Текст книги "Глаша 2"

– Я смажу тебя маслом, чтобы не было больно, – запальчиво обещал он, торопясь исполнить задуманное. Он словно бы уговаривал Глашу.

– Я не хочу. Я не играю в эти игры.

Она попыталась слезть с рояля, но чьи-то сильные руки – это был не Горелов – задрали кверху нижнюю юбку и подол нового лилового платья. А после крепко легли на талию, прижав животом к скользкой крышке рояля. У Глаши даже не было сил сопротивляться. Она была сжата почти стальной хваткой, от которой не было избавления. Она с трудом оторвала лицо от черного глянца и со страхом посмотрела на то место, где стоял ее ненаглядный Володя. Но он отвернулся и низко опустил голову. Русые кудри, его прекрасные кудри, закрывали полностью лицо. В этот момент ее ануса коснулся горячий член Горелова. Глафира вздрогнула и попыталась увернуться. Попытка была тщетной – невидимые крепкие руки держали ее так, что она не могла двигаться. Ей даже показалось, что стальные пальцы проникли ей в кожу и проросли в само тело, словно лапы гигантского паука. Часть этих пальцев облапила ее ягодицы, с силой разведя их в стороны, навстречу бурному натиску Горелова. В несколько толчков член Горелова оказался в том месте, куда он так стремился. Глафира застонала от боли. Но с каждым толчком ей становилось приятнее. К чести Александра Петровича, он умудрялся ласкать и трепетную горошину, опухшую и влажную от немыслимого желания. Через несколько минут Горелов финишировал, впрыснув семя в чресла Глафиры. Почти одновременно с ним кончила и Глаша, хрипя и извиваясь всем телом. Сразу после этого она почувствовала, что невидимые железные объятия стали ослабевать. Стальные щупальца уходили из ее тела. Ягодицы обмякли. Теперь она могла свободно шевелиться. Она подняла голову на то место, где стоял призрак Махнева. Но с удивлением увидела облик совсем незнакомого мужчины. Это мужчина был одет в плащ, какие носили в мушкетерские времена. Он тоже был красив. А голова его венчалась русыми, чуть рыжеватыми кудрями. Рыжиной отливали и усы с клинообразной бородкой. Он пристально посмотрел на Глашу и неожиданно подмигнул ей. Пока она соображала, как ей реагировать на все это, незнакомец отлетел в сторону, затерялся в плотной портьере и растаял там – будто его и не было.

– Иди, помойся. И можешь отдохнуть, поспи у себя в комнате, – устало проговорил Горелов.

– Нет, если ты позволишь, я пойду домой. Скоро будет светать.

– Когда ты вернешься?

– Завтра, – уставшим голосом пообещала Глаша.

– Обожди, я дам тебе еще денег, – он достал из кармана несколько кредиток.

Она сама не помнила, как омылась в ванной и быстро оделась Лиловое платье она сняла и оставила в шкафу собственной комнаты. Оставила она здесь и туфли и дорогое белье. Только зимнее пальто и шапку пришлось надеть на себя – на улице лежал снег.

Глаша устало брела по утренним пустынным улицам. Небо лишь начало едва синеть. Она долго шла и сама не заметила, как очутилась возле Фонтанки. Глаша стояла на набережной и смотрела на черную воду, в которой исчезали тяжелые хлопья мокрого снега.

«Похоже, я больна, – с горечью думала она. – Сначала мне привиделся Володя, а потом этот рыжий мужчина. Красивый и такой странный. Что он мог делать у Горелова? И кто он? Я совсем его не знаю. Почему я сначала видела Махнева, а потом его? Я, видимо, сумасшедшая? И всегда таковой была, раз меня иногда преследуют видения. Может, рассказать Тане? Она переполошиться. И потом придется ей признаться во всем. Но она не должна знать, что я грешу с Александром Петровичем. Как стыдно! И как больно!» Глаша все стояла возле парапета и смотрела на воду. Улица была пустынна, только несколько газовых тусклых фонарей освещали набережную и дома, примыкающие к ней. Эти серые здания казались ей унылыми великанами – мертвыми и безмолвными, с темными глазницами окон.

«Где все люди? – думала Глафира. – Похоже, я осталась одна в этом холодном каменном городе, где никому нет до меня дела».

Вдалеке, возле парапета, мелькнула сутулая фигура одинокого прохожего. Он, шел, кутаясь в воротник старенькой военной шинели.

«Вот еще один странник, – медленно подумала она. – Куда он идет? Куда здесь вообще можно идти, кроме как на край собственной гибели».

Вернулась Глаша домой очень рано. Таня еще собиралась на работу в швейную мастерскую и завтракала возле печки. Она удивленно посмотрела на Глафиру.

– Ты откуда так рано?

– Так, не спалось. Отпросилась у господ.

Глаша молча стянула теплые ботики и сняла дорогое пальто на беличьем меху. Татьяна лишь покачала головой.

– Это сколько же рублей такое пальто стоит?

– Я не знаю, Танюша. Я очень устала и хочу спать.

– Ложись, ложись, – захлопотала около нее Татьяна. – Уж не захворала ли ты? Сделать тебе чайку с малиной?

– Сделай, если тебе не трудно, – прошептала Глаша.

– Ох, девка, чую, простудилась-таки ты. Ложись, – Таня заботливо раздевала Глафиру и укутывала ей ноги теплым одеялом.

Глафира провалилась в глубокий сон, а когда вечером Татьяна вернулась с работы, то обнаружила у Глаши сильный жар. Ее непутевая барынька металась в бреду, спекшиеся губы шептали несвязанные слова. Татьяна наклонилась и попыталась расслышать то, о чем бредила Глафира.

«Нет, уйдите. Кто вы? Не трогайте меня. Нет, трогайте еще. Да, так, сильнее. Володя? Любимый, иди ко мне. Нет! Вы не он! Во-ло-дя! Во-ло-дя!!!»

– Вот дура, – обреченно прошептала Татьяна и опустила в бессилии руки. – Сколько волка не корми… Как же тебя бесы-то искушают, непутевую. Все ты о Володеньке своем, демоне, мечтаешь.

Татьяна утерла злые горячие слезы, навернувшиеся на белесые ресницы, и пошла греть чай.

«Заварю ей травы и меду дам, – думала Татьяна. – Авось, оклемается»

Глаше казалось, что кто-то невидимый – тяжелый и мохнатый – присел ей всей тяжестью на грудь. Она махала руками и пыталась сбросить это чудище, но все усилия были тщетны. Она хрипела и кашляла. Кашляла она и тогда, когда Татьяна поила ее горячим чаем с медом и малиной.

– Где же тебя так угораздило? – сердилась Татьяна. – Меньше бы по Невскому со своим хахалем шлялась.

Глаша в ответ мычала и мотала лохматой головой. К ночи она забылась сном. Во сне она увидела, как дверь в комнату отворилась, и с улыбкой вошел Владимир.

– Ну, как ты себя чувствуешь? – заботливо спросил он и поправил ее одеяло.

Глафира оглянулась по сторонам и не узнала их новой столичной комнаты. Она лежала в той, девичьей комнатке, в милом ее сердцу Махневе. Из распахнутого окна тянуло свежескошенным сеном, где-то занимался сверчок.

«Боже, как тут хорошо, – думала она. – Он не бросил меня с Малашей. Он пришел, чтобы побыть со мной».

Словно в ответ на ее мысли Владимир наклонился и прошептал ласково:

– Как себя чувствует моя раненная красота? Не сильно большой урон нанес тебе мой дерзкий жеребец?

– Ты вернулся, любимый? – счастливая улыбка тронула ее губы.

– Я отослал Малашу в девичью и решил сам побыть с тобою, – ласково отвечал он и целовал ее в горячие щеки. – Подвинься, я лягу рядом и обниму тебя.

– Володенька, – захлебывалась от счастья Глафира. – Какой ты хороший. Я лежала и все думала: когда ты придешь ко мне? Боялась, что не придешь. Плакала… А ты пришел. Я люблю тебя.

– Как я мог бы оставить тебя, Глашенька? Я же возлюбленный твой. И наша первая ночь. Тебе сейчас более всего нужна моя забота.

– Володя, я люблю тебя больше жизни. Мы… Мы поженимся?

– Конечно, цветик мой.

Он еще сильнее прижимал ее к своей груди. Но Глафире становилось горячо и мокро. Пальцы чувствовали непривычную скользкую влагу. Она смотрела на простыни. Они все были в крови.

– Володенька, мои раны еще не затянулись. Я, кажется, перепачкала постель, – конфузливо поясняла она.

– Нет, любимая, это не твоя кровь, – тихо шептал Владимир. – Это моя кровь.

Глаша садилась в подушки и с ужасом наблюдала то, что вся белая сорочка Махнева была залита кровью. Серые глаза Владимира выражали смесь детского, ничем не скрываемого ужаса и какой-то бессмысленной обреченности. Правой рукой он прикрывал себе горло – сквозь пальцы сочились багровые капли.

– Глаша, меня убили, – шептал он.

Дикий крик разрывал темноту петербургской ночи. Татьяна истово крестилась и читала молитву над своей хворающей подругой.

* * *

На следующую ночь к Глафире пришел тот, рыжий мужчина, которого она впервые увидела в музыкальном зале Гореловского дома. Он отчего-то вышел из-за круглой голландки, а не из двери, как входят обычные люди. Татьяна в это время спала, уткнувшись веснушчатым носом в подушку. На этот раз рыжий был одет в модный английский костюм, в руках он вертел изящную трость.

Без всяческих церемоний этот господин присел на край Глашиной кровати и завел с ней разговор.

– Глафира Сергеевна, разрешите представиться? Меня зовут Викто̀ром.

– А меня Глашей, – смущенно и испуганно отвечала Глаша, к которой внезапно вернулся нормальный голос. – Откуда вы меня знаете?

– О, я знаю вас очень давно, – ухмыльнулся в усы странный гость. – А еще более я узнал о вас из рассказов одного моего друга

– О ком вы?

– С ним вы тоже прекрасно знакомы, если не сказать более. Я имею в виду дворянина Владимира Ивановича Махнева.

При звуках знакомого имени, Глафира невольно вздрогнула, сердце предательски забилось.

– Что с ним?

– С ним? Ровным счетом ничего-с. Жив, здоров. Всем доволен.

Глаша покраснела.

– Я не понимаю тогда, причем тут я?

– Вы-с? Да, очень даже причем. Мой визави вполне доволен своим новым положением, кроме одного – ему очень не хватает вас, Глафира Сергеевна.

– Вы ошибаетесь, – Глаша покачала головой. – Я не нужна ему. Он отрекся от меня.

– О, не говорите так. Когда это было? Он довольно быстро изменил свои взгляды. Видите ли, те места, в которых сейчас находится Владимир Иванович, на многих, к сожалению, наводят легкую грусть, меланхолию и жажду к восстановлению утраченной гармонии.

– Но, причем, же тут я? И о каких местах идет речь? – не унималась взволнованная Глафира.

– Полную гармонию наш общий друг готов обрести лишь при вашем ближайшем присутствии. Да, что там, он готов на вас жениться, а ваш покорный слуга даже готов сыграть вам свадьбу. А?

– Вот еще новости? – Глафира с недоверием посмотрела на странного господина.

Рыжий то фыркал, то улыбался ни к месту. А иногда взгляд его темных глаз становился излишне пристальным, и любопытство в них сквозило такое, что Глаша в смущении отводила глаза.

– Я говорю вам истинную правду. Жаль, что у меня нет полномочий, забрать вас из этой комнаты прямо сейчас и препроводить в покои вашего незабвенного любовника. Он ведь был вашим любовником? Так?

Глаша покраснела и ничего не ответила, но, как ни странно, перспектива увидеть своего возлюбленного оказалась настолько желанной, что она внутренне чуть не задохнулась от счастья.

«Неужели этот господин и вправду может отвести меня прямо к Володе? – подумала она. – Полно, а куда? В Нижний?»

– Увы, если бы я мог, – рыжеволосый обескуражено развел руками. – Нижний тут не причем-с…

– А кто может? – глупо спросила Глаша.

– Только вы сами, голубушка.

– Я сама? Но как?

– Очень просто – идите в бордель! С этим подлецом Гореловым каши не сваришь. Жидковат он по части похоти. Все не то… Вернее то, но его одного явно маловато…

– Что вы несете? – Глафира округлила глаза.

Рыжий вскочил с кровати и отлетел в сторону. Он завис между потолком и полом.

– Бордель и только бордель сможет привести вас, Глафира Сергеевна, на дорожку, ведущую к вашему возлюбленному. Не сразу, конечно. Но, нужно, наконец, решиться на первый шаг. И, право, разве вас не убедил тогда рассказ рыженькой Виктории? Той, что вы встретили на постоялом дворе? Мне кажется, она была довольно убедительна. Нет? А впрочем, решать только вам.

Гость покачался в воздухе, рассмеялся и лопнул, словно мыльный пузырь.

* * *

Утром третьего дня своей внезапной горячки Глаша проснулась совершенно здоровая. Она лежала и задумчиво смотрела в сторону потрескавшихся изразцов на старенькой голландке – на то место, откуда ночью появился рыжий господин.

«От всех невзгод и страданий у меня помутился рассудок, – с горечью констатировала она. – Теперь уже нет в этом сомнений. Я – душевнобольная. Если я расскажу обо всем Татьяне, она отведет меня к доктору, а тот, скорее всего, запрет меня в лечебнице для сумасшедших. Нет уж, я не стану никому об этом рассказывать, даже Татьяне».

Татьяны дома не было. Глаша умылась и стала собираться к Горелову.

«Наверное, он давно потерял меня. Сколько дней я отсутствовала? Три или больше? Ну, ничего, я сумею с ним объясниться».

Глафира вышла на свежий воздух. Снег, выпавший за ночь, почти весь растаял. Мостовые были покрыты чавкающей жижей. Она с жадностью вдохнула холодный воздух. Сквозь темные тучи пробивались солнечные лучи.

«Все не так плохо, – думала она. – Теперь у нас с Таней достаточно денег, а я заработаю скоро еще. Главное, что прошла моя горячка. А все остальное… Может, мне просто все приснилось?»

Успокоив саму себя этими нехитрыми рассуждениями, Глафира приблизилась к дому Горелова. Она быстро вошла в парадное, взбежала по ступеням и повернула ручку механического звонка. Курлыкающие звуки раздались в глубине просторной квартиры. Какое-то время ей никто не открывал. Потом лязгнули замки, и дверь отворилась. Сквозь узкий проем на нее хмуро смотрел дворецкий.

– Что вам угодно? – холодно спросил он.

– Позвольте, но я здесь служу, – запинаясь, произнесла Глаша.

– Подождите тут, за порогом. Я доложу Александру Петровичу о вашем приходе.

Ошарашенная такой встречей, Глафира мялась возле дубовых дверей Гореловской квартиры.

«Нет, что себе позволяет этот гадкий Яков? – обиженно думала она. – Будто он не знает, что я служу у Александра Петровича».

Несколько тревожных минут прошли в утомительном ожидании. Дверь снова скрипнула и распахнулась.

– Заходите. Александр Петрович ждет вас в своем кабинете.

Глафира кивнула. Она вошла в прихожую и сняла с себя пальто, ботики и шапочку. А после, ступая по ковровой дорожке, проследовала в коридор и свернула в пассаж, ведущий к кабинету Горелова.

– Здравствуйте, Александр Петрович, – тихо произнесла Глаша, едва переступив порог.

Он не ответил ей. Он сидел спиной к входу и курил сигару.

– Я все объясню, – попыталась оправдаться она. – Я не могла прийти, потому, что…

– Не трудитесь с пояснениями, – оборвал он. – Вы отсутствовали на службе ровно три дня, не соблаговолив прислать мне даже пояснительной записки.

– Но, я не могла, – с вызовом отвечала она.

Сначала ей хотелось просто рассказать ему о своей внезапной болезни, но получив такой странный и оскорбительный прием, она решила ничего не говорить ему о горячке. Зачем? Зачем тратить лишние слова и оправдания на того, кто был ей чужим? Ей надоел этот дом и этот темноволосый господин, который, не смотря на всю щедрость, не снискал в ее сердце ни капли ответного чувства.

– Да, вы правы, – запальчиво отвечала Глаша. – Нет никакой уважительной причины в том, что я отсутствовала на службе.

– Вот как-с?

– Именно так! Я просто не хотела к вам идти и просто прогуляла.

– Отменно! – его колючие темные глаза налились кровью. – Быть может, вы нашли себе более подходящую компанию на эти три дня?

– А как же! Я была в одном их столичных притонов. Все три дня я пила шампанское в компании двух джентльменов. Нет, вернее их было трое. Я очень люблю такие свидания.

– Довольно! Вы – редкостная дрянь.

– А вы, сударь, болван. Я покидаю ваш дом и эту службу.

– Покинешь, только перед этим ты отработаешь все те деньги, которые я дал тебе авансом в прошлый раз.

– Хотите, я вам их верну?

– Нет, я желаю вернуть их другим способом.

Он вскочил со своего места и быстрыми шагами обошел ее. А после выскочил в коридор и замкнул двери на замок.

Вот еще новости! Её возмущению не было предела. Она торкнулась в закрытую дверь. Надавила плечом, но крепкие двери даже не шелохнулись. Кричать не было смысла. Она присела на стул и стала ждать возвращения хозяина.

Его не было около четверти часа. От нечего делать, Глафира взяла со стеллажа томик Пушкинских стихов и не заметила, как увлеклась чтением. В замочной скважине повернулся ключ. Горелов вошел.

– Для вас готова ванна. Примите ее и мы начнем.

– Не стоит, сударь, – холодно отвечала Глафира. – Я не стану более принимать ванну в вашем доме. Я повторяю, если вам угодно, я отдам все ваши деньги.

– Ты отдашь мне не только деньги. Ты снимешь с себя все эти тряпки – все то, что я тебе купил за это время. И я клянусь богом, ты пойдешь домой голая. По морозу. И босая.

В Глашиных глазах закипали слезы.

– Отпустите меня. Я пришлю вам пакет с вещами в этот же день.

Он схватил ее за волосы и, отогнув голову назад, стал целовать жестким и нервным поцелуем. Глафира задохнулась от негодования. Волосы, выпав из прически, разметались по плечам.

– Не трогайте меня, сударь, – зло прошептала она. – Вы мне неприятны.

– Я распустил на сегодня всех слуг. Мы совершенно одни в огромной квартире. Если ты станешь кричать, я ударю тебя. Я буду тебя бить до тех пор, пока ты не станешь покладистой. Он подошел к письменному столу, рука вытянула нижний ящик. Горелов достал оттуда увесистый хлыст и щелкнул им в воздухе. Глаша заткнула уши и со всего духу бросилась бежать в переднюю. В два прыжка он нагнал ее, ухватил за волосы и, пригнув голову, поволок в ванну.

– Иди сюда, непослушная девочка, – тяжело дышал Александр Петрович. – Ты полагала, что я умею только читать Тютчева или играть Шуберта? Нет, с такими дрянями, как ты, я иногда бываю жесток.

– За что? – Глафира больше не сдерживала слез.

– За те три дня, которые я ждал тебя. За все те минуты, которые длились невыносимо долго. За то, что ты провела их в компании чужих мужчин.

– Я обманула вас, я была больна.

– Врешь! Ты все врешь, чтобы оправдаться. Ты только сейчас все это придумала. Ты – блудница.

– Да, я блудница! – крикнула она Горелову в лицо.

Он тяжело задышал и, ухватив ее за локоть, потащил по направлению к комнате. Ногой он распахнул дверь и заволок ее в уборную. Там, прямо в платье, он бросил ее в ванну с водой.

– Прими ванну. Отмойся от грязных лап чужих кобелей. Ты мне сейчас понадобишься чистой.

Глаша вскрикнула. Она стояла в широкой мраморной ванне, и с нее потоками стекала вода. Все платье, белье, плотный шелковый корсет, прическа – все было мокрым – хоть отжимай.

Она в бешенстве стала скидывать с себя мокрые вещи. Они туго снимались, прилипали к телу.

«Неужели он считает меня неряхой? Ну хорошо, я сделаю все, как он хочет. Пусть! Мне не привыкать».

Она сняла мокрый корсет, стянула прилипшие чулки и окунулась в теплую воду. Там она закрыла в неге глаза. А потом намылила себя всю с головы до ног и окатилась чистой водой. Горелов, к счастью, не появлялся на пороге ванной. Его долгое отсутствие тревожило Глафиру. Что он задумал? Она поспешила вылезти из воды и накинула на себя теплый халат. А после она присела на банкетку и стала вытирать мокрые волосы.

«Теперь их придется долго сушить и расчесывать, – с раздражением думала она. – А мне надо уходить. Более я не останусь в этом доме. Лучше я снова устроюсь куда-нибудь в швейный цех. Прощайте, Александр Петрович».

Но Александр Петрович не разделял ее прощальных настроений. Он заглянул в уборную. И судя по запаху, идущему от его захмелевшего лица, он принял на грудь несколько рюмок рома или коньяка.

– Ты готова? – его глаза лихорадочно блестели.

– Александр Петрович, я взываю к вашему благоразумию. Вы порядочный человек, находитесь при государственной службе. Я прошу вас, сохранить все душевное благородство и расстаться со мной, как человек чести. Я готова вернуть вам все ваши деньги и вещи, только позвольте мне обсохнуть и покинуть навсегда этот дом?

– Нет, не позволю ни обсохнуть, ни тем паче, покинуть мой дом.

– О, это невыносимо! Вы пьяны?!

– Да, я пьян. И что с того? Но это не помешает мне совершить с вами любовное соитие.

– О каком соитии вы говорите? Я не хочу более вас. Вы мне противны.

Лицо Горелова покраснело от гнева, он схватил Глашу за руку и потащил из уборной в комнату, а оттуда в коридор. Она хваталась руками за косяки и что есть силы, тормозила. Но он был намного сильнее ее. Одной рукой он сжимал хвост ее мокрых волос, больно выгибая шею. Она кричала и царапалась, но ответом ей была мертвая тишина Гореловской квартиры. Видимо, он действительно отпустил всех слуг. Надеяться на помощь было бессмысленно. Он дотащил ее до музыкального зала и снова подвел к роялю.

– Вам что, мало музыки? – хрипела она.

– Мало. Мне понравилось иметь тебя на Беккеровском рояле. Только сейчас я тебя к нему привяжу.

Глаша не успела понять, откуда в его руках оказалась длинная веревка. Сначала он связал ей руки и подвел к роялю. Одним движением он усадил ее на закрытое крыло и, потянув за веревку, опрокинул на спину. Конец веревки Александр Петрович привязал за ножку рояля. Другими веревками он обвязал ей тонкие щиколотки и притянул ноги к двум другим, передним ножкам инструмента. Глаша только беспомощно охнула и запричитала. Теперь она была полностью в его власти. Он присел к роялю и подтянул ее бедра к себе. Перед лицом Горелова оказалась открытое лоно девушки. Он отошел в сторону и полюбовался этой бесстыдной картиной. Но ему показалось мало. Он вышел из комнаты и вернулся с еще двумя веревками. Каждую из них он продел под ее коленями, разведя ноги так, что Глафира стала походить теперь на распластанную лягушку в прозекторской. Все ее нутро было открыто навстречу насильнику. Мешал лишь халат, но с ним Горелов не стал церемониться. Он принес ножницы. В несколько движений он резанул там, где мешали связанные руки, и сорвал с Глаши остатки одежды. В зале было довольно прохладно, а лакированная крышка Беккеровского рояля и вовсе казалось ледяной. Тело Глафиры вмиг покрылось гусиной кожей, заострив потемневшие соски. Она дрожала от холода и страха, и дрожь эта заставляла стучать зубы.

«Я едва оклемалась от горячки, – сокрушенно думала она, и слезы обиды душили ее. – А после этого холода я подхвачу чахотку или совсем околею».

Она скривилась от плача, голова металась по деревянной крышке. Спина выгибалась в тщетной попытке освободиться от крепких веревок. Горелов смотрел на ее трепыхание, и шумно вдыхал воздух. Он сбросил с себя одежду и подошел к ней. Он вошел в нее резко, больно раздвинув нежные лепестки плоти. Она вскрикнула и застонала.

– Будешь кричать и плакать, я завяжу тебе рот, – пообещал он и стал мерными толчками входить в нее.

Первый раз это длилось недолго. В самый последний момент он обошел ее со стороны головы – теплые капли оросили ей грудь и лицо.

– Мерзавец, какой же ты мерзавец, – хрипела она. – Не-на-ви– жу!

А после он снова пил коньяк и курил сигары, посматривая на ее беспомощную фигуру.

Второй раз он вел себя более обстоятельно. Он присел возле Глафиры и, несмотря на все протесты, принялся энергично вылизывать ее и без того припухшую вульву. Глафира яростно сопротивлялась этому беспардонному действу.

«Я ни за что не стану кончать! Ни за что! Ни за что! Нет! Нет! Да…» – она в истоме закрыла глаза. Сильный оргазм заставил ее сжаться от судороги, свернувшей влажный живот.

– Дурочка! – расхохотался он. – Ты сегодня кончишь у меня раз десять. Я измучаю тебя ласками.

Она мотала в ответ головой и, закусив нижнюю губу, тоненько скулила. Он уходил на несколько минут и возвращался уже с арсеналом каких-то кисточек и деревянным дилдо. Она и не видела ранее у него этих вещей. Он аккуратно обсушивал полотенцем ее срамные губы и вновь принимался терзать клитор, который к этому времени распух, словно вишня. И вновь Глафира, вопреки здравому смыслу, а лишь по приказу плоти, корчилась в пароксизме страсти и кончала раз за разом еще сильнее. После пятого раза, она стала впадать в легкий полутранс. Ей казалось, что еще немного, и у нее остановиться сердце. Но Горелов все продолжал щекотать ее разными перышками и вставлять в нее толстый дилдо. Это изуверское сочетание взрывало ей мозг. Потом он насиловал ее сам, глубоко входя в обе, открытые и расслабленные дырочки. Тело изгибалось от ударов, немилосердно ныли руки и ноги.

Глаша облизывала сухие губы и смотрела на Горелова с мольбой. Он принес их кухни графин и, приподняв голову, заставил ее выпить сразу два стакана воды. Спустя время, глаза Горелова горели от похоти.

– Таз! Нужен таз… – шептал он на ухо, шумно вдыхая воздух.

Ладонью он надавил на низ живота… Пальцы, его дерзкие пальцы, ныряли в ее лоно… Пальцами он выделывал такое, что Глаша задыхалась от стыда.

– Ну вот, видишь, только я могу быть твоим хозяином, – говорил он, вытирая полотенцем мокрые руки. – Теперь ты даже мочишься по моей команде. Ты такая беспомощная, и это меня сводит с ума.

– Александр Петрович, отпустите меня, я вас умоляю.

– Отпустить тебя? Ты в своем уме? Нет, еще очень рано.

И он продолжал насиловать обездвиженную Глафиру. Потом он садился и играл Бетховена, Брамса и Шопена. Крыло закрытого рояля вибрировало под ее спиной, а по щекам Глафиры текли слезы. Но музыка тоже утомляла Горелова. Он садился у нее в изголовье и принимался нежно целовать ей щеки и мокрые глаза.

– Твои волосы давно высохли. Сейчас я принесу гребень и расчешу их.

Он аккуратно расчесал Глашины волосы. Теперь они разметались по полным Глашиным плечам и груди, струились водопадом до пола.

Глафира забылась тяжелым сном, а когда очнулась, за окном уже лежала густая тьма. Александр Петрович зажег по стенам канделябры. В комнате стояла гулкая тишина. Она скосила глаза в сторону – Горелов, запахнувшись в халат, спал на оттоманке, стоящей возле стены. Она тихонечко позвала его, но он не услышал. Она снова хотела помочиться. Но таз стоял на полу. Глаша завозилась и захныкала.

В этот момент она услышала знакомый шепот – потолок над ней давно уже был в движении – темные тени носились по нему, как облака в ветреную погоду. Из-за камина вышел недавний Глашин знакомец. Теперь он был одет в новомодный черный фрак. Глаша вздрогнула, увидев его. И если накануне, она успокоила себя тем, что рыжеволосый господин, вышедший из-за печки, мог ей просто присниться в бреду, то теперь всем своим холодным и спокойным рассудком она понимала, что господин этот настоящий и сделан, как и она, из крови и плоти. Он, посмеиваясь, подошел к ней вплотную.

– Ба, Глафира Сергеевна, какие позы!

От стыда она зажмурила глаза.

– Не смущайтесь меня, голубушка. С вашими-то формами… В мой вотчине хватает обнаженных див. Ничто в женской анатомии меня уже не может поразить, лет эдак пятьсот. А потому, расслабьтесь. Не стоит стыдиться моих взглядов.

– Развяжите меня, пожалуйста, – жалобно попросила она.

– Нет, что вы. Я не утруждаю себя подобными вещами. И потом ваш насильник вскоре проснется и сам вас развяжет. А после еще будет просить у вас прощения. Да-да!

Он обошел Беккеровский рояль.

– Какая тонкая эстетика: Бетховен, ночь, веревки и море похоти. А я недооценил нашего Алексашку. Каков шельмец! Думаю, что Махневу бы понравились его идеи. Я расскажу ему, при случае, как вас тут мужчины любят. Какими порывами одержимы при виде ваших статей. Всему виной ваш необыкновенный аромат – нежной, на все готовой самочки. Аромат возбужденной женщины – это главный афродизиак для мужчины. Ваш взгляд, полный томной неги. Уж, насколько я гурман женских прэлестей, а и то, отдаю вам должное – ну, очень уж вы аппетитны, ma chérie!

Господин во фраке подлетел к Глаше и лизнул ее сначала в живот – от лобка до начала грудей, а потом горячий, словно лава язык, обжег ее щеку. В этот миг она почувствовала такое волнение, что не сдержалась и застонала.

– Эх, кабы я мог, я тут же бы, вас похитил. И все-таки, Глафира Сергеевна, я настоятельно прошу вас, подумать о борделе. Надо закрепить эффект, – он наклонился ниже и прошептал: – Мари давно ждет вас. Ступайте к ней завтра же.

Глаша зажмурила глаза и замотала головой.

– Крикните громче, – посоветовал рыжеволосый. – Еще минута, и вы испортите великолепный инструмент. Яков Давыдович Беккер не одобрил бы ваши игрища…

Он захихикал и удалился через высокий проем темного окна.

– Алексанлр Петрович, я хочу… – крикнула она.

Сонный, чуть протрезвевший взгляд Горелова в непонимании уставился на нее. Горелов помешкал минуту и тут же, все сообразив, схватил таз.

Когда она помочилась, он аккуратно обтер ей промежность и уткнулся лицом в ее пах.

– Простите меня, Глафира Сергеевна, – шептал он и целовал ее влажный живот, – простите. Я мерзавец, но я люблю вас. Я не сделаю вам более ничего худого. Это же просто игры и моя страсть. Только не бросайте меня. Я не смогу жить без вас. Я умру.

– Я не люблю вас, сударь, – холодно отвечала Глафира. – Отвяжите меня, и мы с вами попрощаемся.

– Нет! – кричал он, и уходил из комнаты.

Глаша вновь забывалась коротким болезненным сном. Немилосердно болели затекшие руки и ноги, веревки докрасна натерли кожу. Перед рассветом он вернулся во хмелю и вновь взял ее силой.

Потом он наконец-то развязал веревки. Глаша не могла стоять. Он подхватил ее на руки и унес в спальню. Там, на кровати, он заботливо укрыл ее мягким одеялом и повалился рядом. Проснулась она уже днем, запястья и щиколотки оставались красными и припухшими. Глафира отодвинулась от Александра Петровича, брезгливо отерла руки и щеку, перепачканные его слюной. Затем она тихо оделась в сухие вещи, лежавшие в шкафу – ей пришлось надеть на себя злополучное лиловое платье, ибо ее собственное платье до сих пор мокло в мраморной остывшей ванне. Пошатываясь, она вышла из комнаты и быстрыми шагами направилась к выходу. Там она надела боты и схватила в охапку пальто и шапку. К счастью, связка ключей лежала на комоде. Пальцы лихорадочно сделали несколько оборотов, и она оказалась на свободе. Одеваясь на ходу, она бежала по стылым улицам, навстречу холодному ветру, а редкие прохожие с удивлением смотрели ей вслед – слишком непривычным был подол лилового платья на фоне серых городских стен.

Случайно она пробежала мимо поворота на Щербаков переулок, свернула чуть дальше и оказалась совсем на незнакомой улице. Глаша растерялась – она не поняла, куда попала. Все вокруг было чужим. Много раз она ходила мимо этих мест и, казалось, знала наизусть уже все дома на этой улице. Но не сейчас. Она словно бы очутилась не в милом ее сердцу Санкт-Петербурге, а в совсем незнакомом городе. Пробежав несколько пустых, грязных дворов, она уперлась в высокую стену. Оглянулась – позади тоже была высокая стена. Она оказалась зажатой глухим каменным мешком, выход из которого темнел узкой аркой. Глаша задрала голову – серое небо кружилось над ней в бешеном вихре, поднимая охапки сухих листьев, вместе с начинающимся снегом. Стая черных ворон сорвалась с ржавых крыш. Их крылья закрыли небо. Глаша пошатнулась и упала в грязь, измазав подол лилового платья. Она с трудом встала на ноги, отирая платком испачканные ладони, и бросилась в арку. Та сузилась так, что Глафира еле протиснулась через нее. Потом она снова бежала по темным дворам и видела перед собой чужие черные выходы, ржавые лестницы, кучи мусора и стоки помоев. Всюду пахло гнилой картошкой, кислой капустой и тухлой рыбой. В одном из дворов пьяная компания мужиков чуть не схватила ее за руки. Она едва вырвалась и побежала далее. На черной лестнице желтого дома, она увидела знакомую фигуру рыжего, во фраке. Он сидел на грязных ступенях, курил толстую сигару, улыбался и подмигивал ей. Она оглядывалась назад и вновь видела его лицо, только уже в окне первого этажа, за портьерами чужой квартиры. Его силуэт мелькал между домов, протискивался в щели некрашеных сараев, раскачивался на трухлявых досках забора. Глаша запыхалась от бега, холодный воздух обжигал горло. В отчаянии она преодолела еще один проулок и, к счастью, выскочила на набережную Фонтанки. Тот же господин, элегантный, в модном фраке и плаще, теперь садился в пролетку, запряженную тройкой вороных, и махал ей на прощание белой перчаткой.