Текст книги "Пушкин путешествует. От Москвы до Эрзерума"

В Москве произошло событие, не оставшееся незамеченным: на Волхонке, в Музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина, открылась выставка «Парижские находки». Но подлинной ее сенсацией стали три миниатюры из Швейцарии!

Три персонажа, изображенные на них, связаны близкими родственными отношениями: зять, теща и тесть, и все они впервые возвратились на историческую родину из долгой «эмиграции». Правда, всего на три месяца, чтобы затем вновь вернуться в альпийскую республику, к своему законному владельцу, так и не пожелавшему раскрыть своего имени.

Загадка трех портретов – Александра Пушкина, Наталии Ивановны и Николая Афанасьевича Гончаровых – сопутствовала их появлению в

России. А еще прежде – во Франции, в коллекции Сержа Лифаря. Она будоражит воображение, рисует фантастические сюжеты, но в силу собственной же мифологической природы не может быть раскрыта, – будто краски, коими писались миниатюрные шедевры, изначально замешаны на некоей тайне. Подобно великой тайне трех карт, навечно соединенной с образом пушкинской графини из «Пиковой дамы». По неизъяснимому стечению событий и обстоятельств и на сей раз имя графини, только теперь графини из Швейцарии, всплывет в истории трех бесценных миниатюр.

Нынешний владелец исторических миниатюр пожелал остаться инкогнито. А вот имя их последней владелицы известно – графиня Лиллан Алефельд, вдова Лифаря. Ей после смерти мужа достались все пушкинские реликвии, хранившиеся в их доме в Лозанне, в том числе и гордость коллекции Лифаря – письма поэта к невесте.

«Пушкин был и навсегда останется моей радостью, солнечным лучом в моей жизни. Как теплота материнской ласки, он дорог и близок моему сердцу. Он согревал меня, утоляя мою духовную жажду», – так признавался сам Лифарь, кого при жизни называли «пламенным апологетом русской культуры в Европе».

Весной 1958-го вместе с балетной труппой театра «Гранд-Опера» Серж Лифарь должен был прилететь на гастроли в Москву. И уже послана была им телеграмма министру культуры СССР: «В день моего приезда в Москву был бы счастлив передать в Кремле некоторые драгоценные предметы русской культуры, относящиеся к Пушкину». Среди пушкинских реликвий, предназначенных в дар России, был и миниатюрный портрет поэта!

Но знаменитому танцовщику и балетмейстеру Сержу Лифарю советское посольство в Париже во въездной визе отказало.

В 1986-м Сергей Михайлович Лифарь скончался в Швейцарии, и вдова коллекционера стала наследницей всех реликвий – эпистолярных, библиографических, живописных, связанных с именем Пушкина.

Графиня Алефельд отнюдь не пылала той же страстью к русскому гению, как ее покойный супруг, но зато прекрасно понимала цену всех оставленных им сокровищ. С письмами поэта она с легкостью рассталась за миллион долларов (в 1988-м через аукцион «Сотбис» их выкупил Советский фонд культуры), а портретные миниатюры Пушкина и родителей его жены графиня продала иному владельцу, гражданину Швейцарии.

Парные портреты-медальоны супругов Гончаровых работы художника Е. Вуальтье (Voiltier), как полагают историки искусства, – поздние копии с известных миниатюр из Полотняного Завода, сделанные весьма профессионально на кости в конце XIX или в начале XX века. Но слишком уж отличаются они от оригиналов, если согласиться с подобной версией. (Подлинные же портреты-миниатюры Н.А. и Н.И. Гончаровых до недавнего времени хранились у их далекой наследницы, москвички Натальи Глебовны Гончаровой.)

Прекрасной даме с длинным романтическим локоном со временем суждено будет обратиться в капризную и деспотичную «маменьку Карса», а молодому красавцу с томным поэтическим взглядом – в больного, умственно исступленного и жалкого в своем одиночестве отца большого семейства.

Лишь Александр Пушкин – вне времени, судьба так и не позволит ему состариться. Его портрет и есть самая большая загадка. Написан ли он был при жизни поэта или то поздняя работа неизвестного художника – вот главный вопрос, что занимал маститых искусствоведов и музейщиков, призванных на него ответить.

Сомнения вызывают изображенные на миниатюре сюртук и галстук Александра Сергеевича: в 1820—1830-х годах сюртуки такого покроя уже не носили и галстуки так не повязывали. А Пушкин, хоть франтом и не был, но моде всегда следовал.

Итак, миниатюра с портретом поэта. Она оказалась в Париже и (счастливый случай!) попала в руки Сержа Лифаря. Вслед за другим великим собирателем пушкинианы, парижанином А.Ф. Отто-Онегиным, он с полным на то правом мог бы воскликнуть: «Тень Пушкина меня усыновила!»

«Однажды какой-то русский беженец принес… и продал за малую цену маленький портрет Пушкина. Не зная, чьей он работы, я бросился к А.Н. Бенуа. Без колебания А.Н. определил, что это миниатюра Тропинина», – так вспоминал Лифарь. К слову сказать, авторство Василия Тропинина опровергают ныне все исследователи, хотя сам портрет поэта и написан под впечатлением знаменитого тропининского.

Впервые фамильные реликвии Пушкиных-Гончаровых из коллекции Лифаря были представлены широкой публике на знаменитой парижской выставке «Пушкин и его эпоха» в 1937-м и вызвали там самый живой интерес.

…Явление швейцарского Пушкина в Москве. А ведь по легенде, прочно соединенной с миниатюрным портретом поэта (или не легенде?), Пушкин перед свадьбой подарил его Натали. Косвенные подтверждения тому и рамка старинной работы, обрамляющая медальон, и любопытное изображение на обороте портрета – змея, свернувшаяся в кольцо и кусающая свой хвост (древний символ любви, памяти, вечности) и надпись золотом: «Amour».

 
Святой залог любви…
 

В фамильной галерее Пушкиных-Гончаровых из Швейцарии недостает лишь портрета Натали. Но это и доказательство, пусть не прямое, ведь и невеста могла подарить жениху свое прелестное изображение, что неведомая миниатюра всё же была!

Вспомним и редкостное свидетельство старой казачки Арины Бунтовой из Бердской слободы: Пушкин показывал ей портрет красавицы-жены. Именно оно дарит надежду на будущие открытия.

Германия

 
Неси меня к другой стране!
О, дайте плащ волшебный мне!
 

Иоганн Вольфганг Гёте

Профессор немецкой словесности Фридрих Гауеншильд был явно не в духе:

– Господин Пушкин! – обратился он к одному из учеников. – Какое невнимание! С огорчением вижу, как вы упорствуете в равнодушии к моему предмету. Ваши познания в немецком – весьма посредственные!»

«Святое дружбы торжество». Памятник Гёте и Шиллеру в Веймаре. 2007 г. Фотография автора

Вряд ли кудрявый лицеист потупил взор, скорее раздражение Гауеншильда его позабавило: и учитель не был любим им, да и к немецкому языку не испытывал он никакого пиетета.

И все же в биографии Пушкина есть немецкая составляющая. И начинается она с места рождения поэта – части старой Москвы, именованной Немецкой слободой!

В Пушкине текла и немецкая кровь: его прапрабабушка фрау фон Альбедиль принадлежала к старинному немецкому роду, переселившемуся из Германии еще в XV веке. Ее дочь, Христина фон Шеберг, ставшая женой арапа Петра Великого Абрама Ганнибала, была немкой лишь наполовину. Темнокожий супруг Христины выписал из Германии студента-учителя, дабы дети его знали немецкий, – не чужой им язык. Так что в доме, где рос дед Пушкина, звучала немецкая речь.

Сам Александр Пушкин немецкий язык учил лишь в Лицее, знал его плохо да и не любил. В домашнем образовании с изучением немецкого был явный пробел, и потому в Лицее отметки по немецкой словесности и языку так низки.

Но судьба распорядилась весьма затейливо: стихи неуспевающего по немецкой словесности лицеиста в будущем зазвучат на языке Шиллера и Гёте!

Благодаря Вильгельму Кюхельбекеру, страстному поклоннику Шиллера, Пушкин еще в Лицее услышал имя немецкого романтика, прочитав его драмы и трагедии. Свидетельством тех давних поэтических бесед стали обращенные к другу пушкинские строки:

 
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви…
 

Так уж повелось считать, что Владимира Ленского его создатель наделил не только романтическими мечтами немецкого гения, но и его роскошными кудрями.

 
Он из Германии туманной
Привез учености плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный,
Всегда восторженную речь,
И кудри черные до плеч.
 

И все же у Ленского был реальный прототип – вечный романтик, милый неудачник Кюхля.

Петр Плетнев – Гроту (февраль 1848 г.):

«В понедельник мы все трое были у Балабиных. Я прочел там 2-ю главу Онегина. Это подало мне повод рассказать, как мастерски в Ленском обрисовал Пушкин лицейского приятеля своего Кюхельбекера».

Ведомо ли было о том самому Вильгельму Кюхельбекеру? Но в его дневнике сохранилась трогательная запись: «Читал я после обеда последнюю главу “Онегина”: в ней много чувства; несколько раз слезы навертывались у меня на глазах, – нет, тут не одно искусство, тут сердце, тут душа».

Как-то Кюхельбекер заметил, что вырос с Пушкиным, и «его знает наизусть». Верно, те же слова мог повторить и поэт.

 
По имени Владимир Ленской,
С душою прямо геттингенской,
Красавец, в полном цвете лет,
Поклонник Канта и поэт.
 

Нет, самому Вильгельму Кюхельбекеру не довелось учиться на своей исторической родине, в прославленном и самом либеральном в Европе Геттингенском университете – рассаднике вольнолюбия и… поэтическом сердце Германии.

Не довелось и Пушкину. Хотя поэт Батюшков полагал немецкий университет, известный одновременно строгостью законов, панацеей для спасения таланта своего юного друга.

Константин Батюшков – Александру Тургеневу (1818 г.):

«Не худо бы Сверчка (прозвище поэта. – Л. Ч.) запереть в Геттинген и кормить года три молочным супом и логикою. Из него ничего не будет путного, если он сам не захочет; потомство не отличит его от двух однофамильцев, если он забудет, что для поэта и человека должно быть потомство. Как ни велик талант Сверчка, он его промотает. Но да спасут его музы и молитвы наши!»

Нет, не спасли. И дуэль, и смерть Ленского – не предвидение ли это собственной роковой судьбы?

 
Домой приехав, пистолеты
Он осмотрел, потом вложил
Опять их в ящик и, раздетый,
При свечке, Шиллера открыл…
 

Уж не читал ли своего любимого Шиллера и Вильгельм Кюхельбекер перед дуэлью с. Пушкиным? В юности, обидевшись на пушкинскую эпиграмму, Кюхля вызвал на поединок друга, избрав себе в секунданты Дельвига. Но Пушкину вовсе не хотелось участвовать в той странной дуэли, а уж тем более стрелять в Кюхлю. Первый свой выстрел он уступил обиженному приятелю, не забыв обратиться и к другому товарищу: «Дельвиг! Стань на мое место, здесь безопаснее». Взбешенный Кюхельбекер выстрелил, и пуля действительно пробила фуражку на голове Дельвига. Кюхля промахнулся, а Пушкин бросил свой пистолет. На том друзья и примирились.

Этот трагикомический эпизод не омрачил их дружбы, и Кюхельбекер боготворил Пушкина до своих последних дней.

Не сожалел ли Пушкин, что так и не довелось ему прочесть немецкого гения в оригинале? Поэтому и просил друзей прислать ему драмы Шиллера во французском переводе. Но знаменитые баллады читал, благодаря блестящим переводам Жуковского, на русском.

Как знать, не появись во Франкфурте-на-Майне в 1749 году (ровно за 50 лет до рождения Пушкина!) младенец Иоганн Вольфганг Гёте, пушкинская поэзия несколько поблекла бы, что-то важное в ней, быть может, было утрачено…

«Ангел романтической поэзии», – так немецкого классика, кроме Пушкина, не называл, пожалуй, никто. Гении – родня друг другу. У Пушкина, помимо величественного фамильного древа, есть и своя особая родословная, идущая от корней французской, итальянской, английской, испанской, немецкой поэзии.

За двадцать лет до рождения Пушкина имя Гёте как сочинителя «Вертера» уже звучало в России. «Страдания юного Вертера» – поистине культовая книга в XIX столетии: вначале ею зачитывались немецкие фройлейн, затем – русские барышни. С любимым романом не расставалась и пушкинская Татьяна:

 
И Вертер, мученик мятежный,
<…>
Все для мечтательницы нежной
В единый образ облеклись,
В одном Онегине слились…
 

Вертеровские страсти были перенесены и на благодатную русскую почву. И сколько же скрытых опасностей, таившихся в немецком романе, подстерегало доверчивых читательниц!

 
Одна с опасной книгой бродит.
 

Свою милую Татьяну автор уберег от возможных бед. Но в жизни случались подлинные несчастья: некая немецкая мечтательница утопилась в реке Ильм с заветным томиком «Страданий…». И произошло это в окрестностях Веймара, совсем неподалеку от охотничьего домика Гёте. Создатель литературного шедевра был весьма опечален этой трагедией и, полный сострадания, воздвиг романтический памятник девушке из Веймара, что так страстно умела любить.

Дом Гёте в Веймаре. 2007 г. Фотография автора

Гёте – это тоже «наше всё» для Германии, как и Пушкин для России. Ему было под силу поднять немецкую поэзию на небывалую высоту, создать бессмертные шедевры: драму «Фауст», романы «Страдания юного Вертера», «Вильгельм Мейстер». Он – литературный современник Пушкина. И в каком-то смысле его учитель.

Гёте приступил к «Фаусту» задолго до появления на свет младенца Пушкина, закончил же труд за несколько лет до гибели русского поэта. Ему было даровано творческое долголетие – он смог завершить почти все свои начинания. Пушкину судьба для развития его гения отпустила слишком короткий срок.

Гёте – кайзер немецкой поэзии, как Пушкин – царь русской. Оба они – Пушкин и Гёте – поэтические монархи. Их именами названы целые эпохи в культуре двух стран: пушкинская эпоха в России и гётевская – в Германии.

Немецкий классик и русский гений связаны особым поэтическим родством. Пушкин называл Гёте «нашим Германским Патриархом», а бессмертный «Фауст» вдохновил поэта на создание собственного творения «Сцены из Фауста». Совершенно оригинального и не повторявшего ни одного отрывка из «Фауста».

Удивительная метаморфоза – Пушкин «привил» Фаусту незнаемую на Западе «болезнь» – русскую хандру: «Мне скучно, бес…», вдобавок, от поэтических щедрот, наделив его онегинскими чертами.

Доктор Фауст надолго завладел воображением поэта, он хотел вывести его героем в своих поэмах и повестях, но отзвуки неосуществленных замыслов остались лишь в планах и черновых набросках. (Стоит заметить, что в домашней библиотеке поэта хранилась книга – собрание немецких легенд о докторе Фаусте, «знаменитом чародее и чернокнижнике».)

«Сцены из рыцарских времен» – это плод пушкинского увлечения историей Средневековья Западной Европы, и Германии в том числе. Незаконченная пьеса написана Пушкиным в августе 1835 года, в ней, по замыслу автора, должен был появиться и Фауст. Поэт выбирает одну из легенд, где Фаусту приписывается изобретение книгопечатания: «Пьеса кончается размышлениями и появлением Фауста на хвосте дьявола (изобретение книгопечатания – своего рода артиллерии)».

В пушкинских признаниях нет и следа зависти к создателю «Фауста»:

«Есть высшая смелость: смелость изобретения, создания. – такова смелость Гёте в “Фаусте”».

«Читаю Библию, Святой Дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гёте…».

«В “Фаусте” больше идей, мыслей, философии, чем во всех немецких философах… Это философия жизни».

«Благоговею пред созданием Фауста…»

Но не удивительно ли, что и самому Пушкину довелось примерить маску гётевского героя? Сценическое действие разворачивалось в тверских усадьбах: Малинники и Берново, в городке Старица; место действия – январь 1829-го; исполнители главных ролей – Пушкин, его приятель Алексей Вульф, Катенька Вельяшева, Нетти и Евпраксия Вульф; в роли «статисток» – уездные барышни.

«В Крещение приехал к нам в Старицу Пушкин, – записывает в дневнике Алексей Вульф. – С ним я заключил оборонительный и наступательный союз против красавиц, отчего его и прозвали сестры Мефистофелем, а меня Фаустом. Но Гретхен (Катенька Вельяшева), несмотря ни на советы Мефистофеля, ни на волокитство Фауста, осталась холодною; все старанья были напрасны».

…В 1830-х «Фауст» ещё не был переведен на русский, и молодой поэт Эдуард Губер взял на себя этот труд. Работа близилась к концу, но однажды из-за придирок цензуры Губер в порыве гнева разорвал уже готовую рукопись – итог пятилетних трудов! И только Пушкин смог убедить его вновь приняться за перевод.

Но остались благодарные воспоминания Губера о «живом участии, советах и ободрении нашего поэта»: «…Под его надзором труд мой быстро продвигался вперед. Многие места перевода исправлены Пушкиным».

Свой перевод «Фауста», увидевший свет после смерти поэта, Эдуард Губер посвятил «незабвенной памяти А.С. Пушкина, благословившего на подвиг трудный».

Так что Пушкин в какой-то степени соавтор Гёте, ведь благодаря стараниям поэта «Фауст» зазвучал на русском.

Немецкий город Веймар, где обосновался создатель «Фауста», стал поэтической Меккой для русских путешественников девятнадцатого столетия.

Достойный удивления факт: Гёте окончательно перебрался в Веймар в 1775-м, где при Дворе великого герцога Карла Августа Саксен-Веймарского, по остроумному замечанию одной писательницы, «правил духовной жизнью своих современников как собственным царством»; и по некоему стечению обстоятельств в том же году в далекой петербургской усадьбе Суйда, в семье русского африканца Абрама Ганнибала родилась его внучка Надежда, в будущем мать русского гения!

Свое паломничество в Веймар совершили многие русские писатели, художники, поэты, дипломаты. В их числе – близкие друзья и знакомые Александра Пушкина: Василий Жуковский, Зинаида Волконская, Орест Кипренский. Сохранились их воспоминания о встречах с Гёте, долгие беседы, где часто звучало имя Пушкина.

Князь Э.П. Мещерский полагал, что «выше всех знаменитостей, связанных с именем Веймара, – великая фигура Гёте обрисовалась в своих гигантских размерах… Гёте был настоящий микрокосм; он вмещал в себя мир, служил его храмом. Храмом Гёте был Веймар…»

Ну а сам Гёте в шутку называл Веймар «маленькой резиденцией, которая. насчитывает десять тысяч поэтов и несколько жителей».

Некогда Дмитрий Веневитинов, называя Гёте учителем, своим и Пушкина, словно предрек приятелю:

 
И верь, он с радостью живой
В приюте старости унылой,
Еще услышит голос твой…
 

И Гёте услышал русского поэта.

Впервые в гостиной веймарского дома прозвучали пушкинские строки в ноябре 1820-го: Вильгельм Кюхельбекер читал стихи своего лицейского приятеля самому Гёте, а тот ободряюще кивал восторженному юноше из России. Его чуткое поэтическое ухо легко внимало музыке русского стиха.

Вильгельм с восторгом сообщает матери о столь значимом для него знакомстве: «Я видел бессмертного…» Веймар в ту пору сравнивали с поэтическим Олимпом – ведь там, на недостижимой для простых смертных вершине, обитал верховный бог, немецкий гений.

Вероятно, Гёте принял молодого паломника из России в память своих студенческих лет – ведь некогда он учился в одном университете с его отцом, Кюхельбекером-старшим.

 
Он с лирой странствовал на свете;
Под небом Шиллера и Гете…
 

Есть необычное доказательство поэтического родства Вильгельма Кюхельбекера с Владимиром Ленским. Следуя хронологической канве «Евгения Онегина», Ленский в начале 1820-х странствовал «с лирой» по Германии и не мог не посетить Веймар, дабы отдать дань уважения патриарху немецкой поэзии. Путь Ленского из университетского Геттингена в Россию – так полагают знатоки пушкинского романа, – должен был пролегать через столицу немецкого классицизма. Миновать Веймар было нельзя!

Памятник Пушкину в Веймаре.

2007 г. Фотография автора

Вполне возможно, если бы Пушкин продолжил роман, то и Ленского неосторожные мечты довели бы до Сибири. Как и его реального прототипа Вильгельма Кюхельбекера! Почти по Гёте:

 
Но есть
Прямое благо: сочетанье
Двух душ…
 

Осенью 1827 года Жуковский провел в Веймаре в гостях у Гёте три незабываемых дня. Во время дружеской беседы Жуковский прочитал ему пушкинскую «Сцену из Фауста» в собственном переводе на немецкий. Магический круговорот поэзии!

Растроганный до глубины души Гёте, просил своего русского друга оказать ему любезность: передать Пушкину, поэтическому собрату, так он называл русского поэта, на память гусиное перо. У Пушкина оно хранилось в кабинете в богатом сафьяновом футляре с надписью: «Подарок Гёте».

Никто доподлинно не знает, был ли в действительности сделан тот подарок. Но даже если это и легенда, то она несет глубокий символический смысл – великая поэзия не имеет границ ни земных, ни хронологических.

Известно, что Гёте собирался в Россию. Его занимали русская культура и история, и особенно – загадочная смерть «самого романтического императора» Павла I, им были уже составлены записки для будущей работы. Поэт с интересом расспрашивал о России своих знакомцев, побывавших в Москве и Петербурге. Мечтал увидеть северную страну и Шиллер. Да и сам Пушкин, так и не получив высочайшего позволения на поездку в Германию, с великой радостью отправился бы в немецкие «чужие края», совершив давно задуманный им «поэтический побег».

Не дано было встретиться поэтам в земной жизни.

Временные параллели: Шиллер умер в мае 1805 года в Веймаре; юный Александр Пушкин гостит в подмосковном имении Захарово у бабушки Марии Ганнибал.

Гёте умирает в марте 1832-го в Веймаре; Пушкин – живет в Петербурге (только что вышел в свет романс на его стихи «Я помню чудное мгновенье…»; в тот день поэт слушал концерт Гайдна – печальная весть из Веймара до Петербурга долетела не скоро).

Пушкин – дитя ко дню кончины Шиллера и зрелый муж, когда не стало Гёте.

Когда умер Шиллер, один из его почитателей горестно воскликнул: «Так себе что-то живет, а Шиллер должен был умереть!»

Эта скорбная формула равнозначно применима и к Гёте, и к Пушкину.

Из воспоминаний фрейлины Александры Россет:

«Пушкин сделал одно из своих оригинальных замечаний:

– Мне хотелось бы встретить на том свете Данте, Шекспира, Паскаля, Эсхила и Байрона; и Гёте, если я его переживу.

Жуковский проворчал:

– Ты с ума сошел! Гёте старик и близится к смерти, а у тебя еще едва на губах молоко обсохло.

Пушкин рассмеялся:

– Вот нашел грудного младенца!.. Даже твой любезный Шиллер сказал, что любимцы богов умирают молодыми…»

Как скоро же исполнилось пушкинское пророчество!