Текст книги "Мальчик, который переплыл океан в кресле"

Семь

Когда Билли ложится спать, я достаю бумагу и пытаюсь сложить еще штук десять журавликов. Признаюсь: похоже, что Перл провалилась сквозь землю. Билли прав, это настоящая загадка. И почему ее портрет валялся в саду у старого дома? Почему в нем была дыра? Кто вообще способен совершить такой ужасный поступок? Это еще одна тайна, которую я не могу разгадать.

Я делаю журавлика за журавликом; я доволен, что у меня стало так хорошо получаться. Вдохновленный новообретенным талантом складывания предметов из бумаги, я думаю, что надо еще раз попробовать попрощаться с мамой; снова писать Перл не имеет смысла – я послал ей сообщение совсем недавно. Я крадусь к окну и отдергиваю занавески. Луна похожа на огромную головку сыра; звезды блестят и подмигивают мне, завернутые в свое темно-синее одеяло.

– Мама, – шепчу я, стараясь не разбудить Билли, потом оборачиваюсь и смотрю на него: сопит, как поросенок. – Шестой пункт в моем списке – это назвать в честь тебя звезду. – Я поворачиваюсь обратно к окну. – Надеюсь, что делаю это правильно. Все другие способы кажутся такими ничтожными. Вчера вечером я попросил у папы семян, это мой восьмой пункт. Папа спросил, имею ли я в виду семена, которыми кормят птиц, или те, которые сажают в землю. Я ответил, что те, которые сажают, а папа заявил, что это неважно: у него нет никаких.

Я вцепляюсь в ковер пальцами ног. Мама настолько важна для меня, что, боюсь, никакое прощание меня не устроит. Я глубоко вдыхаю и спрашиваю:

– А назвать звезду – этого будет довольно?

Я смотрю вверх, на небо, и лунные лучи омывают мне лицо серебром. Одна звезда светит ярче остальных, и я прижимаю палец к стеклу. Остается крошечная планетка тепла.

– Я называю эту звезду «Мама», – шепчу я. – Прощай, мама.

В глазах у меня щекочет. Я внезапно понял, что звезда все еще ярко светит и что она вечно будет там, где сейчас. А мама – нет. Это так неправильно.

В пять сорок три утра Билли будит меня и говорит, что ему опять приснился кошмар. Я снова отвожу его в мамино кресло и обещаю, что расскажу ему еще про мальчиков, которые переплыли океан в кресле.

Я говорю братишке, что другие люди на своих суднах не слышали таинственного голоса, который доносился до мальчиков. Они были взрослыми и, возможно, уже не верили в волшебство, как эти мальчики.

– Они верили, что если позвать на помощь, то она обязательно придет. И пусть они не видели того, кто говорил с ними, они знали, что это существо находится повсюду: голос доносился из моря, с неба, из земли. Один из мальчиков даже думал, что слышит голос внутри себя.

– Внутри себя? – бормочет Билли. – Что…

Но не успел он закончить вопрос, как его охватила зевота, а глаза стали закрываться. Я отправляю брата обратно в кровать. Сказка может подождать.

Утром на уроке я тайком рисую рисунок, который называется «ПРОЩАЙ МАМА» (четвертый пункт в моем списке прощаний). Мистер Бигл вопит, что он хочет предложить нам потрясающий проект, поэтому не соблаговолим ли мы проснуться. Он поворачивается к интерактивной доске, а потом добавляет:

– Бекет, я к тебе обращаюсь. Пожалуйста, отложи свое рисование под партой и послушай меня.

Как они это делают? Учителям что, в их учительской школе приделывают глаза на затылок?

Я поспешно складываю рисунок и прячу в рюкзак. Честно говоря, получился он так себе. Я хотел нарисовать нас с мамой. Рядом с собой я пририсовал облачко со словом «Прощай», а мама, по идее, должна смотреть на меня. Но я забыл, как она выглядит, и мне пришлось придумывать. Видимо, придумал я плохо: мама оказалась похожей на женскую версию Кинг-Конга. Попрощаться опять не получилось.

– Да, вот над этим мы и будем работать, – продолжает мистер Бигл.

На доске появляется изображение группы детей, они сидят в классе и с улыбками на лицах что-то рисуют. Следующее фото: дети выбирают растения и копают ямки в грязи. Наконец, третья картинка: один из детей с довольным видом позирует рядом с крошечным огородиком.

Очевидно, именно это нам и предстоит. Это наш шанс взять под свою опеку нечто, чему недостает любви, и превратить в то, что будет расти под нашим наблюдением. Мистер Бигл говорит, что проект будет полезен нам на многих уровнях, а потом забывает рассказать, что это за уровни. Мы знаем только, что нам предстоит сажать всякую всячину на пустыре за спортплощадкой, рядом со старой белой стеной. По словам мистера Бигла, когда работа будет закончена, мы пригласим родителей полюбоваться плодами наших трудов и восхититься красотой, созданной нашими руками. Ну ладно, и то план.

– Это живой проект, и я бы хотел, чтобы вы вгрызлись в него от всей души.

– Вот во что я бы хотел вгрызться – так это в гамбургер, – шепчет Донте Моффат.

Я наклоняюсь к нему и говорю, что знаю хороший вагончик с бургерами, называется «Она написала „бургер“». На прошлой неделе папа купил там ужин.

– Вдобавок к этому в следующую пятницу мы с вами посетим садоводство под названием «Эдемский сад», это будет экскурсия для шестиклассников, – сообщает мистер Бигл. – Там мы посмотрим на растения, которые можно вырастить в нашем саду, а также напишем о них и зарисуем в блокнот. Не надо слишком волноваться, но знайте: вы будете соревноваться. Каждый из вас нарисует план сада, и я выберу лучший проект, когда придет время сажать растения на пустыре. – Мистер Бигл останавливается, оглядывает ряды скучающих лиц и добавляет: – Победителя ждет приз.

Класс слетает с катушек.

– Это будет сертификат победителя.

Вот мы и вернулись на свои катушки.

Мистер Бигл сообщает, что называться это все будет «Проект Естественнонаучного Развития и Жизнедеятельности Учеников».

Донте Моффат говорит, что сокращенно это будет «ПЕРЖУ», а мистер Бигл говорит, что не будет, да и вообще пусть Донте воздержится от комментариев, а то ему придется писать дополнительное сочинение про ПЕРЖУ. (Как по мне, звучит не очень.)

Мими громко заявляет:

– Я не буду участвовать ни в каком пердеже. У меня есть принципы, даже если у остальных их нет. Однажды я скажу о себе…

– Что ты пернула в классе! – визжит Донте Моффат.

Мистер Бигл произносит лишь одно слово: «Сочинение», и Донте Моффат становится нем как могила.

Мими прищуривается:

– Однажды я скажу, что в школе меня окружали одни идиоты, но я выжила…

Она оборачивается и смотрит в мою сторону.

Я в замешательстве оглядываюсь: она что, имеет в виду кого-то за моей спиной? А потом понимаю, что сижу в последнем ряду.

Мистер Бигл говорит: «Остыньте», будто обращается к группе перевозбужденных чайников, а не к детям.

– Проект Естественнонаучного Развития и Жизнедеятельности Учеников будет посвящен именно тому, о чем говорится в его названии. Я хочу, чтобы вы наблюдали за развитием растений. Это будет так интересно!

Наши с мистером Биглом представления о том, что такое интересно, сильно расходятся.

– Для начала составьте список вещей или людей, которые могли бы вдохновить вас в этом проекте. Может, ваша бабушка напоминает вам о розах, потому что всегда носит с собой духи с ароматом роз? Напишите об этом. Вы сможете вырастить розовый сад.

– А может, ваш папа пахнет навозом? – Донте Моффат смеется над собственной шуткой. – Вы сможете навалить полный сад…

Мистер Бигл ринулся к парте Донте, грозно рыча:

– Или вы замолчите, молодой человек, или вас ждут большие неприятности.

– Эй, – шепчу я, наклоняясь вперед и дергая Роберта за свитер. – У тебя бы отлично получилось вырастить сад.

Он поворачивается и злобно на меня зыркает. Когда я пытаюсь уточнить, что у него наверняка талант к копанию в земле и всему такому, он спрашивает меня, с чего это я решил. Глаза его превращаются в узкие щелочки. Сказать ему о том, что вчера вечером я попал в него улиточным залпом, теперь не кажется такой уж хорошей идеей.

– Эээ… Потому что у тебя большие руки, – бормочу я, мечтая, чтобы земля в этот миг разверзлась и поглотила меня.

К несчастью, земля не слушается; и Роберт, ударив кулаком по столу, говорит, что я ничего не знаю о растениях и том, что они значат для него.

А я и не утверждал, что знаю…

– Сад пердежа, – смеется Билли.

Мы с ним идем к папиному фургону. Папа сегодня утром сказал, что заберет нас, но не сказал зачем.

– Не хотел бы я, чтобы рядом со школой рос такой сад. Он же будет вонять! Хотя… – Билли на секунду задумывается и расплывается в улыбке. – А может, там будет много мух? Мне нравятся мухи. А им нравятся плохие запахи.

Я перекидываю ремень сумки через плечо:

– Наверно. Мы засадим целый участок, а потом наши родители придут посмотреть, что у нас получилось.

Билли опускает взгляд на тротуар. Улыбка на его лице тает.

– Но мы не нашли Перл. Это значит, что наши родители не смогут прийти, и все узнают, что у нас нет мамочки, если придет только папа.

Я обещаю братишке, что к тому времени мы уже найдем Перл. Но если я собираюсь сдержать обещание, нам придется несколько поднажать с нашим расследованием. Нам обоим придется сделать все возможное, чтобы связаться с Перл до того, как придет время показывать проект ПЕРЖУ родителям. Однако Билли меня не слушает: он нагнулся и копошится в грязи. Когда я говорю ему, что у него нет на это времени, потому что пришел папа, брат выпрямляется. В руке он зажал улитку. Билли вопит, что это Брайан.

– Это не Брайан, и нам уже достаточно домашних улиток, – бормочу я, вспоминая, каких усилий мне стоило оттереть с одеяла слизь.

– Это точно Брайан, – возражает Билли и кладет улитку в карман. – Ты думаешь, я бы не узнал его физиономию?

Папа ждет нас в фургоне, не выключая двигатель.

Мы забираемся внутрь и пристегиваем ремни безопасности.

– Вот вам шоколадки. – Папа кидает в нас батончиками. – Мы отправляемся за покупками.

– За чем? – хором восклицаем мы с Билли.

Я вгрызаюсь в шоколадку, обрызгивая сиденье шрапнелью из крошек.

– Будем украшать нашу холостяцкую берлогу. – Папа давит на газ. – Она у нас заблестит ярче, чем золотая рыбка в фольге. – Тут он опускает взгляд на мое запястье и спрашивает: – А что это у тебя? Я не замечал раньше.

Иногда мне кажется, что папа не обратил бы внимания даже на зомби, который пришел бы к нему и сказал: «Приятно вами полакомиться».

– А… – Я дергаю браслет, надеясь, что он порвется и упадет. – Девочка в классе дала его мне в первый день учебы. Приходится носить.

Папа спрашивает, почему я его не сниму. Я бормочу что-то о том, что кисть не пролезает, и поспешно меняю тему разговора. Я сообщаю папе, что в пятницу мы с классом поедем на экскурсию. Папа спрашивает: а куда? На крытый каток? В игровой городок? На урок езды на горных велосипедах?

– В местное садоводство, – говорю я со всем энтузиазмом, на который способен. – Мы будем наблюдать за растениями, писать заметки, а потом распланируем собственный сад. У нас будет конкурс, и кто выиграет, тот и будет выбирать, что и где сажать на старом пустыре. А потом пригласят родителей, чтобы вы посмотрели на наш сад. – Я замолкаю и глотаю кусок шоколада, прежде чем продолжить: – Как думаешь, а Перл придет, если я ее позову?

Мои слова болтаются в воздухе, как освежитель воздуха в форме елочки на лобовом стекле.

Папа не смотрит на меня; не отрывая взгляда от дороги, он прокашливается и сообщает, что Перл, скорее всего, очень занята. Мой коллега по детективному агентству пихает меня в бок локтем, чтобы я продолжил расспросы.

– А я думаю, Перл хотела бы поглядеть на сад ПЕРЖУ, – осторожно говорю я. – Может, мне позвонить ей? Номер у меня остался…

Внезапно в «Доне Карпеоне» заканчивается весь кислород, и мне хочется поглубже вдохнуть или драматично схватиться за горло. Я ведь не сказал ничего ужасного? Однако мне кажется, что сказал. Кажется, что я сказал самые ужасные на свете слова.

– Нет, ты не будешь ей звонить, – фыркает папа. – Я же уже говорил тебе. Она слишком занята для ПЕРЖУ. И у нас тоже полно дел. Надо жить своей жизнью.

Ну вот и все. Больше расспрашивать папу я не могу: мохнатое создание, поселившееся в моей трахее, мешает мне говорить, и я нечленораздельно хриплю. Билли отворачивается и глядит в окно. Это плохо: я не вижу его глаз. Я не знаю, течет ли из них вода. Все, что мне остается, – это смотреть прямо перед собой и стараться самому не заплакать. Вдобавок ко всему тупой ремень пережал мне живот. А может, дело в том, что каждый раз, когда кто-то упоминает Перл, папа становится холоднее, чем снежный человек в Арктике? Может, у меня болит живот именно от этого.

Наконец мы приезжаем в торговый центр.

– А теперь, мальчики, мы повеселимся как следует. – Папа ненадолго замолкает, а потом продолжает: – Мы ведь будем покупать разные штуки для нашей берлоги! Места, где мы можем есть фастфуд, смотреть какие угодно передачи, забыть про здоровую еду и о дурацких тюбиках краски, на которые постоянно наступаешь. И никто больше не будет пользоваться моей бритвой.

Но мне нравилась здоровая еда! И когда я наступил на тюбик коричневой краски, это была умора: я сказал папе, что у Билли понос. Мне все это нравилось. И нравилось, когда Перл была с нами. И Билли это тоже нравилось.

С этими словами папа направляется прямиком в магазин. Он берет разные штуки с полок и кладет на место, если не уверен, что они ему нравятся. В руки ему попадается подушка с рисунком скорпиона, и Билли говорит, что не хочет садиться на его жало задницей. Папа раздраженно кладет подушку обратно и взамен берет две бежевые, без рисунка, и плед цвета овсяной каши. Он заявляет, что они идеально подойдут к нашей гостиной. Да уж, вполне по-дурдомовски. Дальше папа выбирает серебряную фоторамку, стеклянную вазу, полотенце, картину с надписью «Это лучший момент твоей жизни», ершик для унитаза, спортивные штаны и несколько разноцветных гирлянд с лампочками. В самом углу я замечаю подушки с рисунком из синих ласточек. Я спрашиваю у папы, можно ли взять одну такую.

Он кивает.

Подушка напоминает мне о маминых обоях в старом доме на Ханидаун-хиллз. Как же хорошо! Я положу ее в мамино кресло.

Папа идет в отдел искусственных цветов. Броские маки, цветки душистого горошка, на которые словно надели кружевные чепчики, розы и лилии всех цветов радуги. Папа берет несколько лилий и говорит, что нам надо их купить, это ведь мамины любимые цветы. Я слышу об этом впервые. Глядя на эти длинные шелковисто-белые трубы, я думаю о том, что они никогда не умрут.

Когда папа уходит к кассе, Билли за локоть утягивает меня в другой отдел. Под люстрами, похожими на мыльные пузыри и связки лебединых перьев, он сообщает мне:

– Я могу написать объявление о пропаже Перл. Ты сказал, что нам нужно поднажать.

О нет! Я качаю головой. Рисовать людей Билли совсем не умеет. Когда он в прошлый раз рисовал мой портрет, я вышел похожим на двухголового монстра, причем обе головы были уродливыми. Когда Билли видит, что я отрицательно мотаю головой, он предлагает вместо этого позвонить в полицию. Это единственное, что нам остается.

– И что мы скажем? – Я раздраженно закатываю глаза.

– Что Перл улетела в космос и нам надо, чтобы она вернулась, – шепчет братишка.

– Прекрасная мысль, – бормочу я.

Папа возвращается, нагруженный сумками.

Мы выходим из торгового цента, и тут я вижу на парковке человека с целой связкой воздушных шаров в руках. Мне вспоминается пятый пункт из моего списка: воздушный шар. Папа считает, что я совсем рехнулся: я заявляю ему, что мне больше всего на свете нужен шарик в виде лошади. Он думает, что я уже немного староват для таких игрушек, а я говорю, что никто не староват. Иначе зачем бы взрослые мужчины летали на воздушных шарах. Папа соглашается с тем, что я в чем-то прав.

Итак, я стал счастливым обладателем шарика в виде лошади. Маму никогда лошади не интересовали, но жирафы тоже не входили в круг ее интересов. А мой выбор шаров в форме животных был невелик: либо жираф, либо лошадь. Билли больше всего понравился шарик с надписью: «С днем рождения, принцесса». Когда папа сказал, что никто сегодня не празднует день рождения, Билли засмеялся: пусть это будет подарком для него самого. (Ждать осталось совсем недолго, каких-то там восемь месяцев.) Братишка заявил, что он настоящая принцесса, а потому заслуживает шарика.

Когда мы подходим к «Дону Карпеоне», я разжимаю пальцы. Лента медленно раскручивается, а я шепчу: «Прощай, мама» – и отпускаю лошадь. Ну вот, дело сделано. Я сказал еще одно «прощай». Однако лошадь не скачет галопом в небеса: Билли со скоростью света перехватывает ленточку и говорит, что оставит шарик себе, если мне он не нужен.

Всю дорогу домой я словно зажат в тисках. С одной стороны ко мне прижимается розовый шарик Билли, с другой – задница моей собственной лошади.

Восемь

Когда мы поднимаемся по ступенькам домой, папу осеняет гениальная мысль: он постучит в дверь Женщины-Кошки и пригласит ее на нашу импровизированную вечеринку по поводу украшения квартиры.

Однако главная импровизация заключается в другом. Кошка совершенно не ожидает, что ее припашут к работе и сделают дизайнером по интерьеру.

Когда женщина открывает дверь и папа рассказывает ей, что мы ходили по магазинам и были бы счастливы, если бы она могла нам помочь, она совершенно не возражает. Даже наоборот: лицо ее загорается, как табло игрового автомата. Она говорит, что ей очень понравилось болтать с папой в прошлый раз и что она с удовольствием протянет нам руку помощи.

– Всего одну? – смеется папа. – Думаю, вам придется пожертвовать обе. Вот увидите, нашей квартире нужно особое внимание.

Кошка тоже смеется.

Через пять минут она появляется на нашем пороге; волосы небрежно скручены в пучок, на месте шпилек торчит гребешок. Через полчаса она уже положила бежевые подушки на старом диване (по диагонали), повесила картину над камином, а гирлянды – на окно, поставила фоторамку на полку и велела нам разыскать для нее фото. Искусственные лилии оказались в вазе, которую она разместила на столе.

Кошка отступает на шаг назад и любуется цветами, а я говорю:

– Это мамины любимые цветы.

– Хотя она умерла, – встревает Билли.

Я моргаю.

Кошка не произносит ни слова. Вместо этого она закатывает рукав и показывает мне крошечную татуировку с лилией на запястье.

– Посмотри, – шепчет она. – Моей маме тоже лилии нравятся больше других цветов.

Я собираюсь задать ей пару вопросов про татуировку, но в комнату входит папа, размахивая ершиком для унитаза. Он спрашивает, что ему делать с этим предметом. Кошка улыбается во весь рот и говорит, что это, конечно, его личное дело, но она обычно чистит такой штукой унитаз, предварительно залив туда дезинфицирующее средство. Папа смеется. Мы возобновляем работу, и вот уже наша квартира выглядит куда веселее, чем когда мы только переехали. Честно говоря, мне кажется, это все из-за Кошки. Она заставила папу включить на полную катушку радио и теперь подпевает во весь голос. Впечатление такое, будто солнце вышло из-за облаков.

Даже Билли бродит вокруг со счастливым видом. Он завернулся в плед цвета грязи и притворяется, что это плащ-невидимка. Время от времени Кошка щекочет его сквозь ткань, и Билли фыркает и смеется, а потом убегает.

В качестве награды папа решает заказать на дом пиццу, наше любимое блюдо, и спрашивает, какую бы мы хотели. Мы с Билли выбираем томатно-сырную, а папа хочет с острой колбасой пепперони. Кошка говорит, что ей все равно и она съест любую. Поэтому папа заказывает половину для нас и половину для себя. В итоге Кошка отдает Билли свой последний кусочек, а когда она собирается уходить, Билли говорит, что пусть она лучше остается, и изо всех сил обнимает ее. Кошка обнимает его в ответ, и объятия ее длятся дольше, да и обнимает она крепче.

В животе у меня становится тепло.

Учтите: вполне возможно, что это от пиццы.

Когда Кошка уходит, я сажусь на диван и долго смотрю на лилии. Потом я протягиваю руку и тру мягкие лепестки между пальцами; я думаю о том, как многого о маме я не знаю. Но вместо того чтобы грустить, я чувствую, что мне становится веселее: каждый раз, когда я узнаю о маме что-то новое, она словно возвращается ко мне живой. Словно она тут, рядом со мной, и наша история не окончена. Сегодня вечером я заговорил о маме, и мне совсем не показалось это странным.

Билли садится рядом и спрашивает:

– Как ты думаешь, мы когда-нибудь увидим Перл снова?

Он добавляет, что ему очень понравилась Кошка, но она все равно не Перл. Перл все-таки совсем особенная.

Билли прав: папа рассказывал нам, что перл – это старинное название жемчужин. Он говорил, что жемчуг – это уникальный, великолепный минерал. Если найдешь его, то почувствуешь его волшебство и никогда не захочешь выпускать из рук. Еще он рассказал о том, как добывают жемчуг. Волшебство начинается, когда крошечная пылинка попадает внутрь моллюска. Чтобы защититься от нее, устрица обволакивает песчинку тем же веществом, из которого сделан ее собственный панцирь, и из этого в итоге получается жемчужина. За все время работы на рыбном заводе и в фургоне папа ни разу не натыкался на жемчуг. Но в жизни ему попалась настоящая жемчужина, потому что Перл так же прекрасна и удивительна, как и драгоценность, в честь которой ее назвали.

Но папа не стал удерживать девушку навсегда, хотя и говорил, что люди поступают именно так. Он отпустил ее. И я все еще не могу понять почему.

В школе на утренней перемене происходит нечто очень странное. Что-то такое, что ужас как помогает нашему детективному агентству. Когда я почти отчаялся найти Перл, я узнаю, где она находится. И все это благодаря Мими Диксон.

Все начинается с того, что она жестом подзывает меня на площадке. Мими пьет апельсиновый сок из пачки, и, когда я подхожу, она сминает упаковку и швыряет ее в мусорный бак. А потом шумно втягивает воздух.

– Что это с твоим лицом? – спрашиваю я.

Мими смотрит на меня в упор и говорит, что практикуется для шоу «Топ-модель по-американски». Я говорю, что она не живет в Америке, а она говорит, что уже делали выпуск в Британии. (Я понимаю, что это никак не связано с тем, что Мими помогла мне найти Перл. Но то, что она сказала дальше, очень даже помогло.)

– Да ты отсутствуешь, – смеется Мими, расслабляя лицевые мышцы. Она скрещивает руки на груди и прислоняется спиной к стене.

– А как же я тогда с тобой говорю? – удивляюсь я.

Я начинаю уставать от ее недружелюбия.

Мими игнорирует мой вопрос и продолжает:

– Ты просто осколок моего воображения.

Она встает прямо и запускает руки в карманы. Достав блеск для губ (по цвету он как арбуз), Мими проводит им по губам.

– Шикарное у тебя воображение, ничего не скажешь.

Да, я тоже умею отшивать людей, если надо.

Мими убирает блеск обратно и резко замечает:

– На самом деле это правда. У меня все шикарное. Я хожу в тысячу клубов после школы, и у меня есть медаль за победу на соревнованиях по кунг-фу. И… – Мими машет руками, – я лучшая ученица в классе. Никакой новичок не отнимет у меня первого места, особенно такой, которого и быть-то здесь не должно.

Девчонка абсолютно точно свихнулась. Я разворачиваюсь и собираюсь уходить.

– Эй, тебе нельзя уходить! Особенно потому, что ты вообще здесь по ошибке.

Да Господи Боже мой! Что с ней не так?!

– Я знаю, что тебя учили дома. А раз так, то в школе тебе не место.

Я поворачиваюсь, и Мими корчит мне рожу. Если бы Бабуля Ибица была здесь, она бы сказала ей, что если ветер переменится, то ее лицо останется таким навсегда. А с таким лицом, знаете ли, модельный конкурс не выиграешь. Ни в Америке, ни в любом другом месте.

– Я думаю, это правда, потому что это твоя мама сказала, что тебя учили дома. А это значит, что тебе надо идти домой, а не торчать в школе. А то я все про тебя расскажу!

Хм… Нет, моя мама этого не говорила.

Оказывается, что двоюродная сестра Мими, Хлоя-Жасмин, встретила мою маму и они немного поболтали.

Придержи лошадей, как сказала бы Бабуля Ибица. На самом деле лошадей она как раз не держала. Она не любит их после одного неприятного происшествия, когда какой-то конь принял ее палец за морковку.

– Я думаю, твоя сестра ошибается, – говорю я.

Мими заявляет самодовольно:

– Хлоя-Жасмин ходит в твою бывшую школу. Я была у нее в гостях и упомянула, что в моем классе появился новенький по имени Бекет Рэмзи. Она сказала, что знает о тебе все. Хлоя-Жасмин сказала, что ты ушел из школы в ужасной спешке и тебя не было целую четверть. Все о тебе говорили. А потом однажды Хлоя-Жасмин наткнулась на твою маму, которая развешивала плакаты о уроках рисования на Ханидаун-хиллз.

– Как-то неправдоподобно звучит… – шепчу я, одновременно припоминая, что классом младше и правда училась девочка по имени Хлоя.

Мой друг по прозвищу Картошка говорил, что у нее зубы, как у гиппопотама. Ну да, все складывается: у Мими тоже они немножко бегемотьи.

– Да нет, это правда была твоя мама. – Мими так энергично кивает, что у нее вот-вот отвалится голова. – Хлоя-Жасмин видела ее у школьных ворот, когда она забирала тебя после уроков. И все знали, что она художница. Хлоя-Жасмин говорила с ней об искусстве, потому что ее папа любит рисовать. Ну так вот, твоя мама сказала, что преподает на Ханидаун-хиллз и в Эдеме, и спросила, не хочет ли ее папа походить к ней на уроки. Когда Хлоя-Жасмин рассказала об этом своей маме, та сказала: нет, еще не хватало, чтобы ее муж рисовал всяких голых дамочек. Ну вот, и потом Хлоя-Жасмин заговорила о тебе и спросила, где ты сейчас, и твоя мама сказала, что ты на домашнем обучении. А ты на самом деле тут.

Я настаиваю на том, что тут какая-то ошибка, но в глазах у меня пощипывает от непрошеных слез, и это не потому, что Хлоя-Жасмин приняла Перл за мою маму, а потому, что Перл притворялась, будто все еще с нами, а мы уже больше недели с ней не разговаривали. И на сообщения наши она не отвечает. Почему она соврала про меня? Настоящая мама никогда бы так не поступила.

– Я вижу, что ты еще носишь браслет с бабочкой, – шепчет Асебен и пишет в листке с ответами, что сетчатка располагается в зрачке: у нас контрольная по естествознанию.

– Я, – шепчу я ей.

– Что ты? – шипит она в ответ.

– Я-блоко, не зрачок. – И я записываю ответ, пока мистер Бигл читает вслух следующий вопрос.

Взглянув на часы, он заявляет, что до обеда остались считаные минуты, и предлагает нам поторопиться.

– Я видела, как ты говорил с Мими на площадке, – шепчет Асебен. Она пишет, что длинная трубка, по которой пища перемещается из гортани в желудок, называется «сток». – У тебя был грустный вид.

– Пищевод, – бормочу я. – Не «сток». Даже если и грустный, то это никак не связано с браслетом. Какое тебе дело?

Я снова думаю о том, что Перл солгала про меня. Асебен права. Мне и правда грустно. Поговорив с Мими, я целую вечность просидел на дорожке из гравия, вырывая клочья травы.

Асебен записывает правильный ответ – вернее, то, что ей кажется правильным ответом. Правописание у нее тоже хромает: она пишет «песчевот».

– А вот такое и дело. Я, знаешь ли, бабочкиными браслетами не разбрасываюсь. Они предназначены только для тех, кому не хватает в жизни чего-то важного. А потом, когда это важное появляется, браслет больше не нужен, и…

Ну да, ну да. Слышали мы уже. Я пишу «большой мозг» в ответ на вопрос про самый большой участок мозга.

– Не хочу тебя расстраивать, – шепчу я. – Но бабочки – это не души мертвых людей, прилетевшие сказать «привет». Они просто бабочки. И они не разговаривают. Они живут повсюду. Я не фанат бабочек, гусениц и пауков. Лучше тебе поговорить с моим братом Билли. Он обожает всякое такое. У него даже есть улитка. – Я вздыхаю. – Мертвые люди не возвращаются, как бы нам этого ни хотелось.

– Я думаю, это неправда.

Асебен пишет «бабочка» на листке с ответами. Ну и дура. Бабочка – это совсем не самый крупный орган человеческого тела.

– Моя сестра вернулась.

У меня отвисает челюсть, и как раз в тот момент мистер Бигл говорит:

– Что находится внутри вашего черепа?

Я собираюсь написать «мозг», но учитель внезапно ревет:

– Да ничего там нет! Пустое место! Эй, кто бы там ни злоупотреблял челюстями, болтая без умолку, не могли бы вы немного помолчать? Это важная контрольная, и мне надо узнать, кто знает правильные ответы, а не кто знает правильные ответы соседа.

Мими бросает на меня взгляд и широко улыбается. Почему она так меня ненавидит? Сначала говорит, что хорошего во мне только то, что я новенький. Потом – что мне надо учиться дома. А теперь радуется тому, что меня отчитали.

Звенит звонок. Мистер Бигл говорит, чтобы мы сложили листки на стол и проваливали. Я проваливаю со всех ног, потому что мне хочется поговорить с Асебен про ее сестру.

За обедом я ее не вижу, зато вижу Роберта Эбсолома. Он сидит на стене и рисует что-то на клочке бумаги. Я уже собираюсь пройти мимо, но кое-что заставляет меня остановиться и присесть. Роберт шарахается от меня, будто я болен какой-то опасной заразной болезнью, и накрывает рисунок ладонью, чтобы я не увидел.

Я должным образом представляюсь и протягиваю руку. Именно так поступает папа, когда с кем-то знакомится. Правда, обычно этот кто-то хмурится: папа, как правило, весь покрыт рыбьей чешуей. Роберт не протягивает руки в ответ; он говорит, что все зовут его Кастетом.

– Ладно, Кастет, я не хочу лезть не в свое дело, – говорю я, хотя сам понимаю, что лезу не в свое дело. Мне интересно, что он там калякает. – Хм… В общем, я просто хотел извиниться за то, что сказал недавно. Я не думал, что ты огорчишься. Мне просто показалось, что ты интересуешься растениями, но, может, я ошибся.

– На самом деле я и правда ими интересуюсь, – сквозь зубы цедит Кастет. Он складывает листок и пихает его в карман. – Но не так, как ты думаешь.

Честно говоря, я и сам не знаю, что думаю.

– Это все ради папы. – Кастет отводит взгляд и крепко сжимает пальцы.

Он говорит, что папа научил его всему, что касается растений. Он умел превращать крошечные семена в огромные деревья. Внезапно Кастет издает такой долгий вздох, что я начинаю думать, что сейчас из кустов на нас выскочит человек из Книги рекордов Гиннесса с секундомером в руках.

– Ну, в общем, теперь все это закончилось… – Кастет стискивает зубы.

– Почему?

– Потому что теперь папы с нами нет, вот и все. Тебе не понять.

Кастет встает, засовывает руки в карманы и шагает прочь, не оборачиваясь.

Да нет же, я прекрасно понимаю.