Текст книги "Глаша 2"

Глава 2

Итак, мои дорогие, господин Горелов Александр Петрович был внешне довольно привлекательный мужчина. Его даже можно было назвать красавцем, ведь недаром супруга так ревновала его к каждой юбке. Он был высок, строен и широкоплеч. Благородные черты немолодого лица обрамляли волнистые черные кудри с серебром легкой проседи. Прямой нос имел южную горбинку, но был тонок, с резко очерченными ноздрями. Глаза, тоже темные, проницательные и немного влажные, свели с ума многих красавиц. В юности, имея пылкий темперамент, Александр, прокутил и потратил на дам почти все свое состояние. Отчего и вынужден был жениться на женщине намного старше себя.

К сорока годам Александр Петрович чуть остепенился. Да и потом брак на богатой вдове накладывал на него моральные ограничения, с которыми необходимо было мириться. Как мы упомянули выше, его супруга чаще проживала за границей, поправляя собственное здоровье. Но отчего-то знала почти о каждом шаге своего благоверного. Иногда Горелову казалось, что за ним приставлены фискалы, которые пишут его супруге ежемесячные отчеты. А может, так оно и было?

Но вернемся к намерению этого господина, завести себе хорошенькую горничную.

Совершенно очевидно, что не прислуга была нужна Горелову, а молодая любовница, дабы он мог пользоваться ее услугами, не выходя далеко за ворота собственного дома.

Довольно быстро он отыскал швейную мастерскую, адрес которой так великодушно сообщил ему недавний гость, который представился Викто́ром. Без титула и отчества. Что было чрезвычайно странно, однако, Горелов не посчитал нужным углубляться во все эти странности.

В мастерской он сделал вид, что хочет заказать себе костюм. Меж делом он заглянул в швейный зал и отыскал глазами ту, о которой так неожиданно поведал ему незнакомец. Глафира Сергеевна в это время утюжила какие-то кружева. Раскрасневшись и высунув от усердия язычок, она наклонилась над гладильной доской. Волнистая прядь русых волос упала на чистый лоб, большие груди почти коснулись полотна доски. О боги, как она была хороша. Этот странный Викто́р не соврал. Он давно не встречал подобных красавиц в Петербурге. Александр Петрович с первой минуты понял, что влюбился. Он хотел было решительно сказать девушке о своем чувстве, но вовремя одумался. Он очень боялся ее вспугнуть.

«Что это со мной? Надо быть осторожнее», – подумал он и отправился прямиком в кабинет хозяйки.

Там, заикаясь и путано, он объяснил суть своей просьбы. Сначала хозяйка решительно отказала ему и чуть не выставила его за дверь. Однако Александр Петрович достал из кошелька пару золотых рублей и умолял хозяйку их взять. Та чуть поломалась, но деньги таки взяла, пообещав ему посильную помощь.

– Я сделаю все, что от меня зависит, но обещать вам не могу-с.

– Умоляю вас, голубушка…

* * *

На следующий день хозяйка мастерской вызвала к себе в кабинет Татьяну и Глашу.

– Девушки, я довольна вашей работой. В особенности, работой Татьяны. Но обстоятельства складываются таким образом, что я не могу платить жалование вам обеим.

– Как так?

– А так. Я готова предоставить работу одной лишь Татьяне, а вас, Глафира Сергеевна, я вынуждена рассчитать. Я полагаю на ваше место принять более расторопную швею.

– Но, как же так? – голос Глафиры дрожал.

– Мы уйдем вместе, – решительно произнесла Татьяна.

– Какие вы обе горячие торопыги. Не дослушав, начинаете делать скоропалительные выводы.

– А что нам еще делать, коли не к месту мы?

– Очень даже к месту. Но, есть один нюанс. Глафира Сергеевна, вам не пристало иметь работу простой швеи.

– А где же мне еще работать? – по щекам Глаши катились слезы. – Не с голоду же умирать?

– Ну, что вы! Конечно же нет. Я просто хотела сказать, что с вашим происхождением и образованием вы можете иметь более достойную и выше оплачиваемую работу.

– Какую?

– Я хочу вас порекомендовать горничной в один состоятельный дом. И там у вас будут совсем не обременительные обязанности – скажем, пыль бархоткой смахнуть, куверт на столе разложить, на фортепьяно сыграть. А жалование там будет в десять раз больше, нежели вы имеете тут.

– В десять? – не поверила Татьяна.

– Именно, ровно в десять. Подумайте, вы сможете легко и быстро, примерно за пару лет скопить денег и купить где-нибудь за городом домик. А там уж и зажить счастливо.

После этих слов у Глаши загорелись глаза. Но Таня отчего-то стояла хмурая.

– Хорошо, мы подумаем, – сообщила она хозяйке.

– Подумайте. Хозяева там добрые, хорошие. Муж с женой. Детей у них нет. Им нужна горничная с образованием. Завтра хозяин придет, чтобы побеседовать с Глафирой Сергеевной. И я прошу вас, девушки, хорошенько подумайте, прежде чем упускать такое счастье. На такие деньжищи найдутся и другие желающие. И потом квартирка-то их находиться всего лишь за несколько кварталов от вашей, в Троицком переулке. В большом доме. Богато люди живут.

* * *

Вечером Татьяна все также была хмурой.

– Ох, чует мое сердце, не к добру эта твоя работа.

– Таня, ну что же всюду видеть подлог? Так жить нельзя. Подумай сама, останусь если я и вовсе без работы, то, как пробавляться станем? Придется мне искать место в другой мастерской? Без тебя?

– Я с тобой пойду.

– А ежели там не нужны мы обе? Так и станем по городу скитаться? С комнаты придется съехать.

– Нет, комнату жалко. Стены тут крепкие, толстые, двери тоже. Сухая она и теплая, – Таня обвела глазами их небольшую комнатку.

В ней подруги успели навести нехитрый уют, повесив на окна веселые занавески и украсив все, что можно, тряпочными вышитыми салфетками. У Глаши даже появилась этажерка с книгами и фикус в деревянной кадке.

– Да, комнату жалко. А потому я встречусь завтра с хозяином, и после решим.

* * *

Как только Татьяна увидела, пришедшего на встречу красавца Горелова, она отозвала Глашу в сторону.

– Этот-то тебя быстро в кровать уложит, – горячо зашептала она.

– Таня, у тебя одно на уме!

– Это не у меня на уме. Это я в его глазах блядских прочитала. Гляди, какой франт. На Володечку твоего по манерам похож. Такой же, видно, мот. Лощеный весь.

– Ты совсем уже. У него супруга в доме.

– Делай, как знаешь! Обрюхатит если, я брошу тебя сразу. В монастырь уйду, а ты по рукам пойдешь, сопли на кулак наматывать.

– Таня, прекрати! Слушать тебя тошно.

Они еще долго переругивались и обменивались упреками в этот день, но сумма, озвученная в качестве жалования, была столь внушительной, что на рассвете Глафира пошла разыскивать дом, в котором проживал Горелов.

Пройдя пару кварталов, она увидела трехэтажное монументальное здание, серого камня. Весь второй этаж этого дома занимала огромная квартира Гореловых. Глаша вошла в просторный вестибюль парадного, поднялась по мраморным ступеням и оказалась возле высокой дубовой двери квартиры господ Гореловых. По обеим сторонам от двери, прямо в подъезде, стояли горшки с пальмами. Тут же горели газовые фонари. Глафира повернула ручку механического звонка. В глубине квартиры прозвучал курлыкающий звук.

Как ни странно, дверь открыл сам хозяин – Александр Петрович. Ни прислуги, ни швейцара не было видно. Глаша смутилась. Она не могла себе признаться в том, что господин Горелов не был ей неприятен. Еще при первой встрече он произвел на нее должное впечатление, и она отметила про себя его красоту и стать. Она знала, что опасения Татьяны не безосновательны. Знала, но настырно шла навстречу. Разум ее оправдывал ее саму перед собой, внушая ей то, что она пришла в этот дом исключительно за деньгами, но сердце всякий раз начинало биться чуть быстрее при виде мужских зорких глаз. И к тому же от него так вкусно пахло, и запах этот так походил на запах того, кто так жестоко пренебрег ею.

– Глафира Сергеевна, пойдемте. Я покажу вашу комнату, – пригласил ее хозяин, приняв у нее легкий плащ и зонтик.

Глаша кивнула. Вдвоем они двигались по широкому коридору, стены коего были отделаны серым английским шелком в светлую полоску. Миновали несколько роскошных комнат, ровно до тех пор, пока не свернули направо.

– А вот и ваша комната. Проходите. Здесь вы будете жить.

– Нет, господин Горелов, я предпочитаю ночевать дома. Мы с подругой снимаем жилье.

– Хорошо-хорошо. Но вдруг вы днем захотите отдохнуть. Или зимой допоздна пробудете. Тогда вам придется остаться.

– Мне бы этого не хотелось. Я пришла сюда работать, Александр Петрович, – стараясь казаться строгой, твердо произнесла Глафира.

Но сама все-таки зашла в свою новую комнату и чуть не ахнула от удивления. Она выглядела очень уютно и была обставлена дорогой мебелью. Казалось, что это – не комната прислуги, а комната хозяйки. Стены были оклеены дорогими обоями. Широкая кровать с шелковым пологом смотрелась удивительно мягкой. Тусклый свет струился на розовое в цветах покрывало. Было здесь и огромное трюмо с зеркалом, и комод, и шкаф из полированного дерева. Пол этой комнаты бы устлан толстым ковром.

– Александр Петрович, вы ничего не перепутали? Разве это моя комната?

– Конечно ваша.

– Простите, а где же ваша супруга?

– Дело в том, что Татьяна Тарасовна сейчас в отъезде. Она уехала… в деревню. В наше фамильное имение.

– А когда она вернется?

– Скоро, я полагаю через пару недель.

Он снова посмотрел на нее так, что она покраснела и отвела взгляд.

– А каковы будут мои обязанности? – спросила Глафира.

– Мне сказали, что вы играете на фортепьяно. Это правда?

– Да, но я давно не играла. Пальцы отвыкли…

– Идемте в зал.

Они прошли в огромный зал с большими светлыми окнами, на которых висели массивные бархатные портьеры, перевитые золотистыми шнурками, с кисточками на концах. Паркетные полы были натерты до блеска. Пара роскошных диванов и точно таких же стульев расположились вдоль стен, оклеенных гобеленом с рисунками в виде лесного пейзажа. На стенах висели картины в золоченых рамах. Но главным в этой комнате было иное – лакированным, черным, как ночное небо боком, поблескивал огромный, словно зверь, Беккеровский рояль, с белоснежными зубами костяных клавиш.

– Сыграйте мне что-нибудь, – осипшим от волнения голосом, произнес Горелов.

Глаша подошла к роялю и присела на мягкую банкетку. Руки плавно легли на клавиши. Она закрыла глаза. Как давно она не играла. Но память быстро вернула былое. Пальцы сначала неуверенно извлекли первые звуки, а после мелодия разорвала гулким эхом тишину огромного зала. Глаша, прикрыв глаза, играла Бетховена.

Кроме Горелова и Глафиры в этот момент в зале находился некто третий. Правда, в этот раз он был невидим.

«И снова Бетховен. И снова Лунная соната, – прошептал он. – Вы сговорились что ли с Махневым?»

После этих слов он бесшумно удалился из зала.

Глафира продолжала играть, а Александр Петрович не сводил с нее откровенно влюбленного взгляда.

Глашу тоже взволновала музыка, однако, она остановила игру и встала.

– Александр Петрович, похоже, мы теряем время. С чего прикажете начать? Где мне стоит навести порядок?

– Глафира Сергеевна, позвольте я поцелую вашу руку? Вы так великолепно играли.

И не успела Глаша возразить, как Александр взял ее узкую ладонь и поцеловал. Глафира смутилась и одернула руку.

– Александр Петрович, покажите мне кухню и хозяйственные помещения.

– В следующий раз непременно. А сейчас лучше поиграйте еще.

– Александр Петрович, вам надобно нанять приличного тапера, чтобы вас развлекал.

Горелов помрачнел.

– Сударыня, если мне нужен будет ваш совет, я непременно попрошу вас об этом. А сейчас… Видите ли, я привык, чтобы слуги исполняли мои приказы с большей почтительностью. И если я жду от вас не работы по хозяйству, а игры на фортепьяно, то извольте выполнять, если вы здоровы.

– Я здорова, – ответила Глаша с пунцовыми от стыда щеками.

Она еще играла ему в этот день. А он сидел напротив и смотрел на нее. Потом он велел накрыть им в столовой и приказал Глафире отобедать с ним за одним столом. После небольших колебаний и приличествующих ее положению в этом доме условностей, а равно никому не нужных реверансов, Глаша согласилась-таки разделить с ним трапезу. От красиво сервированного стола и обилия закусок у Глаши разбежались глаза.

– Довольно часто мне доставляют еду из ресторации. Извольте откушать вместе со мной, Глафира Сергеевна, – пояснил он. – Не часто, но иногда, на правах вашего хозяина, я буду просить вас, обедать вместе со мной.

На обед был суп из стерляди, расстегаи с мясом, рыбное заливное, пара паштетов, фрукты и вино. Прислуживал им за столом ловкий молодой мужчина, который часто исполнял обязанности слуги и дворецкого. Пожилую Матрену хозяин отправил-таки днем раньше в деревню.

Глаша хоть и была голодна, однако, старалась есть мало. Исподволь она поглядывала на манеры Горелова. Еще ранее она заметила, что кисти его рук очень изящны и в то же время крепки. Чуть смугловатые длинные пальцы были унизаны двумя дорогими перстнями.

«Как его руки похожи на руки Махнева», – пронеслось в ее голове, и она снова покраснела.

После обеда Александр Петрович поехал на службу.

– Глафира Сергеевна, на сегодня вы можете быть свободны, а завтра я жду вас у себя.

– Хорошо, сударь, – Глафира сделала реверанс.

– Ах, да. Чуть не забыл. Пойдемте в мой кабинет, я выдам вам аванс.

– Полно вам, Александр Петрович, я у вас нахожусь лишь несколько часов и ровным счетом ничего такого не сделала.

– Я предпочту судить об этом сам, сделали вы для меня что-то стоящее или нет. Пойдемте.

По длинному коридору он отвел Глашу в свой кабинет. Это была небольшая комната, также как и остальные, обставленная со вкусом. Вдоль стен возвышались высокие стеллажи с книгами. Глафира скользнула по ним глазами, и по старинным корешкам фолиантов поняла, что ее новый хозяин очень начитанный человек. Здесь же располагался добротный письменный стол с изящными письменными принадлежностями. В углу комнаты стояло чучело огромного тигра. На стене висело оружие.

– Не пугайтесь, Глафира Сергеевна, тигр не живой, – решил пошутить он.

Но Глафира не поддержала его шутку кокетством, а улыбнулась лишь кончиками губ. Она старалась не думать о нем, как о мужчине, и всякий раз отводила взгляд от его широких плеч и красивого лица. Находясь в опасной близости, она чувствовала аромат тонкого одеколона и запах английских сигар.

Он подошел к письменному столу и выдвинул на себя верхний ящик. Рука нырнула в деревянное нутро и выудила на свет несколько кредитных билетов. Горелов протянул их Глаше. Она бегло взглянула на деньги и отступила на шаг.

– Но, здесь очень много. Гораздо больше, чем та сумма, которую мы оговаривали.

– Глафира Сергеевна, тогда я не стал вам озвучивать ваш реальный заработок. Будем считать, что это – некий бонус к вашим неоспоримым достоинствам.

– О чем вы, сударь?

– Вы поразили меня своим исполнительским мастерством. Поверьте, эти стены так давно не слышали Бетховена.

– И все равно, это слишком много. Вы сказали аванс, а тут такая сумма.

– Я приказываю вам взять ее, – настойчиво произнес Горелов.

* * *

Глаша пришла домой чуть раньше Татьяны. По дороге она купила сливочных эклеров. На плите голландки вовсю кипел чайник, а Глаша лежала на кровати и мечтательно думала о чем-то. Вот, только о чем? А вернее о ком могла думать наша нежная и пылкая героиня? Конечно, все ее мысли были заняты воспоминаниями о Владимире. Она помнила его умные и часто ироничные глаза, в ушах звучал его смех, густой баритон обволакивал ее пушистую голову. А руки… Как она вспоминала его божественные, сильные руки. То, как крепко он сжимал ее в объятиях. Мысли перескочили на смуглые руки Горелова.

«Интересно, как он может обнять? И каков он в постели? Какая я глупая и непутевая. Права Таня, у меня одно на уме… Но, как это сладко».

Она сама не заметила, как задремала. Во сне ей приснился Владимир. Но его белая батистовая сорочка была отчего-то вся перепачкана кровью. Кровь сочилась из шеи. И руки тоже были перепачканы кровью. А в глазах стояли ужас и мольба. Впереди раздался удар – Глаша вздрогнула и проснулась. Это пришла с работы Татьяна. Она громче обычного стукнула дверью.

Глаша с трудом выскочила из своего кошмара.

– Танечка, это ты?

– Нет, отец Варлаам, – зло огрызнулась Таня

– Таня, мне такой сон страшный приснился, а ты кричишь, дверьми хлопаешь.

– Так спи перед закатом – еще не то увидишь. Чего ты раньше времени-то улеглась?

– Таня, ты стала такая… злая.

– Станешь тут злой.

– Ну, чего ты? – Глаша, словно хитрая кошка, потерлась о худенькое плечо своей подруги.

Очень часто она оправдывалась перед Таней ровно так, как может оправдываться жена перед недовольным мужем. И обе они уже свыклись с таким порядком вещей, не замечая всей несуразности такого поведения.

– Чего? Я все пальцы себе исколола сегодня и утюгом обожглась, пока думала о тебе и твоем хозяине, – угрюмо продолжала Татьяна.

– Таня, ну зачем ты? Что за глупости лезут в твою голову?

– Глупости? Знаю я тебя…

– Гляди, что я принесла, – Глаша метнулась за образа и достала из-за иконы бумажный сверток. – Смотри, сколько денег, – проворные руки развернули бумагу.

– Завалил, значит? – Таня отбросила сверток.

Деньги разлетелись по полу.

– Таня, ты, конечно, прости, но меня уже начинает раздражать твоя деревенская лексика.

– Чего?

– А того, – наступала осмелевшая Глаша. – Надоели твои грубости, намеки и гадкие слова.

– Конечно, мы же гимназий не заканчивали, и книжки толстые не читаем, пока другие спину гнут над шитьем.

– Вот ты меня уж и попрекать стала.

– Я не попрекаю, дурочка! Я… я… – слезы закипали в рыжих глазах Татьяны. – Я люблю тебя больше жизни.

А после было столь же бурное примирение. Спустя час подруги вместе уплетали эклеры и запивали их душистым чаем.

– Как подкопим денег, так уедем отсюда в деревню, там домик хороший купим, коз и курочек заведем. И станем жить не хуже других, – рассуждала Глафира. – Скажем, что мы сестры. А если мужская работа нужна будет, так наймем кого-то. А может, и в городе останемся. Посмотрим. Деньги нам с тобой очень нужны.

– Нужны, – соглашалась рыжая ревнивица. – Расскажи, как они там тебя встретили. Что жена его? Хороша?

– Жена? – Глаша на секунду помедлила и все-таки решила соврать. – Жена, да. Очень даже хороша собой.

– Да? – недоверчиво переспросила Таня.

– Да, Танечка.

– А зачем тогда ты ему?

– Таня, ну как же ты не поймешь, они пригласили меня работать. Горничной.

– И много ты там работала, что не устала сильно?

– Сегодня был первый день. Меня лишь познакомили с обязанностями. Где полы мыть я должна, где золу вынимать, где белье гладить.

– Вон оно что?

– Да. А иногда они и музыку с супругой слушать желают. Я им должна музицировать на фортепьяно.

– Эка, их распоганило! Горничная, да еще, чтобы на фортепьяно умела.

– Таня! Ну, как ты выражаешься?

– А как? Не слишком ли много хотят?

– Так, дурочка моя, за это-то и платят столько!

– А, ну тогда понятно, – чуть успокоилась Татьяна. – Говоришь, что супруга у него красивая?

– Очень.

– И любит он ее?

– А то как же! Смотрят друг на друга, словно два голубка.

– А супруга не ревновала к тебе?

– А чего ей ревновать, ежели Александр Петрович с нее глаз не сводит. Нужна я ему! Тебя послушать, так все по мне сохнуть должны.

– Ладно, поживем-увидим.

* * *

«Mon Dieu![8]8
  Господи! (франц.)


[Закрыть] Как она хороша! – думал Александр Петрович, сидя в своем кабинете. – Какое счастье, что этот странный господин, по имени Викто̀р, дал мне ее адрес. Эдакий бриллиант и в портновской мастерской. Боже, неужто у нее никого не было? Она – то смущается как девочка, то ведет себя, словно опытная куртизанка. Что за бесовка! Мама дорогая, как я ее хочу. А груди, Euh! Chic!»

В этот вечер Александр Петрович пил коньяк и предвкушал детали соблазнения новой горничной, по имени Глафира.

«Черт, я хотел завести себе лишь покладистую горничную, готовую всегда отдаться. Но Глафира Сергеевна не простая штучка. К ней, вот так вот запросто, не подойдешь. Ну, ничего. И не такие брали крепости».

* * *

На следующий день Глаша снова пробыла у Горелова только до обеда, и снова он отпустил ее домой намного раньше, чем начинало темнеть. Так длилось почти неделю. Они вместе завтракали и вместе обедали. Глаша уже не сопротивлялась этим причудам нового хозяина. Он все также не загружал ее работой. Она лишь играла на рояле, а он слушал. Еще Горелов просил ее почитать. Иногда они говорили о поэзии и французской литературе. Он давал ей домой книги.

В Петербурге стоял сентябрь. С каждым днем дуновение осени становилось все ощутимей. Прозрачный воздух с утра стал холоднее, все чаще накрапывал мелкий дождик. Деревья еще стояли зеленые, но там, где солнце напрямую золотило кроны, появлялись первые желтые листочки.

Глаша накидывала на плечи легкий плащ и надевала милую фетровую шляпку. Перед тем как уйти, Горелов снова и снова целовал ей руки. Она смущенно их убирала.

– Александр Петрович, а когда вернется ваша супруга? – однажды поинтересовалась Глаша.

– Супруга? Да, кстати, она прислала мне недавно письмо с нарочным. Пока она еще побудет в деревне. Может, даже до самого Рождества.

– Так долго? – удивленно спрашивала Глафира.

Она сама не желала признаться себе в том, что эта новость вовсе не опечалила ее, а скорее наоборот…

Что же происходила с нашей Глашей? Вы спросите: уж не влюбилась ли она заново? Нет, сердце Глафиры до сих пор было занято одним Владимиром Махневым. Она нарочно гнала от себя любые воспоминания о нем. Гнала, но они снова возвращались. Ее душа была полна острой обиды на своего коварного кузена. Как только она вспоминала то, последнее в их жизни утро, сердце начинало ныть от нестерпимой боли. Она в деталях припоминала весь их разговор, и ее унижения, слезы и мольбы. И тот холод, с которым он смотрел на нее. Воспоминания о его жестоких словах и взгляде, полном презрения и пустоты, приводили ее в такое смятение, что где бы она ни находилась, ее голову сжимал обруч немыслимого жара. Она бросала все дела и начинала ходить по комнате, с трудом подавляя сердечную боль и глотая непрошеные горькие слезы. Она также сильно ненавидела его, как и любила. И, видит бог, она мечтала лишь о том, чтобы ненависть эта затопила собой все остатки любви. Но любовь все одно – жила в этом горячем сердце.

Что до красавца Горелова, то в ее внимании к этому мужчине превалировало скорее женское любопытство – любопытство здоровой и темпераментной от природы женщины к новому мужчине. И этот извечный вопрос: каков он в близости – не давал ей покоя. Она пугалась своих новых ощущений. Тех ощущений, которые упрямо внушала ей природа. Боялась, но шла на них. Её интересовал обычный жизненный эксперимент: «А смогу ли я вот также, но с другим? Ведь он необыкновенно хорош с собою. И, кажется, в меня влюблен? Или мне это только кажется?»

Как и всякой женщине, ей хотелось небольшого реванша. Она даже на расстоянии мечтала утереть Махневу нос. «Ну, погоди, – рассуждала она. – Я тебе докажу, что меня могут любить многие. Ты еще крепко пожалеешь, что так цинично пренебрег мною».

За ту неделю, которую она провела в доме Горелова, она уже довольно присмотрелась к хозяину и даже мысленно называла его без отчества – Александром. Он все более и более казался ей умным, галантным и симпатичным. Мысли о том, что у него есть законная жена, Глаша старалась от себя гнать. Да и сам Горелов ни разу не вспомнил вслух о собственной супруге. У Глаши было стойкое ощущение, будто она общается с совершенно холостым и свободным мужчиной. В огромной квартире Гореловых было несколько комнат его супруги, но все они были заперты на ключ. А Глаша была нелюбопытной. Она все также довольно часто играла на фортепьяно. И даже разучила несколько новых мелодий. Ей нравилось то, что в доме у Горелова она вновь может окунуться в ту среду, которая была ей уготована по праву рождения. Глафира была очень признательна Татьяне, но где-то, глубоко в душе, считала их связь временной, греховной и противной природе. Когда она вечерами возвращалась домой, то часто прятала глаза. Ей не хотелось смотреть в лицо своей подруге. Весь ее облик, манеры, одежда – многое казалось ей ныне таким жалким и чужеродным. Когда, после огромных просторов Гореловской квартиры, она окидывала взглядом их с Татьяной каморку, то в ее душу снисходило какое-то гадливое отвращение к этой бедности и простоте. И это отвращение довольно часто переходило на ни в чем не повинную Татьяну. Последняя еще больше старалась угодить своей капризной барыньке – шила ей модные платья и кофты с юбками и кормила ее вкусными ужинами.

И хоть эти наряды не могли конкурировать с теми, что продавались в модных салонах на Невском, однако, ее ненаглядная Глашенька даже в них выглядела как королева. А о себе Татьяна вспоминала лишь в самую последнюю очередь.

Глафира все чаще стала подумывать о том, что хорошо бы хоть раз заночевать в хозяйском доме. И выспаться на широкой кровати. Она лишь однажды присела на нее и ощутила всю мягкость высокой перины. Как ей хотелось снять с себя платье и корсет, и залезть под шелковое одеяло. А может, она уже мечтала о том, чтобы именно ночью к ней вошел Александр Петрович? Как давно ее тело тосковало без восхитительной тяжести мужчины.

Удивительным было то, что сам Александр Петрович вел себя довольно сдержано. Максимум, что он себе позволял, были томные поцелуи Глашиных рук перед прощанием. Его губы на мгновение задерживались чуть дольше положенного. Тонкая грань отделяла их от последнего шага. И время это было самым восхитительным. Время, когда душа и тело давно готовы, но не пройдена последняя черта. Это время, когда язык взглядов бывает особенно красноречив. Это время, когда внезапное касание заставляет обоих вздрагивать. Последняя черта была еще не пройдена.

– Глафира Сергеевна, завтра я с утра буду по делам службы и хотел просить вас прийти ко мне после обеда, часам к пяти.

Глаша вопросительно посмотрела на него:

– Так поздно?

– Да, завтра мне было бы удобнее, если бы вы пришли во второй половине дня. Я хотел немного разобрать книги в библиотеке. Вы не откажете мне в помощи?

– Нет, конечно. Ведь это – моя работа, – поспешно ответила Глаша и почему-то покраснела.

– Если вы задержитесь чуть позже, то можете заночевать в своей комнате.

– Хорошо, – тихо произнесла она, не поднимая на него глаз.

У обоих от волнения сильно билось сердце.

Да, она уже была готова на этот, последний шаг. Временами ей казалось, что она изменяет своему сильному чувству, предает собственную любовь к Владимиру. Но тут же оправдывала себя тем, что это самое чувство совсем не нужно тому, кого она так сильно любила.

«Для чего мне хранить верность тому, кто так безбожно предал меня? Тому, кто сделал мою жизнь невыносимой? Тому, кто сломал мне судьбу? Разве он достоин этого чувства? Боже, помоги мне его забыть! Я должна его забыть. И Александр Петрович мне в этом поможет».

На следующий день Глафира оделась чуть красивее обычного. Тане она лгала, что ей приказано супругой Горелова, прислуживать им вечером во время приема гостей. И что очень может быть, что ей придется заночевать у хозяев.

– Ты, если что, без меня не скучай, – не глядя в глаза Танюше, произнесла она.

– Постарайся-таки вернуться, – попросила ее подруга. – И смотри, чтобы гости на тебя не пялились. А то зажмут где-нибудь в уголочке, и на помощь не позовешь. Не положено. Сторонись чужих мужиков во хмелю. Будь у хозяев на виду. Чай, не станут они тебя подкладывать под гостей?

– Ты что, Таня! Как тебе это в голову пришло! Они очень порядочные люди.

– Знаем мы их, порядочных. Вся их спесь до третьей рюмки. А потом баб им подавай.

– Нет, Танечка, похоже, к ним в гости придут супружеские пары, – безбожно врала Глафира.

– Ладно, ладно… Но лучше домой ночевать приходи. Не то я изведусь.

– Ну, Таня… Это же не от меня зависит.

* * *

– Глафира Сергеевна, смотрите, в этом шкафу у меня находятся книги по истории и географии. Я хотел бы, чтобы мы их с вами разобрали, вытерли пыль с фолиантов и сложили их по алфавиту.

Шкаф был очень высоким, Горелов принес довольно устойчивую стремянку, и сам забрался наверх. Он подавал ей книги с верхних полок, а Глаша складывали их на полу. Сначала работа шла споро и так, словно эти двое были просто добрые приятели, разглядывающие книги и ведущие неспешную беседу.

– Ой, у вас есть почти все тома Карла Риттера[9]9
  Карл Ри́ттер – немецкий географ, один из основоположников современной географической науки.


[Закрыть]! – с удивлением воскликнула Глаша.

– Да, все девятнадцать томов, – с гордостью ответил Александр Петрович. – Но вы меня поражаете все более и более. Неужто вы знакомы с этим фундаментальным трудом?

– Нет, конечно, – рассмеялась Глафира. – Все тома я не читала. Они были у моего папеньки.

– Да? Вы никогда не рассказывали мне о своей семье.

– А что рассказывать? – легкая тень легла на ее лицо. – Многое из прошлого мне кажется лишь сладким сном. Наверное, я и была по-настоящему счастлива только в детстве и ранней юности.

– А сейчас что же? Вы бываете у своих родителей?

– Увы, нет. Дело в том, что я слишком рано осталась сиротой. Мои мама и папа умерли.

– Простите, ради бога… Как же так случилось?

– Ничего, я уже привыкла. Сначала умер отец, а потом почти сразу, от горя, умерла мама.

– А родственники? У вас же есть родственники?

– Есть, конечно, – Глаша с легкой грустью посмотрела вдаль. – Отчего бы им не быть. Но я с ними не роднюсь.

– Жаль.

– Мне тоже, – коротко ответила она, обрывая нить разговора. – Давайте я поднимусь на стремянку и протру полки.

– Только, ради бога, аккуратно. Не упадите. Я подстрахую вас снизу, – пообещал он.

Глаша ловко орудовала тряпкой, стоя на узкой ступеньке, а Горелов со странным выражением лица смотрел на нее снизу. Глаша протерла полки и повернулась к нему. На мгновение ей стало страшно – показалось, что стремянка слегка качнулась. Глаша охнула и полетела вниз – прямо в крепкие объятия Александра Петровича. Да, его объятия действительно были крепкие. Он аккуратно поставил ее на пол, но удержал возле себя. Решительным движением Горелов притянул ее талию, обнял руками и крепко поцеловал. Она не отстранилась, а тут же ответила на его поцелуй. Секунды капали на дно невидимой чаши времени, а они все продолжали долгий поцелуй. Александр Петрович дрожал от вожделения.

– Пойдем в твою комнату, – предложил он.

– Давайте лучше попьем чаю или кофе, – она с трудом отстранилась от него.

За окном легли осенние сумерки, в столовой жарко горел камин. Здесь было так хорошо и уютно, что Глаше никак не хотелось уходить. А еще она отчетливо почувствовала давно забытое желание – желание мужской ласки.

Как вы поняли, Александр Петрович Горелов был опытным соблазнителем и хитроумным ловеласом. На его счету были десятки романов, а потому в соблазнении Глафиры он применил весь свой многолетний опыт. Он возжелал Глафиру с самых первых минут их встречи, однако, зная то, что излишняя торопливость может навредить в столь тонком деле, вел себя сдержано и ненавязчиво. Давалось ему это с огромным трудом – слишком уж аппетитна была эта молодая женщина. Но и томление тоже было сладостно. Да и победа казалась столь близкой. Он чувствовал, что Глаша без пяти минут была его. Она, словно зрелый фрукт, готова была упасть к ногам терпеливого садовника.