Текст книги "Сквозь боль и мрак"

Глава 8

В подъезде отвратительно пахло варёным луком. Виктор не переносил лук ни в каком виде. Макарычев постоянно ест лук. Каждый божий день. Ходит потом, дышит на окружающих, и ему никто ничего не говорит. Потому что Макарычев завкафедрой, но скорее всего из-за того, что ему уже девяносто три. Короткин почти в два раза младше и ему постоянно делают замечания.

– Что за гадость вы курите? – твердит ректор, каждый раз сталкиваясь с ним в коридоре. – От вас за версту несёт табачищем.

– Я не настолько богат, чтобы курить дорогие сигареты, – отвечает Виктор. – Зарплата не позволяет.

– Нормальная у вас зарплата, – заявляет ректор и быстро уходит. Разговоры о доходах подчинённых вызывают у него почти физическую боль. Стоит только поддержать тему, и кто-нибудь непременно вспомнит, сколько этажей в его коттедже и какая машина каждое утро подвозит ректора к воротам института. Незачем тревожить себя и других мыслями о социальном неравенстве.

Лиза тоже любила лук. Ела его как яблоки. Откусывала кусок прямо от луковицы. А в глазах ни слезинки. Находиться рядом было неприятно.

– Это неуважение! – возмущался Виктор. – Бабские причуды!

– Но я же не виновата, что мне хочется, – возражала она.

А кто виноват? Опять он?

Виктор задержал дыхание, приготовившись быстро взбежать на третий этаж, но у почтовых ящиков всё же затормозил, бросил взгляд на свой. Сердце на секунду замерло, а после застучало быстрее. Из щели под дверцей торчал белый уголок конверта.

Он ведь не ждал этого письма? Не ждал. Зачем тогда сказал Юле, чтобы она не прикасалась к этим письмам? Нужно было попросить уничтожать их, не читая. Просто брать и уничтожать. Без его ведома. Она бы жгла их потихоньку, а он и не знал, что они всё ещё приходят.

Виктор потянулся к дверце ящика. Может, оставить его открытым? Тогда письма станут пропадать. Вылетят наружу, а потом их сметёт в мусор уборщица. Нет, эта не сметёт. Положит на место или, что ещё хуже, позвонит в дверь и вернёт прямо в руки.

Виктор достал письмо и не глядя смял в кулаке, решив кинуть его в плетёную корзинку в углу, в которую жильцы выбрасывали назойливые рекламные проспекты и прочую мелочь. Но в последний момент рука дрогнула и отправила бумажный комок в карман куртки.

«Уничтожить», – подумал он. Чтобы никто не узнал, не увидел, не понял, не прочитал, не дай бог. Войти в квартиру, изорвать на мелкие кусочки и в мусорное ведро. Да, так он и сделает!

В прихожей он наткнулся на Юлю. Жена в невообразимой позе закрутилась на полу.

– Йога! – весело пояснила она. – Захотелось попробовать. И знаешь, что-то не очень. Наша старая добрая физкультура куда лучше. Помоги подняться!

– Опять что-то выдумываешь, – проворчал Виктор, помогая жене принять вертикальное положение.

– А ты опять ворчишь!

– Молчу-молчу! – Короткин чмокнул Юлю в раскрасневшуюся щёку.

– Ты в её сторону даже дышать боишься, – заметила Катерина, когда ехала с ним в автобусе. – Слова лишнего не скажешь, а на меня всё вываливаешь. Ты ведь пришёл сегодня, чтобы разрядку получить, попсиховать. Что ж, начинай! Я всё вытерплю! Так?

– Может, мне ему в морду дать? – вместо ответа произнёс Виктор. – Мужу твоему.

– Думаешь, полегчает?

– Тебе точно. Ты же обещала, говорила: вот, девочки вырастут, выйдут замуж и уйду от него. Чего не ушла? Нравится? Не можешь без штанов? Даже если они проспиртованы напрочь?

Виктор отвернулся. Его душила ярость.

– Ты бесишься, потому что сам такой, – спокойно произнесла Катерина. – Не хочешь ничего менять, плывёшь по течению. Да даже не плывёшь, а чахнешь в болоте. Девчонки мои выросли, ты прав. Но и Паша сейчас поспокойней стал. Возраст, наверное. Почти не пьёт. А если и пьёт, то не буянит. Ложится спать, вот и всё. Ты говоришь, уходить. А куда я пойду? К тебе? Да ты же первый взбесишься. Или я. Я тебя готова терпеть порционно, а каждый день не любая психика выдержит. Как тебя только жена выносит?

– А я на неё не дышу! Вот и выносит! – закончил разговор Виктор.

В самом деле, что же их связывает? Юля считает, что судьба. Впервые он столкнулся с ней в деканате, куда пришёл разбираться с расписанием. На расписание Виктору было плевать, но в тот день Михаил Фёдорович озаботился вдруг выяснением семейного положения сотрудников. Завкафедрой буквально клещами вцепился в него, непременно желая узнать, есть ли у того жена и дети. Ответ «нет» старика не удовлетворил, и он с прежней настойчивостью принялся выспрашивать причину. Виктор ни в коем случае не должен стесняться, утверждал он, и если у него есть проблемы по мужской части, то он смело может признаться, ведь Михаил Фёдорович и сам когда-то… на этой фразе Виктор, стоявший у расписания, внезапно осознал, что распределение часов ему очень и очень не нравится и он должен немедленно пойти и разобраться, стукнуть кулаком в деканате иначе ещё немного и он стукнет этим самым кулаком завкафедрой, а старик не железный, развалится.

На месте секретаря сидела молоденькая девчонка: собранные в высокий хвост длинные волосы, тонкие губы и большие, просто огромные тёмно-зелёные глаза. Декан отсутствовал, и девочка, на вид ей было не больше восемнадцати, решила самостоятельно помочь этому высокому неулыбчивому мужчине. Она принялась рыться в лежавших на столе папках, рассыпала по полу бумаги, наклонилась, чтобы собрать их с пола. Поднимаясь, стукнулась головой о столешницу. В конце-концов звонко хлопнула себя по лбу и, ткнув пальцем в монитор, радостно провозгласила:

– Компьютер!

Она бросилась искать бумагу для принтера, но Виктор её остановил. Во-первых, он не понял смысла её действий. Что она хотела распечатать и зачем? Во-вторых, его злость внезапно испарилась.

– Я второй день здесь работаю, – смущённо улыбнулась девчонка и протянула тонкую руку. – Юля.

В деканат с того момента Виктор стал захаживать ежедневно. Вечно какая-то дрянь случалась с расписанием. Михаил Фёдорович кряхтел удивлённо:

– Через голову лезешь, Витя. Мы с тобой вдвоём всё решим. Где надо убавим, где не надо уберём. Зачем тебе деканат?

После, узнав причину, тихонько посмеивался про себя. А однажды перехватил Юлю у входа в корпус и расписал ей все достоинства Виктора, не умолчав впрочем и о недостатках.

Они поженились стремительно, после четырёх месяцев знакомства. Юля считала их встречу судьбой, а от судьбы зачем бегать. А он и сам не мог объяснить, зачем женится. Любовь, как нечто иррациональное по его мнению, объяснений не требовала. Он и сам удивлялся возникшему чувству, но ничего не мог с собой поделать. Будущий тесть и вовсе пребывал в восторге. Он воспитывал дочь без матери и отдавать свою кровиночку абы кому не собирался. Виктор устроил его по всем пунктам: опытный, умный, без пяти минут профессор (кто ж знал, что эти пять минут растянутся на долгие годы), а то что мрачен и ворчлив по мелочам… ну, что ж, и на солнце бывают пятна.

Оглушившее Виктора иррациональное чувство не лишило его прагматичности, и он аккурат во время предложения руки и сердца усадил будущую жену за стол, решив «на берегу» разъяснить ей некоторые подробности будущей семейной жизни. Речь шла об одной, но очень важной для него вещи.

– У нас никогда не будет детей, – объявил Виктор.

– Не можешь! – ужаснулась Юля.

– Могу, но не хочу. Не хочу, не выношу, не перевариваю. Послушай! Мы поженимся в одном случае, если ты согласна никогда не иметь детей.

– Хорошо, – слишком быстро согласилась она.

Виктор ей не поверил. И правильно сделал. Как большинство женщин Юля искренне верила в то, что сможет изменить любимого мужчину. Это ведь ему только кажется, что он не любит детей, а своего полюбит, потому что он будет от любимой женщины, потому что будет семья.

Через год после свадьбы Юля заболела. Пришлось делать операцию, после которой рождение ребёнка стало не просто нежелательным, невозможным. Для Юли случившиеся стало ударом. Она заперлась в туалете и плакала. Виктор нервно мерил шагами коридор, думая совсем не о том, о чём следовало.

«Почему туалет? – проносилось в его голове. – Почему их всегда тянет в туалет?»

– Глупо! – закричал, с трудом сдерживая гнев. – Чего ты ревёшь? Мы же и так договорились! И вообще, может быть, мне тоже туда надо!

– Поплакать? – всхлипнула за дверью жена.

– Нет! По другой причине!

Юля замолчала. Он дёрнулся к двери и уже схватился за ручку, когда услышал смех. Юля смеялась. С ума сошла?

Дверь приоткрылась.

– Знаешь, – сказала Юля. – А ведь ты прав. Мы же не хотели. Значит, это судьба. Точно, судьба. Я должна была встретить именно тебя, чтобы мы совпали как кусочки головоломки, потому что другому, другому… – она всхлипнула, – никому другому я буду не нужна… такая.

С тех пор Виктора временами мучила мысль о том, что жена живёт с ним вынужденно, что боязнь одиночества в ней сильнее, чем совместное проживание с немолодым мужем. Каждый день он ждал подвоха, предсмертной записки, звонков с просьбой понять и простить. Он совсем уже измучился, когда Юля объявила, что хочет изменить свою жизнь. Она устроилась на работу в детский сад, поступила на заочный факультет пединститута и с тех пор уже не останавливалась, находя для себя всё новые занятия. Виктор стоял на месте, вязнув в привычном болоте, а она бежала. Оставалось надеяться, что не от него.

Глава 9

Слава ворчал.

– Нечего туда тащиться, – отговаривал он. – Машину гробить из-за ерунды. Разруха там да упадок. Вечно вам, старикам, неймётся!

Ему самому было уже за пятьдесят, но стариком Слава себя не считал. Сжавшийся на заднем сиденье джипа Владимир Николаевич, непривычный к дорогому автомобилю, тяжело вздохнул. Слава, племянник, сын самого старшего ныне покойного брата Юрки, вёз его на деревенское кладбище да заодно на родное село взглянуть краем глаза. Владимир Николаевич думал об оставшейся в Подмосковье дочери. Как она там одна? Что ж за отец он такой! Убежал, только пятки засверкали! Он достал из кармана телефон – связи не было.

– Вон, видишь там халупы? Сельцо ваше! – Слава неопределённым жестом махнул влево.

Владимир Николаевич приник к окну.

– Нормальные дома, – сказал он. – Чистенькие.

– Нормальные – там! – племянник махнул вправо.

Из-за поворота выплыли разновеликие коттеджи с разноцветными крышами.

– Красиво! – с придыханием произнёс Владимир Николаевич. Ему на самом деле понравились эти дома.

– Ворьё! – сказал как отрезал Слава. – Разве простой человек такой построит?

Он искренне считал себя простым человеком, несмотря на двухэтажный дом, пару машин, гараж и участок в шестнадцать соток.

– Не обращайте внимания, – успокаивала Залесского дочь Славы Инна. – Это языческое, закреплённое многовековым опытом предков. Нужно непременно ругать жизнь и прибедняться, чтобы бесы не позарились. Удивляюсь только, как меня не назвали Косорылкой или Толстоноской при таком-то мировоззрении.

– Красивые дома, – повторил Владимир Николаевич. Он никогда никому не завидовал и никого не осуждал без причины. С причиной, правда, тоже старался молчать. Всего ведь никогда не узнаешь. Несчастье не выбирает по достатку, и за стенами богатых домов горя не меньше. Хотя, всё-таки, признавал он, богатым быть всё же лучше, чем считать каждую копейку. Но если бы ему дали выбор, кем быть, богатым и несчастны или бедным и счастливым, он бы несомненно выбрал второе. А ещё лучше богатым и счастливым. На этом его размышления обычно заканчивались, он тряс головой, отгоняя морок, и продолжал жить как живёт, радуясь своей жизни и другой не желая.

Наконец добрались до кладбища, полузаброшенного, заросшего травой да папоротником.

– Вон ваши могилы, – сказал Слава.

Слово «ваши» неприятно резануло, но Владимир Николаевич счёл за лучшее промолчать. Ещё больше поразили густые заросли, поглотившие кресты и памятники.

– Не нужны мёртвым походы на кладбище, – пояснил Слава. – Живым только. И то не всем. Мне лично не надо. Я и дома помянуть могу.

Владимир Николаевич сунулся было рвать траву, но куда там. Без необходимого инвентаря к ней не подступиться: толстая, непролазная с уходящими вглубь корнями.

– Как же так, мамочка, – старик едва не заплакал. – Папа, Коля…

– Нет там ничего, – Слава отвернулся. – Сгнило, быльём поросло. Назад поехали!

Может, и прав он, думал Владимир Николаевич, быльём поросло. И я сам порос. Нет никого. Один из братьев и сестёр на свете остался. Племянники разъехались кто куда, считай уже чужие люди. Только Слава остался в родной деревне. Да и он держится наособицу, за вздорного старика почитает. Нет в нём родственных чувств ни капли, лишь снисхождение к причудам пожилого родственника.

Его жена Людмила и вовсе отнеслась к приезду Владимира Николаевича враждебно. Старалась лишний раз не разговаривать с ним и вид при встречах имела угрюмый. Только Инна была весела и болтала не переставая, отчего лицо её матери становилось ещё мрачней.

Домой возвращались дорогой, которая проходила через село. Слава продолжал неодобрительно хмыкать, а Владимир Николаевич окончательно убедился, что дома здесь и в самом деле неплохие, чистенькие и ровные. У одного из них сидела на скамейке женщина лет семидесяти.

– Лида! – закричал Владимир николаевич. Слава остановился.

Женщина поднялась. Подошла к машине, прищурилась подслеповато.

– Володя! – всплеснула руками. – Каким ветром?

– Слушай, – начал он, боясь прерваться. Тогда точно не скажет, что хочет. – Я тогда уехал. Помнишь? Бросил тебя. Прости, Лида. Как дурак сбежал.

– Вспомнил тоже! – засмеялась Лида. – Столько лет прошло.

– Как же. Ты ведь меня и из армии ждала, а я сбежал.

– Володя, – женщина вздохнула. – Да я только рада была, что ты меня бросил. Я уже тогда в Гришу Половцева влюбилась. И он в меня. Я вся смурная ходила, не знала, как тебе отказать. Ты сам всё и решил. С Гришей мы много лет прожили, детей народили. Год назад только его не стало. Всё хорошо, Володь, правда.

– Ну, вы даёте! – заржал Слава.

– Тьфу на тебя! – не выдержала Лида. – Смехач какой выискался!

И пошла к дому. У калитки обернулась, махнула рукой:

– Прощай, Володя! Всего тебе хорошего!

– Голубки престарелые, – ухмыльнулся Слава да так и хихикал до самого дома.

Дома он пересказал услышанное жене, и они уже вдвоём продолжили потешаться над стариками. Владимир Николаевич чувствовал себя неуютно.

– Завтра утром уезжаю, – сказал он, заходя в гостиную, где сидели супруги. – С самого раннего. Не хочу лишний раз беспокоить.

Он ожидал, что его начнут убеждать в том, что он никому не мешает. Не то чтобы Залесский хотел остаться, но того требовала формальная вежливость. Слава с женой молчали.

Владимир Николаевич постоял минуту, не зная, что сказать. И чтобы прервать неловкое молчание спросил:

– Чего у вас в прихожей лампочка не горит? Перегорела?

– Перегорела, – ответил Слава. – Завтра мастера вызовем. Поменяет.

– Да чего там менять-то! – удивился Владимир Николаевич. – Дело на пять минут, а то и меньше.

– Людям за это деньги платят, – отозвалась Людмила. – Вот пусть и работают.

– Да как же так-то? – не понял старик. – Ночью пойдёшь – расшибёшься в темноте-то, а дело на пять минут, не больше.

– Вот что, – решил Слава. – Хочешь сам лезть, лезь! Там в углу стремянка, лампочки в ящике. А я не на то учился, чтобы по верхам лазить.

Получивший разрешение Владимир Николаевич взялся за дело. Вытащил с помощью Славы из кладовки стремянку, взобрался наверх (потолки в доме оказались достаточно высокими) и поменял лампочку.

– Две минуты! – радостно провозгласил он, спускаясь.

Слава хмыкнул. И в этот самый момент правая нога Владимира Николаевича соскользнула со ступеньки, и старик грохнулся на пол, попутно успев подумать о том, что вот она та нелепая случайность, от которой ему и предстоит умереть.

Но он не умер. И уже через несколько часов позвонил дочери, чтобы преувеличенно радостным голосом сообщить, что у него сильный ушиб спины. Такой, что он не в силах разогнуться.

– Врач сказал, что мне можно в космос, – доложил Владимир Николаевич. – В вашем возрасте, говорит, так упасть и ничего не сломать редкий случай. Иные на ровном месте кости ломают. А я ему говорю, что у меня сердце. Он смеётся: у всех сердце. А я говорю: больное. Ну, что ж, отвечает, значит не полетите ни в какой космос. А мне и не надо.

Своей радостью он хотел успокоить Яну, но она заволновалась, спросив озабоченно, не ударялся ли он головой. Старик заверил, что голову он сумел спасти, но теперь видимо придётся на некоторое время остаться у Славиной семьи, чему все будут только рады. Не успел он закончить фразу, как со стороны кухни раздался недовольный вздох. Людмилу незваный гость не радовал.

Глава 10

Самые страшные мысли всегда приходят в тишине. Они подбираются поближе, когда рядом никого нет, шепчут на ухо. «Вспомни!» – шипят они. Иногда радио спасает, а иногда нет. Тот день, четырнадцать лет назад, Яна помнила урывками. Деревня. Дом крёстной. Сестра Лика провожает её до остановки, держит в руках сумку, улыбается. Странно. Почему она улыбается? Она ведь не любит Яну. Автобус. Пропавшие кошелёк с телефоном. Яну высаживают. Она бредёт вдоль дороги. Какие-то девчонки делятся с ней мелочью. Остановка. Летящая с огромной скоростью маршрутка. Темнота. И Лика год спустя кричит, захлёбываясь слезами, что она ничего не крала, нужен ей тот кошелёк и мобильник. Она кричит и кричит, хотя никто её не обвиняет. Всё становится очевидным и в общем-то безразличным.

Первое время Яна не плакала. Говорили, что это последствия шока, но она точно знала, что темнота вокруг временная, что стоит немного подождать, и она рассеется. Скучать ей не давали. Рядом был отец, просиживал дни в больнице неугомонный Юрка. Юрка. Бесшабашный, говорливый, красивый. По нему сохли девчонки всех возрастов, а взрослые не любили за ветреность и болтливость. «Суетливая бестолочь», – говорила про него одна знакомая. – «Шума много, толку – чуть».