Текст книги "Обитель Джека Потрошителя"

Глава 14

Разговор с Машей произвел на меня тяжелое впечатление. Теперь я вообще перестала что-либо понимать. Был ли Роман убит или сам стал убийцей? А может, его смерть все же произошла в результате несчастного случая? Тогда при чем тут зеленая иномарка, которая увезла его в неизвестном направлении? Сидел ли за рулем этой машины Турков, то и дело возникающий в поле нашего зрения?

Так или иначе, наше расследование зашло в тупик. Роман погиб. Зеркало бесследно исчезло. Разговор с Машей только добавил вопросов, на которые по-прежнему не было ответов. Правильнее всего было бы бросить все и постараться забыть, но что-то мне мешало. Я уже слишком глубоко увязла в этой истории, стала как будто частью ее. Это как читать детектив, в котором кто-то из озорства вырвал последние страницы. Развязка, может, и не так интересна, но не знать, чем все закончится, невыносимо.

После смерти Романа Турков выглядел самой подозрительной фигурой. Я бы немедленно попыталась встретиться с ним, чтобы задать пару-тройку любопытных вопросов, если бы не была уверена, что с теми фактами, что имелись у меня на руках, он попросту пошлет меня куда подальше, а в худшем случае – организует мне неприятности, чтобы не было времени совать нос в чужие дела. Но как же хотелось знать наверняка, какова его роль в этой истории! Что общего у Романа и влиятельного бизнесмена? Как Турков вычислил адрес Романа и о чем они так долго беседовали в театре? Почему Диана предложила Юрке запредельную сумму за зеркало, которое видела не более пяти-десяти минут. Заднюю, самую загадочную, сторону зеркала, покрытую искусной резьбой, видели только мы трое, так что Диана понятия не имела, какова эта вещь на самом деле.

Мои недавние сторонники – Наташка с Юрой, – столкнувшись с новыми трудностями, растеряли весь свой энтузиазм и оставили меня в одиночестве, придумав себе неотложные занятия, которые вроде бы требовали их немедленного присутствия. Я на них не обижалась. Мне и самой уже стало казаться, что из этого лабиринта нет выхода. Но признаться себе в том, что я глупее какого-то там маньяка, было обидно.

Напрасно я искала хоть какой-нибудь хвостик, за который можно было бы ухватиться и потянуть. Хотя нет, хвостики-то как раз были, они соблазнительно торчали из разных мест, но вот ухватиться было не за что. Клубок оказался таким запутанным, будто над ним потрудился целый выводок шкодливых котят.

Я уже совсем было отчаялась, как вдруг обнаружила возможность попытаться найти ответ хотя бы на один из той чертовой дюжины вопросов, которые клевали мой мозг с настойчивостью стаи голодных ворон. Я вспомнила о человеке, который, великолепно зная Диану, мог бы при желании удовлетворить мое любопытство относительно внезапной страсти, которую она вдруг стала испытывать к зеркалу. Возможно, ответ на этот вопрос поможет мне отыскать-таки выход из лабиринта или хотя бы раскроет тайну проклятого зеркала.

Вопреки своему обыкновению, я не стала долго взвешивать все «за» и «против» встречи с тем человеком, так как в глубине души подозревала, что просто собираюсь воспользоваться ею для того, чтобы еще раз увидеться с ним. Я очень торопилась, боясь передумать, но тем не менее макияж накладывала вдвое дольше обычного, хоть и презирала себя за подобную слабость.

Я старалась не думать о том, как он отреагирует на мое появление. Скорее всего, оно не вызовет ничего, кроме удивления. Я понимала, что вряд ли заинтересовала его, но… Что поделать, мне так хотелось его увидеть!

День уже клонился к вечеру, когда я остановила машину у дома Андрея. Я еще и в подъезд-то не вошла, а руки уже противно дрожали и колени подгибались, отчего каждый шаг казался мне настоящей пыткой. Я убеждала себя в том, что намерена расспросить Андрея исключительно для пользы дела, но даже для меня самой это выглядело неубедительно. Пару раз я едва не повернула назад, но каждый раз напоминала себе, что ничего плохого не делаю, и, пунцовая от стыда, продолжала подниматься по лестнице.

Я прекрасно понимала, что Андрей может отказаться отвечать на мои вопросы. Что ж, в таком случае я просто уйду, принеся свои извинения. А может быть, мне повезет. Кто не играет, тот не выигрывает, так, кажется?

Андрей, открывший дверь, выглядел даже лучше, чем в моих сновидениях. Увидев его сегодня, я поняла, что деловой костюм, в котором я видела его в последний раз, ему совершенно не идет. Сейчас он был одет в обрезанные до колен джинсы и обтягивающую синюю майку, открывающую мускулистые руки. В такой одежде он стал выглядеть как будто вдвое крупнее, хотя я и в прошлый раз не назвала бы его хлюпиком. Сама я на его фоне казалась себе просто игрушечной. А еще – невероятно глупой.

Господи, такой глупости я не делала даже в школе! Я всегда четко понимала, когда парень был, что называется, не про мою честь, от таких я благоразумно держалась подальше, чтобы не ранить свое самолюбие без толку. А уж о том, чтобы, как это называется, «бегать за кем-то», и речи никогда не шло. И вдруг я нарушила оба этих неписаных правила и теперь была готова провалиться со стыда. Заставив себя взглянуть на Андрея, я попыталась придать себе независимый и деловой вид, но, увидев его светлые встрепанные волосы и длинную, падающую на глаза челку, в тени которой глаза казались особенно яркими и пронзительными, смогла только прошептать еле слышно:

– Привет.

– Привет, Агнешка, – не скрывая удивления, улыбнулся он. Ладно хоть имя мое запомнил.

– Как ты меня нашла? Что-то случилось? Ты плохо выглядишь.

Я не обиделась на такое заявление, так как понимала, что заслужила подобное отношение своей собственной глупой выходкой. Но отступать было некуда. Надумай я сбежать, он навсегда решит, что у меня не все дома. Пересилив себя, я улыбнулась:

– Мне нужно поговорить с тобой, если у тебя найдется немного времени.

– Разумеется, – ответил Андрей после едва заметной паузы, но весьма дружелюбно. – Проходи.

Он вежливо посторонился, пропуская меня в прихожую. Я со вздохом заметила, что размерами она превосходит мою единственную комнату и что я, судя по отражению в зеркале, висящем напротив входа, в нее совершенно не вписываюсь. В ту минуту, когда я мысленно посыпала себе голову пеплом, мучительно подбирая нужные слова, прихожую огласил жуткий звук. Это было нечто среднее между предсмертным воплем раненого слона и гласом иерихонской трубы.

– Это Полинка, – пояснил Андрей, пытаясь перекричать оглушительные звуки. – Она учится играть на трубе.

Какофония, от которой, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки, воспринималась им как нечто само собой разумеющееся. «Должно быть, неведомая Полинка ему очень дорога», – подумала я с грустью.

Мне вдруг расхотелось задавать свои вопросы. Уйти побыстрее – вот единственное, чего я желала в ту минуту. И я уже развернулась, чтобы сделать это, когда дверь комнаты за моей спиной приоткрылась, и я увидела в зеркале отражение маленькой девочки, которая сообщила будничным тоном:

– Каша снова пригорела.

– О боже, нет!

В два прыжка Андрей пересек огромный холл и исчез за вращающейся дверью. Теперь и я почувствовала, что в воздухе отчетливо запахло горелым молоком.

Поначалу из кухни доносились лишь невнятные проклятия, затем последовал вопль отчаяния и сопровождающий все это грохот.

– Уже вторая каша за сегодня, – спокойно пояснила девочка.

Ее глаза поразили меня до глубины души: чистые, глубокие, словно вобравшие в себя мудрость тысячелетий. А ведь малышке, одетой в розовую пижамку с мишками, никак не больше пяти. И какая же она хрупкая, почти прозрачная! А волосы! Никогда в жизни не видела ничего подобного. Они были похожи на платиновые крылья ангела, такие воздушные, почти невесомые.

Девчушка снова взглянула на меня своими глазами эльфа из сказки, и в них промелькнула тень любопытства. Всего лишь тень, слабое отражение обычной детской любознательности.

Почему-то малышка немного пугала меня. Не могу сказать, что имею большой опыт общения с детьми, но все же этот ребенок отличался от всех остальных, как будто пришел в наш мир из другого, как бы фантастически такое сравнение ни звучало. Но передо мной был всего лишь ребенок, поэтому я присела на корточки и спросила ласково:

– Как тебя зовут, солнышко?

– Полина.

Ответ последовал не сразу, словно девочка решала для себя, стоит ли со мной знакомиться. Очевидно, она все-таки сочла меня достойной, и мне почему-то стало очень приятно.

– Что ж, рада познакомиться. Меня зовут Агнешка, – представилась я, протягивая крошке руку. Она вложила в нее свою полупрозрачную ладошку, которую я побоялась сжать, всерьез опасаясь что-нибудь повредить в таком хрупком создании. Девочка казалась удивительно нежной, словно скроенной из тонкого шелка, тогда как другие дети, которых я видела, если использовать то же сравнение, были созданы из бархата. – Так вы что же, еще не завтракали? – неожиданно догадалась я.

– Нет. Дядя Андрей никак не может сварить мне правильную кашу, – объяснила Полинка.

– Правильную?

– Ну да. Он ест только полуфабрикаты, а детям это нельзя. Так сказала тетя, которая приходила из больницы. А мне такая еда нравится. Но дядя Андрей во всем слушается тетю и пытается варить то, что она велела.

Она пожала плечами, как бы давая понять, что ничего хорошего из этой затеи не выходит.

– Так дело не пойдет, – покачала я головой. – Уже почти одиннадцать, а ты все еще голодная.

– Но я совсем не хочу кушать, – убежденно заявила малышка.

– Надо. Смотри, какая ты бледненькая. Тебе нужны силы.

– Но я всегда такая! – с детским упрямством возразила Полинка.

– Пришла пора это исправить, – твердо ответила я и, скинув верхнюю одежду и обувь, попросила: – Проводи меня на кухню, пожалуйста.

Девчушка кивнула, взяла меня за руку и повела за собой. Я заметила, что она слегка приволакивает правую ножку, но старается идти как можно быстрее, словно желая скрыть свой недостаток.

При нашем появлении Андрей обернулся, не успев скрыть выражения отчаяния и растерянности, написанного у него на лице.

– Если разрешишь, я сварю для Полины кашу, – предложила я, неловко улыбаясь.

– А ты умеешь?

Сомнение в его голосе показалось мне оскорбительным.

– Чего тут уметь-то? – хмыкнула я, не щадя его самолюбия. – Проще не придумаешь.

При этих моих словах он покосился в сторону раковины, где под сильной струей горячей воды шипела почерневшая емкость, которая совсем недавно была симпатичной кастрюлей.

– Да не переживай. Это действительно просто, – успокоила его я. – Пока я ее приготовлю, ты как раз успеешь переодеться, а потом сам покормишь Полинку завтраком.

– Я сама умею кушать, – внесла ясность девочка, а затем сообщила, повернувшись к Андрею: – У тебя вся футболка в каше. Надень чистую, а то стыдно.

Как ни странно, он смутился от ее слов и беспрекословно покинул кухню, оставив поле боя за нами.

– Ну что, какую кашу ты любишь? – спросила я для начала.

– Никакую. – Честное признание малышки меня, признаться, не удивило. Покажите мне ребенка, который ответил бы иначе.

– Что ж, это дело поправимое, – улыбнулась я, распахивая дверцы холодильника, чтобы убедиться в наличии нужных продуктов. Полки оказались забиты огромным количеством упаковок с разными полуфабрикатами, на фоне которых коробка «Домик в деревне» выглядела инородным телом. Я заглянула в коробочку: что ж, молока должно хватить как раз еще на одну порцию каши.

– А какую кашу ты будешь варить? – поинтересовалась малышка.

Я обернулась, чтобы ответить, и едва сдержала вздох: хрупкость девочки бросалась в глаза. Она была такой слабенькой, что ей пришлось приложить все силенки, чтобы вскарабкаться на высокий кухонный табурет. От усилий лицо ее слегка порозовело, дыхание сбилось, однако, добившись своего и оседлав табурет, Полинка улыбнулась краешками губ, бесконечно удовлетворенная достигнутым. Я одобрительно улыбнулась, выражая восхищение ее упорством, и спросила:

– Ты пробовала яблочную кашу?

Полинка отрицательно помотала головой, взметнув облако серебристых волос.

– Значит, сейчас попробуем. Моя мама всегда готовила такую, когда у меня пропадал аппетит.

Я сразу поняла, что ляпнула что-то не то. Уголки губ малышки дрогнули и поползли вниз, глаза под густыми ресницами заблестели, словно омытая дождем звезда. Полинка отвернулась и посмотрела на портрет, висящий на стене, с таким выражением, как будто искала у него защиты. На увеличенной и вставленной в рамку фотографии радостно улыбалась красивая молодая женщина. Теперь я заметила, как сильно она походила на Полинку.

– Это твоя мама? – спросила я, не переставая заниматься приготовлением обещанного блюда.

Девочка молча кивнула, не отрывая глаз от фотографии. Я прочла в них такую тоску, что мне стало страшно. Отложив в сторону наполовину очищенное яблоко, я снова подошла к ней и присела на краешек соседнего табурета.

– Мама сейчас уехала, – сказала Полинка и настороженно посмотрела на меня, как бы желая проверить, не сомневаюсь ли я в ее словах.

– И куда?

– В Сочи.

– Неплохо. Там сейчас, наверное, уже весна.

Полинка вяло пожала плечиками.

– Наверное. Мама давно уехала… – Девочка вдруг беспокойно заерзала на табуретке и шумно задышала, хлюпая носом. – Дядя Андрей сказал, что она больше не вернется. Он сказал, что она умерла.

Слова малышки меня ужаснули. Я словно заново пережила мучительное чувство утраты, и в глазах у меня защипало. Ну вот, не хватало еще зареветь нам обеим, на пару. Быстро поднявшись, я подошла к кухонному столу и принялась быстро-быстро строгать яблоко в кастрюлю с закипающим молоком. Молочно-яблочный запах поплыл по кухне. Автоматически засыпав в кастрюльку нужное количество овсяных хлопьев и старательно размешивая их ложкой, я вдруг поймала себя на мысли, что боюсь обернуться и взглянуть в несчастные глаза Полинки. Я услышала, как она спрыгнула с табурета, и быстро обернулась, испугавшись за нее. Девочка была цела и невредима. Она изо всех сил попыталась вздернуть дрожащий подбородок, чтобы удержаться от рыданий. В ее глазах я прочла вызов, когда она сказала:

– Это неправда! Мама обязательно вернется. Дядя Андрей обманул меня. Мама не могла оставить меня одну! Не могла!

Я судорожно сглотнула подступивший к горлу ком. Знакомая мучительная боль захлестнула меня с головой. Боль, пришедшая из моего собственного детства. Поддавшись порыву, я опустилась перед девочкой на колени, обняла ее обеими руками и притянула к своей груди. Она не сопротивлялась. Я ощутила запах ее волос, отдающий горьким медом и молоком. Осторожно, едва касаясь, я погладила Полинку по бледной вздрагивающей щеке.

– Мне очень жаль, что так случилось, – тихо сказал я. – Поверь, я очень хорошо понимаю, как ты тоскуешь по своей маме. Я знаю.

– Не знаете! – всхлипнула Полинка. – Никто не знает! Никто!

– Хочешь, я расскажу тебе кое-что? – предложила я. Девочка равнодушно пожала плечами. – Когда я была совсем маленькой девочкой, моя мама тоже умерла. Она сильно заболела, и ее увезли в больницу. Взрослые говорили, что она скоро поправится. Но она так и не вернулась. Это было очень давно, но я до сих пор помню, как ждала ее возвращения. Ведь мама сама обещала мне, что скоро вернется домой, а она никогда меня не обманывала. И я ждала. А мама все не возвращалась, потому что на этот раз она не смогла выполнить обещания.

– Значит, ваша мама вас разлюбила, – дрогнувшим голосом сказал Полинка.

Я чуть крепче сжала ее худенькие плечики и покачала головой:

– Тогда я думала точно так же. Я даже сердилась на маму за то, что она меня бросила. Я злилась на всех, кто меня окружал, ненавидела их. Даже на себя я злилась – из-за того, что думала, будто мама ушла, потому что я не всегда бывала послушной.

Я замолчала, не в силах говорить дальше. Внезапно кухня потеряла свои четкие очертания. Я быстро сморгнула слезы и, отстранив девочку, резко поднялась на ноги, чтобы она не увидела, как я плачу. Еще немного, и моя каша последовала бы за первыми двумя, но я все же успела выключить конфорку вовремя.

Я корила себя за то, что затеяла этот разговор, только разбередила рану – собственную и ребенку. И вдруг дрожащий голосок за моей спиной робко произнес:

– Не плачь, Агнешка. Ты была не виновата. Ты ничем не могла помочь своей маме.

Я обернулась, присела и снова прижала к себе малышку, которая теперь доверчиво положила головку мне на плечо. Как будто общее горе вдруг объединило нас раз и навсегда.

– Спасибо, Полюшка. Теперь я тоже понимаю это, а тогда не понимала. Я ведь не была такой взрослой и умной, как ты.

– А ты плакала? – спросила вдруг малышка.

– Конечно.

– А потом… потом ты ее забыла?

– Нет. Я ее никогда не забывала. И никогда не переставала любить.

Я замолчала. Какое-то время мы просидели обнявшись. Никогда еще мне не было так тепло и спокойно, как вблизи этого хрупкого доверчивого существа, которое пожалело меня и позволило разделить свое собственное горе. Опомнившись, я сказала, попытавшись придать голосу бодрости:

– Что-то мы с тобой совсем расклеились. Каша сейчас остынет. Давай зови дядю Андрея, и можете завтракать.

Полинка бросилась выполнять поручение и налетела на Андрея, который, как оказалось, стоял на пороге кухни. Прислонившись к стене, он смотрел на меня серьезно и грустно. Мамочка! Неужели он все слышал? Похоже на то: вон какая глубокая морщина залегла возле губ.

Как все дети, Полинка быстро меняла настроение. Сейчас она, сияя от радости, сообщила:

– Дядя Андрей, мы будем есть яблочную кашу. Вкусно пахнет, правда?

– Замечательно! – улыбнулся ей Андрей, но улыбка у него вышла невеселая.

– Можно, я покормлю этой кашей свою Мурку? – спросила Полинка. – Она такой еще не пробовала.

– Конечно, моя девочка.

Андрей пригладил выбившуюся прядку на виске девочки, и та вприпрыжку побежала за Муркой. Он взглянул мне в глаза, а я опустила ресницы. Потому что прочла в его взгляде грусть, признательность и что-то еще, похожее на жалость. Очень не люблю, когда меня жалеют.

Преувеличенно громко гремя посудой, я разложила овсянку с кусочками яблока на две тарелки. Теперь я окончательно расхотела задавать Андрею вопросы про Диану и вообще про что бы то ни было. Желание поскорее исчезнуть из этого дома и забиться в свою безопасную раковину стало почти непреодолимым.

Но планы бегства пришлось отложить. Полинка заявила, что отведает новую кашу только в моем присутствии и при условии, что я тоже сяду завтракать. После еды девчушка наконец-то слегка порозовела, ее потянуло в сон, и Андрей, попросив меня подождать, отнес малышку в кровать. Удрать в такой ситуации было бы более чем малодушно. Я осталась, от нечего делать перемыла посуду, а как только Андрей возвратился, стала поспешно прощаться.

– Подожди, а как же разговор? Ведь ты хотела о чем-то поговорить со мной?

– В другой раз. Мне сейчас что-то не хочется.

– Как скажешь. Прости, я же еще не поблагодарил тебя за то, что ты сделала.

– Да ничего такого…

– Погоди. Присядь ненадолго, – попросил он. Неизвестно почему, я подчинилась и послушно опустилась на стул возле окна. – Понимаешь, ты сделала за один раз то, чего я не смог за несколько месяцев, – признался Андрей глуховатым от волнения голосом. – Полинка не могла примириться со смертью матери, а я просто терялся перед вспышками ее ярости, перед ее уверенностью в том, что мама в один прекрасный день снова вернется. Неделю назад она попросила меня отнести на кладбище швейную машинку. «Пусть мамочка сошьет мне новое платьице, ведь она не совсем умерла», – сказала она. Я чуть не свихнулся, услышав такое. И вдруг ты, совершенно чужой для нас человек, смогла переломить ее упорство, просто позволив девочке облегчить душу, убедив, что не нужно стыдиться своих чувств. Я очень благодарен тебе, Агнешка. Теперь я твой должник.

– Не стоит благодарить, – покачала я головой. – Просто я очень хорошо понимаю, что она чувствует.

Мне очень хотелось задать вопрос о родителях девочки. Где ее отец и какое отношение она имеет к Андрею, но я не решилась. Андрей, точно прочитав мои мысли, вдруг произнес:

– Это очень грустная история.

Я осмелилась посмотреть на него. В его лице ничего не изменилось, разве что привычная затаенная печаль мелькнула в глубине глаз.

– Смерть всегда печальна. Мама Полинки была очень красивой, – попыталась я найти слова утешения. С ним это было сделать труднее, чем с девочкой.

– О, да! – кивнул Андрей. – Очень красивой, очень молодой и очень несчастной… – Голос его дрогнул, и он оборвал себя буквально на полуслове. – Так скажи все-таки, зачем ты приходила? – спросил он явно для того, чтобы сменить тему.

– Ну, это касается твоей работы…

– Вот как? Интересно.

– Ну, не совсем работы, я неправильно выразилась. Я хотела кое-что узнать о Диане.

Он удивленно приподнял брови:

– С каких пор тебя стала интересовать эта женщина?

– С тех самых, как она захотела купить у моих друзей старое зеркало и предложила за него, не торгуясь, огромную сумму. Меня удивило ее желание, скрывать не стану. Обычно в таких случаях покупатели бывают очень придирчивы, стараясь убедиться в подлинной ценности раритета. Ну, требуют заключения всяких там экспертов, консультантов и все такое. Диана же, насколько я могу судить, видела эту вещь всего лишь мельком и решилась на покупку без всяких свидетельств его подлинности.

– И много она предложила?

– Сто тысяч.

– Долларов, как я понимаю?

– Ты правильно понимаешь.

– Странное дело.

– Вот и я так подумала. Но если бы выяснилось, что Диана – страстный коллекционер… К примеру, собирает произведения египетской культуры. Тогда бы все встало на свои места.

– Да нет, полный бред! – убежденно возразил Андрей. – Диана совершенно не переносит старых вещей – у нее что-то вроде фобии. Никакая историческая ценность предмета не может преодолеть ее брезгливости: Диана убеждена, что антиквариат – это скопище болезнетворных бактерий и плесени, от которых не может избавить никакая реставрация. В ее доме находятся исключительно новые вещи, можешь поверить мне на слово.

– Тогда ее желание купить зеркало, возраст которого как минимум лет пятьсот, выглядит тем более странно.

– Погоди. Это не о том ли зеркале речь, с которым вы забавлялись на рождественской вечеринке?

– О нем. Только мне не вполне понятен твой сарказм по этому поводу. Ты ведь тоже побывал в комнате с зеркалом, насколько я помню. Неужели не заметил в вещице ничего необычного?

– Да я на него и не смотрел, – пожал Андрей плечами, – просто выждал время, когда можно будет вернуться в общую комнату.

Я не была уверена до конца, но мне вдруг показалось, что Андрей о чем-то умалчивает. И эта мысль была мне неприятна.