Текст книги "Мой труп"

– Женя, скажи… – Я высунула нос из каменного дома Наф-Нафа, я стояла в дверях, осторожно вытягивая шею. Но это был слишком принципиальный вопрос.

Правда или неправда?

– За что ты ненавидишь меня?

– За что ненавижу? – Женя не отрицал эту правду. – За то, что ты мучила его…

Абсолютная ложь!

– Делала с ним что хотела…

Правда. С ночи знакомства я делала с Андреем то, что хотела. Другой вопрос, что хотела я от него очень немногого.

– Он готов был перепоганить себе все и переехать сюда. Из-за тебя! Глупость какая…

– А что за работу ему предложили?

– Вести ток-шоу какое-то…

Ложь! Ложь!

– Женя, ты, может, не знаешь, но все телешоу пишут оптом. Андрей приезжал бы сюда аж на четыре дня в месяц. Для этого не нужно что-то поганить. Понятно, четыре дня он бы жил у меня. – Вот это походило на правду.

– Но он решил остаться с тобой. Он не пришел в аэропорт!

«Он не пришел, потому что умер!» – я побоялась сказать вслух. Пусть Андрей Фирстов остается для Жени живым ровно столько, сколько это возможно. Час. Минуту.

– А с чего ты взял, что он мучился? В чем выражались мучения?

– Он пил…

Будто до встречи со мной он не пил? Когда мы познакомились, он был пьян «до белых медведей».

– Он говорил о тебе.

– Что? Можешь привести слова поконкретнее?

– Однажды он признался, что сделал тебе предложение. Мы выпили, и он разоткровенничался…

Ляпнул по пьяни. Большой привет принцессе Стефании!

– Но главное – он хотел переехать сюда.

– Он так и сказал «пе-ре-ехать»? – с настойчивостью проговорила я по слогам.

– Ну не совсем так, – вильнул Женя. – Он же не знал, как ты воспримешь. Он сказал как бы в шутку: «Возьму и останусь. Будем жить с Саней. Мы – идеальная пара».

Да, мы были по-своему идеальной парой. Было какое-то удивительное счастье в нашем поверхностном сосуществовании. В нашей любви, замешанной на равнодушии, уважении и понимании, которое было настолько врожденным, что не нуждалось в знании. И все-таки он знал меня… Единственный мужчина, заметивший шрам на моей руке и не забывший об этом. Единственный поверивший: «Ваши друзья зря не придают значения…»

Как и мой нежный враг Сашик, Андрей знал меня много лучше, чем Костя. Косте я всегда боялась не нравиться, боялась поссориться с ним. А Андрею никогда не лгала. Потому что никогда не любила. И никогда не боялась его потерять. И он никогда не лгал мне… Потому что не любил.

Может, это и есть любовь? Наша любовь. Вот такая любовь. А Женя просто неспособен понять таких отношений. Он подтасовывает факты, сплетая из них обывательскую версию «большой и чистой».

С каждым ответом я верила ему все меньше.

«Не понимаю тебя!»

А ты понимал своего Андрея? А ты пытался понять меня?!

Мы были знакомы сто девять лет. Ну не ровно сто – девять – достаточно много, чтоб попытаться вглядеться в меня чуть попристальней. Особенно если он считал меня девушкой друга. Но у меня была своя эпитафия «Девушка друга». Наши отношения были для Жени аксиомой, не требующей доказательств.

– Он же говорил мне, – «хороший парень» сжал кулаки, – что ты не веришь ему. Но я думал… не знаю… Может, из-за того, что вы в разных странах. Или игра у тебя такая своя. Или ты просто стерва. Если б я знал, что все так…

– Запущено?

– Если б я знал, что ты НИЧЕГО НЕ ЗНАЕШЬ… – Он и сейчас не верил, лишь делал попытку предположить. – Я б взял вас за шкирки и запер в ванной. И он бы сказал тебе все. И был бы с тобой. Он был бы жив! Но как я мог подумать, что ты не знаешь? Как ты могла не знать?!

– А как ты мог, – спросила я мертвенным голосом, – не знать, что у твоего друга проблемы? Ладно я… Он же твой друг!

На рыжем, блеклом лице Жени прописалась вся боль, которую я причинила своим рикошетом. И мне стало стыдно – я просто ответила ударом на удар. Я не считала его виновным. Женя не знал, что у его друга проблемы, потому что никаких проблем со мной у Андрея быть не могло. В том, собственно, и состояла вся идеальность наших с ним отношений.

Я знала его! Он был умилительным бабником. Я не могла в него влюбиться. Он знал меня. Значит, не любил. То, что он знал меня, и доказывает, что он меня не любил! Никто никого никогда не станет любить настоящим.

Что же мешало мне опровергнуть Женину версию, растереть и забыть? Неужели я просто хочу поверить? Поверить, что хоть кто-то любил меня – по-настоящему?

– А ведь Ян мне тогда не поверил, – шепотом произнес Женя. – Он сказал, – «хороший парень» указал пальцем на дверь в спальню: – «Ты уверен? Там слишком тихо. Пошли, постучим к ним». Но я отмахнулся! Я сказал: «Остынь, поверь мне, он там».

– А тут еще Сашик впал в истерику: «Еще раз вспомнишь о ней…»

Женя не принял мою руку помощи – не заметил ее.

– Я отмахнулся! И все поверили мне! Я никогда не прощу себе. Теперь он мертв… Андрей мертв!

Глава десятая

Изабелла: Но я хочу, чтоб вы по, крайней мере, знали…

Орас: Я больше ничего не хочу знать, мадемуазель.

Жан Ануй. «Приглашение в замок»

Я вздрогнула. Как и Женя, я вспомнила, что Андрей мертв. А я почему-то расследую не его смерть, а любовь. Как будто любил он меня или нет, еще имеет значение.

Как будто не я нашла утром труп и забыла вызвать ментов. Не я, с каждой сбежавшей секундой, улетаю все глубже в пропасть…

Застывшее время ожило – помчалось полоумным аллюром. Я ощутила, что время бежит прочь от меня так стремительно, будто кто-то выдирает его из моих рук, как вор сумку.

«Утром я проспала, опаздывала на работу, выбежала из дома в горячке. И только вечером, когда вернулась домой и открыла холодильник…»

Я давно вернулась домой!

Впрочем, никто не знает, когда я вернулась, но, прежде всего, никто не знает, когда я открыла свой холодильник. Я не заглядывала в него неделями, месяцами. Это случайность, что там была утром вода. Воду я обычно забывала купить, как и зубную пасту.

Он – неисправен! Вот единственное, что подтвердят все, – потому что это единственное объяснение, почему за долгую ночь никто не сподобился в него заглянуть. И если мой мент привлечет эксперта – он тоже подтвердит неисправность.

Сколько, по ограниченному куцей обывательской логикой разуменью мента, я могу не открывать неисправный холодильник? Сутки? Двое?

«Вы не открывали свой холодильник двое суток?» – недоверчиво спросил мой внутренний мент.

«А зачем мне открывать его, если еды там нет? Спросите у моих друзей, они подтвердят: два года я питаюсь в кафе рядом с редакцией. Дома пью только кофе…»

Судя по ответному молчанию моей интуиции, мент не поверил в мое объяснение.

– Женя, – призвала свидетеля я, – а почему никто из вас ни разу за ночь не заглянул в холодильник?

– Он же у тебя не работает. Потому у тебя и жратвы в доме нет. Не понимаю, как ты живешь так…

Мент тоже не понял – он нахмурился, но, кажется, начал нам верить.

Сколько еще у меня в запасе часов до звонка? Пять? Пятнадцать?

Двадцать четыре. Завтрашний день – мой последний срок!

Почему мне так важно успеть… понять. Что понять? Кто убил Андрея? Любил ли он меня?

– Женя, – сказала я вяленым голосом, – мы говорим не о том. Андрея убил кто-то из наших.

– Ясно кто – Рита. – «Хороший парень» не размышлял ни секунды. – Кто же еще? Она не хотела разводиться с ним.

– А они развелись?

– Не успели. Ты не думай, Андрей просто оказал ей услугу. А она… Похоже, она надеялась, что это перерастет в нечто большее. Она, похоже, сильно надеялась. Она сильно доставала его. Бог мой, так что же, теперь ей достанется его квартира?! – вскинулся Женя.

– Андрей купил квартиру?

– А Рита – жена. По закону!

– Это конфликт…

* * *

Отменный конфликт. Расчудесный мотив. Законных жен всегда подозревают, тем более тех, кому достается в наследство недвижимость. Еще неизвестно, любила ли Рита Андрея или пыталась получить мужа с жильем, но наличие квартиры – факт, подтвержденный документально.

Рита убийца – в это верилось охотно.

Рита – чужачка, самое позднее приобретение нашей компании. Пришла в театр три года назад. Молодая. Цепкая. Верткая. Оптимальная актерская внешность – может сыграть и уродину, и красавицу. Предпочитает второе.

Рита была из тех женщин, кто носит свои непрезентабельные черты с надменностью настоящей красотки. И все мужчины велись на нее, как на красотку. И в жизни, и на сцене – главное верить в свою роль. Верить, что ты победительница.

Рита была победительницей. Она напоминала мне юную Арину. Поэтому Арина не выносила Риту а я – напротив, относилась к ней с сонной приязнью.

Рита тянула на героиню драмы. А то и трагедии. Оптимальный актерский психотип – пластилин. Рита не страдала чрезмерным талантом, но была одинаково неплоха и в роли Елены, и в роли Эвридики, и в роли верткой Сюзон[20]20
  Елена – персонаж драмы «Дни Турбиных», Эвридика – персонаж одноименной трагедии, Сюзанна – персонаж комедии «Женитьба Фигаро».


[Закрыть]. Она могла сыграть почти все… Могла и убить.

Психотип «пластилин» органично подстраивается под любые обстоятельства.

– У тебя есть клей?

– Что?..

«Хороший парень» поднял с пола мою этажерку с треснувшей ножкой и положил на диван.

– А… Да. Сейчас принесу.

Женя пасмурно склонился над трещиной:

– Если у тебя есть лак для мебели, я могу после зачистить и покрыть им. Будет вообще незаметно.

– Жень, ну откуда у меня лак для мебели?

Откуда ж у меня это ненужное чувство: Рита не могла уронить карандаш?

Что-то не сходилось. Что-то было не так. Точней «просто так». Я знала свою профессиональную чуйку, вынуждавшую меня морщить подбородок и оттопыривать нижнюю губу, – до того как ум рожал формулировку, душа отстранялась от спектакля. Подобно Станиславскому я переставала верить в происходящее на сцене[21]21
  «Не верю!» – легендарная фраза Константина Станиславского. Великий режиссер, автор всемирно известной «Системы Станиславского», произносил ее во время репетиций, когда игра актеров на сцене казалась ему фальшивой и недостоверной.


[Закрыть].

И. В. таки удалось вбить в меня это на уровне подсознания – много лет я не могла просто смотреть спектакли. Я лихорадочно анализировала все. И искренне мучилась, оттого что двухъярусная конструкция на сцене оказалась явною лажей – второй этаж был почти не задействован, он был «просто так». И мне не нужно было наводить дополнительные справки, чтобы понять: на оригинальные декорации не хватило денег – слепили из того, что было. Я ерзала в кресле оттого, что брошка на шее актрисы не соответствовала ни ее интонациям, ни походке – я не сомневалась, актриса прицепила ее сама… как Женя прицепил Рите убийство?

Рита могла убить. У нее было для этого все: характер, возможность, причина. Но не убивала?

Диван был занят. Я дала Жене клей, взяла подушку, села на пол и упрямо накнопила номер Игнатия.

«Номер не существует…»

«Так, по-твоему, Рита не убивала его? Докажи! – улыбнулся И. В. – Только не так, – бровь Игнатия сатирически подпрыгнула вверх, – как доказала, что Андрей попросил тебя умереть…»

«Я не смогла доказать. Вы – тому доказательство!»

Даже утопая в жанре средневековой мистерии, между раем слева и адом справа, я понимала, что веду себя как персональный адвокат дьявола.

Театральный критик, живший во мне, был единственным, кто не давал мне солгать.

* * *

Итак, версия первая – ревность. Нет, без-умная ревность. Жанр – трагедия. «Отелло», «Кармен».

История образа: девушка Рита приезжает в Москву и попадает не в лучший театр – но для начала неплохо. Она без-умно влюбляется в коллегу Андрея. Ей удается женить его на себе. Брак фиктивный – но женщина способна поверить в фиктивный брак так же легко, как в свой третий размер груди, достаточно запихнуть в лифчик несколько тряпок. Разве мне было трудно поверить, что Костя, Сашик и я – большая дружная семья? Чем Рита хуже? Она верит в их хеппи-энд…

Предположим (лишь предположим!), Андрей влюблен в меня.

– Рита знала, что Андрей влюблен в меня? – прерывисто спросила я Женю.

– Все в театре знали… – ответил он постно.

Прекрасно! Неважно, был он влюблен или нет – достаточно, что так думали все. Достаточно, чтоб, с надбавкой наших междугородних бесед и июньского визита по случаю юбилея презерватива, я стала для Риты-Отелло навязчивым страхом – идеей-фикс (и ее фатальной ошибкой!).

А тут и завязка – театр приезжает сюда. К тому же Андрею предложили работу.

– Рита знала, что Андрею предложили работу в Киеве?

– Все знали. Но никто не верил, что он останется здесь. Что он поступит так глупо…

Никто, кроме Риты. У безумной любви глаза еще больше, чем у страха. Любовь – и есть постоянный страх потерять. Любовь – глобальная ложь. Она раздувает каждую мелочь, намек, полунамек до размеров вселенского счастья или вселенской катастрофы. А значит, еще до того, как поднялся занавес, Рита уже боялась, страдала…

И вот, действие второе. Место действия – моя квартира. Действующие лица перечислены выше.

Но они появились не сразу. Мы приехали из театра двумя партиями – я была в первой. Когда Рита и Андрей показались из-за кулис, я уже сидела на диване, а у меня на коленях лежала голова Доброхотова.

Занавес поднялся.

Я увидела сцену. Слева диван, на нем я, Доброхотов на мне. Андрей появляется, но не подходит к нам – уходит на кухню. Он хочет поговорить со мной (о любви, о поселенье – неважно). Но он думает, что я знаю об этом. Он послал мне SMS.

– Женя, Андрей послал мне сообщение при тебе и при Рите?

– Нет, конечно же, нет…

– Рита могла узнать об этом?

– Откуда?

– Андрей мог сказать ей?

– Зачем? Он не знал, как от нее отвязаться. Она постоянно доставала его…

Прекрасно! Любой драматург найдет чертову дюжину способов донести до доставучего персонажа судьбоносное знание. Опасающаяся нашей любовной развязки Рита была на страже. Она могла подслушать разговор, могла взять в руки мобильный Андрея, он мог сохранить сообщение. Рита могла знать… Но она не знала. Об этом свидетельствует весь рисунок роли!

Пока Доброхотов бубнил в диктофон, Рита носила из кухни посуду. Они приехали позже, потому что покупали в супермаркете снедь. Рита перекладывала ее из пластиковой тары и ставила тарелки на стол. Пару раз она бросала на нас с Доброхотовым понимающе-ироничные взгляды – отнюдь не взгляды Отелло, не взгляды Хосе. Ее страх мог сжиматься и разжиматься внутри, но снаружи для него не было повода!

Андрей даже не подходил ко мне. Я даже не подходила к нему – я была полностью нейтрализована пьяным Доброхотовым. За весь вечер мы с Фирстовым не перемолвились ни словом. Потом я пошла спать. Андрей пошел провожать Инну (мимолетная Инна тем паче не повод для убийственной ревности – кабы Рита-Отелло ревновала к таким, как она, она б придушила Андрея на два года раньше!). Потом Фирстов вернулся, постучал ко мне, я не открыла и…

«Все. С тех пор я его не видел».

…Андрей исчез со сцены?

Потому что Рита убила его? В припадке обезумевшей ревности засунула нож в спину а тело в холодильник. Но что вызвало это безумие? Он постучал. Я не открыла. Где же конфликт? Где мотив для убийства?

«Нельзя анализировать пьесу…» – завел Игнатий Сирень.

«Да знаю я! …если не видели ее целиком».

И. В. мог быть настоящим занудой. А вот неправым был редко. Кто мог подумать, что за пять лет он настолько стал мной, наделив меня своей упрямой придирчивостью.

Я, его «любимая краткость», продрыхла два действия. И то, что я делала, страшно напоминало курсовую «восстановленье спектакля по рецензиям» – проштудировав статьи очевидцев, мы должны были описать постановку, снятую со сцены лет десять назад.

Что ж, никаких скоропалительных выводов в стиле «все поняла и все сказала». Допустим, в пропущенном действии Андрей сказал Рите нечто роковое. И у нее перегорели пробки. Она убила его. Убила из жуткой ревности и уже через двадцать минут…

«А что в это время делали Янис и Сашик?» – опросила я очевидца.

«Мирились на кухне. А Рита такая дура… Она три часа рассказывала мне, как разводит мужчин!»

Вот оно – «просто так»!

Не верю!

Просчет режиссера!

Я вскрикнула так радостно, что голова Жени повернулась ко мне. В зубах у него был колпачок от клея, в глазах – тотальное недоумение.

Просчет был даже не в том, что Рита говорила, а как («Так и хотелось сказать ей: "Съешь лимон!"»). Пока Костя с Сашиком ссорились в комнате, Отелло из ревности убил Дездемону, а затем сел и начал азартно рассказывать Яго о последних деловых сделках?

«Это еще ни о чем не говорит», – буркнул мой мент.

«Так о чем это говорит?» – подключился Игнатий.

«Шок? – предложила объяснение я. – Сознание подавляет содеянное, Рита хватается за первую попавшуюся тему».

«А Арина принимает ее хвастовство за чистую монету? Арина – дура?» – продолжил И. В.

«Нет, Арина кто угодно, но не дура, – послушно продлила рассуждения я. – Что-что, а еле заметную дрожащую ноту, скрытую слабость другой женщины она бы заметила. Она могла не заметить чужого превосходства. Но повод взглянуть на кого-то сверху вниз уловила бы собачьим чутьем. Но, может, Рита хладнокровно отыграла свой монолог, без ноты фальши?»

«Значит, она хладнокровная, – подначил меня педагог, – она умеет держать себя в руках. И двадцать минут назад эта хладнокровная женщина убила мужчину из ревности и без особой причины?»

Он даже не подходил ко мне! Я даже не открыла ему дверь! Ну сказал он ей что-то типа: «Иди на хрен, достала. Я люблю ее. Я останусь с ней».

С кем? С женщиной, которую он игнорировал целый вечер? С женщиной, которая только что у него на глазах едва не переспала с другим? С женщиной, не впустившей его в спальню?

Без-умно влюбленный мог разглядеть в этой вялой последовательности вселенскую катастрофу. Хладнокровный бы понял – это не проигрыш. Так, пьяный базар-вокзал…

* * *

Итак, Рита хладнокровная. Это иная версия. Никакой любви – сплошная корысть. Жанр – драма (трагедия игнорирует мелкие чувства и не интересуется горем от ума). Завязка: покупка квартиры.

Рита поняла, что живого Андрея ей не окрутить, а с мертвого можно поиметь дивиденды. Она – холодная считалка. Андрей говорит Жене, что пойдет ко мне. Рита слышит. И Рита – одна только Рита! – видит, что я не открыла ему дверь. Она тихо уводит его на кухню и чик-пок… Она знает, все думают, что Андрей со мной, все можно свалить на меня.

И вот эта корыстная считалка убивает фиктивного мужа и начинает трындеть, как она разводит мужчин, – иными словами, демонстрировать свою корыстную сущность.

«А если она демонстрирует Арине, насколько их брак фиктивен, насколько ей дела нет до Андрея?» – спросил Игнатий.

Ей двадцать пять лет. Она не понимает, что ее монолог можно трактовать иначе – отнюдь не в ее пользу. Не предполагает, что Женя даст показания против нее, приписав ей безумную ревность. Не понимает – ее, как наследницу не дешевой столичной жилплощади, все равно заподозрят второй (пусть после меня!). Как смогла, так и рассчитала. Коль так, Рита могла уронить карандаш… этот.

Но на черта она прислала мне утром письмо «Чтоб ты сдохла, сука!»?

Я больше не сомневалась в авторстве текста. Женя не знал мой рабочий адрес, его не знал даже Андрей. Но год назад я брала у Риты интервью и высылала на вычитку. Скорее всего, она послала его с мобильного (мент может проверить!). Скорее всего, она сделала это, когда Андрей не приехал в аэропорт (мент может сверить время отлета и отправки письма).

Не приехал, потому что она убила его?

Хладнокровно убила и прислала мне текст, подтверждающий ее мавританскую страсть.

Без-умно влюбленная Рита-Отелло могла убить Андрея, возненавидеть меня (ту, из-за которой пришлось убить его) и прислать мне послание. Но не могла самовлюбленно хвастать Арине, как она разводит мужчин. («Я поехала в отпуск с одним бизнесменом и взяла с собой только старые вещи. Такие позорные…»). Рита-считалка – могла. Но не могла написать «Чтоб ты сдохла, сука!»

«Это не пьеса, – угрюмо сказал мент. – Это жизнь. В жизни может быть все».

«А то я не знаю… Жизнь и театр подчиняются одним и тем же законам!»

«Этого не может быть» – ложь. Меня всегда умиляло, когда в детективах следователи строили версию, говоря «это невозможно» – о том, что я проделывала тысячу раз. Возможно все – все зависит лишь от жанра, в котором живет человек. И, будучи детективом, глупо не знать, что на свете есть театр абсурда и пьесы Петрушевской, детально демонстрирующие ежедневный абсурд бытовой человеческой жизни.

Рита могла сбиться с роли. Играла перед Ариной одно. Затем решила продемонстрировать любовь к Андрею, а заодно – неосведомленность, что он уже мертв…

Но не проще ли предположить, что это другая пьеса – дешевая буржуазная драма «Провинциальная девочка в большом городе». И все карандаши сразу встанут на место!

Да, Рита любит Андрея – но не как Отелло. Да, ей нужно зацепиться, и тут есть корысть – но не настолько, чтоб убивать его. Да, она воспринимает меня как проблему. Но первая сцена показывает: никаких проблем нет.

И она довольна. Ее страхи развеялись. Она хлопочет по хозяйству. Она чувствует себя хозяйкой положения. Хозяйкой Андрея! Она смотрит на меня с Доброхотовым, как на решенный вопрос. Потом Андрей стучит ко мне. Потом Рита садится и хвастает Арине, как разводит мужчин. И это все та же линия роли – хозяйка положения, девочка, которая думает, что дергает мир за ниточки. Потому что она знает, я не открыла ему дверь. Она видела ЭТО!

– Послушай, – взволнованно проверила версию я, – а что делала Рита, когда вы утром ломились ко мне?

Женя нехотя выплюнул колпачок изо рта.

– Не помню…

– Вспомни! – вцепилась я в версию. – Ты стоял здесь! – Я вскочила с пола, и живо подтолкнула Женю к двери в спальню. От гостиной ее отделял небольшой коридор с бездверной аркой. Наяривая кулаками мне в дверь, Женя не мог не видеть гостиную и открытый балкон. – Ты стоишь и стучишь. Кто рядом с тобой?

– Ян.

– И Сашик?

– Вначале. Он что-то крикнул и побежал вниз, держать такси. Мы вызвали такси, чтобы ехать в гостиницу. И Доброхотов пошел с ним.

– А Арина?

– Арину не помню. Вспомнил… Рита пыталась привести в чувство Олю. Они сидели тут, на диване. Оля была сильно пьяна. Я никогда ее такой пьяной не видел. Она не могла вести машину. Мы завезли ее домой по дороге.

– А Рита? Когда вы стучали ко мне, она проявляла беспокойство?

– Нет. Она занималась Олей.

– Вы стояли здесь, рядом, кричали, хотели выломать дверь. А она никак не реагировала? Она ничего не сказала?

– Что-то сказала, – Женя наморщил лоб. – Она сказала: «А где ваша "красная юбочка"?»

Я ждала этой реплики. Я поняла, что ждала ее!

Рита (с усмешкой): А где ваша «красная юбочка»?

– Она ведь сказала без раздражения?

– Без, – подтвердил очевидец. – По-моему, она улыбнулась даже… Ну, да. Я тогда разозлился на нее!

Девочка, вообразившая, что вправе смотреть на мир свысока, не сомневалась, Андрей упорхнул со случайной малолеткой.

Это ничего не меняло! Андрей – бабник. В театре он отшил Арину, спелся с Инной, проводил ее, поскребся ко мне и испарился с мимо проходящей девицей. Я была в перечне просто одной из многих. А она, Рита, законная жена. Пусть и фиктивная. У нее больше всех шансов. Потому что она знает мужчин. Знает, как нужно разводить мужчин!

«Чтоб ты сдохла, сука!»

Только в аэропорту она поверила, что Андрей был там – за запертой дверью моей спальни. Поверила в мою серьезность. В серьезность его намерения – остаться со мной в этом городе. «Красная юбочка» – не повод не приезжать в аэропорт. Рита поверила, что проиграла, и выплюнула в злобе: «Чтоб ты сдохла, сука!»

Все. Занавес падает. Режиссер выходит на поклоны. Он горд. Роль выстроена как по нотам.

– А когда Андрей не приехал в аэропорт, Рита взбесилась. – Я уже не спрашивала. Я сверяла ответ.

– Я только тогда понял, насколько все серьезно. Все сразу. Насколько у Андрея серьезно с тобой. Насколько Риту перекосило на нем… Ее аж затрясло.

– Убей меня, – улыбнулась я Жене, – но Рита не убивала его. Жаль, она будет последней, кто подтвердит мое алиби. Она будет первой, кто обвинит меня. Потому что второй обвинят ее.

– Да, Рита уехала с нами, – безжизненно сказал Женя. – Мы все считали, что Андрей остался с тобой… Знаешь, я ведь могу не говорить милиции, что считал так, – предложил мне «хороший парень».

– Без разницы. Достаточно того, что ты уже сказал это всем. Кто-нибудь скажет. Не ты, так другие. Арина точно. И Янис. Он всегда говорит правду. И Сашик. Он всегда говорит то же, что Ян.

– И Рита. И Доброхотов скажет, наверное.

– Достаточно, – хмыкнула я. – Я в западне. Это я убила Андрея. Из ревности. К той же Рите. Чем не конфликт? Мы были вместе, потом он женился. Он был женат на другой, и не разводился с ней, только обещал мне. А я устала ждать. Мне тридцать четыре года!

– Не понимаю тебя… – сказал Женя.

– Чего ты опять не понимаешь?

– Как ты можешь улыбаться, когда он там… мертв?!

* * *

«Хороший парень» отошел от двери и аккуратно поставил излеченную этажерку на прежнее место.

– Лучше бы ты умерла. Все равно ты все время кончаешь с собой, – сказал он – убежденно и тихо.

– Женя…

Он взял клей, увернувшись от моего взгляда, помолчал, пережидая приступ.

– Прости, – прошептал.

– То, что ты предпочел бы видеть мертвой меня, – нормально.

Но Женю не интересовало мое прощение, мое понимание.

– Андрей не простил бы. Он говорил, все не так… ты пытаешься покончить с собой, не потому что не хочешь жить.

Я интересовала его только в контексте Андрея. Как и раньше, он не слышал меня, не видел меня.

– А почему?

– Не то чтобы ты жить не хочешь… – Его голос выравнивался. – Ты просто не видишь для этого повода. А неудавшееся самоубийство – как бы повод жить дальше. – Он бездумно закручивал колпачок на клее, не замечая, что тот закручен. Все крутил и крутил.

И, в отличие от Жени, я понимала его. Простейший театральный прием – поскорей сосредоточиться на какой-то неважной детали. Не на починке ножки, так на смысле моей жизни… глазами Андрея.

Он честно пытался увидеть меня влюбленными глазами Андрея. У него не было никаких шансов увидеть меня!

– Андрей говорил, ты из тех, кому обязательно нужен смысл. Вот есть люди, они просто живут…

– «Люди для жизни».

– А тебе непременно нужно знать зачем, почему. Зачем тебе это?

«И живут же другие без великих идей, – отозвалась эхом Арина. – Почему мы не можем жить, как люди?»

– Издержки профессии. Не думала я, что Андрей так хорошо…

– Видишь. Он знал тебя лучше, чем ты думаешь!

И помнил меня лучше, чем я.

В лунное лето после развода, когда, поутру, он заметил шрам на моей руке и спросил понимающе: «Вены резала? Неужели от несчастной любви?» – я усмехнулась. «Тот зарубцевался давно, – показала я Андрею запястье. – Этот от бессмысленности жизни».

Еще в детстве, гуляя по Байковому, я верила, что ценность человеческой жизни определяется памятником после смерти. Позже мысль о памятнике трансформировалась в тезис о «памятнике нерукотворном»: главное, не как ты живешь, а зачем. Виртуозная игра, дорогие костюмы, блистательные диалоги, закрученный сюжет, феерические спецэффекты – дешевка, если у спектакля нет идеи!

Я никогда не боялась смерти. Смерть – это не самое страшное в нашей жизни. Я пуще смерти боялась прожить жизнь бессмысленно.

«По-моему, я пошла не туда…» – сказала я Андрею девять лет назад.

Страшно ошибиться с жанром своей жизни. Страшно перепутать свою жизнь с чужой. Страшно проникнуться жанром времени… и так легко! Особенно, если ты склонна идеально улавливать жанр.

– Женя, скажи, – спросила я с внезапною страстью, – зачем ты вообще поступал в театральный?

Почему мне казалось, что я заранее знаю ответ?

– Мы с Андреем дружили со школы. Мы решили поступать вместе…

– Женя, нельзя жить за компанию. Ты хоть понимаешь, что не должен был быть актером? Ты должен был чинить этажерки, жевать колбасу, рожать детей. А не трахать с Фирстовым девок на пару!

– Он тебе рассказывал это?

– Как вы отбирали шестнадцатилетних девиц для фотосессии? Поспорили, кто больше. Андрей выиграл. Ни одной девственницы. Что, не вписывается в версию о великой любви?!

– Ты не понимаешь. Нам с ним всегда было весело… Мы всегда… Какое вообще твое дело?!

– Мое!

Я взбудораженно прошлась по гостиной, переступая через кипы журналов и связки газет. В гостиной царил еще худший бедлам, чем с утра. Может, потянет на ограбление?

Спать не хотелось. Жить тоже. Умирать хотелось примерно так же, как жить. Страшно хотелось сделать хоть что-то… Немедленно!

Я вытянула руки и сделала «мостик». Кости удивленно заныли.

– С ума сошла? – серьезно спросил меня Женя.

Я выпрямилась и стала энергично распихивать хлам по шкафам.

– Помочь… – «Хороший парень» поднял с пола мой школьный альбом по рисованию. – Зачем ты вообще хранишь это… – Он не ставил знаки вопроса в конце.

Я не ответила.

Мой дом задыхался от старых вещей. Я никогда ничего не выбрасывала. Наверно, это многое объясняло. Я бережно хранила свое прошлое уже потому, что мое будущее было ограничено коротким и звонким словом «смерть». Все, что я любила, осталось в прошлом. И я тоже осталась там. Я пошла не туда… В миг, когда мое подсознание отметило это, я встала пнем – ни вперед, ни назад. Тот, кто не живет, – умирает. Стоячая вода в стакане мутнеет и начинает вонять.

Я могла стать редактором каждого третьего издания, в котором работала. Еще на третьем курсе обнаружилось: я могу писать обо всем – рекламные статьи о стиральных машинах и брачных агентствах, аналитические – о психологии и общественном транспорте. (Разве не говорила нам на первом курсе Ермолова: «Изученье искусства, отображающего жизнь, включает в себя изучение мира и человечества»!) Всем всюду всегда нравилось, как я работала. Им не нравилась я. Мой скучливо-пренебрежительный взгляд человека, неприкрыто презирающего их суетный мир… только за то, что это не мой суетный мир!

Я могла пойти вслед за Ариной. Сколько раз она лягала меня, уговаривая замутить что-то на пару, как прежде. Почему я решила, что она так уж несчастлива там, в своем «замке»? Лишь потому, что я не смогла быть счастлива там? Как и Женя, Арина оказалась «человеком для жизни» – недоумевающим, а зачем ей «зачем»? И однажды мы просто разминулись с ней в жанрах.

Для Арины театральный был только пропуском в красивую жизнь, у пропуска вышел срок годности – она сменила его на другой. Арина никогда не предавала театр. Потому что никогда не любила его так, как я. Просто на первом курсе моей любви хватало на нас двоих, как и ее любви к приключениям какое-то время хватало на обеих. Арина тащила меня за собой. И я пошла за компанию… Не туда! Но я не собиралась спихивать вину на Арину, на Костю, на В. И. Ленина.

«Последнее дело обвинять кого-то в том, что проплыла по жизни, как щепка, – будучи человеком».

Нет, это я не о себе – это я о Катерине из «Грозы» написала[22]22
  Катерина – главный персонаж пьесы А. Островского «Гроза». Не в силах изменить свою жизнь, Катерина принимает решение покончить с собой.


[Закрыть].

Я сидела на корточках, открыв творческий дневник за первый курс, приоткрыв потрясенный рот. Невозможно поверить! В то время я презирала людей, неспособных бросить все, послать всех и гордо уйти в интересующем их направлении. В восемнадцать лет я осуждала Катерину за слабовольное решение покончить с собой. Вот и жри свою правду! Вот и ответ, зачем я храню. Где-то среди этого хлама всегда лежала моя правда, и я надеялась найти ее.