Текст книги "Анастасия"

Итак, я разыскал своего старого преподавателя по пению. Как вы думаете, для чего? И я готов вам объяснить. Я отлично помнил, что господин Журавский, помимо преподавательских обязанностей, всегда занимался устройством праздничных балов между учащимися Поливановской гимназии и гимназистками Арсеньевской. Эти балы случались нечасто. Но близилось Рождество. Я знал, что накануне этого праздника должен состояться костюмированный бал. После первых объятий с постаревшим Журавским, я бегло рассказал ему о своей учёбе в Швейцарии, а потом долго и путано объяснил цель своего визита. Краснея, я попросил его о том, чтобы он достал мне билет на предстоящий Рождественский бал. Я врал ему о том, что на балу будет присутствовать пару учениц из гимназии Арсеньевой, с кем бы я непременно желал познакомиться. Сугубо с деловыми целями в перспективе, ибо знакомство с их отцами поможет мне в предстоящей карьере. Я понимал, что несу полную чепуху, однако Журавский слушал меня с большим вниманием и понимающе кивал головой.

– Я бы непременно прибег к помощи моих родителей или дяди, но мне очень хочется идти своим путем и завязывать в свете собственные знакомства, – лукавил я. – И потом родители мои и дядя Николай сейчас находятся по делам за границей, – тут я был честен, – а потому я и пришёл именно к вам.

– Конечно-конечно, дорогой Георгий Павлович. Я прекрасно вас понимаю. И потом, если вы еще не женаты или не обручены, то только на таких балах и знакомятся с будущими женами, – со сладкой улыбкой добавил он. – Нынче у нас очень достойные выпускницы из весьма почтенных семейств. Поэтому я с радостью уважу вашу просьбу.

Он полез в бюро и вынул оттуда два картонных билета.

– Вы будете один или с приятелем?

И тут, господа, я замялся. Я понимал, что сказав о том, что на бал я собираюсь прийти один, я с легкостью оставлю своего незадачливого Митю далеко позади себя. Полно, подумал я, к лицу ли графу Гурьеву подобные низкие интриги? Нет, я должен вести себя благородно.

– Аристарх Львович, – обратился я к учителю. – Если вас не затруднит, выпишите, пожалуйста, два пригласительных. Один на меня, а другой на Митрофана Алексеевича Кортнева.

– А… На Митеньку Кортнева? Как же, я помню его хорошо. Это так отрадно, что вы с ним до сих пор дружите.

– Да, мы с ним находимся в приятельских отношениях. И он с удовольствием придёт на этот бал.

– А, кстати, я слышал, что он не пошел по стопам отца?

– Нет, он служит инженером на железной дороге.

– Вот как-с? А голос у него был очень недурственный. Я, признаться, думал, что он станет священником.

Получив от Журавского пару вожделенных билетов, я пошел-таки домой к Мите. Митя проживал на Зубовском бульваре. Он встретил меня весьма удивленно и вместе с тем хмуро.

– Ну что, Кортнев, пока ты тут дрых, я нашел пути решения нашей общей задачи.

– О чём ты?

– Я сходил к Журавскому. Помнишь такого?

– Да… Учитель пения, – рассеянно протянул Митя. – А причём тут он?

– Думай, Кортнев, думай.

Митя лишь пожал круглыми плечами.

– Сдаешься?

– Пожалуй, что да…

– Я взял у Журавского два пригласительных на Рождественский бал. Ты же помнишь, что он, как обычно, происходит между Поливановцами и Арсеньевками. Кстати, Журавский передавал тебе горячий привет. Он тоже будет на балу и представит нас Ланским. Я, полагаю, что представит. Ну, мы его об этом попросим. Его, или кого-то другого. Можно и Бельского попросить или Покровского. Я видел их обоих в вестибюле. Если, конечно, эта милая Анастасия не является нашей с тобою общей галлюцинацией.

По лицу Мити пробежала вереница разных эмоций – от удивления до ошеломительной радости.

– Мы вместе пойдём?

– Ну, конечно. Не пойду же я на этот детский праздник в одиночестве! – фыркнул я.

– Да, да… Думаю, что там она непременно будет.

– Должна быть…

– Погоди, а когда это произойдет?

– Ровно через неделю. Да, Митенька, скоро уже Рождество, а мы с тобою о нём даже позабыли.

– Подожди, а в чём я туда пойду?

– Митя, ну мы же купили тебе отличный английский смокинг.

– А, правда, я даже как-то позабыл о нём.

– Пойдешь в смокинге, тем паче, что он отлично на тебе сидит.

Мы оба рассмеялись. Тогда мне даже показалось, что наша временная враждебность куда-то вновь улетучилась. Я даже закал у Тестова обед, и нам его доставили прямо по Митиному адресу. Мы оба хорошо тогда выпили и вкусно поели, а после вполне миролюбиво распрощались и стали ждать наступления бала. Правда, за эту неделю мы всё же сходили с Митей в ресторан и в тайный клуб курильщиков опия. Вся эта гадость, казалось, настолько вошла в нашу жизнь, что мне даже трудно было представить, что вскоре мне необходимо будет с нею распрощаться.

За эту неделю я так же съездил в Московский Департамент финансов к своему куратору и извинился за то, что не пришёл к нему в назначенный день. Я сослался на мнимую болезнь. И ловко соврал этому важному господину о том, что был болен целых две недели. И что ныне не вполне готов к прохождению практики. Он пожелал мне скорейшего выздоровления и дал еще десять дней на то, чтобы я полностью поправился.

– Выходите тогда на службу после Крещения, голубчик. Не то заразите наших сослуживцев.

Я сделал скорбное лицо и кивнул, кашлянув, для достоверности.

Таким образом, мне удалось отсрочить начало практики почти на две недели, чему я был несказанно рад. В эту же неделю я получил две телеграммы. Одна была от родителей. Они поздравляли меня с наступающим Рождеством и обещали приехать к концу января. Вторая телеграмма была от дяди. В ней он сообщил о том, что приедет почти сразу после Крещения. Я торжествовал от того, что еще пару недель смогу насладиться полной свободой, без пригляда и опеки моих досужих родственников.

Незаметно подошло время бала. Он должен был состояться в актовом зале Арсеньевской гимназии. Накануне я посетил лучшего цирюльника и сделал модную тогда стрижку. А после я долго принимал ванну, брился и душился. Ладно, я сокращу свой рассказ. В конце концов, все эти детали вовсе не так важны.

Мы с Митей нарочно немного опоздали на бал, дабы прийти не первыми и затеряться в толпе родителей и приглашенных. Я помню, как любовался собственным отражением в огромном зеркале вестибюля, а из актового зала неслась удивительная музыка Чайковского из балета Щелкунчик. Премьера балета состоялась в 1892 году, за год до смерти великого композитора. В те годы славная музыка из этого произведения звучала теперь на многих Рождественских балах.

Пока я рассматривал себя в зеркало, незаметно поворачиваясь в профиль, то увидел, как в вестибюль зашел Кортнев. Надо сказать, что он тоже накануне сделал себе модную стрижку и, наконец-то, причесал свою русую челку на красивый пробор. Смокинг сидел на нём тоже весьма ладно, делая его чуть полноватую фигуру стройнее и мужественнее.

– Кортнев, а ты у нас красавец, – рассмеялся я и обнял его за плечи.

Из зала всё громче неслась музыка. В широкий проем двери было видно, что весь зал заполнен юными парами.

– Там сейчас танцуют малолетки, – шепнул я. – Судя по всему, скоро начнутся танцы старшеклассниц.

Мы с Митей протиснулись сквозь толпу приглашенных. Здесь были старые преподаватели, с которыми мы радостно здоровались, и были совсем незнакомые лица.

В центре зала, освещенного электрическим светом, возвышалась огромная ель, украшенная разноцветными игрушками и флажками. А вокруг неё танцевали пары совсем юных гимназистов – мальчики с девочками. Причем, девочки старались мило улыбаться и нравиться всем гостям, а мальчики с важным видом хмурились. Не успел я пробежать глазами ряды девиц постарше, как услышал возле собственного уха Митькин шепот:

– Смотри, вон она. В бледно-лиловом платье.

И тут я увидел ЕЁ и снова обомлел. В сущности, в те минуты мне показалось, что она тоже пристально посмотрела на меня. Сердце мое сделало кульбит, а перед глазами всё поплыло. Её невозможно было не заметить. Тогда мне показалось, что помимо неё в зале не существует ровно ни одной девушки. Все особи женского пола просто меркли на её фоне. Мне мерещилось, что от ее волос, платья, стройной фигуры – от всего воздушного облика идёт какое-то особое мистическое свечение. Вокруг неё сгущался воздух.

По идее организаторов все старшеклассницы на этом балу были одеты в разноцветные платья. А на голове каждой из них было украшение в виде какого-либо цветка. Забегая вперёд, скажу, что все старшеклассницы должны были исполнять танец под музыку «Вальса цветов». Какой цветок представляла собою Настя, я так и не понял, но цвет её платья источал тонкое лиловое сияние. Узкая талия была затянута в нежный атлас, а по юбке, поверх атласа, словно дым, струился французский газ. Газовые цветы были и на ее милой головке. А волосы, ее чудные рыжие волосы упругими кудрями спускались на молочной белизны плечи и высокую грудь. Да, господа, у этой шестнадцатилетней девицы была вполне себе развитая и роскошная грудь.

Сказать о том, что я не мог оторвать от неё своего взгляда, это не сказать ничего. Как только я увидел её всю, ослепительно сияющую, то уже не видел и не слышал никого и ничего вокруг себя. А после был умопомрачительный танец старшеклассниц, и Анастасия Ланская всюду солировала в нём. По замыслам хореографов, она была сердцевиной огромного цветка, состоящего из разноцветных лепестков, её одноклассниц. «Вальс цветов» лился волшебным потоком в мои уши, а глаза… Я потерял их в рыжих волосах и тонких линиях её музыкальных рук.

Боже, как она была прекрасна! Мне казалось, что вся публика в зале – молодые и в почтенных летах – просто замерли от очарования, когда любовались на её плавные движения. А позади себя я отчетливо ощущал Митино дыхание. Мне казалось, что я даже слышу гулкое буханье его сердца. А может, так стучало мое собственное сердце. А дальше всё было, словно в угаре – я толком не помню, какое представление было дальше. Очнулся я только тогда, когда по огромному залу Арсеньевской гимназии стали вальсировать обычные пары. Преподаватели из Поливановской гимназии приглашали классных дам из Арсеньевской. Тут же приглашались пепиньерки и ученицы старших классов. Я постоянно следил глазами за Настей. Она отошла немного в сторону, к высокой статной женщине. Наверное, это её тетя Мадлен, подумал я.

К счастью для нас с Митей, к нам подошел седенький Журавский и с радостью облобызал нас обоих.

– Видали, какие у нас нынче выпускницы? – с гордостью сказал он. – Чего только графиня Ланская стоит. Писаная красавица!

– Аристарх Львович, – обратился я к нему, стараясь напустить на себя довольно вальяжный вид. – Я согласен с вами. Она довольно мила. Возможно, что среди прочих, нам есть смысл познакомиться и с нею?

– Конечно-конечно, – с радостью откликнулся учитель пения. – Я знаком с её тетушкой Мадлен Николаевной. Она все эти годы занималась воспитанием своей единственной племянницы.

С важным видом я молча кивнул. Однако Журавский почмокал губами и шепотом добавил:

– Ланская – первая красавица в Арсеньевской гимназии. Это правда. Однако учится она средне. В парфетках не числится. А что касается состояния их семейства, так…

– Да, – с важным видом кивал я, не переставая лорнировать Анастасию. – И что там с их состоянием?

– Я точно не знаю, – шептал Журавский. – Говорят, что папенька её почти разорился и сбежал за границу. Но дом на Остоженке он всё-таки успел купить и дал небольшое содержание дочери.

– А где же мать Анастасии?

– Мать её умерла, когда Настя была совсем маленькой. Может, господа, с тех пор дела их семейства уже поправились, я точно не осведомлён… Георгий Павлович, зная вашего дядю и отца, я всё же посоветовал бы вам вперёд обратить внимание на девицу Лопухову. Она тоже графского рода, но состояние их семейства на много порядков лучше, нежели у Ланских. Её отец большой промышленник и имеет в своём владении несколько рудных и золотых приисков. Я полагаю, что ваш дядя бы одобрил эту кандидатуру и мне сказал бы спасибо за такое знакомство. А может, он и сам, когда вернётся из Лондона, познакомит вас с этой девицей. А вот и она, Лопухова. Он указал подбородком на коренастую и плотную девицу, одетую в лимонное платье. Девица улыбалась и чуть вызывающе смотрела в нашу сторону. Казалось, она понимала, что в этот момент эти симпатичные господа как раз говорят именно о ней. Но Лопухова совсем не понравилась мне. Да, и кто мне вообще мог теперь понравиться, кроме Насти?

– Она и учится на отлично, – добавил Журавский.

– Благодарю вас, Аристарх Львович. Я подумаю над вашим предложением. Но сегодня я попрошу вас представить нас семейству Ланских, – твердо попросил я.

В душе я безумно торжествовал. Если Ланские не столь богаты, то это упростит мой путь к её сердцу, думал я. Хоть в чём-то эта красавица уступала в своих шансах на замужество.

Журавский послушно подвел нас к графине Ланской и её тетушке. Несколько слов я хочу сказать и о Мадлен Николаевне. Как вы поняли, она была родной теткой Анастасии по материнской линии. Это была высокая и статная женщина. На вид ей было около сорока, но черты её аристократического лица всё еще сохраняли молодость и красоту. Мне даже показалось, что Настя была сильно похожа на Мадлен. Так же, как и Настя, Мадлен обладала роскошной гривой темно каштановых волос, приподнятых изящной диадемой в россыпи бриллиантов и сияющих сапфиров. Ее стройная фигура была облачена в темно-синее бархатное платье. Но самым поразительным был её пышный бюст. Тон ее кожи казался необыкновенно свежим, словно белая роза, а чуть розоватые губы полны томной неги.

«Господи, – подумал я. – Если бы я не узнал вперёд Насти, то, увидев эту женщину, смог бы вполне увлечься ею, несмотря на разницу в возрасте. Потрясающе красивая женщина… Но откуда это странное имя?»

Журавский поклонился Ланским и поцеловал у обеих руки, а после произнес мармеладным тоном:

– Разрешите, Мадлен Николаевна, представить вам наших лучших выпускников. Это граф Гурьев Георгий Павлович. После окончания гимназии он обучался в Цюрихском университете и получил великолепное юридическое и экономическое образование. А нынче направлен на стажировку в Министерство финансов. Это гордость нашей Поливановской гимназии.

Я сделал шаг впереди, щелкнув каблуками штиблетов, и почти по-военному кивнул. А после поцеловал у графини руку.

– А этого молодого человека зовут Кортневым Митрофаном Алексеевичем. Он сын священнослужителя, отца Алексея. А сам Митрофан Алексеевич работает сейчас инженером на железной дороге.

Митька тоже шаркнул ногой и неловко поклонился графине. Та с улыбкой отвечала, что рада знакомству с такими прекрасными молодыми людьми.

– А мне кажется, что я знаю вашего дядю, – обратилась она ко мне, и от звуков её голоса по моему позвоночнику побежали приятные мурашки. – Его ведь зовут Николаем Александровичем?

– Совершенно верно, – кротко отвечал я.

«Что за голоса у этих Ланских, – думал я, словно очарованный. – От таких голосов можно сойти с ума».

Пока шли мои ответы на какие-то короткие и приличествующие вопросы, я не сводил глаз с Насти. Мне казалось, что в её глазах таится лукавство. От наших с Митей важных физиономий она готова была рассмеяться. А после Мадлен стала разговаривать с Митей. Как оказалось, у них тоже нашлись общие знакомые. Кто-то очень хорошо отзывался о Митином отце. А кого-то она знала из начальства на Московской железной дороге.

Митя был очень рад таким расспросам и даже расправил от гордости свои округлые плечи и перестал сутулиться. Словом, Мадлен Николаевна была очень приветлива с нами и производила весьма благоприятное впечатление.

А после оркестр заиграл новый вальс, и я наконец-то осмелился пригласить Настю на танец. С лёгкой улыбкой она кивнула мне, и мои пальцы впервые прикоснулись к ее узкой талии. Я плохо помню свои движения – насколько они были точными и верными. Внезапно я вспомнил, что в последний раз мне пришлось вальсировать на выпускном балу в Цюрихском университете. И вальсировал я там с одной пожилой и тучной немкой. А ныне в моих руках была лёгкая лань, или даже не лань. Это была птица, готовая в любую минуту вспорхнуть и улететь в синюю высь. Именно это сравнение мне пришло на ум ровно в ту минуту, как мои пальцы прикоснулись к Настиной талии. Узкий корсет не давал мне проникнуть глубже и ощутить мягкость ее кожи. И вместе с тем в моих руках оказалось нечто зыбкое, таинственное и шуршащее эфирным облаком газа. Та непостижимая субстанция, которая расплескала все мои чувства и напрочь отключила сознание.

Иногда мне казалось, что мы с Настей не танцуем на паркете, а давно плывём или летим, в легком отрыве от земной тверди. В эти мгновения я двигался словно во сне или в наркотическом дурмане. Господи, думал я, ведь, кажется, я уже несколько дней не нюхал кокаин. Откуда весь этот полёт? Почему мне так мистически тревожно?

Я видел тонкий контур её нежной щеки, маленький носик, губы, полные неземной праны, и изумрудный свет дивных глаз. О, эти глаза светились зеленью прямо изнутри. Они походили на отраженный свет морской лагуны в солнечный день. Но иногда она поворачивала голову так, что их цвет становился чуточку темнее и напоминал собою древний змеевик.

А запах… Её запах сводил меня с ума. Я уже говорил вам, господа, что за всю жизнь я не встретил этого аромата ни у одной женщины. Поверьте, я искал. Одно время, когда я жил уже в Париже, я не на шутку увлекся коллекционированием разных ароматов. Хотя, увлекся всем этим я ещё в России, незадолго до эмиграции. Часть из них я привёз из своих путешествий по Востоку, а часть покупал во всевозможных парфюмерных домах. Я собирал ароматы от Франсуа Коти, Коко Шанель, Жака Герлена, Жана Пату, Молино, Каруна, Эманнуеля Булера, Мориса Шаллера и Поля Пуаре… Я даже познакомился с духами, производимыми нашими соотечественниками, модным домом Ирфе. Кстати, у четы Юсуповых были очень недурственные ароматы. И знаете, для чего я всё это делал? Я пытался комбинировать запахи, чтобы создать нечто похожее на аромат этой зеленоглазой ведьмы. Я перепробовал сотни сочетаний, но всё было тщетно. Я, словно средневековый алхимик, создал у себя в доме маленькую лабораторию. Я смешивал ароматы сандала и чайной розы, ладана и масла фиалок, мускус и амбру с ароматом хризантем. Я соединял флердоранж и камфору, ландыш и миндаль, иланг-иланг и жасмин. Я даже препарировал наркотический, тревожный и страшный аромат молочно-сливочной туберозы. Боже, какие только комбинации не представляло себе мое больное и изощренное воображение!

Но все было тщетно…

Эта нимфа пахла так, как не пах никто на этой земле. И этот запах всякий раз сводил меня с ума. Мне до сих пор кажется, что если кто-либо, какая-то сверхъестественная сила спросит меня, чего же ты желаешь получить перед смертью, то есть, каково твоё самое последнее желание? То я, не колеблясь, отвечу, что более всего я желаю хоть еще раз вдохнуть аромат этой женщины…

* * *

Гурьев замолчал. Его взгляд сделался тревожным и тусклым. Мне даже показалось, что в его глазах блеснули непрошеные слезы.

– Господи, Георгий Павлович, – не выдержал я. – Это не мне надобно писать книги, а вам. Вы так обо всем рассказываете, что я забываю о реальности. Возможно ли всё то, о чём вы говорите?

Алекс тоже с тревогой смотрел на графа. Все трое давно потеряли счёт времени. Оркестр в ресторане играл всё тот же ненавязчивый блюз, и несколько пар топтались возле маленькой сцены.

– Поверьте, друзья, мне и самому эта история кажется бредом. Иногда я думаю о том, что вместе со злым кокаином я вдохнул в свои лёгкие, мозги и сердце какой-то ядовитый морок, который сводит меня с ума всю оставшуюся жизнь. Кокаин – это было самое первое зло, в которое я угодил со всего маху, даже не догадываясь об его фатальных последствиях. Познав эту пагубу, я словно бы погрузился в одну из душевных трясин, населённую химерами. Передо мною будто открылись врата в совсем иное измерение, полное мистических тайн и страшных фантасмагорий. И эта маленькая рыжеволосая ведьма казалась мне посланницей тех страшных миров.

Уже тогда, в Арсеньевской гимназии, я заподозрил что-то неладное. Какое-то смутное сомнение и предчувствие скорой беды охолодило моё сердце. И в то же время не было на земле силы, могущей отвлечь меня от Анастасии. Я мог бы убить любого, кто бы встал на моем пути и запретил бы мне видеть эту девушку. Она была для меня солнцем. Она была главным божеством. Она была мадонной и тайной. Она была мечтой и мерой всех вещей. Она была целым миром! С тех пор, как я увидел её, я позабыл обо всех иных удовольствиях в жизни. Я вообще не мог представить себе жизни без неё.

Я понимал, что не просто влюблен в эту красавицу, я был глубоко болен ею. Болен смертельно и навсегда.

– Вы разговаривали с нею во время танца? – вдруг спросил Алекс.

– Почти нет. Она лишь легко, и в то же время прямо спросила меня, отчего я не пригласил на танец дочь миллионера Лопухову? Я даже не понял вначале, о ком это она спрашивает. Но она тут же пояснила, как видела протекцию Журавского, и то как он хотел познакомить меня с девицей Лопуховой.

Вместо ответа я лишь недоуменно посмотрел ей в глаза. Наверное, у меня было настолько обескураживающее выражение, что Настя, взмахнув лебяжьим веером, тихо рассмеялась. И в ту же секунду я вновь был ослеплен жемчугом ее ровных зубов и пружинистым скачком рудых локонов.

Я сам не помню, как закончился этот вальс, в котором мы летели с ней по залу. А потом со мной кто-то о чём-то говорил, я встречал знакомых преподавателей и крепко жал им руки. Я делал вид, что безумно рад, видеть их. Я делано улыбался всем вокруг. Я рассеянно слушал разговоры Журавского. Он комментировал внешние данные прочих девиц и попутно рассказывал об их почтенных семействах и финансовых капиталах. Но я плохо постигал то, что он пытался мне втолковать, а главное, я не понимал, зачем он всё это делает. Смешной старик, думал я. Как можно променять Настю на какую-нибудь другую девушку? За деньги? Да, Настя стоила всего мира…

Очнулся я лишь тогда, когда увидел Анастасию, вальсирующей с Митей. В сердце снова кольнула игла под названием ревность. Митя что-то говорил ей на ухо, а она в ответ мило улыбалась. Какого черта, думал я. Как он смеет так близко пододвигать к ней своё лицо? Что он вообще о себе думает? Как он смеет воображать себе их отношения? Он же явно ей не пара…

Так и прошел этот сумбурный вечер. И что в итоге? Самым главным было то, что ближе к концу бала ко мне подошла Мадлен Николаевна и пригласила нас с Митей в гости.

– Я приглашаю вас, господа, быть у нас в эту субботу.

Потом Мадлен забрала Настю, и они уехали с бала задолго до его окончания. Мы же Митей, мало разговаривая друг с другом, тоже отправились по домам.

* * *

Гурьев решительно потушил сигарету.

– Господа, я слишком злоупотребил вашим вниманием. Время уже близится к одиннадцати. Давайте же прервем нашу встречу. Вам надо поторопиться на метро. Через полтора часа оно закроется.

– Да… – Алекс тряхнул головой и поднес кругляш часов к глазам. – Действительно, нам стоит уже отчаливать.

– Георгий Павлович, а как же ваш рассказ? – с тревогой спросил я.

– Вы действительно находите его столь занимательным, что готовы еще потратить своё драгоценное время на мои старческие россказни?

– Я непременно желаю послушать его полностью.

– Ну что ж, тогда я приглашаю вас обоих к себе завтра на Рю де Соль (Rue des Saules).

Граф взял пустую пачку из-под сигарет и черкнул на ней карандашом свой адрес.

– Приходите ко мне завтра, сразу после полудня. Я буду вас ждать.

Когда все трое вышли из кабачка, на небе уже сияла полная луна. За то время, пока мы сидели в этом уютном русском местечке, дождь давно закончился, а осенний теплый ветер разогнал ночные облака. Недалеко играла музыка, были слышны крики подвыпивших гуляк, французская и русская речь. Во многих домах зажглись приветливые огни и фонари возле ярких вывесок.

Я вдохнул в легкие аромат парижского Монмартра. Теперь, после дождя, Монмартр пах прелой осенней листвой, свежей травой и сухой лозой. Но вдруг рядом с нами хлопнула дверь соседнего кафе, и свежесть парижской ночи разбавилась ароматом жареного мяса, каштанов, картофеля с розмарином и какой-то сдобы. А еще мне показалось, что воздух наполнился легким амбре французского коньяка.

– Вы езжайте на метро, а я дойду до дома пешком. Здесь недалеко, – с улыбкой произнес Гурьев.

На этом мы и распрощались. Алекс повел меня к станции Аббес (Abbesses). Через тридцать минут я был уже дома. Перед тем как расстаться, мы договорились с Алексом о завтрашней встрече.

В эту ночь я долго не мог заснуть. Когда я закрывал глаза, то так же, как и Гурьеву, мне мерещились рыжие волны…