Текст книги "Анастасия"

Однажды утром, после очередной бессонной ночи, волей судьбы, мы оказались на той самой улице, где стояла наша старенькая гимназия, наша с Митей первая Alma mater, на Пречистенке. Как вы помните, рядом с ней располагалась женская гимназия Арсеньевой, в особняке Давыдова.

Когда мы выскочили на эту улицу, то от неожиданности пришли в самое благодушное расположение. Нам обоим даже показалось, что мы вмиг протрезвели. На сердце стало радостно и легко. С неба падали редкие снежинки, и было совсем тепло. Мы постояли недалеко от парадного входа, пытаясь угадать, кто может выйти из массивных дверей гимназии. Вспомнили имена горячо любимых преподавателей.

– А может, сейчас выйдет Лопатин? – предполагал Митя, сощурив глаза и затаив дыхание.

– Ставлю на то, что это будет профессор Покровский или Бельский.

Я не заметил, сколько времени прошло, пока мы предавались ностальгическим воспоминаниям о днях учёбы, как вдруг с противоположной стороны улицы мы услышали девичий смех. О, это был необыкновенный смех! Поверьте, я никогда ранее и не позднее – ни разу в жизни не слышал настолько прекрасного женского смеха. Так смеются, наверное, самые красивые девочки, подумал я в эту самую минуту. Этот смех походил на звон серебряного колокольчика или на журчание хрустального ручейка где-нибудь в раю. Почему в раю, спросите вы. И я отвечу, что не бывает на земле настолько прекрасного женского голоса.

Не сговариваясь, мы оба оглянулись в ту сторону, откуда лились эти чарующие звуки. Я помню, что от удивления у Мити даже приоткрылся рот. Оказалось, что так смеялась молодая девушка. Она бежала впереди, а её догоняли две её подруги. Девочки играли в снежки и веселились от души. Та, чей голосок звучал подобно серебряному колокольчику, уворачиваясь от снежков, отбежала от подруг на приличное расстояние, но не удержалась на ногах и с радостным смехом повалилась в сугроб. Меховая шапочка упала с её головы, и мы остолбенели от увиденного зрелища. Огненно рыжие, невероятно густые волосы девочки были заплетены в две растрёпанные косы, которые от резких движений и вовсе расплелись и опали на меховой воротник и девичьи плечи померанцевым водопадом. Никогда в жизни я не видел такого удивительного цвета. Это была невероятно рыжая девочка. Но главным было даже не это…

Гурьев вдруг вскочил из-за стола и нервно взялся за спинку стула. Было видно, что он очень взволнован предстоящим рассказом.

– Главным было даже не это. Хотя, конечно, эти огненные волосы, эта роскошная грива волос делали эту девочку исключительной среди множества прочих красавиц. Второй деталью, поразившей нас обоих в самое сердце, оказались ее огромные зеленые глаза. Самое странное, что эти глаза никогда не оставались статичными в их природном естестве. Они постоянно менялись. Они, то светлели и становились цвета бледных изумрудов, то, в зависимости от освещения и настроения их хозяйки, делались почти малахитовыми с вкраплениями мистического змеевика. А их взгляд?! О, боже, в них присутствовала такая богатейшая гамма чувств – от невинного ангельского свечения, до почти мёртвой и бесстрастной тьмы. Тьмы, которая таила в себе самую сатанинскую бездну. А иногда в них полыхал огонь. Огонь неземной. О, нет. В нём таилось нечто потустороннее. Далекое от земного восприятия.

Вы, верно, много раз подмечали, что обычно рыжие девочки имеют светлые ресницы, а их лица щедро обсыпаны конопушками. Так вот, лицо этой девочки смотрелось весьма необычно. При наличии огненной шевелюры, её брови и ресницы выглядели совершенно тёмными и длинными, словно стрелы. А кожа, её великолепная кожа, сияла своей чистотой и белизной при любом освещении. Этой девушке не требовалось ровно никакой косметики. Все краски на её лице горели так, словно Создатель истратил на неё самые сочные тона из своей божественной палитры. Её маленькие и слегка пухлые губы излучали нежно розовое свечение, словно персидские лалы в царской короне. А ровные зубы можно было сравнить лишь с самым белоснежным речным жемчугом.

Тогда я настолько был поражен её необычной красотой, что не мог собрать воедино все детали той разрозненной картины, кою являл её ошеломительный и удивительно гармоничный образ. Лишь позднее я подумал о том, что эта девушка очень похожа на одну французскую танцовщицу и актрису. Эту звезду звали Клео де Мерод. У меня было несколько фотокарточек с ее восхитительным ликом, в который я был сильно влюблен в те годы. Но я готов поклясться, что девушка, сидящая в сугробе, при всей схожести с мифической Клео, казалась мне на порядок красивее её.

Мой взгляд скользил по её удивительному лицу и опускался ниже. Девочка оказалась гимназисткой. Это я понял по её довольно скромному, но чертовски элегантному светлому пальто с капором, сшитому из шерстяной ткани, отороченному мехом песца, и маленькой шапочке. Рядом с нею, в сугробе, валялась пушистая муфта и кожаная сумочка с книгами. Сквозь разъехавшиеся полы виднелась коричневая ученическая форма с темным передничком. Такие формы носили в Арсеньевской женской гимназии. Да, это девочка была гимназисткой выпускного класса. И на тот момент ей было шестнадцать лет.

Она очаровательно и совершенно беспомощно смотрела на нас с Митей. А мы, словно два болвана, не двигались с места. И вот ослепительная, но кроткая улыбка коснулась её маленьких губ и она произнесла:

– Господа, помогите же мне встать, – и протянула к нам две маленькие и невероятно нежные ручки с тонкими пальцами.

Тогда, очнувшись от первого ступора, мы с Митькой оба бросились поднимать её из сугроба. Когда она встала на ноги, то принялась отряхивать от снега полы своего элегантного пальто. Вскоре к ней подбежали обе её подруги. Я бегло посмотрел в их сторону. Это были обычные девочки, с самой заурядной внешностью.

– Настя, – крикнула одна из них. – Так нечестно. Ты слишком далеко убежала.

– Да, я убежала, – ответила она кокетливо.

– Пошли в парк, Настя, – предложила вторая. – Там горку залили. Пошли кататься!

– Нет, девочки. Сходим туда завтра. На сегодня я устала.

– Ну… – разочарованно протянула её подруга. – Вот всегда ты так.

Пока она разговаривала с одноклассницами, ее кроткий, но, в то же время очень смелый взгляд скользил по нашим с Митей лицам. Я наклонился к сугробу и поднял её небольшую белую шапочку. Мои пальцы ощутили нежный мех и шелковистость глянцевой подкладки её милого головного убора. Забегая вперед, я долго потом нюхал свои ладони. От одного лишь касания к её вещи, мои руки стали пахнуть невероятно тонкими духами. Я даже не могу толком объяснить природу этого запаха – из каких нот он состоял. Могу сказать лишь одно – ни ранее, ни потом – за всю свою жизнь я ни разу не встретил именно такого аромата. Так не пахла ни одна женщина в мире. Так пахла только рыжеволосая Настя. И если вы попросите меня, хоть намекнуть в чём заключался этот аромат, то я не отвечу вам. Был ли это запах нежной розы или хризантемы, а может так пахли фиалки. Поверьте, я до сих пор уверен, что такого запаха просто не существует на земле. Это был аромат цветов, не существующих в природе.

Позднее я много раз просил её назвать марку этих неземных духов, и всякий раз она с упорством отвечала, что вообще не пользуется никакими духами. Что это лишь природный аромат её тела и волос. Нет, вы не подумайте, что этот запах каким-то образом ярко и назойливо напоминал о себе, либо чувствовался даже на большом расстоянии. Нет. Его можно было ощутить только в случае самого интимного разговора, либо уловить после касания к какой-нибудь её вещи или волосам.

Я знаю по опыту, что от некоторых «светских львиц» струился такой шлейф ароматов, что у окружающих часто случались мигрени.

Пока я с трепетным благоговением нежил свои пальцы в дорогом мехе её модной шапочки, она стояла с непокрытой головой, красуясь золотом роскошных волос. И солнце играло на ее рыжих завитушках. А я, словно очарованный, всё смотрел и смотрел на это померанцевое великолепие.

Сколько времени длилось это любование, я не помню. Помню, что Митя дернул меня за полу плаща. И я, наконец-то, опомнился и протянул девочке шапочку.

– Мерси, – сказала она с лукавой улыбкой и сделала небольшой книксен.

А после небрежно натянула её на голову. Я подал ей сумочку с книгами и муфту.

– Настя, ну пойдем еще погуляем, – канючила одна из её подруг.

– Нет, девочки, меня тётя ждет к обеду и просила сегодня не опаздывать. А молодые люди проводят меня до дому, правда же? – она смотрела то на меня, то на Митю.

Зачарованный, я даже не сразу вник в суть её вопроса. А когда понял, то чуть не поперхнулся.

– Конечно же, мы вас проводим, мадемуазель…

– Меня зовут Анастасией. Графиня Анастасия Владимировна Ланская.

Когда она представилась таким откровенным образом, то я встал, словно по стойке смирно и, поклонившись, щелкнул каблуками штиблет.

– Очень приятно, мадемуазель Ланская. А я граф Гурьев Георгий Павлович. А это мой друг, мещанин Митрофан Алексеевич Кортнев.

В ответ Митя тоже поклонился.

– Я понимаю, господа, что знакомиться на улице – это моветон, – с легкой укоризной произнесла Анастасия.

– Да, это так, но мы могли бы непременно познакомиться на каком-нибудь званом вечере или балу. Тогда бы нас представили друг другу. А потом мы тут с Митрофаном оказались вовсе не случайно. Мы оба закончили Поливановскую гимназию всего каких-то пять лет тому назад.

– Возможно, – согласилась она. – И всё же. Эти дни я что-то не в меру расшалилась и, наверное, веду себя из рук вон плохо. Если бы моя тетушка Мадлен увидела меня сейчас, то ей сделалось бы дурно. Она считает, что девушке недопустимо разговаривать с незнакомцами. И это еще хорошо, что в этом году меня в гимназию уже не сопровождает бонна. Мадлен её рассчитала, как только я перешла в выпускной класс. У меня в следующем году уже будут выпускные экзамены.

– Вот как… – проронил я, не отрывая взгляда от ее удивительной мимики.

Когда она говорила, то всё её лицо делалось необыкновенно живым и очень обаятельным. Казалось, что сквозь каждую её фразу сквозит легкая ирония или даже полу насмешка. Но, как только ты понимал это, её лицо вмиг меняло выражение и делось по-детски наивным и кротким. Она улыбалась и шевелила губами, а я не мог оторвать взгляда от ее изумрудных глазищ. Казалось, что вокруг меня умолкают все звуки и замирает всякое движение. Я будто бы нырял в этот ведьмин зеленый омут и тонул в нём, без всякой возможности спасения. Воздух вокруг делался вязким, а в уши вливался какой-то странный гул едва различимых голосов. Это был многоголосый шепот. Я силился различить хоть какое-то четкое слово, но тщетно.

И вдруг по дороге прокатились сани. Ямщик крикнул: «Поберегись». И только эти резкие звуки, и зычный окрик мужика на козлах вывели меня из оцепенения. Когда я вздрогнул, то посмотрел в сторону Мити. Он тоже без отрыва смотрел на Настино лицо, и взгляд его голубых глаз казался остекленевшим. После резкого окрика возницы муть исчезла из моей головы, а мысли ненадолго прояснились. Лицо внезапно сделалось мокрым. Мне показалось, что порыв зимнего ветра кинул в меня целую пригоршню холодного и колючего снега.

Пока длилась наша короткая и милая беседа, обе её подруги стояли чуть поодаль и с осуждением смотрели на Настю, на то, как она до неприличия смело разговаривала с незнакомыми мужчинами. А после одна из подруг презрительно фыркнула и произнесла.

– Настя, мы пошли домой. До свидания. Встретимся завтра на уроках.

Настя кивнула ей в ответ, даже не удостоив особым вниманием. Она лишь осматривала полы своего пальто, а потом решительно посмотрела сначала на меня, а потом на Митю.

– Ну, что господа, мы идём?

Мы с Митей кивнули.

– Я живу недалеко. На Остоженке. Минут десять ходьбы. Там у нас дом.

Я протянул ей руку, но Настя отчего-то рассмеялась, смутившись, и не приняла её. Она шла по расчищенной от снега дорожке, слегка размахивая сумочкой.

Какое-то время все трое молчали. Анастасия легко вышагивала впереди, а мы с Митькой, словно два мрачных рыцаря, тащились следом, не спуская глаз с её узкой светлой спины и прыгающих прядей волос.

– Анастасия, простите, позвольте я хотя бы, понесу ваши книги? – вымолвил я, нарушив затянувшуюся тишину.

– Ну, хорошо, возьмите, – она великодушно протянула мне сумку с учебниками. – У меня сегодня, правда, совсем лёгкая сумка. У нас было только два урока – литература и музыка.

– Вы, наверное, получаете только хорошие отметки? – внезапно спросил её Митя и покраснел.

А я недовольно покосился в его сторону. Мне стало досадно, что именно он задал ей этот вопрос.

– Я? – Настя улыбнулась. – Моя тетушка Мадлен считает, что я довольно способная, когда не ленюсь.

– Вот как? – я тоже решил поддержать этот разговор. – А какие вы более всего любите предметы?

– Ну, не знаю… Наверное, музыку, пение и танцы. А математику и естествознание я вовсе не люблю. Я в них мало что понимаю. Я больше люблю читать.

– Наверное, французские романы?

Она бегло посмотрела на меня и ответила:

– Не только французские. Я читаю и по-английски и по-немецки. Но немецкую поэзию я не люблю.

– Вот как! – присвистнул я. – А какую же вы предпочитаете?

– Русскую и немного французскую.

– А из французов неужто мрачного Бодлера?

– И его раньше читала. Сейчас я меньше люблю поэзию. Я больше прозу предпочитаю. Я люблю читать Бальзака, Мопассана, Золя, Флобера и Гюго.

– Похвально… А из русских кого же?

– Ну, например, читаю Ивана Гончарова и немного Николая Гоголя, – она улыбнулась.

– А у Гоголя не «Майскую ночь»? – я сделал страшные глаза.

– И этот рассказ тоже. Ой, да мы почти уже пришли. Я живу вон в том доме.

Она показала рукой в сторону узкого прохода между двумя громадинами серых доходных домов.

– Вы снимаете квартиру в доходном доме?

– Нет. Мы с тетушкой Мадлен живем за одним из них. В двухэтажном особняке. Папенька купил этот дом пять лет тому назад, перед отъездом в Париж. А, впрочем, господа, дальше не стоит меня провожать. Расстанемся здесь. Дальше я пойду одна. Там наверняка во дворе наш дворник. Он увидит меня в компании незнакомцев и всё передаст тёте. Она взяла из моих рук сумку с книгами, очаровательно улыбнулась и с сожалением посмотрела сначала на меня, а потом на Митю.

– Ну что, будем прощаться?

И только тут до меня дошло, что сейчас это рыжее чудо стремительно покинет нашу компанию. Я внутренне заволновался и посмотрел на своего друга. По лицу Мити было видно, что он тоже обескуражен таким поворотом. Понимаете, эта девушка настолько потрясла наше воображение, как может ребёнка потрясти самая яркая и необычная игрушка, какую только можно вообразить. И вот несчастному дитя велят вернуть эту игрушку назад, в витрину дорогого магазина. Представляете, каким может быть его разочарование. Нет, это было даже не разочарование. Это состояние было близко к панике. Очевидно, что мы с Митей испытывали в эти минуты нечто похожее.

Я полагаю, что у нас обоих были такие обескураженные лица, что наша коварная визави решила нас чуточку поддержать.

– Господа, я понимаю, что наше сегодняшнее знакомство состоялось против светских правил, однако, я очень благодарна судьбе за встречу со столь прекрасными рыцарями, кои оказали мне честь, проводив меня до дома.

Когда она произнесла эти слова, то мне на мгновение показалось, что перед нами стоит совсем не шестнадцатилетняя гимназистка. Вовсе нет. Её речь, манеры, осанка и общее достоинство – всё это говорило лишь о том, что перед нами находится истинная аристократка. А еще нам показалось, что это была речь не юной девушки, а довольно зрелой и опытной женщины. Теперь, когда мы должны были расстаться, её лицо выражало большее достоинство, нежели несколькими минутами ранее. Как мне почудилось, во взгляде зеленых глаз появилась даже некая надменность. Она подняла подбородок и теперь с насмешливой улыбкой и несколько оценивающе оглядывала нас с ног до головы. О, мои друзья, так не умеют смотреть юные гимназистки. Вовсе нет! Это был взгляд английской королевы на своих подданных. И сколько в этом взгляде было превосходства, могущества и очарования…

Первым из оцепенения вышел я.

– Анастасия, а когда же мы удостоимся чести, снова видеть вас?

– Когда? А вот это хороший вопрос, – она легко улыбнулась кончиками губ. – Возможно, что никогда более. Прощайте, мои милые рыцари. Не комильфо юной леди сообщать день и час предстоящей встречи, ибо мы не представлены друг другу. А потому… Прощайте!

Она развернулась и быстрыми шагами стала удаляться в сторону прохода меж двумя доходными домами. В этот миг я ощутил, как Митя нервно сжал меня за пальцы. Я посмотрел на его лицо – оно казалось белым, словно мел.

– Что? – нервно отмахнулся я. – Чего ты там бормочешь?

В ответ он промычал нечто непонятное, указав подбородком в сторону элегантно удаляющейся Анастасии. Я восхищенно смотрел на её узкую и прямую спину. Это была спина балерины. А походка! Какая походка была у этой плутовки. Она не шла, а летела над землей, почти не касаясь ступнями снежного покрова.

– Настя, подождите! – вдруг крикнул я.

Мы оба, не сговариваясь, бросились вслед за рыжей красавицей.

– Да? – она остановилась и окинула нас невинным взором, в котором присутствовало прежнее, доверчивое и чуть наивное выражение. Её удивительная мимика была настолько подвижной, что казалось, будто перед нами упражняется в своем искусстве опытная актриса, а вовсе не гимназистка. Высокомерие аристократки куда-то вновь испарилось с её лица, уступив место девичьей кротости. А после она вздохнула и, взмахнув черными стрелами ресниц, едва слышно произнесла:

– По крайней мере, господа, вам известно, где я учусь.

И после этих слов она стремительно унеслась вглубь двора, оставив нас с Митькой. Мы долго смотрели ей вслед и совершенно по-идиотски улыбались. Оба! В этот миг мы так были похожи друг на друга в своей восторженной глупости.

* * *

Граф закурил, крепко затянувшись дымом. Какое-то время он сидел молча, поглядывая в синеющее окно. Дождь давно закончился. На Монмартр опускались сумерки. В уютной темноте ресторана зажглись неяркие софиты. Было слышно, как музыканты настраивали свои инструменты. На клавишах фортепьяно кто-то лениво разминал пальцы.

– Господа, я слишком злоупотребляю вашим вниманием. Посмотрите, на улице уже почти стемнело. Может, закончим на сегодня? У вас наверняка есть свои дела. Я мог наскучить вам своим длинным и нудным рассказом.

– Нет, нет, граф, если можно, не останавливайтесь, прошу вас, – отвечал я. – У нас с Алексом нет на сегодня ровно никаких дел.

– Да? – он недоверчиво посмотрел мне в лицо, а после перевел взгляд на Красинского. – А вас, Алексей Федорович, не утомили еще мои байки?

– Что вы. Я готов слушать вас хоть всю ночь.

Фортепьянные аккорды стали отчётливей. Из угла зала полилась какая-то ненавязчивая мелодия, похожая на блюз. К счастью, она не звучала слишком громко и позволяла вести и дальше неспешную беседу.

– Ну, хорошо, – кивнул Гурьев.

Он сделал еще несколько затяжек, а после продолжил свой рассказ.

* * *

Таким образом состоялось наше первое знакомство с этой удивительной и весьма странной особой. Наше с Митей обоюдное потрясение было столь глубоким и ошеломительным, что мы еще долго стояли с ним на Остоженке, меж двух доходных домов и глупо таращились в проход, куда удалилась наша королева. Первым очнулся Митя.

– Как ты думаешь, во сколько у них заканчиваются занятия?

– Не знаю, может в три, а может и позднее, – с раздражением ответил я. – А что?

– Да, ничего. Она сказала, что сегодня у неё было только два урока. Поэтому она и шла из гимназии так рано. Интересно, сколько же завтра у неё уроков?

Я посмотрел на Кортнева. В эту минуту мне захотелось наговорить ему каких-то дерзостей о том, что ему вовсе не по чину ухаживать за графской дочерью. Что никто и никогда не разрешит ему общение в ней, не говоря уже о чём-то большем. Сейчас я вспоминаю те свои мысли, и мне становится чудовищно гадко. Гадко и стыдно. И этот стыд я пронёс через все эти годы. Когда я вспоминаю эти греховные мысли, то ей богу, начинаю люто ненавидеть себя за них. И часто думаю о том, что большевики были-таки правы, когда устроили Октябрьский переворот, названный ими же революцией. О, эта самая революция давным-давно была нужна нашим аристократам и буржуа, дабы изничтожить на корню вот ровно такие мысли. А тогда я был доверху напичкан идеями сословного неравенства.

Ну, как же, думал я, ведь если, скажем, купить мещанину Мите новый костюм, то это – вполне себе достойный поступок. Или заплатить за него в ресторации. О, благодаря несчастному Мите я чувствовал себя, чуть ли не меценатом. Но, как только этот самый Митя, помимо еды, решил посягнуть на своё законное право любить и быть любимым, то я тут же готов был указать ему на его место в обществе. И это место я считал рангом более низким, нежели моё собственное.

Как вы уже догадались, всему виной была чудовищная ревность, охватившая мою горделивую душу. Я готов был убить всякого, кто может встать на моем пути к Анастасии. Конечно, до времени я постарался не подавать и виду, что раздражён желанием Кортнева вновь увидеться с Настей. И потом я полагал, что помимо положения и капитала, я был и внешне гораздо привлекательнее своего друга.

* * *

Гурьев поморщился. Мне показалось, что по его щеке и левому глазу прошла едва заметная судорога или нервный тик. Его пальцы вновь потянулись к пачке Мальборо.

* * *

– Я даже не помню, чем закончился тот день. Помню, что мы попрощались с Митей прямо на Остоженке и разошлись по сторонам, даже не договорившись о новой встрече. Весь остаток дня я провёл в каком-то мысленном сумбуре. Я не понимал, что со мною происходит. Я пытался сосредоточиться и, наконец, подумать о предстоящей службе.

«Скоро закончится мой отпуск, и мне надо будет выйти на стажировку в министерство, – рассуждал я. – Мне надо подготовить новый мундир и распорядиться относительно нескольких свежих сорочек. Велеть отутюжить всё это добро. А потом перчатки… Кожаный портфель… Что еще? Еще надо выспаться, ибо придется рано вставать».

– Портфель… – шептал я. – Чёрт, а где же он? – я беспомощно оглядывался по сторонам. – Где? Подождите, на кой сдался мне портфель? Зачем я о нём подумал? Погодите… – я плюхнулся в кресло, забыв о том, откуда взялась сама мысль о портфеле. – Какой портфель? О чём я думал? Ага… портфель. Ну да, портфель. Портфель же! Ну…

Мысли о предстоящей службе и новеньком портфеле вновь отлетели от меня, словно птички с распахнутого окна. Голове стало муторно и жарко. Перед глазами возник образ Анастасии Ланской.

– Господи, ну что за девушка! Как это вообще возможно? Почему я не могу не думать о ней?

Я потрогал собственный лоб, в надежде на то, что простудился и просто заболел. Наверняка, у меня началась горячка, думал я. Оттого мне так худо. Ну да, это просто банальный жар. Пальцы коснулись липкого лба. Но он оказался абсолютно холодным. Почти ледяным. Неприятно ледяным, что было весьма странно.

– Что со мной? – шептал я.

Я вскочил из кресла и стал вышагивать по кабинету. Я даже не смогу вам толком объяснить своё состояние. Скорее оно напоминало собою мысленную лихорадку. Ибо в ушах стоял какой-то отвратительный гул, мешающий хоть сколько-нибудь сосредоточиться. Как только я напрягался и делал попытку, построить свои мысли в логически правильные цепочки, то в голове и вовсе начиналась сущая свистопляска. Она походила на какофонию, состоящую из обрывков фраз и звуков. И всё это длилось ровно до тех пор, пока перед моими глазами не взмывало ярко померанцевое облако. Это было облако рыжих волос. На фоне моих, весьма странных, хаотичных и бредовых мыслей я отчего-то чётко представил себе, как будут выглядеть её удивительные волосы, если рассыпать их по обнаженным плечам плутовки. О, они должны быть подобны огнистому водопаду. Её волосы похожи на волосы библейской Суламифи, вдруг подумал я. А глаза? Боже, что за глаза у этой девицы. А её лицо? Нежная кожа… Господи, я точно схожу с ума. Господи, да что со мной? Что за наваждение? Отчего её образ постоянно плывет перед моим взором? Неужели я влюбился? Так сильно?

– Но, нет… Этого просто не может быть! – рассмеялся я вслух.

Я пытался читать свежие газеты, но строчки прыгали перед глазами, и я не постигал смысла ни единого слова. Тогда я завел граммофон, чтобы послушать Шаляпинского Мефистофеля. Уже тогда, в 1900, отец привез из Америки новенький граммофон и несколько пластинок к нему. Среди них была и пластинка с арией Шаляпина, купленная мною на Арбате. Но, поставив пластинку, вместо мелодии я услышал один скрежет и шипение, в которых мне явственно чудилось лишь одно слово. И это было имя. Её имя! Пластинка вращалась в бешеном темпе, а от иглы отчетливо звучало:

– Анастасия! Ана-стасия! Сия… Ана-ста-сия! Сия…

Что за чертовщина, думал я. И тут же будто наяву услышал Настин голос и нежный смех. Я настолько растерялся, что даже побежал в соседнюю комнату, посмотреть, не стоит ли там кто. Настолько мне сделалось страшно. Наш старый слуга Антип Архипович в это время отсутствовал. Мне захотелось позвонить в колокольчик и позвать его в комнату. Позвать, чтобы поговорить о каких-нибудь хозяйственных пустяках или велеть зажечь повсюду лампы. Я и сам мог отлично их зажечь, но отчего-то стоял посередине комнаты, словно истукан. Каких же сил мне стоили мои шаги к дивану, расположенному в кабинете. Я помню, что едва добрался до него, как рухнул, словно подкошенный. Как только моя голова коснулась подушки, я тут же забылся тяжким сном.

Проснулся я на рассвете. За окном было еще совсем темно и, судя по всему, морозно. Я потянулся за свечой и зажег ее. А после я подошел к комоду и достал зеркало. Из маленького овала на меня смотрело мое осунувшееся и весьма бледное лицо. Я бегло оглядел щеки и шею, с мыслью о том, что хорошо бы побриться. И вдруг мой взгляд коснулся лацкана шелкового халата. Словно мукой, он весь был засыпан порошком. Странно, подумал я. Ведь я точно помню, что вчера не употреблял это зелье. Я метнулся к дивану. Черный кожаный валик тоже был густо испачкан порошком. И на персидском ковре, расстеленном на полу, тоже красовалась дорожка из просыпанного кокаина.

– Хорош гусь, – с отвращением подумал я. – Неужели я не помню, когда употребляю кокаин? Но, такого не может быть. Это бред! Я ведь ещё не наркоман. Я не успел так сильно привыкнуть, чтобы ничего не помнить.

Как бы то ни было, я отряхнул ворот и пошел умываться. Я выпил чашку кофе. Есть совсем не хотелось. Я поспешно оделся и побежал в сторону… Куда бы вы думали? Ну, конечно, в сторону Арсеньевской женской гимназии. И если вы спросите, какие черти погнали меня туда в семь утра, я вам не смогу даже дать чёткого ответа. В половине восьмого я был уже возле ворот этого, всеми уважаемого заведения. Весь двор возле крыльца был щедро засыпан снегом. К самому крыльцу пролегло лишь несколько дорожек из крупных мужских следов – очевидно, это были следы дворника, либо первых преподавателей. Я встал чуть в стороне, прячась за высокими чугунными воротами. С этого места, как мне казалось, был отчетливо виден весь двор. И я смиренно приготовился ждать. Каково же было моё изумление, когда из-за угла дворницкой сторожки вышел мой Митя собственной персоной. Сначала я было, по привычке обрадовался ему, а после тут же разозлился.

– А ты что здесь делаешь? – хмуро спросил я. – Чего тебе-то не спится?

– Не спится вот, – кротко отвечал Митя, недобро глянув в мою сторону.

– Слушай, Кортнев, это уже не смешно…

– И мне не смешно, – развел руками Митя. – Мне кажется, Гурьев, что я заболел.

– Так иди домой.

– Я не могу, – он заморгал белесыми ресницами.

– Ладно… – зло отреагировал я. – Торчи, коли охота.

– А я итак здесь с шести утра торчу. Я всю ночь не спал. Я замерз сильно.

– Гляди, вон пошли первые гимназистки. Может, и её увидим.

– Может… – эхом отозвался Кортнев.

В то утро мы оба с ним замерзли, но так и не увидели нашей Насти. Отчего она не пришла на утренние занятия, мы не знали. Мы оба пытались гадать, в чём тут дело.

– А может, у неё уроки начинаются с другого часу? – предположил я.

– А может, она заболела? – тихо гадал Митя.

На улице уже рассвело, и дворник заново почистил всю площадь перед входом, а мы всё топтались возле ворот.

– Пойдём в чайную, – хмуро предложил я.

– Пойдём, – согласился Митя.

В чайной на Пречистенке мы выпили с ним по нескольку стаканов горячего чая и закусили свежими творожными ватрушками. Мы почти не разговаривали друг с другом. Наши прежние темы для разговоров неожиданно иссякли и были забыты нами. Нам обоим даже было неловко сидеть в компании друг друга. Я вовсе не знаю, что чувствовал Кортнев, но меня самого он откровенно раздражал. От явного выражения неудовольствия спасло лишь то, что после морозной улицы и нескольких стаканов горячего чая, я ощутил сильную усталость. Мне казалось, что еще минута, и я упаду лицом в скатерть и засну прямо за столом. Митькин рот тоже сводило от сильной зевоты. Поэтому я сухо попрощался и ушёл к себе домой.

Придя домой, я тут же повалился на диван в своем кабинете и крепко заснул. Проснулся я в сумерках. И весь остаток дня я провел всё в том же кошмарном сумбуре. О чём бы я ни думал и чем бы ни пытался заниматься, всё было тщетно – образ рыжей красавицы неотступно преследовал меня и доводил до помутнения рассудка.

Стоит ли говорить о том, что на следующий день ни свет ни заря я вновь поплелся по морозу на Пречистенку. И вновь там столкнулся с Митей. И вновь наши ожидания были напрасны. Гимназистка Ланская словно канула в воду.

«А может, это был лишь сон, – думал я. – Может, её вовсе не существует в реальности. Может, это кокаин сделал меня на время идиотом? Но, как же Митя? Он тоже видел её…»

Так прошла неделя. Каждое утро мы с Митькой, словно заговоренные, ходили к Арсеньевской гимназии и мёрзли там по нескольку часов. Потом мне всё это порядком надоело. Наверное, вы думаете, что я махнул на всё рукой и занялся своими делами? Да, так бы поступил любой здравомыслящий молодой человек. Но только не я. Уже тогда я с холодным ужасом понимал, что не могу избавиться от этого жуткого наваждения, имеющего такое лёгкое и светлое имя – Анастасия Ланская. Уже тогда я подозревал, что это имя станет для меня настоящим проклятием, ядом, поразившим всю мою волю и всё мое естество.

Я долго раздумывал о том, что предпринять на пути к осуществлению моей мечты и, наконец, меня осенило. Я пришел на Пречистенку днём и вошел в двери своей бывшей альма-матер. И там я разыскал своего старенького учителя по вокалу господина Журавского. Надо бы сказать, что как только я вошёл в двери родной гимназии, то был весьма радушно встречен многими нашими преподавателями. Они с радостью расспрашивали меня об учёбе в Цюрихе и прочих делах. Меня крепко обнимали, желали больших успехов на поприще предстоящей службы и передавали приветы моему отцу и дяде. Да, они расспрашивали меня о новом назначении, а я… Я готов был провалиться сквозь землю, ибо мои нынешние мысли были столь далеки от новой службы. Только в гимназии я вспомнил о том, что даже не пришёл на очередную встречу со своим новым куратором из Департамента финансов. Но об этом позже.