Текст книги "Загадочная Шмыга"

Но это все будет позже, а тогда…

Вечное чеховское «если бы знать»… Увлеченная своей работой в театре, она и подумать не могла, что ее работоспособность и желание постоянно учиться могут вызвать злобу и зависть. А еще вызывало злобу, что ей симпатизируют Туманов и Ярон. С Яроном шутки были плохи – об этом знали в театре все: от главного режиссера и до уборщицы. Да и главный-то режиссер все-таки Туманов. Вот его забота о бывшей студентке и вызывала ненависть у завистников. А что надо сделать, чтобы он перестал ее опекать? Правильно – рассорить. Будь иная ситуация в театре, может быть, Туманов и не послушал бы навета, но именно в тот момент обострился его конфликт со «стариками». Некоторые из них уже давно точили на него зуб. За то, что ломает старые традиции оперетты, «утяжеляет» ее. За то, что запретил «бисы» (а что же это за оперетта без «бисов»?!), за то, что запретил поклонникам выходить на сцену и дарить цветы своему кумиру, – и цветы передавались через билетеров.

Все это постепенно накапливалось у актеров «старой гвардии», и они все чаще и чаще выражали свое недовольство работой главного режиссера. В один из таких не самых радостных для Туманова дней к нему в кабинет буквально ввинтился некий человечек и, выведя главного режиссера на разговор о непростых отношениях с частью коллектива, как бы между прочим заметил:

– Иосиф Михайлович, ну я понимаю, «старая гвардия» на вас ополчилась – они привыкли к поклонению и обожанию, а вот Танечке-то Шмыге что надо? Вы ее выучили, в театр привели, в спектакли вводите, и что вместо благодарности?

– Что? – спросил Туманов.

– Вот уж не знаю. Только сейчас я сам слышал, как она, остановившись возле стенгазеты, произнесла: «Ну Туманову и врезали». И расхохоталась. Вы же знаете, как она смеяться умеет, уж коль начала, так и не остановишь.

Если бы она знала об этом, если бы не ее робость, она обязательно подошла бы к нему и выяснила причину его отчуждения. Она же ведь понимала, что что-то произошло, но вот что? В чем провинилась перед своим любимым педагогом, который был для нее почти Богом? Перед человеком, который спас ей голос, заставил поверить в собственные силы. Через какое-то время он перестал с ней даже здороваться. Она мучилась в догадках и плакала.

Через какое-то время на худсовете обсуждались очередные планы театра. В предполагаемых постановках значилась «Мадемуазель Нитуш». И когда один из членов худсовета сказал, что Денизу, без сомнений, будет играть Шмыга, Туманов резко ответил: «Нет! Эта девочка пусть еще поучится».

Так она и не стала Денизой де Флавиньи – юной воспитанницей монастырского пансиона, мечтающей стать актрисой.

И она поняла, что ей надо уходить из театра. И не только из этого, а вообще.

Той ночью она так и не уснула. Думала, что ей делать дальше. Попробовать себя в камерном пении? Совсем сменить профессию, пока еще не поздно? Посоветоваться ей было не с кем. Теоретически она могла бы все рассказать родителям, но у мамы больное сердце, и она не хотела ее волновать.

Под утро ей вспомнилась та самая воронка. И точно так же, как тогда в детстве, она крепко зажмурилась, глубоко вдохнула, нырнула и… оттолкнулась резко в сторону. Решение пришло само собой – никуда она из этого театра не уйдет, не доставит радости завистникам и пакостникам. А что касается Иосифа Михайловича, все-таки она наберется храбрости и попытается с ним поговорить.

Поговорить с Тумановым ей так и не довелось. В декабре 1953 года он ушел из театра. После его ухода один из дирижеров сказал ей: «Твое счастье, что он ушел. Иначе бы ты ничего не играла».

И вот только тогда она и узнала, что, собственно говоря, произошло. От услышанного пришла в ужас. Что ей делать? Оправдываться – глупо, если оправдываешься – значит, виновата, да и вряд ли он захочет ее выслушать.

Человечек, рассоривший ее с Тумановым, просто перестал для нее существовать, она не выясняла с ним отношений – не в ее характере это делать, просто вычеркнула его из жизни, и все. Ведь месть и зависть – это одинаковые по бездарности эмоции.

С того момента она так поставила себя в театре, что «доброжелатели» мгновенно поняли: плести против нее интриги, сталкивать лбом с коллегами – занятие абсолютно бессмысленное. Хотя пытались, и не один раз. У некоторых получалось. Но радости это им не приносило. Она не реагировала на выпады. А вот что она переживала в душе – посторонним об этом знать было не надо. Пик выпадов в ее адрес пришелся на то время, когда она стала женой Владимира Канделаки. Но это будет потом. А тогда…

Однажды после спектакля, выходя из театра, она вдруг услышала:

– Танечка! Здравствуй!

– Здравствуйте! – ответила она, а присмотревшись, вдруг увидела, как от группы ее поклонников отделился молодой человек и сделал шаг ей навстречу.

– Рудька!? – полуутвердительно-полувопросительно произнесла она.

Перед ней стоял Борецкий собственной персоной.

– Я провожу тебя? – спросил он, протягивая цветы.

Она как-то неопределенно пожала плечами. По дороге до дома Рудольф рассказал о том, почему перестал писать и вообще пропал из ее жизни. Сказал, что переехал в Москву, работает на телевидении. С того момента вечерами он ждал ее возле театра и провожал до дома, если же у нее вечер был свободен, они ходили в другие театры, а чаще всего просто гуляли по Москве. Она любила свой город, хорошо его знала и могла часами ходить по улочкам и переулкам Москвы, тем более что страсть к прогулкам по Москве у нее с юности.

В один из таких вечеров он предложил ей стать его женой. Свадьбу сыграли летом 1954 года. Роскошное платье из белого шифона ей сшила будущая свекровь.

Она приехала знакомиться с ней незадолго до свадьбы, после закрытия сезона в театре. И была удивлена тем, насколько радушно ее приняли родители будущего мужа. За несколько дней пребывания в Киеве она стала обладательницей потрясающих нарядов, в том числе и свадебного платья. Мама Рудольфа – одна из лучших портних города – с удовольствием наряжала избранницу своего единственного сына, тем более что шить платья на девушку с такой точеной фигуркой было одно удовольствие. Во время примерок Мария Александровна обратила внимание на потрясающую гибкость и пластичность будущей невестки. А когда сказала ей об этом, то в ответ услышала смущенное: «Что вы! Я не очень гибкая».

Будущая свекровь настолько покорила ее, что она называла ее «киевская мама» и, даже расставшись с мужем, поддерживала с ней отношения. В квартире свекрови все стены были обклеены фотографиями первой невестки. Уже после развода, приезжая к ней в гости и видя свои фотографии, говорила: «Мама, ну что ж такое, Рудька уже женился, у него замечательная жена и сын!» – «Ну, ты моя старая привязанность», – отвечала Мария Александровна. Когда в 1978 году свекровь ушла из жизни, она приехала на похороны, положила на могилу букет роз, склонилась и долго плакала. «Теперь у меня нет и «киевской мамы», – услышал Рудольф ее шепот.

…Второго марта 1954 года она вышла на сцену в роли Виолетты в оперетте «Фиалка Монмартра». Это ее первая главная роль. Режиссером-постановщиком спектакля был Григорий Ярон. Нежная, доверчивая, трогательная в своей первой – увы, безответной – любви простая цветочница в исполнении молодой актрисы буквально взорвала театральную Москву. Заядлые театралы только и говорили о ней, кого-то покорили ее глаза, кто-то обращал внимание на уникальный голос, и все сходились на том, что на небосклоне оперетты зажглась новая звездочка с такой непривычной фамилией (а может, и театральным псевдонимом) – Шмыга.

Свалившаяся на нее популярность отнюдь не вскружила голову. Она по-прежнему зажималась, стеснялась и… боялась петь. По-прежнему тряслась перед выходом. Повторяла только одно: «Господи, пронеси!» и… словно в омут с головой. На сцене же забывала о своих страхах и стеснениях.

Прошло несколько месяцев, и вдруг после спектакля за кулисами одна из актрис шепнула ей: «В зале опять Канделаки был, тебя смотрел». Она лишь плечами пожала – он главный режиссер, и вполне естественно, что смотрит спектакли из зала. Промелькнувшая мысль «А вдруг что-то ему не нравится?» тут же исчезла – о разносах, которые устраивал Владимир Аркадьевич актерам, уже ходили легенды. Если бы ему что-то не понравилось, уже давно бы «вызвал на ковер» и устроил такую взбучку, что мало не покажется. Поскольку Канделаки сам был действующим актером, он, как никто, знал природу артиста и, заняв пост главного режиссера, с «братьями по цеху» стоял на одной ступеньке – был доступным в общении. Но иногда его южный темперамент зашкаливал, и он перегибал палку, мог сорваться и накричать на актера. Из-за этой резкости многие считали Канделаки грубым.

Поначалу она категорически его отвергала: ну все ей в нем не нравилось. И в первую очередь то, что при всей своей любви и преданности театру и актерам он бывал порой невыносим. Его резкость она, как и многие, считала грубостью. И это ее отвращало от него. Спустя какое-то время она поняла, что резкость главного режиссера – вовсе не грубость, а особенность его взрывного характера. Все началось на репетициях оперетты «Белая акация». Канделаки увлекал ее своей личностью все больше и больше, она же чувствовала его восхищение ею как актрисой. Хотя ей частенько доставалось от режиссера на репетициях. Позже она поймет, что таким образом он как раз и обращал ее внимание на себя. Поначалу она вздрагивала, когда из темноты зрительного зала раздавалось: «Шмыга! Со сцены!», а потом перестала. В конце концов, сама виновата. Нечего заливаться смехом, репетиции – дело серьезное, и хотя на них всякое бывает, все-таки надо уметь вовремя остановиться. Она же порой не могла. И, даже уходя со сцены, потом еще долго хохотала за кулисами. Пока не раздавалось: «Шмыгу верните на сцену». Сделав серьезное лицо, она возвращалась.

А вот на репетициях с дирижером, а им был Григорий Арнольдович Столяров, ей было не до смеха. Он заставлял ее повторять арию по нескольку раз. Она уже чувствует, что голос устал, но тем не менее вновь слышала от Столярова: «Еще раз!»

Столяров был очень требовательным. Побаивались его все: музыканты, актеры, концертмейстеры. Фальшь чувствовал мгновенно – услышит диез вместо бемоля, тут же поднимет указательный палец и строго произнесет: «Здесь бумоль». За это и получил ласковое прозвище «наш Бумоль». И уже вызов на урок с ним, потом работа с концертмейстером и вновь сдача партии ему. Сказать Столярову о том, что у тебя устал голос, не могло быть и речи. И хоть пил он кровушку, любили его все поголовно. Он же прекрасно знал певческие возможности всех артистов и выше их возможностей не требовал.

«Я знаю, что у вас я Бумоль, – сказал он однажды на художественном совете, – но ничего, я это переживу, но звучать все будет предельно чисто, как должно звучать в лучшем театре оперетты нашей страны».

Уже позже, став женой Владимира Аркадьевича, она узнает, что Григорий Арнольдович строг и беспощаден в работе, а вне ее – он человек с большим чувством юмора. Столяров любил подтрунивать над своими ассистентами – молодыми дирижерами. Порой, увидев, как молодежь подпрыгивает за дирижерским пультом в оркестровой яме, он в шутку произносил: «В молодости я был точно таким же. И так же, выпрыгивая из собственных штанов, наивно полагал, что это не актеры сами поют, а я ими дирижирую».

В новом сезоне, 15 ноября 1955 года, она сыграла свою Тоську в оперетте «Белая акация».

А уже через какое-то время песня ее героини стала шлягером:

 
Я вижу везде твои ясные зори, Одесса.
Со мною везде твое небо и море, Одесса.
И в сердце моем ты всюду со мной,
Одесса, мой город родной! —
 

слышалось со всех сторон. Как, впрочем, и знаменитое:

 
Ты помнишь, как хотели 4 апреля
В Театр оперетты мы пойти?
В театр мы не попали, билетов не достали,
Билетов не достали, в театр мы не попали.
 

И ее неповторимое:

 
Ах, Лёша, ах, Саша!
Я боюсь, что третий лишний – это я!
 

Пройдет много лет, и на сцену Театра оперетты выйдут Юрий Васильев и Алексей Колган, чтобы поздравить ее с юбилеем:

 
– Ты помнишь, как мечтали
На сцене, а не в зале,
На сцене, а не в зале
Ты помнишь, как мечтали
С Татьяной Шмыгой рядом постоять.
Но Ширвиндт нам ответил,
Что мы не в оперетте,
Он нам не так ответил, но выраженья эти
Не можем мы публично повторять.
Тогда решили, братцы, мы случая дождаться,
На юбилей пробраться, на сцене оказаться
Спросить Татьяну, кто милей из нас.
Тут главная интрига, что нам ответит Шмыга,
Что нам ответит Шмыга – вот главная интрига,
Она споет, как пела много раз.
 

Она не удержалась от соблазна вклиниться в их дуэт:

 
– Ах, Лёша, ах, Юра, я признаюсь вам,
Что тоже изнываю от любви.
– Ах, Таня, ах, Тата,
Кто милее из нас, ты имя поскорее назови.
 

Встав с кресла, она пошла им навстречу:

 
– Ах, Юра, ах, Лёша, я признаюсь, вам:
Обоих вас люблю.
 

 
– Татьяна Ивановна!
Нельзя любить двух сразу. Так не было ни разу,
А если и бывало, то только в сериалах,
Но это даже в кризис не для нас!
Неужто же достоин лишь Кремер Анатолий,
Лишь Кремер Анатолий
Неужто же достоин
С тобой по жизни день за днем шагать?
Он, вероятно, к лету напишет оперетту,
Напишет оперетту, он, вероятно, к лету.
Кого из нас возьмешь с собой играть?
Хочу я быть, не скрою, лирическим героем,
Лирическим героем готов я быть, не скрою.
Устраивай нам кастинг хоть сейчас.
 

 
– Ах, Лёша, ах, Юра!
Я признаюсь вам,
Что тоже изнываю от любви, —
 

она с трудом сдерживала смех.

 
– Ах, Таня, ах, Тата!
Ну кончено, третий лишний,
Кто же лишний тут из нас?
– Ах, Лёша, ах, Юра!
Я боюсь, что третий лишний – это я.
 

Ох как заманчиво ей было сыграть Сильву Вареску. «Совратитель» Ярон предложил. Именно не назначил, а предложил. Она испугалась, что «не хватит голоса», и отказалась. Хотя, возможно, что хватило бы и на Сильву, и Марицу и других героинь классической оперетты, но… неизвестно, как бы ее голос выдерживал столь большую нагрузку. Страх вновь сорвать голос не покидал ее. Чуть позже, уже будучи женой Канделаки, она объяснит ему свой отказ играть самые выигрышные и эффектные роли. «Деспот» Канделаки в этом вопросе к ней прислушивался. Пройдут годы, и, когда голос окрепнет, она с удовольствием будет исполнять на концертах партии из классического репертуара.

На протяжении многих лет дуэт ее Сильвы и Эдвина, знаменитое «Помнишь ли ты?» будет вызывать слезы в зрительных залах.

Вспомнился ее юбилей в театре 23 января 2004 года. Шутка ли – 50 лет на сцене.

Артисты Театра сатиры во главе с Александром Ширвиндтом пришли ее поздравлять. «Поиздевались» они над классическим «Помнишь ли ты?» от души. Зал стонал от хохота. У нее самой по щекам текли слезы от смеха. Они же с самым непроницаемым видом друг за другом исполняли на разные лады. Кто «художественно свистел», кто выразительно «мычал».

 
Помнишь ли ты, —
 

выйдя на сцену, затянул Державин, -

 
Как мы с экрана пропели?
Я ж и плясал, весь телецентр хохотал.
Ты же была – словно ребенок в купели.
Я был не стар, в смысле – не плох,
Ты ж и сейчас, как прекрасный цветок.
 

Юра Васильев пошел дальше:

 
Помнишь ли ты,
Как мы в Берлине кутили?
Лишь для тебя пробки взлетали шутя.
Помнишь ли ты,
Как мы с тобой танцевали?
Словно капкан, вот наш канкан,
Помню его, как сейчас, —
Это был звездный час.
 

– Танечка! – А это уже Шура Ширвиндт. – Нас переполняет чувство влюбленности в тебя, но все порушил этот человек. Мы завели у себя в яме убийцу, который практически наступил на горло нашей любовной песне. Мы могли бы замуровать свою яму, она нам, в общем-то, не нужна. Но наш музыкальный руководитель и дирижер и твой композитор сделал все возможное, чтобы вырвать тебя из наших сердец.

И как апофеоз:

– Но Кремер нас разлучил, жить нету сил!

Она поймала на себе полный любви взгляд своего мужа. Они вместе почти тридцать лет. Живут и работают, два эдаких медведя в одной берлоге. Просто удивительно, что подобрались два таких человека. Он иногда шутит: «Слушай, нам надо с тобой расходиться, потому что у нас совершенно одинаковые мысли и желания». Это действительно так: иногда начинают говорить, причем об одном и том же. Хотя конечно же что-то ее в нем не устраивает, а его – что-то во ней. И это естественно. Это нормальная жизнь. Анатолий Львович – самый первый и самый строгий критик. Каждый спектакль подвергается тщательному профессиональному разбору. Ей это очень нужно.

Он очень много знает, и ей с ним интересно. Правда, довольно часто бывает стыдно, что рядом с ним выглядит «малограмотной». Ну что ж, у каждого свои изъяны.

Они по-прежнему не устают признаваться друг другу в любви. И во время спектакля, если он стоит за дирижерским пультом, – тоже. Это понятно только им двоим. А разве нужен кто-то третий?

Но это все будет потом. А тогда…

– Рудька, ты представляешь! – У нее сегодня не было вечернего спектакля, и она сама кормила мужа ужином. К тому времени родители уже смогли поменять огромную комнату на Ульяновской улице на двухкомнатную квартиру на Хорошевском шоссе. – Выхожу я сегодня из театра с репетиции, сажусь в троллейбус, встаю, как обычно, на задней площадке спиной к салону. И вдруг вижу, что за троллейбусом едет «победа», за рулем которой сидит Канделаки. Троллейбус сворачивает на Хорошевку, и «победа» сворачивает. Интересно, думаю, что Канделаки нужно в нашем районе? А он, обогнав троллейбус, останавливался около остановки.

– А ты что?

– Ничего. Еще раз поздоровалась, хотя виделись в театре, и пошла домой.

Над ее рассказом хохотали оба.

– Ох, маленькая, смотри, влюбишь в себя главного режиссера.

– Ты что? Он же меня лет на двадцать старше.

– А Ярон насколько старше… – и муж назвал фамилию молоденькой актрисы, которой явно симпатизировал Григорий Маркович.

– Не знаю, не задумывалась…

С того дня она все чаще и чаще замечала следующую за троллейбусом машину Канделаки. Однажды она, как всегда, вышла из троллейбуса и пошла по тротуару. Его машина медленно ехала рядом. Первой мыслью было: «Не дай бог, мама из окна случайно увидит, что меня провожает другой мужчина! Что тогда будет?!» С таким «почетным эскортом» она ездила довольно долго.

Сначала со смехом обо всем рассказывала Рудольфу, потом перестала. Это случилось после того, как Канделаки все-таки уговорил ее покататься на его машине и они поехали гулять в Серебряный Бор.

В октябре 1956 года ей удалось выкроить немного времени для отдыха. Прошлый сезон в театре был удачным: она сыграла премьеру «Белой акации», по-прежнему пела Виолетту и готовила новую роль. Ее Чанита отличалась от тех скромных, застенчивых девчушек, которых играла до этого: она не была похожа ни на Виолетту, ни на Тосю, ни уж тем более на Саню-трактористку – самую первую ее, пусть и маленькую, роль. Чанита – непосредственная и романтичная – была уже молодой женщиной, готовой к настоящей любви. Премьера будет в новом сезоне. Она уже во время репетиций поняла, что переходит в новый класс школы воспитания характера и упорства, не менее трудную, чем школа вокального и актерского мастерства, которую ей – болезненно застенчивой с юности – приходится проходить.

Что-то начало происходить и в ее личной жизни. Она пока еще не могла сформулировать, что именно. И дело даже не в том, что Канделаки все настойчивее и настойчивее пытается за ней ухаживать и его абсолютно не волнует тот факт, что она замужем. С ней самой что-то стало происходить. В семейной жизни тоже что-то непонятное. У нее не было к мужу никаких претензий – он умный, образованный, обаятельный, талантливый. Ее первая «взрослая» любовь, ее первый мужчина. Но… у него своя жизнь, у нее – своя. В последнее время они отдалились друг от друга: она практически целыми днями в театре, он – на телевидении.

Словно предчувствуя надвигающуюся беду, однажды она произнесла:

– Рудька, поехали в Сочи, отдохнем какое-то время. Сейчас самый бархатный сезон.

– Маленькая! Ну как я сейчас уеду? Кто мне даст отпуск? Поезжай одна, отдохни.

Ох, не зря, видимо, говорят, что где-то наверху расписана вся наша жизнь. И как бы мы ни хотели, но от судьбы не уйдешь.

Муж проводил ее на вокзал, посадил на поезд, попросил передать привет подруге, к которой она ехала. На том и расстались.

А может быть, все и к лучшему, подумала она, когда выходила с переговорного пункта, – позвонила домой, сказала, что она доехала и у нее все нормально. Здесь, в Сочи, где нет ни Рудика, ни Канделаки, у нее будет время подумать над сложившейся ситуацией и принять решение – что же ей теперь делать. А может быть, все разрешится само собой. Ну надоест же когда-нибудь главному режиссеру гулять с ней в Серебряном Бору…

– Танечка! – услышала она знакомый голос. – Вот так встреча! А я и не знал, что вы в Сочи.

Она чуть не уронила корзинку, в которую только что положила купленные фрукты. Нет, этого не может быть. На сочинском центральном рынке перед ней собственной персоной стоял главный режиссер и ее партнер по новой постановке Владимир Аркадьевич Канделаки. В оперетте «Поцелуй Чаниты» он репетировал роль влюбленного в ее героиню Чезаре.

– Здравствуйте, Владимир Аркадьевич! А вы здесь какими судьбами?

– Танечка, Танечка! Весь город обклеен афишами театра. У нас гастроли. Неужели не видели?

– Я только вчера приехала. – Она пожала плечами и поправила очки своим фирменным жестом.

– Знаете что, приходите сегодня на спектакль. Посмотрите меня на сцене, вы же как актера меня, поди, совсем не знаете, только как партнера… А во-вторых, дирижирует сегодня Самосуд. Сам бог велел прийти! А вечером приглашаю на ужин.

– Спасибо, на спектакль приду, а насчет ужина – вряд ли. Я же приехала к подруге.

– Значит, приходите с подругой. Я вас жду, Танечка! А потом все вместе пойдем ужинать.

О том, как умеет «гулять» Канделаки, она уже была наслышана. Что поделаешь – грузинский темперамент и размах!

А вот как умеет ухаживать Владимир Аркадьевич, она испытала на себе.

И вдруг она нашла ответ на вопрос, который мучил ее еще в Москве: что же с ней происходит? Ответ оказался проще, чем она предполагала: она увлеклась Канделаки, в нем было то, что в народе называют «мужницкое». Плюс ко всему – умный, обаятельный, остроумный, талантливый… Личность, одним словом.

Он ничего и ни от кого не собирался скрывать. И это тоже не могло не привлечь молодую женщину. Он не собирался держать ее в роли «фаворитки», не собирался встречаться с ней втайне от своей жены. Он хотел жениться на ней.

Премьера оперетты «Поцелуй Чаниты» состоялась 29 декабря 1956 года.

 
Любить глубоко я могу только раз,
Но когда придет этот час?
Но когда придет этот час?
Любить глубоко я могу одного,
Но как узнать, кого? —
 

пела она от лица своей героини.

Как выяснилось, в театре уже все и все давно знали. А то, чего не было, допридумывали. Она слышала за своей спиной шушуканье, но старалась не обращать внимания. «Опомнись, Танечка! Зачем тебе этот старик?», «Красавица и Чудовище!», «Странная пара!» – что только ей не доводилось слышать, какими эпитетами не награждали ее и Канделаки, хотя между ними еще вообще ничего не было. Единственное, что осталось неизменным, – это поездки Канделаки за троллейбусом да их совместные прогулки в Серебряном Бору.

Но не столько поразили ее коллеги, как поклонники. Вот уж кто воспринял ее «связь» с Канделаки в штыки.

Некоторые из самых любопытных пытались даже проследить за ней – куда, когда и, главное, с кем она поехала.

Испугавшись, что сплетни достигнут ушей мужа и родителей, она приняла решение обо всем рассказать.

Первым ее признание услышал муж. На следующий день, сообщив родителям, что они с Танечкой уедут на несколько дней в дом отдыха, он отвез ее в студию на Шаболовке и запер в своем кабинете.

Разговор был трудным и мучительным для обоих. Прав Грибоедов, ох как прав: «Муж-мальчик, муж-слуга». Вот так и с актрисой: надо быть либо ее слугой, либо соратником. А у них слишком разные темпы жизни: она полностью поглощена своей работой в театре, он – на телевидении. В свободное время вытащить ее куда-нибудь в гости весьма проблематично: «Рудька, сходи один. Я лучше дома посижу, почитаю, над ролью поработаю». «Пленница» была выпущена на свободу только тогда, когда Рудольф Борецкий понял – жену надо отпустить. Это не блажь, не легкое увлечение, а нечто большее. Он знал: если уж жена решила, значит, все серьезно.

А еще – он был благодарен своей «Маленькой» за чистоту и честность. За то, что она не была предательницей.

С Борецким они разошлись достойно, без громких выяснений отношений. Единственное, что ее «убило», – сама процедура развода. Пришли они в суд, а там сидят какие– то бабушки и начинают копаться в их личной жизни. «Ты красивая, он красивый, что вам еще надо?» – говорили они. Выйдя из суда, она разрыдалась, настолько все это выглядело омерзительно. И даже Рудьке сказала: «Ты никогда не женись больше». Конечно же она имела в виду регистрацию брака.

С родителями все было намного сложнее. Когда они узнали о том, что дочь уходит к Канделаки, человеку, который годится ей в отцы, – они пришли в ужас.

Со временем страсти улеглись. С первым мужем ей удалось сохранить хорошие отношения, Канделаки обаял ее маму и расположил к себе папу. Казалось бы, живи да радуйся! Поначалу так и было. Она любила и была любима. Они вдвоем стойко переносили то, что происходило в театре. И если про нее просто сплетничали и пытались обвинить в корысти, то Канделаки грозили партбилетом. Лишь однажды не выдержала. «Господи, – плакала она после спектакля в своей гримерной, – ну что же мне теперь – разлюбить его за то, что он главный режиссер?»

Разлюбила она его лет через пять. Поначалу все списывала на притирку характеров. А потом поняла, что это обыкновенный мужской эгоизм. Частенько их разговоры заканчивались одним и тем же: «Мое мнение единственное, и потому оно верное». Интересно, а есть ли вообще мужчины, которые считают иначе?

– Ты куда? – Канделаки стоял около входной двери.

– Володя, у меня сегодня репетиция и сегодня же нам представляют нового художественного руководителя. Вечером, как всегда, спектакль.

– Я приеду за тобой.

– Не надо.

– У тебя кто-то есть? Поэтому ты не хочешь уходить из театра?

– Владимир Аркадьевич! Опять вы за свое. Пустите меня, мне нужно на репетицию!

– Я тебя отвезу!

– Делайте что хотите. – Голос опять сел. Она устало прислонилась к дверному косяку. Что поделать, если иногда ее отношения с Канделаки напоминали сценку из самой пошлой оперетты.

– Боже, что я делаю? – услышала она. – Знаю ведь, что все равно уйдешь от меня. Боюсь этого.

– И именно поэтому, – прошептала она осевшим голосом, – ты меня оскорбляешь своей ревностью? Или ты хочешь сказать, что все эти годы я жила с тобой только потому, что ты главный режиссер? А теперь ты мне стал не нужен? Мало мне тычков от так называемых коллег, от которых я на протяжении десяти лет выслушивала подобное? Да, вы сделали из меня актрису, – от волнения она вновь перешла с мужем на «вы», – и за это я вам благодарна, но если бы я не была вашей женой, вы не стали бы занимать меня в своих постановках? Договаривайте, Владимир Аркадьевич. Но только смею вам заметить, что я играла еще до вашего прихода в НАШ театр и буду играть после вашего ухода.

Все… Пошлейшая оперетта. Комедия положений. Театр абсурда. Все, что угодно, но только не семейная жизнь.

Она уже знала, что ждет ее вечером: бесконечные разговоры, придирки, подозрения, выяснения отношений. Уйти? Сколько раз эта мысль приходила ей в голову. Но как мама переживет ее уход от Канделаки? У нее больное сердце.

Вот она – опять та же самая воронка. Вдохнула, нырнула и… резко в сторону. Будь что будет. Ей надо беречь голос. Сегодня репетиция. И сегодня же приходит в театр новый руководитель. Оставит он ее в театре или предложит поискать другое место работы? Что ей делать с Элизой Дулитл? Как играть вечерний спектакль? Бог мой: Чана! Нет, все-таки прав Канделаки – она еще маленькая девочка, верит в талисманчик.

Каблучки застучали по коридору. Она скрылась в спальне. Вот она – ее Чанита, маленькая резиновая куколка, ее талисман. Как-то после спектакля «Поцелуй Чаниты» она обнаружила куколку в букете цветов. Подарил кто-то из поклонников. А через некоторое время та Чана пропала. Она расстроилась, а потом вновь в одном из букетов обнаружила почти такую же куколку. И вновь назвала ее Чаной. С тех пор она не расстается с ней, всегда берет на спектакль, репетицию, гастроли…

– Ну что, Таня, поехали? – Голос мужа звучал спокойно.

– Да, Володя, я готова!

Скорее бы вечерний спектакль. Она выйдет на сцену и забудет обо всем, что произошло. Сцена лечит.

Глубокий вдох, прижатые друг к другу ладони подняты к лицу. «Все будет хорошо!» С этой мыслью она открыла дверь служебного входа Театра оперетты. Что ждет ее за ней?

«Изменить» своему театру, в котором проработала пятьдесят пять лет, она смогла лишь не так давно. И нисколько не пожалела об этом. Поддалась на долгие уговоры главного режиссера Театра имени М. Н. Ермоловой Владимира Алексеевича Андреева.

Володя Андреев. Сколько же лет они знакомы? Страшно сказать, еще со времен ГИТИСа, в котором учились в одно время. Пусть на разных курсах и факультетах, но ведь в одном здании. Их дружба, пронесенная сквозь годы, зародилась именно тогда.

Когда в самом конце 90-х годов теперь уже прошлого века прекрасный драматург Леонид Зорин написал пьесу «Перекресток», продолжение знаменитой «Варшавской мелодии», Володя тут же позвонил ей и предложил участие в постановке на сцене театра, который он возглавлял. Несмотря на всю заманчивость перспективы, она тогда отказалась. Андреев был настойчив. Уговаривал на разные лады. Убеждал, иногда сердился, но она твердо отвечала: «Нет». Однажды, чтобы хоть как-то разрядить напряженную атмосферу, она произнесла: «Да не выучу я столько текста!» – и звонко рассмеялась. Андрееву ничего не оставалось делать, как капитулировать. Ну кто еще из актрис так откровенно признается в том, что не сможет выучить текст? Только Татьяна Ивановна Шмыга. Все знал мудрый Андреев: и что Шмыга не может без своей оперетты, что, слава богу, играет на сцене театра и именно те роли, которые хочет играть: Джулию Ламберт, Катрин, Джейн…

И… отступил. Она подумала, что навсегда, но, как выяснилось, на время. В спектакле «Перекресток» вместе с Владимиром Андреевым сыграла Элина Быстрицкая.

Пройдет несколько лет, и Андреев позвонит вновь. И снова предложит выйти на сцену Ермоловского театра.

– Танечка! – вкрадчиво начал он. – Я, конечно, понимаю, что ты не выучишь столько текста, но попробовать– то можно?

В ответ услышал серебристый колокольчик, так знакомый ему еще со времен студенчества.

«А почему бы и нет, в конце концов, – подумала она. – Прекрасный текст Леонида Генриховича, что ни слово, то золото, произносить одно удовольствие». Продолжение некогда знаменитой «Варшавской мелодии», в постановках которой блистали ее любимые актрисы Юлия Борисова и Алиса Фрейндлих.