они провели на лестничной клетке – и всё же изменился до неузнаваемости. Разгар лета, несмотря на подбирающиеся сумерки на ближайшей площадке с визгом носятся дети, сидят по лавочкам мамы, и скрип качелей отзывается гулом где-то в костях челюсти.

   Мимо них в подъезд проходит пенсионерка-соседка, живущая на два этажа ниже, но Ваня не находит в себе сил с ней поздороваться. Ей будет, что потом обсудить. Темнеющие тени больше не пугают его – они рождают в нём ярость. Реальный мир противоречит сам себе, и в нём должно быть одно из двух – или его семья, типовой дом с древними диванами, надоевшая школа, армия, институт, торговые центры, метро; жизнь, или жар-птицы, лошади-призраки, Кощеи и прочий волшебный зверинец, разрывающий первый мир по частям. Ване очень надо собраться. Он жмурится, втягивает носом воздух и несколько раз глубоко вдыхает и выдыхает. В воздухе запах теплого лета, с жарким асфальтом, фруктами, фонтанами и долгожданной свободой – такого, каким оно могло бы быть для него. Перевертыш не торопит, но Ваня не может медлить – он знает и сам. Собравшись, он легко находит их машину – самую классную в их дворе, даже спустя недели блестящую начищенными боками; может, и в этом заколдованную.

   Чертова машина, с которой всё началось, и если раньше Ваня мечтал от неё избавиться, теперь он мечтает лично раздолбить её в крошево, загнать под пресс или пройтись арматурой по каждому блестящему боку. Потом, когда перестанет в ней нуждаться. Машина отзывается на нажатие брелка мелодичной трелью, приглашая внутрь, и правда в том, что Ваня во всем виноват. Он мог бы не просить её, мог бы тихо спать на месте ночного сторожа, мог бы уйти, испугаться, быть скромнее, умнее, надежнее; он мог бы не садиться, но он забирается на водительское сидение, вставляет ключ в зажигание, поворачивает, и – уже слишком поздно не идти до конца. Перевертыш садится рядом.

   На ней еще должна быть метка Мораны, так привлекшая Салтана в прошлый раз.

   Ваня кладет руку на коробку передач, хочет тронуться, но перевертыш накрывает его руку своей – чуть выше локтя – останавливая. Он вздыхает, глубоко, готовясь, но произносит ровно:

– Если он убьет меня, – Ваня открывает было рот, но перевертыш обрывает, вскинув к его губам палец. – Если он убьет меня, запомни – чертишь вокруг себя круг, железом, хоть ножом, хоть гвоздем, хоть ложкой, все равно. Лучше ножом, сможешь добавить крови. Не забывай о ней, но ты и не забудешь. Выучишь молитву, хоть самую простую, "Отче наш" подойдет. И главное – не смотри ей в глаза. Может, и выживешь.

   Ване не кажется это смешным – увы, но – не кажется ни капельки.

– Он не убьет тебя.

– Дурак ты, Ванюша, – огрызается перевертыш беззлобно, передразнивая тетю.

   Он пристегивает ремень безопасности, и Ваня вспоминает про свой, повторяя его движение. За рулем он чувствует себя зло и растеряно – сам, совсем сам, один, без Лешки, Ваня управляет машиной второй раз в жизни, но – больше нет восторженного предвкушения. Он вспоминает положение ног, переключает передачу, и машина слушается легко – обманчиво послушная. У него нет четкого плана, но в прошлый раз Салтан легко засек машину; остается только надеется, что она интересует его всё еще. Ваня выезжает на дорогу и медленно едет в правой полосе – он сейчас совсем не уверен в своей реакции. Проезжающие машины сигналят, обгоняя его, но перевертыш не торопит – только переключает радиостанции, выбирая, и делает музыку громче. Из колонок льется старый американский рок, и какой-то ковбой сипло поет о любви.

– Молитвы действительно работают? – Ваня спрашивает, не в силах молчать.

   Даже с музыкой, вдруг потеряв братьев, он чувствует себя в тишине; одиноким.

– Не могу проверить сам. Так что должны бы. Территория другого бога.

– Язык жжется?

– Жжется, – перевертыш усмехается, и Ваня не может понять опять.

   То ли правда, то ли шутка, то ли и то, и то одновременно.

   Час пик уже миновал, темнеет стремительно, и вдоль дорог зажигаются фонари. Машин еще достаточно, и Ваня движется вслед за ними, не разбирая названия улиц и направление – направление не имеет значения для его цели. Вскоре он оказывается на каком-то шоссе и всё-таки прибавляет скорость. Он всё еще не уверен в реакции, но еще – не уверен, что ему еще есть, что терять. Растерзанное тело дневного сторожа снова встает перед глазами, и Ваня вжимает педаль газа. Его вяло плетущаяся машина вливается в поток, ровняясь с остальными, и железные бока мелькают перед глазами, исчезая раньше, чем Ваня успевает сообразить. Он никогда не ездил так быстро сам.

   Салтана всё нет.

– Значит, он сильнее? – спрашивает Ваня, продолжая давно прерванный разговор.

   Перевертыш его понимает.

– У Мораны не было сыновей, чтобы их убить.

   Ни да, ни нет, и Ване не хочется больше думать о смерти. Он давит на газ, лишь после сам осознавая движение, и машина резво бросается вперед – как конь, почуявший свободу; как оголодавший хищник. Сравнение с конем неудачно, и Ваня вспоминает призрачных лошадей, сквозь бурю сметающих вооруженных вояк. Как те падали, с криком, как Ваня не смотрел на их тела, не смотрел на Василия Петровича, как смеялся Лешка, как Гришка хмурил брови, как ворчал отец, и – он не может не думать. Кажется, отметка спидометра давно перевалила за сто.

   Звук сирены пробивается сквозь металл дверей, но Ваня слышит его словно издалека, из прошлого, сквозь толщу воды. Запоздало он вспоминает, что должен смотреть в зеркала, не только вперед, и замечает полицейскую машину, с включенной мигалкой мчащуюся вслед за ними. Перевертыш не останавливает его, не пытается привести в чувство – он тих, заметно бледен, и это отрезвляет Ваню хлеще крика. Он помнит, как легко, играючи, перевертыш навел морок на остановившего их "гаишника". Ему нечего бояться, и, всё же – он знакомым движением подносит руку к губам, кусает костяшки, сжимаясь, и хмурится.

– Прижаться к обочине, – слышится из громкоговорителя.

   Ваня снижает скорость, но не останавливается полностью. Проблемы с законом – не те, которые он мог бы решить сам, не те, на которые у него есть время, и он смотрит на дорогу и больше – на перевертыша; с вопросом. Тот делает несколько глубоких и бесполезных вдохов, сглатывает и не смотрит в ответ.

   Теоретически, на своей крутой тачке они могли бы оторваться.

– Останавливайся, – командует перевертыш, пересиливая себя; сипло.

   Ваня давит на тормоз с облегчение. Устраивать гонки он не готов, "Форсаж" вообще никогда не был его любимым фильмом. Они прижимаются к обочине, позволяя полицейской машине догнать себя, и Ваня опускает стекло на своем окне. Сирена не выключается, и звук её бьет в виски, приближаясь.

– Помнишь, что я тебе сказал? – бросает перевертыш торопливо. – Круг, нож, глаза, молитва.

– Примерно.

   Полицейская машина останавливается перед ними, преграждая дорогу – так, чтобы они не могли скрыться, дав по газам. Дверь открывается, и из полицейской машины выходит уже знакомая Ване тощая девчачья фигурка. Девчонка неспешно подходит к ним, наклоняется к открытому окну, и в глазах её светится злорадное веселье.

– Нас ищешь? – спрашивает Рита.

   Именно их. Ваня не отвечает, но это не смущает обычно угрюмую девчонку – как будто их ждет много, много ужасного. Она бросает взгляд на перевертыша на соседнем сидении, но не спрашивает, кто.

– Вам совсем не в ту сторону, парни.

   Ване противно от её веселья – не от страха, и, даже в лучшем настроении, Рита явно не та, кто будет долго веселиться в одиночку. Глаза её жесткие – как и были, и улыбка быстро гаснет, превращаясь в привычную тонкую линию.

– Пересаживайся. Я поведу.

   ***

   В этот раз Ваня пытается запомнить дорогу, хотя бы приблизительно, хотя бы направление, но быстро теряется в череде одинаковых развилок и поворотов. Рита не мешает ему, не велит надеть мешок на голову или закрыть глаза – как будто заранее знает, что все равно ничего не получится. Может, перевертыш сможет лучше. Они вместе сидят на заднем сидении, позади девушки, и полицейская машина едет следом – без сирен, и так похожая на конвой. Ване не страшно.

   Они въезжают за уже знакомую ограду, и ворота закрываются за машинами, отрезая пути к отступлению. Салтан ждет их на ступенях дома, в том же сером домашнем халате и растянутых штанах, вот только больше это не придает расслабленности его облику. Ничуть, Ваня действительно замечает больше – опытом или действием цветка. Прятаться в машине глупо, и они вылезают вслед за Ритой, вставая перед Салтаном – снизу вверх смотря на грузную фигуру, строго рассчитанным эффектом. Левую руку он держит странно, под углом, словно уберегая от боли – и бой с Мораной не мог пройти без потерь. Ваня замечает морщины, тянущиеся от цепких глаз, напряженные руки и то, как бледнеет радужка его глаз, если присмотреться – белизной сливаясь с белками.

   Первым Салтан говорит не с ним. Он обращается к перевертышу.

– Думаешь, я не узнал тебя? Может, я стар и слеп, но не беспомощен в собственном доме.

   В голосе Салтана слышны злорадство и месть – которые больше нет нужды сдерживать. Перевертыша трясет, Ваня чувствует, стоя рядом – но тот вскидывает подбородок, усмехается, и Ваня видит, как уголок губ его дрожит. Иногда он кажется ему на редкость глупым.

– Неужели? Что же ты смолчал?

   Его наглость злит Салтана, как и должна, как злит любого – и его злость появилась не сегодня, не в момент после глупых слов. Он резко спускается по лестнице, и по лицу Салтана гримасой пробегает ликующая, кровожадная улыбка – как будто он только и ждал повода. Как будто перевертыш знал, что он ждет, и всё его тощее тельце сжимается с каждым шагом. Сам виноват, сам нарвался, но – Ваня встает между ними, скорее рефлексом, чем осознанным действием. Успей он подумать – не встал бы или встал всё равно – Ваня и сам не знает. Ваня думает – Салтан ударит его, но тот останавливается, обдавая хищной улыбкой.

   В его словах больше зла, чем в ударе.

– Думаешь, сучка единственная, кто умеет хитрить? Она хотела найти птицу через меня, а вышло наоборот. Забавно, а? Я тоже кое-чему учусь с годами.

   Перевертыш пошатывается и хватается за Ванин локоть, удерживаясь. Всезнающий перевертыш оказался не таким уж всезнающим – и дело явно не столько в уязвленной гордости. Ваня не узнает Салтана – ни того, с кем напился до беспамятства, скованный ужасом, ни того, на кого согласился работать, ни того, которого видел когда-то по телевизору, ни даже того, который называл его "сынком" с вкрадчивой обманной улыбкой. В любом другом положении Ваня мог бы испугаться.

– Как ты нашел нас? Там, у дерева, в степи? – спрашивает Ваня, еще не понимая.

– Спасибо ему, – отвечает Салтан, кивая на перевертыша.

   Перевертыш закусывает губу и бледнеет настолько, что на нём можно писать вместо бумаги. Пальцы его до боли сжимаются на Ванином локте. Видимо, это плохо, очень плохо, то, что говорит Салтан – видимо, это просто чудовищно. Даже сейчас он не может просто заткнуться, и в словах его больше, чем едкости, ужаса – как сходят с ума, ожидая удара. Боль стерпеть проще, чем ждать.

– Как тебе сыночек? Понравился? Вырос? На маму похож?

   Лицо Салтана сковывает болезненная, дерганная гримаса – как от резкого спазма, открывшейся застарелой раны. Он старше, чем выглядит, и это особенно заметно сейчас – с запавшими морщинами, застывшей маской усталости, злобы и боли. Он тучный, когда-то крепкий, старик в домашнем халате, любящий выпить на ночь и закусить, на руке его не хватает пальцев, в его движениях не хватает легкости, и Ваня не ожидает. Он отшвыривает Ваню в сторону – легко, как один из его здоровяков-охранников, как не должен бы тучный старик. Перевертыш даже не пытается бежать, и Салтан поднимает его за ворот майки, отрывая от земли – ноги дергаются, не доставая, но даже тогда перевертыш не дерется и не бежит.

– Ты был полезен мне, – рычит Салтан. – Больше нет.

   Перевертыш пришёл сюда с ним. Перевертыш пришел сюда для него.

   Ваня просто не может его бросить.

   Он вскакивает с земли и бросается на Салтана, надеясь хотя бы отвлечь – чтобы у перевертыша появилось время. Палка подсекает его в прыжке, и Ваня снова падает на газон, ударяясь всем телом. Рита вжимает конец палки в его грудь, достаточно сильно, чтобы не дать дернуться, недостаточно сильно, чтобы сломать.

   Даже если Ваня сможет чудом справиться с ней – они во владениях Салтана, и его одинаковые, огромные охранники стоят вокруг, сложив на груди руки. Никакое чудо не поможет ему справиться с ними всеми. Ване остается только кричать, и он кричит:

– Отпусти его. Он мне нужен.

   Слова – всего лишь звуки, единственное, что он может, и Ваня кричит изо всех сил, не надеясь. Салтан слышит его – действительно, слышит, и замирает, будто мнение Вани имеет самое большое значение. Будто он поразил его в самое сердце, выкинув невероятное – то, что просто не сделал бы нормальный человек. Салтан медленно опускает перевертыша на землю, не выпуская ворот футболки, и тот загнанно, тяжело дышит. Салтану кажется, он не понимает, не знает, заблуждается – только заблуждением можно объяснить реакцию, сокрытой страшной истиной, предательством.

   Ваня знает – уже.

– Он шпионил для ведьмы каждую секунду, – говорит Салтан. – Передавал ей каждый твой вздох.

– Я знаю, – отвечает Ваня, и добавляет. – Он спас меня от неё. Несколько раз.

– Значит, она этого хотела.

   Салтан считает его дураком, имбицилом – даже больше, чем сам перевертыш в первый день их знакомства, даже хуже – не-дураком, заблуждающимся в самом главном. Как ненавидят верующие атеистов. Ни тех, ни других не переубедить. У Салтана должны быть самые весомые причины.

– Думаешь, он твой друг?

   Салтан снова поднимает перевертыша над землей – легко, как котенка, и тучная его фигура словно растет, становится больше от демонстрации силы. Второй рукой он хватает край майки перевертыша и тянет вверх, открывая не только живот – впалую тощую грудь. Перевертыш начинает дергаться сразу, едва понимая движение – понимая, что именно хочет Салтан показать. Он царапает руку ногтями, извиваясь, будто Салтан хочет показать что-то действительно ужасающее, непристойное, непростительное, то, что Ваня еще не видел – и не должен увидеть ни в коем случае. То, что должно изменить всё.

   Ничего нового нет под его футболкой. Те же ребра, впалый живот, россыпь родинок, шрам в форме подковы – словно лошадь наступила раскаленным копытом и держала долго; пока он не сорвал голос, пока он не сошел с ума. Ничего нового, кроме одного – шрам светится, словно до сих пор жжется. Теперь края его воспалены, обожжены, переливаются алым и золотом – ворожбой Мораны, въевшейся в плоть, и бьются часто, в такт сердцу. То ли новой, страшной магией, то ли – так было всегда, просто Ваня не видел. Перевертыш просил не светить в него чудо-фонарем, тогда, когда Ваня еще не мог смотреть своими глазами. Он многого раньше не замечал. Перевертыш бьется сильнее, царапая руки Салтана – до локтя раздирая кожу, как не должен бы человек, как могла бы дикая кошка. Раны затягиваются почти мгновенно, и оба они – существа не из мира Вани, не те, какие должны рядом с ним быть. Он видит, а, значит – становится таким же. Ваня не знает, что сказать на увиденное, он молчит, распластанный по земле, пока перевертыш шипит, задыхаясь. Ваня бы действительно поразился – если бы у него не было козыря в руке.

– Я еще могу вывести тебя на неё, – шипит он, отчетливо для того, кого вздернули над землей.

   Слова попадают в цель. Салтан замирает, выпуская футболку, и ткань падает, прикрывая шрам. Ваня ждет, что тот прожжет ткань насквозь, оставляя дыру подковой, но нет – свет скрывается, словно его и не было. Салтан ненавидит его – это видно в каждом его вдохе, каждом взгляде, в том, как медленно, с трудом отливает от его лица кровь, давая мыслить. Салтан ненавидит его, но гораздо больше – кое-кого другого.

– Она сама убьет тебя раньше, когда узнает, – он отвечает с сомнением, но отвечает.

   Перевертыш усмехается, обмякая в его руках – он уже выиграл на время, а Салтан проиграл.

– Меня она не убьет.

   Видимо, это правда – или что-то, очень похожее на неё – потому что ярость Салтана гаснет, сменяясь задумчивостью. Он всегда может убить его позже, не самого главного своего врага. Салтан разжимает руку, небрежно выпуская перевертыша, и тот падает на землю, грузно ударяясь телом. Рита убирает палку, и Ваня вскакивает, бросаясь к нему. Перевертыш мог быть врагом, мог до сих пор шпионить для Мораны, мог пойти против её воли, рискнув жизнью, мог спасать только для того, чтобы предать позже, мог быть единственным другом в безумном волшебном мире, мог предать уже много раз, мог мечтать задушить собственными руками – слишком много вероятностей для Вани, слишком много интриг, а у него тройка по алгебре и по геометрии еле четыре. Перевертыша заметно трясет, несмотря на показную наглость, и страх смерти позади, но еще очень близко. Он вцепляется в Ванину руку – до боли, единственным проявлением, и коротко, благодарно кивает. Его дрожь утихает быстро.

– Идем в дом, – приказывает Салтан коротко.

   Ване снова кажется, будто его глаза белы – он вглядывается, щурясь, и наваждение пропадает.

   Он только учится смотреть.

   ***

   Салтан минует знакомую Ване гостиную, проходя мраморные колонны и золоченую мебель – дальше, вглубь дома, где Ваня еще не был. Большинство комнат, которые они видят, обставлены так же богато, с размахом, и – все их они проходят мимо. Ване кажется, он замечает в одной из комнат огромное дерево, искусно вылепленное на стене, но не успевает рассмотреть. Салтан движется уверенно, находит едва заметную боковую дверь в одной из покрытых лепниной стен – не спрятанную, просто блеклую рядом с тяжелым убранством. Салтан прикладывает руку к её светлой поверхности, и дверь плавно отъезжает в сторону, пропуская – как новейшая охранная система, распознающая по отпечаткам пальцев, вот только, Ваня уверен – здесь тоже всё завязано на крови. По краям двери он может различить красноватое свечение, отдаленно похожее на то, что он видел дома у лифта – бледнее, светлее и жиже, как несовершенная копия, как кровь, разбавленная несколько раз.

   За дверью открывается лифт – современный, блестящий металлом, выбивающийся из кичливо роскошного убранства дома. Салтан жестом выделяет Ваню, Риту, пару охранников и велит двигаться за ним – хотя Ваня уже не так уверен в том, что есть необходимость защищать Салтана. Он отлично справляется и сам. Старость уходит из его лица и фигуры – изменчивая, как выражение лица, сменяясь напускным добродушием – тем самым, которое запомнил Ваня при их первой встрече. Перевертыш тоже заходит в лифт следом – хоть его и не звали, держась ближе к Ване. Салтан не запрещает, прикладывает руку к панели на стене, и створки лифта смыкаются перед ними. Лифт едет долго, плавно вниз – хотя они и так были на первом.

   Когда дверь лифта вновь отъезжает в сторону, перед ними открывается кабинет – небольшое, темное помещение без окон. В нём нет золота или мрамора, но стоит несколько кожаных кресел, шкафов и стол – таких же массивных, крепких, как наверху – и на первый взгляд совершенно непонятно, чем эта комната отличается от прочих.

– Надежно, как бомбоубежище, – с искренней гордостью произносит Салтан, и добавляет, кивая на перевертыша. – От этих полудохлых тварей.

   Ваня не совсем понимает, почему Салтан называет перевертыша так, но – и понимает тоже. Он еще успеет разобраться. Салтан проходит в кабинет первым, достает в одном из ящиков свечку и ставит её в дальнем углу, на полочке. Он долго роется в кармане халата, хмурясь, и Рита проходит второй и подает ему зажигалку. Неяркое пламя свечи не мешает приглушенному свету кабинета, выхватывая из полумрака расставленные выше иконы, и, даже не понимая зачем – Ваня уже догадывается, как. Охранники тоже проходят в комнату, вставая по сторонам от лифта, и только перевертыш не двигается за его плечом. Ваня не знает, должен ли его оставлять, и неуверенно берет парня за руку, чуть ниже локтя.

   Огромные бугаи занимают половину пространства, делая помещение еще меньше; душным.

   Если бы Салтан хотел их убить – он сделал бы это сразу.

– Здесь нас никто не найдет и никто не услышит.

– Даже Морана?

   Салтан морщится при звуке его имени, как морщится всегда перевертыш – и Ваня еле сдерживает нервозный смешок. Они реагируют на неё одинаково, даже по разные стороны баррикад.

– Особенно она, – Салтан отвечает.

   Он не торопит Ваню, хоть Рита и поджимает губы в нетерпеливом раздражении. Будто спешить некуда, момент триумфа придет всё равно – как только Ваня переступит порог лифта, и ему совсем не хочется заходить.

– Раньше мы говорили не здесь, – произносит Ваня и без того очевидное.

– Раньше она должна была услышать.

   В его голосе проскальзывает самодовольство – и хитрость явно не была его сильной стороной многие, многие годы. Ужасные вещи меняют людей до неузнаваемости. Салтану необходимо до неё добраться.

   Решившись, Ваня делает шаг в комнату, и – ничего не происходит. Вокруг него не схлопывается клетка, охранники не бросаются, скручивая руки, Рита не бьет по голове палкой или ближайшей вазой – ничего, и Ваня испытывает разочарование вместе с облегчением. Значит, его ждет что-то похуже. Рука перевертыша всё еще в его руке, но он не идет следом, даже когда Ваня оказывается невредим. Защита от "полудохлых тварей", и Ваня выпускает его руку мягко, но перевертыш всё равно делает шаг следом – проверяя.

   Рука перевертыша тянется в комнату и дергается, едва достигнув дверей лифта. Перевертыш отшатывается и шипит, без крика; от ладони его поднимается пар, и кожа покрывается мелким, не заживающими волдырями. На нём все зарастает, как собаке, и это должна быть на редкость подходящая магия.

– Что, жжется? – спрашивает Салтан довольно.

   Нежное солнце по сравнению с огнем жар-птицы.

   Перевертыш усмехается, встряхивая руку – и в его постоянном метании от наглости к ужасу слишком много истерики. Ваня очень надеется, что этим можно заняться позже – потом, когда они найдут братьев.

– Давно догадался? – перевертыш спрашивает.

– Недавно. Но отлично работает.

   Перевертыш кивает, признавая правоту Салтана – работает на ура.

– Недавно и началось. Он сильный в двадцать первом веке, – Ваня хмурится, соображая, и перевертыш добавляет для него лично. – Освященная земля.

   Он не шутил про молитвы.

   Перевертыш усаживается прямо на пол, в лифте, и явно не собирается уходить. Салтан не прогоняет его, не отсылает лифт вверх – на удивление смягчившийся, довольный своим триумфом. В шкафу и здесь находится графин с выпивкой – Салтан достает его и разливает по стаканам, подталкивая один Ване. Ему хватило одного раза, и он не притрагивается к выпивке и не садится. Салтана нисколько не смущает пить в одиночку, он удобно располагается на кресле, отпивает глоток и прикрывает глаза, расслабляясь. Ему явно часто нужно расслабляться. Открыв глаза, он спрашивает ласково, изменившимся голосом – с уже знакомой отеческой интонацией.

– Зачем ты пришел, сынок?

– Вы предлагали мне на вас поработать. Хотел спросить, прошел ли испытательный срок.

   Салтан хмыкает, оценивая его шутку, и делает еще один внушительный, долгий глоток – Ваня морщится от одного вида. У Вани нет времени играть в дружбу, и братья могут быть уже далеко, а могут и не быть вовсе.

– Тебе нужна моя помощь, – Салтан заключает.

   На лицо его возвращается лживая, благодушная улыбка – первая, которую Ваня узнал. Ему не по себе от этой улыбки, но у него достаточно других врагов и нет никого, более похожего на союзника.

– Нужна, – признает Ваня. Он запинается, не зная, как назвать их, и говорит. – Мои друзья пропали. Я думаю, она забрала их. Морана.

   Салтан переменчив – слишком переменчив для того, чтобы это не было игрой; или сумасшествием. Он смеётся – тихо, не морщась в этот раз от имени, снова пьет и рассматривает Ваню; задумчиво – будто и не слышал ответа. Он не спрашивает о друзьях, не спрашивает о Моране, он произносит:

– Ты сильно изменился, сынок.

   О да, Ваня изменился с их встречи. Салтану совсем не обязательно знать обо всём, что случилось – и Ваня молчит о цветке, молчит о Баюне, мертвом коте, жар-птице, русалке, молчит обо всём – он еще не научился как следует врать, но уже усвоил первый урок. Никто из безумного волшебного мира не оказывался ему другом. Если Ваня понял правильно – что-то не то с его глазами. Салтан допивает стакан – слишком быстро, выдавая нервозность, наливает еще и задумчиво покачивает его в руках, пытаясь казаться расслабленным. Поздно, выдав себя, и, еще не слыша – Ваня знает, что он скажет.

– Ты сын Кощея, говорят, – произносит Салтан.

   Салтан говорит об этом легко, небрежно, веками отрепетированным выражением лица, но Ваня уже знает – это важно, очень важно, на самом деле. Важнее жар-птицы или перевертыша или даже Мораны.

– Видишь? – спрашивает Салтан у Риты, жестом подзывая её.

   Девчонка подходит и старательно всматривается в Ваню – без намека на смех, всерьез, близко поднося лицо к лицу. В какой-то момент Ване кажется, что она лизнет его, как деревья на поляне, но обходится – Рита отстраняется, разочарованно качая головой.

– Нет.

– Так я и думал. Чего еще ждать от недоделок. Седьмая вода на киселе.

   Рита не выглядит обиженной или оскорбленной – всего лишь сжимаются тонко губы, но Ваня не стал бы так о ней говорить. Она явно не в первый раз это слышит. Салтан с трудом поднимается с кресла, опираясь о подлокотники – снова чудом превращаясь из здоровяка в почти дряхлого старика – и подходит сам. Он встает так же близко, как Рита до этого – совсем близко, обдавая запахом алкоголя, и вглядывается в лицо. Ваня не знает, что они пытаются увидеть – не знает, как выглядит это стороны, но уже знает – должно быть что-то. Яркое золото волос, как у Мораны, блеклое алое свечение самого Салтана, плавящийся ожог шрамов перевертыша – магию видно, если научиться смотреть. Салтан не увидит. Он смотрит Ване прямо в глаза, и – даже не вглядываясь – Ваня видит их абсолютно, непроглядно белыми, как у слепого.

   Возможно, не стоило есть тот цветок.

   Салтан цокает языком – досадливо, но не удивленно, отходит и садится в кресло; устало – как будто попытка отняла у него немало сил. Второй стакан он осушает залпом.

– Что ж, привет тебе, дядя, – Салтан говорит со смешком.

   Ваня не понимает в первый миг, почему Салтан называет его так, а потом – понимает. Много кощеевой крови, говорил перевертыш, как у прямого внука, и если Салтан внук его, Ваня – сын, то он мог бы звать его племянником. Мысль эта смешна, но Ваню не тянет смеяться, горчит улыбка Салтана, перевертыш не хмыкает из лифта и не роняет насмешливого комментария.

   Ваня не находится, что ответить, Ваня говорит:

– Привет.

   Видимо, ответ правильный – за него не отрывают голову, и Салтан вздыхает и решает.

– Я помогу тебе. Услуга за услугу.

   Ваня не радуется, услышав – он уже слишком хорошо понимает цену подарков и одолжений в волшебном мире. Ваня не разочарован. Перевертыш молчит, но встает, поднимаясь с пола лифта, подходя близко, как может – чтобы ничего не пропустить. То ли волнуясь за Ваню, то ли шпионя для Мораны.

– Знаешь, где найти жар-птицу? – прямо спрашивает Салтан. – Думаю, она улетела с тобой.

   Он не думает, он знает – Ваня понимает еще раньше, чем Салтан успевает договорить. Ловушкой или хитрой игрой – ему нужно, чтобы Ваня рассказал добровольно, и от этого ему не хочется говорить. Он еще мало знает о ловушках и невольно оборачивается к перевертышу. Тот стоит, прислонившись к стене лифта, задумчиво кусает костяшки пальцев, и Ваня, и Салтан ждут, что он скажет – как мог бы сказать эксперт. Ване явно есть, чего опасаться – договор, подписанный кровью, никогда не оборачивался ничем хорошим в кино.

– Пусть поклянется, – произносит перевертыш на одном дыхании. – Пусть поклянется на крови.

   Лицо Салтана меняется – становясь озлобленным, жестким, вздуваются на шее вены, и он делает несколько шагов к лифту – свернуть тощую шею, завершить то, что начал. Он замирает, не дойдя до Вани, и скалится.

– Хитрый щенок.

– Поклянитесь, – просит Ваня, и просьба звучит жалко, но упрямо.

   Перевертышу он всё еще верит больше, чем любому из них.

   Рита подает Салтану короткий раскладной нож, и тот вздыхает, но поднимает левую ладонь.

– Клянусь, что помогу тебе найти твоих друзей. Как только достану жар-птицу.

   Он проводит по раскрытой ладони лезвием, разрезая кожу; совсем немного, выпуская несколько капель, но – теперь – Ваня видит. Магию крови, и даже от этой, более жидкой, расходится в воздухе блеклый, розоватый туман. Салтан протягивает нож Ване, рукояткой, и он догадывается без подсказок. Ваня медлит не долго – проверкой на слабость, признанием капитуляции. Он не верит, что найти Васю в Москве сложнее, чем скрытый туманом дуб посреди степи, к которому ведет только поезд на зачарованных рельсах, и, значит – дело не в Васе. Теперь, когда они знают, кто жар-птица.