Текст книги "Иван – бессмертный"

Глава 2

   Периметр волшебного терема волшебного царя охраняет совсем не волшебная охранная система. Сирена кричит, заполняя комнату, и одинаковые здоровяки в костюмах отточенными движениями окружают Салтана вместе с Ритой и Ваней. Ваня успевает заметить пистолеты в руках охранников – в драке они тоже не собираются полагаться на корешки и заговоры. Неизвестно, что лучше, и Ваня не хотел бы снова увидеть тех призрачных лошадей.

   Салтан становится серьезным вмиг, и двигается напряженно, но без спешки. Он залпом допивает стакан, ставит его на стол и простукивает столешницу несколькими ударами костяшек. Из подлокотника кресла выезжает полный кнопок пульт, из стен вокруг – экраны, круто, как в фильмах про Бонда, но Ваня не чувствует восторга. Он просто рад, что Салтан позаботился о безопасности. Охранной будке в НИИ далеко до мониторов Салтана – на них видно, наверное, весь дом, весь участок, и картинки быстро сменяют друг друга под движением пульта. В некоторых из комнат бегут люди – персонал, в панике или следуя инструкции, в остальных пусто, и спустя минуты смятения и мельтешения – всё на экранах замирает. Можно рассмотреть лица поваров и садовников, собравшихся в подобии бункера, можно рассмотреть каждое дерево в саду, расположение подушек на диванах, рисунок обивки, но всё это Салтан пролистывает, ища главное. Кто пробрался в его дом. Кто заставил взвыть сирену.

   Гвидон сидит за столом в гостиной – той же, где принимал Салтан Ваню в день их знакомства. Он не выглядит ни встревоженным, ни нетерпеливым – словно приглашенный гость, который не против подождать. Он один.

   У Салтана достаточно охраны, чтобы заполнить гостиную, но – рука его замирает над пультом. Левая рука, без двух пальцев, и оставшиеся – дрожат. Он проходится рукой по пульту, выбирая кнопку, нажимает; и сирена замолкает. Гаснет мерцающий красный свет, не бьется в истерике звук – становится пусто и тихо, как после бомбежки. Словно самое страшное уже произошло всё равно. Перевертыш не смеется.

   Медленно, тяжело Салтан встает и перевязывает пояс, поправляя халат. Одергивает складки, тянется было к графину, но – не наливает. Рита следит за каждым его движением цепко, каждое имеет значение – словно она уже выучила его реакции во всех возможных ситуациях; кроме этой. Словно за сотни тысяч лет никто никогда не пробирался к нему домой, и Ваня уверен – не может быть, всё гораздо сложнее.

   Салтан жестом велит следовать за ним и идет обратно в лифт, потесняя перевертыша. Они поднимаются обратно, в основную часть дома, где охраны становится больше – телохранители ждут их появления, тут же смыкаясь вокруг. Около десятка, они идут строгой схемой, в которой пара охранников всегда входит в следующую комнату первой, проверяя, пара идет сзади – предупреждая погоню, а остальные прикрывают Салтана сбоку. Повезло тому, кто оказался внутри такой защиты – больше, чем тому, кто стоит один посреди открытого поля; и в этой войне Ваня просто не может быть ни на чьей стороне. Ему нужны хоть какие-то баррикады. Никто не гонится за ними, не пытается напасть, не попадается по пути. Некоторые из комнат, которые они проходили раньше, теперь закрыты плотными металлическими листами – сработавшей охранной системой, и сам дом таинственнее, чем простой особняк богача. Здесь есть, что прятать.

   Ваня хотел еще раз взглянуть на лепное дерево, хотя бы мельком, но не может даже вспомнить, где видел его. Не было ли оно плодом воображения. Никто не пытается напасть на них до самого входа в гостиную и дальше – но Салтан все равно останавливается перед дверьми, прикрывая глаза. Он снова нервозно поправляет халат, и – всё гораздо сложнее, чем кажется. Даже перевертыш не смеётся, не торопит, и Салтан набирается решимости несколько минут – как перед прыжком с парашюта; в кишащую акулами ледяную воду. Двери он открывает уверенно, но не резко, входя в комнату широкими шагами.

   Гвидон сидит так же спокойно, как на экране мониторов, сложив перед собой руки, и заговаривает первым.

– Поверьте, не стал бы беспокоить вас без веской причины, – он говорит.

   Салтан хмыкает – нервозно, выдавая своё напряжение – и садится за стол, сам отодвигая себе кресло. Телохранители встают за ним ровными рядами, готовые мгновенно среагировать, но не превышающие свои функции. Рита стоит среди них. Ваня чувствует себя неуместно лишним.

– Сегодня день прошений, – отвечает Салтан с насмешкой.

   Гвидон приподнимает бровь – тонко, холодно, и улыбка Салтана гаснет.

– Я не прошу. Я предлагаю сотрудничество.

   Салтан не играет в радушие, как делал с Ваней, не теряет лицо от ярости, как с перевертышем, не пренебрежителен, как с Ритой, не ненавидит, как Морану, и перед ним сидит не враг и не свой; что-то среднее между ними. Салтан не знает, как себя повести. Ваня смотрит на них и понимает – ему бесконечно важна эта встреча, важнее жар-птицы, важнее Кощея, важнее третьей мировой войны. Ваня смотрит на них и понимает – почему. У Гвидона достаточно пальцев на обеих руках, не обрюзгшее тело, идеально выглаженный костюм вместо бесформенного халата, дорогой парфюм вместо дорогого виски, но – с его лица смотрят те же, блекло-серые глаза. Похожие по-человечески, не ворожбой и не проклятьем. Квадратное лицо, жесткий взгляд и морщины в уголках глаз собираются в тот же рисунок, когда Гвидон смотрит пристально. Он значительно лучше держит себя в руках.

   Жестом Салтан подзывает Ваню, и один из телохранителей толкает его в спину, заставляя сделать шаг вперед. Как трофей или диковинное животное демонстрируя гостю.

– Спасибо, обойдусь. У меня уже есть паренек.

   Он откидывается в кресле, усилием придавая позе небрежность, он старается – но он уже слишком стар и слишком сентиментален. Гвидон смотрит на Ваню, и в уголках его губ появляется легкая полуулыбка.

– У нас же был уговор, Иван, – произносит Гвидон с упреком.

   От этого тона хочется набить ему морду, но Ваня сильно сомневается, что сможет нанести хоть удар – даже один на один. Гвидон обещал спасти братьев, а не похитить, и лицемерие явно обязательная черта сказочных персонажей. Спиной он чувствует, как перевертыш встает ближе.

– Что-то не похоже, что мои друзья в безопасности, – огрызается Ваня, и с удивлением слышит свой голос.

   Злой, каким не слышал себя никогда. Никогда он не видел распоротые трупы, никогда не жегся волшебным пламенем, никогда его не душили; никогда не боялся за близких – так. Его легко разозлить, одинокого злого мальчишку, и Гвидон склоняет голову набок, словно именно этого ждал.

– Мы не успели.

– Вы успели как раз вовремя! Скажи Моране, чтобы немедленно их отпустила.

   Ваня не находит угроз, горло перехватывает спазмом, и Гвидон обрывает раньше, чем Ваня говорит снова:

– Морана тут не при чем.

– Хватит держать меня за дурака! Это она! Я видел Василия Петровича. Она и ты! Я видел, что вы сделали с ним. И если вы сделали хоть что-то с моими братьями…

   Его угрозы смешны, нелепы, бессмысленны – но Ваня не может остановиться. Напряжение последних недель срывается, разрушая плотину, последнее самообладание отказывает, и он бросается через стол к Гвидону, даже если не успеет ничего сделать. Его перехватывает один из телохранителей Салтана – легко, как котенка удерживая поперек груди. Ваня бьется недолго или долго – он не знает и сам. Тело охранника жесткое, как камень, и он не вырывается ни на сантиметр, пытаясь изо всех сил. Ване приходится успокоиться, выравнивая дыхание, и, кажется, от напряжения или ярости или чего-то еще щиплет глаза.

   Ваня отлично держался для безумного мира и семнадцати лет.

– Морана тут не при чем, – повторяет Гвидон спокойно.

– Кто еще?!

   Гвидон не отвечает, но молчание красноречивее ответа – всё, кроме Вани, понимают это ответ.

   Салтан тихо, отчетливо матерится такими словами, каких Ваня не видел даже в "Вконтакте".

   Они переглядываются, понимая друг друга без слов – неким волшебным черным кодом, звуком сирены, понятным только тем, кто знает условный звук. Ваня не знает ни черта, но он знает – молчание плохо. Они замолкают так, будто Морана была лучшей из возможных альтернатив.

– Ты назвал их братьями? – уточняет Гвидон ровно.

   Взгляды впиваются в него, требуя ответа, и в горле пересыхает – предчувствием ужасной, случившейся беды. Перевертыш отводит взгляд.

– По привычке, – говорит Ваня, странно вынужденный оправдываться. – Я не так давно сын Кощея, а не своего отца. Это важно?

– Может быть.

   Важно или нет – Ваня не понимает. Гвидон кивает коротко и сухо, а Салтан становится сговорчивей в разы.

– Что за сотрудничество? – он спрашивает, уже серьезно.

– Мы были в его доме. Мы не успели, – говорит Гвидон снова. – Там повсюду ловушки на Кощееву кровь.

– А те братья? Они тоже Кощеевы сыновья?

   Гвидон задумывается – на мгновение, пролегшей между бровей складкой – и отрицательно качает головой.

– Морана смотрела их вещи и их следы. Нет следов других сыновей, кроме Ивана.

– Значит, старый хрен отоспался, – Салтан хмыкает. – Проснулся и решил подкрепиться.

   Ване совсем не нравится, как это звучит. Охранник аккуратно ставит его на пол, тут же готовый схватить, но больше Ваня не дергается. Судя по реакции Салтана, стоит поверить словам Гвидона, что бы они ни значили. Судя по реакции Салтана, братьев будет спасти сложнее, чем он думал сначала.

– Именно так, – соглашает Гвидон. – И нам нужно действовать вместе, если мы не хотим снова дать ему обрести силу. Нужно быть быстрее него.

   Салтан кивает, вздыхает – и его поза действительно становится расслабленнее, не демонстрацией – как будто от опасности только проще. Привычнее, отвлекает от настоящего, и Салтан рассеянно оглядывает стол, выискивая что-то глазами. Рита знает его привычки, она идет к шкафу и выставляет на стол графин с янтарной жидкостью и два граненых стакана. Салтан разливает своей рукой и делает долгий глоток, морщась. Гвидон не притрагивается к напитку, но дает время допить, подумать, просчитать все возможные варианты – потому что уже сделал это сам. Поверьте, не стал бы беспокоить вас без веской причины, – сказал он, и причина самая веская. Салтан не сомневается, не спорит, не пытается узнать подробностей – словно всё давно решено, и нужно смириться; нет других вариантов ответа. Он спрашивает только:

– Что будет потом? После того, как мы убьем его снова.

– Всё то же самое, – отвечает Гвидон холодно. – Не рассчитывайте, что я уступлю ритуал.

   Его слова нравятся Салтану, он хмыкает, наливает себе еще и говорит с улыбкой.

– Не рассчитываю. У меня есть условие. Я не желаю видеть суку. Ни разу без необходимости.

– Ни разу без необходимости, – повторяет Гвидон согласно. – Это можно устроить.

   Он берет свой стакан и едва касается губами кромки – скрепляя договор.

– Что будем делать с пареньком? – Салтан спрашивает.

   Они говорят о нём, понимает Ваня, и под взглядом Гвидона превращается из крутого наследного принца, Избранника и супер-мага в редкую диковинную зверушку – не больше. Телохранитель Салтана держал его легко, как котенка, он всего лишь мальчишка и понимает чуть меньше того, что рассказал перевертыш, но – он помнит, как от его крови шипела кожа Мораны, он помнит, как буро-алый вихрь окружил его, сметая призрачных коней. Рука его всё еще покрыта ожогами от полета, пусть он почти перестал о них думать. Он помнит ворчание отца, вкус огурцов тёти Люды, обеспокоенный Лешкин взгляд и что велел сходить в магазин Гриша – в другой, прошлой жизни, когда они были рядом.

   Ваня больше не может быть просто мальчишкой. Ему необходимо быть чем-то большим.

   Гвидон не знает этого; Гвидон думает, его игра важней.

– Пока не знаю. Нельзя, чтобы Кощей до него добрался.

   Они обсуждают Ваню, не скрываясь, словно его больше нет в комнате, словно у него не может быть мнения, а он – вещь, один из безмолвных магических артефактов вроде фонарика или жар-птицы. Так же, как говорят о Васе, перестав тратить время на его расположение. Разница только в том, что Ваня слышит и не собирается молчать. Он боится другого; не их.

– А как же мои братья? – прямо, он спрашивает.

– Прости, – Салтан не называет его "сынок", проглатывая слово, так отчетливо, что Ваня слышит его непроизнесенным. – Сейчас не до них. Есть проблемы серьезнее.

– Но ты поклялся! Ты поклялся на крови! – вспоминает Ваня, хватаясь, как за соломинку, за клятву.

   Соломинка держит. Салтан бросает взгляд на перевертыша – и взглядом его можно ломать шеи.

   Гвидон тонко, еле заметно усмехается, забавляясь ловушкой.

– Я поклялся, что найду их, если достану жар-птицу, – находится Салтан.

   Клятва была такой, и Ваня не сразу понимает, зачем повторять условия. Гвидон, Рита, перевертыш, даже охранники, кажется, понимают раньше – хоть по их лицам этого не понять. Перевертыш досадливо цокает языком, и Салтан продолжает, небрежно бросая через плечо:

– Рита, передашь адрес птицы нашему гостю. Увы, придется мне обойтись без неё. Считай это подарком. В знак доброй воли. Я умею быть щедрым.

   Гвидон кивает – серьезно, принимая подарок, и они распоряжаются Васей еще небрежней, чем им. Не больше часа назад Ваня считал их врагами. Сын или не сын Кощея – Ваню всё еще слишком легко обхитрить.

   Испуганный или смелый – им всё равно.

– Вы поклялись спасти их! Вы должны их спасти!

   Салтан, Гвидон, Рита – каждый отводит глаза. Никто ему не поможет.

   В отчаянии, Ваня бросается к Салтану, в слепом порыве – схватить, встряхнуть массивное тело, которое он не смог бы поднять, ударить лицо, до которого он не смог бы дотянуться, сделать хоть что-то – потому что он не может ничего. Ничто не заставит Салтана спасти его братьев. Охранник снова перехватывает его легко, как котенка, удерживая на месте. По губам Гвидона пробегается раздраженная, сдержанная гримаса – какие бывают, когда дети отвлекают взрослых от по-настоящему важных дел. Только вот нет ничего важнее.

   Кощей должен быть силен, раз заставляет их забыть о разногласиях. Раз Гвидон сам пришел в его дом после битвы. Раз Салтан готов отказаться от мести Моране и уступить жар-птицу.

   Сильнее их всех.

– Если с ними что-то случится, я убью тебя, – кричит Ваня беспомощно, сам поражаясь своему языку. – Каждого, кто виноват в этом.

   Он встречает взгляд перевертыша – удивленный, цепкий, странный – со смесью ужаса и восхищения. Словно перевертыш впервые увидел его по-настоящему; узнал того, кого уже видел. Салтан хватает Ваню за лицо левой рукой, тремя пальцами, разворачивая к себе, и – Ваня думает – хочет ударить. Но он не бьет, он вглядывается в глаза без ярости – пристально, со вспыхнувшим интересом.

– Ты действительно его сын, – тихо; он произносит. – Что-то это должно значить.

   Ване вдруг кажется, что он глубоко, непоправимо неправ – другое он должен делать сейчас, быть на другой стороне, в другом месте. Гвидон встает, отодвигая стул – движением прекращая затянувшееся представление, и Салтан выпускает Ваню из хватки. Не выпускает телохранитель, и Салтан командует:

– Выдели ему комнату. Охранять круглосуточно. Рита, ты отвечаешь. Если Кощей до него доберется – лучше тебе больше не попадаться мне на глаза.

   В его голосе нет угрозы, от чего она звучит реальнее, и девчонка коротко кивает словам. Она вряд ли намного старше Вани, может, даже младше, и непонятно, как за что-то она может всерьез отвечать. Как может всё это происходить. Салтан встает тоже, машет рукой, отпуская охранника с Ваней, и его тащат к выходу из комнаты. Ваня больше не кричит и не сыпет угрозами – выдохшись, потому, что это бесполезно. Он не сможет вырваться из хватки бугая Салтана, даже вгрызшись в руку – крепче, чем у Терминатора.

   Ему нужен другой план.

– А этого? – небрежно кивает Салтан на перевертыша.

   Тот стоит, не двигаясь, и даже не пытается бежать – таким же бесполезным действием. Ваня обещал за него заступиться и ничего не может. Гвидон окидывает его взглядом, хмурится, припоминая, и бросает:

– Морана очень просила не убивать его до конца. В знак доброй воли.

– От него одни проблемы, – досадливо морщится Салтан.

– Больше не будет.

   Гвидон достает из внутреннего кармана пиджака простой кожаный шнур, демонстрируя. Салтан хмыкает, явно узнавая вещицу, и слишком часто соглашается со всем, что говорит Гвидон.

– Пусть живет.

   Дальше их разговора Ваня не слышит – его вытаскивают из гостиной и несут по коридору, в другую часть дома. Он снова пытается сопротивляться – тщетно, сам не зная, зачем; скорее инстинктом, яростью, чем осознанным противостоянием. Рита спокойно идет следом. Их с перевертышем бросают в одну из богато обставленных спален, закрывая дверь, и Ваня еще долго швыряет в дверь вазами и стульями – безрезультатно, испытывая удовлетворение вместе с истерикой.

   Ему плевать на их игры, их спасение мира и древнюю вражду.

   Раз уж все так боятся Кощея, может, Ване следует обратиться к отцу.

   ***

   Кожаный шнур охватывает и без того тощую шею перевертыша удавкой. Он сидит на кровати, поджав под себя ноги, и безразлично смотрит перед собой. Он спокойно пережидает, пока Ваня кидает в дверь ближайшую тумбочку, кувшин и журнальный столик. Ждать приходится долго – Ваня бьется с дверью, сколько хватает сил, скорее для собственного удовлетворения, чем надеясь на результат.

   Обессиленный, Ваня падает рядом с перевертышем, раскинув руки. Только теперь, немного придя в себя, он задумывается о перевертыше и его ошейнике. Перевертыш ему еще пригодится.

– Ты в порядке? – задает Ваня вопрос с очевидным ответом.

   Перевертыш фыркает, превращаясь в себя – и маска оцепенения спадает, возвращая снисходительную усмешку. Ради такого Ваня не против иногда побыть дурачком.

– Вроде того.

– Что это?

   На вид веревка как веревка, но перевертыш закатывает глаза, наслаждаясь Ваниной нелепостью, и говорит:

– Украшение, не видишь? Красиво-то как.

   Ваня уже знает его реакции, уже не испытывает привычного раздражения и уверен – он ответит, если как следует подождать. Ждать единственное, что им остается, и перевертыш сдается через несколько минут.

– С этим я не могу ворожить, – он объясняет.

   Наименьшая из их проблем. Снять шнурок просто, и Ваня тянется, собираясь развязать узелок на шее. От первого же касания пальцы обжигает не меньше, чем от пера жар-птицы. Боль простреливает руку, спускается по позвоночнику и оседает где-то в пятках. Ваня отдергивает руку, матерясь сквозь зубы.

– Мог бы и предупредить! – возмущается он, не особо надеясь на раскаянье.

   Перевертыш тонко, невесело хмыкает и чешет шею рядом с ошейником.

– Мог бы думать прежде, чем трогать руками.

   Без Салтана, Гвидона и охраны напряжение отпускает его – заметно, как бы он ни пытался скрыть; и Ваня видит. Ваня сам чувствует то же, и чувство обманно – они всё еще в опасности, они всё еще не спасли братьев, и то, что они выжили – пока – ничего не меняет.

– А тебе? Больно? – спрашивает он у перевертыша, скорее из любопытства, чем из сострадания.

– Терпимо.

   Терпимо относительное понятие, и Ваня помнит, как перевертыш ничего не сказал о боли, от которой он сам катался по земле. Может, это плюсы его природы, волшебных способностей или опыт; может, со временем учишься терпеть всё.

   Приподнимаясь на локтях, Ваня осматривает комнату, в которой они оказались. Она просторна, с огромной кроватью, резными шкафами и тяжелыми шторами – яркая и кричащая о богатстве, как и всё в доме Салтана. Если смотреть слишком долго, от роскоши может болеть голова.

– Мы должны выбраться отсюда, – констатирует Ваня очевидное.

   Перевертыш кивает, но продолжает сидеть, не двигаясь. Приходится Ване самому встать и осмотреть комнату тщательней. Небольшая дверь ведет в санузел с огромной джакузи – такой, какую Ваня видел только по телевизору, но сейчас ему не до красот камеры. Окно всего одно, зато тянущееся вдоль стены. Ваня отодвигает тяжелые шторы и выглядывает наружу. Стекло закрывает кованая решетка, несмотря на всё изящество превращающая комнату в клетку. Внизу, по дорожке, уже прохаживается охранник. Где-то у горизонта встает солнце, сменяя ужасным днем ужасную ночь.

– Если бы я мог перекинуться в муху, – бросает перевертыш задумчиво.

   Он касается шнурка на своей шее и морщится, убирая руку – не одного Ваню жалят волшебные штучки.

– Ну не совсем же они идиоты.

– Не совсем, – перевертыш соглашается.

   Ваня еще какое-то время бродит по комнате в попытке найти какую-то брешь, щель, что угодно – сам осознавая бессмысленность стараний. Обойдя периметр несколько раз, отодвинув тумбочки, раскрыв шкаф и простучав стены, он возвращается на кровать – туда же, откуда начал, и спокойно сидящий перевертыш не потерял ничего, не пытаясь. Ваня очень надеется, что перевертыш продумывает план побега, потому что у самого него ровно ноль идей. Вместо этого он пытается осознать произошедшее, и от запутанной ситуации голова болит не меньше, чем от убранства комнаты.

– Получается, Кощей забрал братьев? – Ваня уточняет. – Возродился, как тот чувак из Гарри Поттера?

– Получается, так.

   Перевертыш не разговорчив, и вместо плана побега он думает о том же, о чем и Ваня, произнося вслух.

– Похоже, Кощей знает, что они нашли птицу. Потому решил действовать, – перевертыш кивает своим мыслям. – Не удивлюсь, если он попробует добраться до неё первым. Поэтому они так спешат.

– Зачем им нужна Вася?

– Не Вася. Им нужна жар-птица, всё равно, Вася, Маша, я или ты. Хотя нет, с тобой сложнее.

– Зачем? – повторяет Ваня упрямо.

– Она нужна для ритуала. Да, опять ритуал, опять жар-птица. Так уж устроена ворожба.

– Зачем?

– Чтобы обрести силу. Да, еще больше силы. Каждый хочет обскакать других. Быть сильнее, быстрее, бессмертнее. Надо поспевать, если хочешь выжить.

   Перевертыш увиливает от ответа, и Ваня ни за что не поверит, что он делает это случайно.

– Что они сделают с ней? В этом ритуале?

– Ничего хорошего.

– Говори прямо.

   Перевертыш сознается неохотно, но – быстро; уже выучив – Ваня больше не отступает.

– Повесят.

   Правда не шокирует Ваню – не шокирует больше.

   Он смотрит на перевертыша и пытается его возненавидеть.

– Ты знал.

   Нет нужды отвечать, и перевертыш не отвечает. Ваня сам сдал её Салтану. Он пытается представить, что сделал бы, зная заранее, поступил бы он иначе, и – не хочет представлять. Иногда действительно лучше не знать ответа. Ваня смотрит в лицо перевертыша, лишенное тени раскаянья, и – не может его ненавидеть.

   Хочет или нет – он должен знать.

– Гвидон его сын? – спрашивает Ваня, озвучивая догадку.

   Ту, что крутится в голове неясной, навязчивой мыслью с тех пор, как он впервые увидел их рядом. Слишком разные – со слишком похожими чертами. Ване трудно представить их близкими, но до этого дня он не мог бы представить и Салтана, волнующего перед встречей, как перед экзаменом или первым свиданием.

– Ага, – отзывается перевертыш коротко.

   Словно нет в этом ничего особенного, в очевиднейшем из объяснений. Ваня долго, тяжело вздыхает, закрывает рукой лицо, и – у него просто не осталось сил удивляться.

   Всё еще безумнее, чем кажется на первый взгляд.

– Почему тут все родственники? Это что, индийский фильм?! Гвидон сын Салтана, Салтан мой племянник, хотя он явно старше! Ему за шестьдесят, за шестьдесят сотен, что это вообще за глупость? Если я его дядя, то кто мне Гвидон?

– Внучатый племянник, – откликается перевертыш, не думая.

   По лицу его расплывается проказливая, широкая улыбка, и Ваня чувствует странное облегчение от этой улыбки. Хоть что-то привычное остается в мире, пусть даже – их перепалки.

– Не смешно!

– Очень смешно, по-моему.

– За что он так ненавидит Морану? Тебя?

– Серьезно, я укрепляюсь в мысли, что ты не ходил в школу.

   Вряд ли какое-то знание может быть хуже того, что он отдал на повешенье Васю. Ваня должен знать, он ждет, требовательно глядя на перевертыша, и тот сдается, объясняя:

– Царь Салтан, тот, который приказал засунуть своих жену и сына в бочку и выкинуть в море. Припоминаешь? Не мышонка, не лягушку, а неведому зверушку, вот этот Салтан?

   Ваня правда не знаток сказок, но имеет общее представление – уже давно не модны советские мультфильмы.

– Допустим.

– Ну кто бы стал в здравом уме так делать. Даже если тебе говорят, что долгожданный сынок – черепашка-ниндзя? Никто. Кому-то, умеющему принимать чужой облик, пришлось заменить царя ненадолго.

   Ваня начинает понимать, и роль перевертыша играет новыми красками. Обращаться в собаку, птицу, ягненка – удобно, волка или рысь – опасно, а опаснее всего – быть другим человеком. Ваня готов сделать что угодно, чтобы спасти братьев, отца и тетю, готов предать, может, даже готов убить, и ненависть Салтана вдруг становится просто, ясной и чистой – Ваня понимает её до мельчайшего крика.

   Он не понимает одного.

– Но для чего?

– Моране был нужен кто-то с густой кощеевой кровью. Не такой густой как у тебя, конечно, но тебя не ждали, сам понимаешь. А с Салтаном у них… Не срослось.

   Достаточно. Вряд ли от сложной истории их взаимоотношений может быть толк, и Ваня не желает больше слушать. Перевертыш продолжает – наслаждаясь рассказом, как говорят о самом гордом или самом постыдном – одинаково и о том, и о другом.

– Из неё вышел прекрасный лебедь, – перевертыш усмехается, вспоминая. – Во всяком случае, достаточно прекрасный, чтобы морочить голову мальчишке.

– Но теперь-то мальчишка вырос? Узнал правду?

– Мальчишка вырос, – повторяет перевертыш. – Вырос, узнал. Вот только она с ним всё равно подольше старика. Или ты забьешь на своих братишек и побежишь к Кощею?

   Вопрос застает Ваню врасплох – он не думал с такой стороны. Думать получается плохо, несмотря на всё сопереживание сложной ситуации Гвидона – у Вани есть собственные проблемы, поважней.

   Не ему судить перевертыша, и он только качает головой.

– Как только он не убил тебя.

– Это было давно, – пожимает перевертыш плечами. – Любые раны рубцуются.

   Ваня совсем не уверен в его правоте.

   Перевертыш смачно зевает, не утруждая себя прикрыванием рта, и кожаный шнур заметно впивается в его шею. Он ложится на постель рядом с Ваней и заглядывает в глаза – слишком близко, но Ваня не находит в себе сил отстраниться. В его взгляде больше нет напряжения, ожидания смерти, паники – только мягкое, необъяснимое спокойствие. Глаза перевертыша теплого, янтарного цвета – слишком яркие для человека; Ваня никогда не замечал раньше или только сейчас начал видеть.

   Отчего-то Ване кажется, что он ему благодарен.

– Надо поспать. Утро вечером мудренее, или как там я должен сказать.

– Уже утро, – отзывается Ваня. – Лучше не стало.

   Тело его ноет на мягком матрасе – усталостью, пережитым страхом, гаснущим адреналином, отчаяньем. Он не может спать и не может больше сделать ни шагу.

– Станет лучше, – говорит перевертыш без особой веры. – Мы выберемся.

   Ване очень хочется в это верить.