Текст книги "Силуэты. Стихи"

Лаэрт Добровольский
Силуэты

© Добровольский Л. О. Стихотворения, 2016.

© О. С. Дмитриева, обложка

Силуэты

Черная речка

 
Чёрная речка речит невинной овечкой,
Чёрной строкой обрывая историю солнца
России,
Здесь изнемогшего в думах о воле, о счастье,
о вечной
Доли поэта – певца и пророка, раба и мессии.
 
 
Чёрное горе – пороха чёрная осыпь
С полок сполохов на снежное ложе синеющей
тропки;
Медленно ключ подбирали к судьбе
прошлогодняя осень.
Горечь обиды и ревность – настойчиво
и не торопко.
 
 
Чёрная зависть – смерти искусная завязь
Острых шипов, напоённых отравой, вонзиться
готовых
В душу и сердце, подобно клещам, проникать
и, буравясь.
Жертву терзать, отпускать, изводить её
в приступах новых.
 
 
Чёрные мысли
бурного моря валами
Дикой стремнины с собой увлекают в слепую
кручину;
Чайка отчаянья кличет под пологом туч,
над волнами,
Будто бы в поисках выхода камнем срываясь
в пучину.
 
 
Чёрному слову черни из высшего света
Струйка дымка над холодным стволом
пистолета – уздечка.
 
 
Это по горькому праву последнего шага поэта
Русской словесности чёрная речка – Чёрная
речка.
 

Мойка, 12

 
Под Зимние мосты, под мостик Эрмитажный
За солнечным лучом, бегущим но волне.
Взлетают льдины, так убийственно отважны.
Как в рукопашный бой выходят на войне.
 
 
Как будто в их судьбе сейчас решится что-то.
Их не остановить и не вернуть назад.
Сомнения и страх крутого поворота
Остались позади, а здесь царит азарт.
 
 
О розовый гранит обламывая кромки.
Вставая на дыбы в критический момент.
Теснятся льдины, и шуршания негромкий
Гудит в прозрачной сини аккомпанемент.
 
 
А там, наискосок, левее поворота.
Где аркой скрыта дверь, не видная с реки,
К стеклу прижавшись лбом, ждет женщина
кого-то,
И чьи-то на столе молчат черновики.
 

Константин Батюшков

1.

 
Была душа томления полна…
Всё в этом мире свет неверный излучало.
Захватывала времени волна —
Отбрасывала прочь и вновь влекла в начало.
Когда же словно отблеск заревой
Сверкал кровавый Марс, готовя к новой сече,
Ввергал азарт в борьбу, и горевой
Маячил огонёк мечты о дальней встрече.
Но – умолкал насытившийся фронт
И в ножнах засыпал походный меч Ахилла,
К себе сзывал друзей Анакреонт
На празднество ума, к экспромту шутки милой.
Нет, не в холодном северном краю —
Поэту должно быть под пиний легкой сенью.
Где вольно пел Торквато жизнь свою.
Где каждый камень свят его великой тенью.
Где, как исход мятущейся души.
Сползает в лоно волн дымящаяся лава —
Так гения, забытого в глуши.
Настигнув вдруг, сожжёт нечаянная слава.
Душа – дальтоник в лаве чёрных дней.
Разбит рассудок в кровь на остриях безумий…
Герань в окне и лёгкий тюль над ней,
А мнится – в Вологде заговорил Везувий…
 

2.

 
Что за странная птица – строка легкокрылая эта? —
С апеннинских отрогов опять прилетает ко мне,
Чтоб с оливковой ветвью – с приветом поэту поэта
Трепет знойного юга моей передать стороне?
Зеркалами озёр и бескрайних заоблачных высей —
Отраженья и отзвуки канувших в Лету времён —
Всё вбирает зрачков этой птицы недремлющий
бисер,
Где непраздный о жизни и смерти вопрос затаён.
С приближеньем всеведущей, всё за меня
говорящей —
Только створку открыть, только лист на столе
положить
И, душой уловив тонкозвучие рифмы парящей.
Ритмы сердцебиенья строки самому пережить.
Не ревнующий, ведаю: стоит несчастью случиться, —
Впрочем, что за несчастье – предстать перед Высшим
Судом —
Эта птица в другое – в чужое – окно постучится.
Чтобы строчкой моей освятился неведомый дом.
 

3.

Башня в Пизе

 
Твоя усталость – в сетке трещин
Напоминанием морщин,
Что так губительны для женщин,
Парящих в обществе мужчин.
 
 
Что за судьба – стоять внаклонку
Перед создавшими тебя
И облакам свой взор вдогонку
Бросать, былинки теребя.
 
 
Твоя покорность показная —
Сродни смиренности святой
Бунтовщика, и кто не знает
Всю цену жертвенности той.
 
 
Увы, известности и славы
Твоей не завиден исток;
Как дети смотрят на забавы.
Так ловят Запад и Восток
 
 
Тот миг, когда под силой властной
Твоя устойчивость уйдёт
И тело грузное опасно
Внезапно лёгкость обретёт,
 
 
И кокаин свободы страшной
Тебя – свободную – скуёт
И вздрогнут площади и пашни
И вспять светило поплывёт…
 
 
Нет!.. Вопреки предначертаньям
Который век всё так же бьёшь
В колокола живым преданьем —
И всё никак не упадёшь.
 

Подражания Хайяму

* * *

 
Печальна ты. Печаль твоя светла.
Воспоминаний острая игла
Терзает сердце болью безысходной.
Но как бы ты без сердца жить могла?
 

* * *

 
Играй, рубаб, печальней звуков нет:
Большой любви летит прощальный
свет
Как свет звезды угасшей он несётся.
Ему лететь ещё десятки лет.
 

* * *

 
Сердце моё – неприкаянный дервиш
в ночи,
Хочешь кричать на пустынной дороге —
молчи.
Сколько ещё километров брести одиноко
Тяжкую ношу горьких страданий влачи.
 

* * *

 
Локонов шёлковых кудри – в темницу чадры.
Коконы бабочек мыслей – в темницу чадры.
Слов безутешных печальные птицы – на волю.
Взоры очей потускневших – в темницу чадры.
 

* * *

 
Когда б я жизни подводил итог,
Сказал бы я, что Бог без меры строг.
Нет Высшей Справедливости на свете
Сказать бы я с уверенностью мог.
 

* * *

 
Когда бы облака, посланцы буйных гроз,
И ветры дальних стран, творцы печальных грёз
Могли вобрать в себя всю горечь мира —
Иссяк бы ключ души без горьких слёз.
 

* * *

 
Родник с вином любви ты сотворил. Отец,
Из праха и воды ты создал нас. Творец.
На праздник бытия детей своих сзывая.
Зачем даёшь понять, что близок наш конец?
 

* * *

 
Эта нежная роза – невольница в грубом
стакане, Жизнь её – как скакун, продолжающий бег
на аркане:
Пыль столбом и горячая горечь полыни…
Красота убивает, когда приближается к грани.
 

* * *

 
О, виночерпий, наполнивший кубки вином!
Всё измеряешь ты выпитым нами вином.
Радость – мираж, уплывающий в мареве горя.
Горе и радость твоим заливаем вином.
 

Читая Бунина
(по мотивам рассказа «Суходол»)

 
Было ли, милый?.. Милый мой, было!..
Сердце в тоске и обиде изныло;
Как я хотела забыть – не забыла…
Горше тебя – никого не любила.
 
 
Помнишь ли, милый, старую ригу —
Не воротиться сладкому мигу.
Не возвратиться тайному зову.
Не повториться прошлому снова.
 
 
Быть бы хотела зелёной травою.
Во поле чистом шептаться с тобою.
Быть бы хотела я гривой коня.
Чтобы ты ласково гладил меня.
 
 
Падают ягоды спелой малины.
Нет мне покоя вечером длинным —
Ждать – не дождаться тёплого слова…
Милый, придётся ли свидеться снова?
 
 
Было ли, милый?.. Милый мой, было.
Словно во сне я с тобой говорила.
Словно во сне быть счастливой могла:
Пропасть меж нами навек пролегла…
 

Николаи Гумилев

1.

 
Клубится пыль под сапогами
И под копытами копей,
Чтоб выпадать потом веками
Осадком окаянных дней.
 
 
Ни звонкой сабли злобный высверк,
Как в камне блёстками слюда,
Ни одиночный ночью выстрел —
Ничто не канет без следа.
 
 
Мир искушён в преображенье.
Но, жизни будущей пролог.
Строка поэта – продолженье
В пыли оставленных дорог.
 

2.

 
Словно Ромул и Рем припадаем
к «Бродячей собаке»,
В вечной жажде признанья терзая
сухие соски.
За клыкастостью строк – нещенячья
готовность к атаке
От избытка ли чувств или от
безысходной тоски…
 
 
Скороцветия уз и союзов поспешных
распады…
Отражением взглядов бездонностью душ
говорим,
в огнедышащих горнах скандалов кипят
эскапады
И за каждой из них – каждый спорящий
строит свой Рим.
Над плебейством строки проступают
патриции духа —
Луноходы земных и пустынники лунных
дорог;
На вселенскую музыку держит настроенным
ухо
Всяк вошедший под своды «Собаки» пророк.
 

Анна Ахматова

 
В белом камне гордый лик
Остриём резца очерчен,
Но – и в камне – лик не вечен,
Как не вечен света блик:
 
 
Миг меняет блика лик…
Ждать ли отклика без клика
От изменчивого блика
Света, павшего на лик?..
 
 
Подползает к лику мох
Опрокинутых величий
Эхом дольних пограничий —
К лику таинства эпох.
 

Ольга Берггольц

 
Когда и я бывал за гранью света
И замерзал в полярной полумгле,
Стихи Берггольц накладывали вето
На тень минутной слабости во мне.
 
 
И снова голос музы Ленинграда
Звучал во мне как строгий метроном
И строк Берггольц щемящая отрада
Вновь согревала искристым вином.
 
 
Проходит всё… И слово горькой тризны
В небытиё уйдёт в урочный час:
Вновь муза Ленинграда – муза Жизни
Победным словом осеняет нас!
 

Михаил Дудин

Бронзовея, прямые, как совесть.

Смотрят старые сосны в закат.

М. Дудин

 
«Бронзовея, прямые, как совесть.
Смотрят старые сосны в закат»;
Каждый день – как отдельная повесть.
Каждый ствол – как отдельный солдат:
 
 
Знает место своё в обороне.
Прочен в деле, не резов в речах.
Серебрятся могучие кроны.
Утопая в закатных лучах.
 
 
Жала пуль и осколков в древесных
До поры затаились телах.
Что же ныне в ряды неуместных
Встали речи о ратных делах?..
 
 
Бередят засмолённые раны.
Отнимая покой по ночам
И скрипят старики-ветераны,
Не спеша обращаться к врачам:
 
 
Что теперь о свинцовых привесках,
О довесках осколков стальных —
Бьётся новое время в подлесках.
Как в истерике, в ритмах шальных:
 
 
То ли хмари болотной завеса.
То ли мозглый холодный туман
Обнимает подножие леса.
Наводя на деревья дурман…
 
 
Только в кронах всё резче суровость
Их судьбы позади перекат…
«Бронзовея, прямые, как совесть.
Смотрят старые сосны в закат.»
 

Герман Гоппе

1.

 
Надежд слепая круговерть
Коснувшись вскользь, промчится мимо.
Непоправима только смерть,
Всё остальное – поправимо.
 
 
Непоправим бросок в висок
Свинца на тонкой струйке дыма.
Непоправим на волосок —
Всё остальное – поправимо.
 
 
Всё поправимо… Пыль и прах
Избудут униженье Рима:
Державный гнёт и рабский страх,
И остальное – поправимо.
 
 
К пещере каменной пыля
В скале, пробитой караимом.
Телег кривая колея
И в наше время поправима.
 
 
Всё поправимо до черты.
До планки, поднятой тобою.
До той поры, пока что ты
Не утерял готовность к бою.
 
 
Когда же, смертью смерть поправ
И дела светлого во имя
Ты прорастёшь средь буйных трав.
Неповторим непоправимо.
 
 
Души беспечный мотылёк
Вспорхнёт с ладони серафима
И новой жизни уголёк
Займётся вновь необоримо
 
 
И кто-нибудь с душой твоей.
Как с телевизором в прокате.
Начнёт отсчёты новых дней
И так же жизнь свою прокатит —
 
 
И, может быть, поймёт, дыша
Перед концом неумолимым —
Неповторима лишь душа.
Лишь смерть души непоправима.
 

2.

 
По живому справляют поминки,
Попирая российские ГОСТы.
Как в атаке, летят без заминки
Перекрёстно звучащие тосты.
 
 
Что за странная, право, утеха —
Где б слезам низвергаться в подойник.
Над собой, не жалеючи смеха.
Изгаляется дерзкий покойник.
 
 
Брошен вызов и свету, и мраку.
Вызов брошен и смерти, и жизни —
В пику вечным унынью и страху
Ироничность гуляет на тризне.
 
 
Отодвинув дверную защёлку.
Опершись на косу в коридоре.
Смерть пытается в узкую щёлку
Ухватиться за суть в разговоре.
 
 
За столом полон водки половник —
Так и ходит, и ходит по кругу;
Подливает в стаканчик виновник
На поминки пришедшему другу.
 
 
Только что за поминки? – Пирушка…
(У соседки – крутое колено…)
В щель беззубая смотрит старушка —
Не старушка – сухое полено.
 
 
А в двенадцать, с последним ударом,
Поднимается дружно застолье
И, обдав старушонку угаром.
Подаётся к цыганам за сто лье.
 
 
Только ахнуть старуха успела.
Не решив основного вопроса.
А виновник костлявое тело
Утром выбросил в бак для отбросов.
 

Юрии Воронов

 
Сердцем отойти давно бы надо
От блокадной стужи и тоски,
Только слово хлёсткое «блокада»
Вновь сжимает сердце как тиски.
 
 
Сколько в жизни новых впечатлений
Впору всё прошедшее забыть,
В толчее средь новых поколений
Постараться современным быть.
 
 
Но опять идём, не зная броду.
Мы – своих невольники преград:
Горожанин рвётся к огороду.
Каждой грядке, как находке, рад.
 
 
И блокадным горожанам старым
Памятнее той поры слова.
Что всего с одной восьмой гектара
Хватит овощей семье сполна.
 

Бетховен

 
Привычка быть рабом октав – необорима…
На нотный стан себя – как шкуру на колки
Раскинув, пригвоздить, и пригородом Рима
Сочащуюся кровь – на землю за долги.
 
 
Провидел, может быть, из всех других Аменда —
Ударом по резцу с аккордом шёл аккорд.
Готовя скорбный лик под гипс для монумента:
Всё лишнее – в отвал, и так за годом год.
 
 
Всё глуше внешний мир и яростнее лица.
Но этот гнусный смех!.. – он каплей через край;
Симфонию несёт, как в поле кобылицу
И надо устоять… Играй, оркестр, играй!
 
 
Но руки не в ладах с аккордом и синкопой —
В межзвёздной пустоте опоры нет крылам.
Гори, гори, звезда, над суетной Европой…
И падать, умерев, в ущелие орлам.
 

Viva, Глинка и Кавос!

Своим рождением как композитор Глинка всецело обязан Катарино Альбертовичу Кавосу (1776–1840), композитору родом из Италии, капельмейстеру императорской оперы в Петербурге, более сорока лет руководившему оперны-ми постановками в столице. К моменту написания Глинкой оперы «Жизнь за царя» Кавосом уже была создана и поставлена опера «Иван Сусанин». Опера Кавоса шла несколько сезонов в театрах столицы, имела успех.

Ознакомившись с партитурой оперы Глинки, Кавос решительно приступил к подготовке театра для постановки новой – по сути первой русской национальной оперы, чем в ещё большей степени заслужил искреннее признание и любовь современников, по достоинству оценивших творческий и человеческий подвиг Катарино Кавоса.

Итальянец по происхождению, Кавос был беспредельно предан русскому искусству, всячески способствовал развитию музыкального образования и воспитания в России, практически подготовил русскую музыкальную культуру к появлению великого Глинки.

1. Апокалипсис

 
Ветрами звёздными омыт,
В плену безмолвия Везувий
Молчит, до времени забыт —
До новых приступов безумий…
 
 
Но жаркий вырвется огонь
И к звёздным далям встрепенётся,
И дыма чёрная ладонь
Над горизонтом вознесётся.
 
 
И, дрогнув, каменная твердь
Пласты гигантские разъемлет,
И торжествующая смерть
Своим крылом накроет земли.
 
 
Свершится Новый Страшный Суд,
И канут новые Помпеи,
И волны пепла занесут
Резца волшебного камеи.
 
 
И мир опустится во мрак,
Зачахнут юные побеги…
Замрут в объятьях смертной неги
Мечты, развеянные в прах…
 
 
Земли хладеющая грудь
И звёзд беспомощные вежды…
 О, всяк сюда держащий путь —
Оставь надежды.
 

2. Возрождение

 
Зарёй зардеется Восток
И солнце светом брызнет,
И чутко дремлющий росток
Проснётся к жизни.
 
 
Очнутся долы ото сна,
Седой растает иней.
Пройдёт кудесница Весна
Под сенью пиний.
 
 
Ударит в медь восставший храм.
Призвав былую память
И в старом споре Сим и Хам
Взойдут на паперть.
 
 
Подъемлет мир на рамена
Былых сокровищ друзы.
И вскачь, привстав на стремена.
Помчатся музы.
 
 
О, муза верная моя.
Навек я твой хранитель…
Твои восславлю я края
В стихе ль, в граните ль.
 
 
Горя божественным огнём,
Мечта необорима.
Я сплавлю невский окоём
И краски Рима.
 
 
Будь славен, дружеский союз
Народов и наречий.
Талантом гениев и муз
Увековечен!
 

3.

 
Чужую музыку ИСПОЛНИТЬ как свою,
Нещадно усмирив слепой гордыни гонор…
Дитя приёмное у жизни на краю —
Откликнется ли в ком любви заветной донор?
 
 
Безвестное дитя, о ком не знает мир.
Но голосом своим повергшее в смущенье
Блистательных певцов; и публики кумир —
Сиятельный Кавос – за гранью восхищенья.
 
 
Прокаливать себя на медленном огне
Завистливых идей и ревностных терзаний.
Всё выжигать дотла, и всё же не вполне
Испепелить в себе зародыши дерзаний.
 
 
Себя перечеркнув, принять таким, как есть —
В отрепьях и парче немыслимых гармоний…
Дитя приёмное! Ты – благостная весть
О русском гении на музыкальном троне.
 

4.

 
Чужую музыку УСЛЫШАТЬ как свою,
Узнать её, как узнаются лица.
Безревностно сознаться: «Признаю»,
Уверовав в родство – не отстраниться.
 
 
Раскинув ставни собственной души.
Как в летний полдень, отыскав примету
Заветную, пробраться из глуши
Лесной
навстречу солнечному свету
 
 
И песне поля в мареве дорог,
И новой жизни – яростной и странной.
Преодолеть внутри себя порог.
Мир делящий на свой и чужестранный
 
 
И, словно к Воскрешенью на пути —
Строка судьбы не терпит плагиата —
Стезёй тернистой жертвенно пройти
Не мановеньем Понтия Пилата…
 

5. Нотный стан

 
О, поле нотного листа,
Ты ждёшь, когда придёт воитель
В твои безгласные места
И молвит слово, повелитель.
 
 
Что светлый лик весны надежд.
Что скорбный дух осенней прели?.
Всей жизни сущность без одежд
Разложит он на параллели.
 
 
Простор бескрайней целины
Таит терзания и пытки
Творцов далёкой старины
И современников попытки…
 
 
До срока нотный стан молчит
Слепым анонимом надгробья.
Согнув скрипичные ключи —
Ключа басового надбровья.
 
 
Мелодий дивный хоровод
Как жизни ток – непресекаем.
И параллельных линий ход
Пером Творца – пересекаем.
 
 
И поле, чистое вокруг,
Уже глядится полем пашни.
Где жизнь, проснувшаяся вдруг,
В побегах замыслов вчерашних:
 
 
Всё гуще стрелки и пучки
На линиях и в междурядьях:
Жучки, стрекозы, паучки
В гирляндах нот и в нотных прядях.
 
 
Всё шевелится, всё бежит —
И быть, и чувствовать стремится…
И славы дерзостная птица
На поле нотное спешит…
 

6. Шуточный канон Глинке

(Слова А.Пушкина, В. Жуковского, П. Вяземского)

а) Слова В. Жуковского

 
Пой в восторге, русский хор!
Вышла новая новинка.
Веселися, Русь, наш Глинка —
Уж не Глинка, уж не Глинка, а фарфор!
 

б) Слова П. Вяземского

 
За прекрасную новинку
Славить будет глас молвы
Нашего Орфея – Глинку
От Неглинной, от Неглинной – до Невы.
 

в) Слова В. Жуковского

 
В честь столь славные новинки
Грянь, труба и барабан.
Выпьем за здоровье Глинки
Мы глинтвейну, глинтвейну стакан!
 

г) Слова А. Пушкина

 
Слушая сию новинку,
Зависть, злобой омрачась.
Пусть скрежещет, но уж
Глинку Затоптать, топтать, топтать
не может в грязь!
 

Музыка В.Одоевского и М. Глинки на 4 голоса.

Напечатан в СПб 15 декабря 1836 г. в лист. Опубликован в сб.: «Пушкин в романсах и песнях его современников» Музгиз, 1936

7. Канон Глинке и Кавосу

 
Пыль столбом, суфлёр в заминке,
В декорациях – хаос:
Продолжает дело Глинки
В муках творческих Кавос.
 
 
С примадонной опус Глинки
Репетирует Кавос:
В бледных щёчках – ни кровинки,
В теле – дрожь, заложен нос…
 
 
Патриот – всегда новинка,
В каждом подвиге – вопрос…
Viva, Русь и Viva, Глинка,
Viva, Глинка и Кавос!
 

Марш Шопена

 
Этих звуков мост разъёмный,
Мост подъёмный, мост ценной
Горькой скорби неуёмной
И печали неземной.
 
 
Мост нестойкий, ломкий, зыбкий
Слабым следом на песке.
Дальним отблеском улыбки.
Нервной жилкой на виске.
 
 
Ниоткуда мост летящий.
Мост, зовущий в никуда —
Знак прощания щемящий
Сквозь прозрачные года.
 

Бабье лето
(А. Скрябин)

 
Дуэтом осени и лета
Вновь растревожена душа:
Незримый хореограф цвета,
Ведёт программу не спеша
 
 
Сентябрь – извечный Скрябин года,
Мешая музыку и цвет;
Мазками звучными природа
Прощальный лету шлёт привет.
 
 
И слышится – цветные звуки
По лету бабьему плывут
Предощущением разлуки,
Предожиданьем зимних смут.
 
 
Сентябрь… Этюдник с нотным станом
Лучом нежарким озарён.
В прихожей осени устало
Мольберт к пюпитру прислонён.
 

Скульптор
(А. Добровольский)

Светлой памяти Александра Анатольевича Добровольского

1. Смерть

 
Заглянула ненароком,
Разрешенья не спросив,
И исчезла, в одиноком
Сердце пламя загасив.
 
 
Как вошла и как исчезла —
То ли в фортку, то ли в дверь.
По себе оставив бездну
Над созвездьями потерь.
 
 
Невозвратно после града
Так пустеет майский сад;
И соцветиям не надо
Рваться в памяти назад.
 

2. Граница

 
Перевёрнута страница,
За которой – чистый лист;
Не страница, а – граница
И позёмки тонкий свист:
 
 
Заметает, затмевает
Память лет не тормоша.
Как но ватману гуляет
Чёрный след карандаша.
 
 
Затушёвывает гладко
Безразличная рука:
Словно каменная кладка —
Без просветов, на века.
 
 
В поле чёрного квадрата —
Жизни вечность и итог.
 Из подъезда на Марата
До бессмертия – виток.
 

3. Романтик и воин

 
Ударами сердца резец направляя на мрамор,
О Вечности думал недолгий свой век,
быстротечный,
Из нас изгоняя незримых Иуду и Хама —
Романтик и воин в бессовестный век,
бессердечный.
 
 
И формы искал неизбывным чутьём
следопыта,
В горниле борьбы совершенствуя опыт
стратега
И в преодолении пут Интернета и Быта
Стремясь не нарушить гармонию Мира и Эго.
 
 
За временем чувство решительно
не поспевало.
Всю жизнь норовя времена обогнать
на закрошках,
И не различались закаты над гладью канала.
Как крохи краюхи, черствевшие в мраморных
крошках.
 
 
Чем ближе к Творцу – тем трудней и
взыскательней вера,
Чем круче вираж – тем остаток дороги короче,
Но Храм Человека – не купол над папертью —
сфера.
Где орт человеческий – компас Вселенских
обочин.
 
 
И он приходил в этот яростный мир не затем ли —
Грядущих времён и времён проносящихся табор
Свести воедино, как сходятся грозы и земли.
Ударами сердца резец направляя на мрамор?!.
 

4.

 
He многим удавалось
В скульптуре воплотить,
Как сердце разрывалось
В стремлении любить.
 
 
Твоё разбито сердце,
Но дело рук твоих —
Не крест для иноверца.
Не песня для глухих.
 
 
Другими языками
Владеющий – глядит,
И тучи над веками
Редеют впереди.
 
 
Над глыбами твоими
Набатом бьют сердца.
Запоминая имя
Создателя-творца.
 

Фальконе

 
Мне снилось: на коне —
Сам Фальконе,
С повадками и голосом Петра,
Перед гвардейцами гарцуя,
Кричит бессчётное «Ура!..»
И флаг Андреевский, так весело
танцуя. Стремится ветром к вздыбленной реке.
Но древко крепко держится в руке.
 
 
Шипящий змей к сырой земле
придавлен.
И много раз союз пера и кисти
славлен
Уже хрипящим голосом Петра —
Так деспотизма кисти и пера
Всходил росток взамен петли и
топора…
К ростральному плечу по-детски
припадая.
Плыла – ещё во сне – Россия молодая.
 

Адмирал Колчак

 
Не судите: выбор сделан…
Надо мною лития
В светлый полдень в храме белом
Новой строчкой бытия.
 
 
Мне прощаются от Бога
Заблужденья и грехи.
Адмирала слишком строго
Не судите, моряки.
 
 
Я эсминцы и вагоны
Как колоды тасовал,
Но – чисты мои погоны
И в бою не пасовал.
 
 
В поле брани твёрдый пахарь.
Верил я в свою страну.
Потому-то острый якорь
Обратил я в борону.
 
 
Кто бы знал, что Русь святая.
Словно в шорах дикий конь.
Понесётся, всё сметая.
На губительный огонь.
 
 
Где он был, её Хранитель —
Или застил взоры чад —
Повелитель и правитель
Обезверившихся чад?
 
 
Кто там белый… Кто там красный.
Искривлённый в злобе рот…
Этой жизни миг прекрасный
Брошен костью у ворот.
 
 
Не судите… Льдиной белой
Сам себе казался я —
Сердце камнем онемело
В смертной схватке россиян.
 
 
Не судите… Выбор сделан…
За порогом – глухота…
В подвенечном платье белом
Та Россия – да не та.
 
 
В ожиданье светлой доли
Бесконечно ей брести
Полем вьюги, морем крови…
Не суди. Страна… Прости…