Текст книги "Пушкин путешествует. От Москвы до Эрзерума"

Истоки свои род Врангелей берет в средневековой Дании. Одна из ветвей фамильного древа протянулась в Россию, да там и укоренилась, отсюда – и русские Врангели. Егор Ермолаевич, родной дед Петра Врангеля, еще числился лютеранином, но его дети и внуки воспитывались в православной вере. В семействе Дарьи и Егора Врангелей и появился на свет сын Николай.

Позже в своих мемуарах Николай Врангель оставит краткую запись об истории своего семейства: «Так как одна из моих бабок – темнокожая дочь генерал-аншефа… была православная, то и мы, ее потомки, были крещены в православной вере и совершенно обрусели».

Детская память сохранила лица никогда не виданных им предков:

«На одной стене большие портреты деда Ганнибала и бабушки; он смуглый, почти табачного цвета, в белом мундире с Владимирской звездой и лентой. У него чудные глаза, как у газели, и тонкий орлиный нос. Бабушка. в серебристом платье и высокой, высокой прическе».

Дарья Александровна умерла в Германии, в Дрездене, – городе, который не раз упоминал ее кузен, великий Пушкин, и где ему так и не довелось побывать.

«Матери моей я не знал, она умерла за границей, – вспоминал много позже Николай Егорович, – когда мне не было еще четырех лет. Судя по портрету, это была женщина редкой красоты, а по отзывам лиц, ее близко знавших, ангел доброты и кротости».

Николай Врангель станет выпускником знаменитого Геттингенского университета. И торжественно примерит мантию доктора философии. Первая проба сил на литературном поприще принесет ему удачу: драмы из времен русской смуты – о Петре Басманове и Марине Мнишек, а также великолепный перевод бессмертного творения Гете «Фауст» будут иметь успех, о нем заговорят.

А затем, свершив неожиданный поворот, барон Николай Врангель сделает блестящую предпринимательскую карьеру и станет весьма влиятельной фигурой в финансовых кругах Петербурга: председателем правлений Амгунской золотопромышленной компании, Российского золотопромышленного общества, Товарищества спиртоочистительных заводов.

Но более всего запомнится барон своим современникам как страстный собиратель живописи и антиквариата: «Длинный, с моноклем старик – Врангель-отец, вечно копающийся в старом хламе в поисках жемчужин». Находки его впоследствии составили блестящее собрание: итальянской живописи, французской мебели времен Людовика XVI, севрского фарфора и редкостных персидских ковров.

Впрочем, сохранились и другие воспоминания. Настоящий живописный портрет Николая Егоровича запечатлен в мемуарах художника Бенуа: «Это был высокого роста господин с крупными чертами лица, с едва начинавшей седеть бородой, недостаточно скрывавшей его некрасивый рот. Мясистые губы его сразу же бросались в глаза своим сероватым цветом и сразу выдавали арабское или негритянское происхождение».

Правда, добавлял художник, «таким происхождением Врангели только гордились, ведь в них была та же кровь, которая текла в жилах Пушкина, так как и они происходили из того же “арапа Петра Великого”, как и наш великий поэт и как замечательный военачальник XVIII века (Иван) Ганнибал».

Любил Николай Егорович цитировать и признание гениального создателя «Евгения Онегина»: «Автор, со стороны матери, происхождения африканского».

В собрании Н.Е. Врангеля хранился и портрет генерал-аншефа Ивана Абрамовича Ганнибала кисти Левицкого. Вероятней всего, авторская копия портрета старшего сына «царского арапа», отличившегося в Чесменском сражении и основавшего Херсон. Своеобразную африканскую внешность, равно как и отцовскую страсть к собирательству, унаследовал и младший сын Врангеля, Николай.

Николай Николаевич Врангель снискал известность как замечательный искусствовед, автор фундаментальных трудов по истории русского искусства. Его статьями в журналах «Старые годы» и «Аполлон» зачитывалась вся интеллектуальная Россия. Знали его и как устроителя многочисленных историко-художественных выставок, каждой из которых суждено было стать событием в культурной жизни России. Многие из бесценных полотен кисти Кипренского, Лампи, Аргунова, представленных широкой публике, являли собой фамильное достояние Врангелей.

Век Николая Николаевича был недолог – он скончался на тридцать пятом году в Первую мировую. Военно-санитарный поезд, носивший имя великой княжны Ольги Николаевны и где нес свою службу Врангель-младший, вывозил с Западного фронта раненых в тыл…

На вечере памяти, устроенном в Петербурге почитателями Николая Николаевича, живописец Бенуа утверждал, что грядущие поколения будут с восторгом говорить о начале двадцатого века как об «эпохе Врангеля».

Он не ошибся во времени – о Врангеле очень скоро заговорила вся Россия. Но не о почившем знатоке искусств, о его родном брате – генерале Петре Врангеле.

Младенца, родившегося в августе 1878-го на западной окраине Российской империи, в небольшом городке Ковенской губернии, нарекли Петром и крестили в Вильно, в православной церкви. По удивительному совпадению в Вильно же был крещен и его далекий предок – арапчонок Абрам Ганнибал, первоначально именованный также Петром, в честь своего августейшего восприемника, русского царя!

Начало жизни будущего главнокомандующего Русской армией вполне мирное. Реальное училище в Ростове, Горный институт императрицы Екатерины II в Петербурге, где юный Петр Врангель, внимая совету отца, постигал инженерные науки. Отличные познания барона Врангеля в горном деле были отмечены золотой медалью, врученной ему вместе с институтским дипломом.

Но кровь все же взяла свое: старинный род Врангелей – воинский, и ратные традиции были всегда в чести: носили славную датскую фамилию поручики, генералы и даже фельдмаршалы.

И Петр Врангель, молодой наследник отчих капиталов, вступает на военную стезю: начинает службу вольноопределяющимся в лейб-гвардии Конном полку, успешно выдерживает испытания в Николаевское кавалерийское училище. После выпуска произведен в корнеты и зачислен… в запас гвардейской кавалерии. Какое-то время служит при Иркутском генерал-губернаторе (для исполнения особых поручений), но чиновничья должность наводит на него зевоту и приносит лишь одни разочарования. Нет, не создан был для размеренной жизни Петр Врангель, в чьих жилах бурлила знойная африканская кровь!

И вот тут-то грянула война! Первая в его жизни – Русско-японская! В феврале 1904-го Петр Врангель добровольно вступает в армию, в один из полков Забайкальского казачьего войска. Пройдет всего несколько месяцев, и он будет представлен к первому своему ордену Св. Анны IV степени с надписью «За храбрость». И, как отмечено в приказе, «за особые отличия в делах против японцев».

Заблестят на походном кителе хорунжего Петра Врангеля боевые ордена, и так же стремительно будут расти воинские звания: в декабре 1904-го он – сотник, в сентябре 1905-го – подъесаул.

Не пройдет и года, как на полковом параде император Николай II заметит в кавалерийском строю высокого, ладно сидящего в седле темноволосого офицера. Расспросив его о службе и происхождении, Государь пожелает, чтобы тот служил в лейб-гвардии Конном полку.

Поистине удача сопутствовала поручику Врангелю. Не обошла его стороной и любовь: в августе 1907 года он венчался с фрейлиной Их Императорских Величеств, дочерью камергера Двора Ольгой Иваненко.

Пролетели годы учебы в Николаевской академии Генштаба, и в 1909-м из ее стен вышел новоиспеченный штабс-ротмистр гвардии Петр Врангель.

Показать себя в деле ему предстоит на фронтах Первой мировой: в августе 1914-го он атакует неприятеля под Каушеном, в Восточной Пруссии, захватив вражескую батарею. За героическую конную атаку – новая боевая награда, орден Св. Георгия IV степени.

А в дневнике императора Николая II появится лаконичная запись: «(10 октября). Принял. ротмистра л. – гв. Конного полка, барона Врангеля, первого Георгиевского кавалера в эту кампанию».

В конце того же года подчиненные будут обращаться к своему командиру не иначе как: «Господин полковник!»

На календаре Российской империи роковой для нее год семнадцатый. В самом его начале, 13 января, полковник Врангель за боевые отличия произведен в генерал-майоры и назначен временно командующим Уссурийской конной дивизией. Всего лишь на тринадцатом году службы!

Такой стремительной военной карьеры российская армия начала двадцатого века еще не знала! Каких заоблачных высот достиг бы молодой генерал, быть бы ему военным министром, если бы не Февральская революция…

Врангель остался верен присяге Государю и временщику Керенскому служить не пожелал. Предпочел отставку.

За либеральным Февралем последовал революционный Октябрь, и генерал Врангель уехал в Крым, к семье, где подрастали две дочери и сын.

Там ему предстояло испытание, куда более опасное, чем боевая атака – арест матросами-черноморцами и предание революционному трибуналу. От неизбежного расстрела в феврале 1918-го спасла жена Ольга. Ее ли молитвами, волей ли случая, но барон Петр Николаевич был чудесным образом спасен.

А дальше все завертелось в водовороте страшных событий. И революционные вихри, домчавшись до юга России, взметнули бывшего генерала царской армии на головокружительную высоту: командующий Добровольческой армией, главком Вооруженных сил на Юге России, главком Русской армии!

Все вместили в себя эти годы: открытую конфронтацию с генералом Деникиным и успешные рейды в тылы Красной армии, на Дон и Кубань; переговоры с англичанами в Константинополе и победное возвращение в Севастополь на британском эсминце; «приказ о земле» – первую аграрную реформу в интересах крестьянства и бесславные поражения, полностью обескровившие его армию… И как горький итог всех усилий, сомнений, надежд – уход из Крыма.

Из воспоминаний барона Врангеля:

«Стояла легкая зыбь. Печально смотрел я на исчезающие за горизонтом родные берега. Там, на последнем клочке родной земли, прижатая к морю, умирала армия…»

К чести Врангеля нужно заметить, что сделал он невозможное – в страшной неразберихе, практически под огнем красных сумел эвакуировать большую часть войска и гражданского населения. Почти 75 тысяч офицеров, казаков, рядовых и еще 60 тысяч беженцев каждодневно возносили молитвы во здравие их спасителя генерала Врангеля.

Из воспоминаний барона Врангеля:

«Спустилась ночь. В темном небе ярко блестели звезды, искрилось море. Тускнели и умирали одиночные огни. Вот потух последний… Прощай, Родина!»

Корабли с остатками белой гвардии держали курс на Константинополь, и один из них навсегда увозил из России армейского офицера, носившего славную фамилию – Пушкин. Не однофамильца, нет, – родного внука великого поэта!

Николаю Александровичу Пушкину выпала поистине историческая роль – охранять жизнь вдовствующей императрицы Марии Федоровны, нашедшей убежище во время революционных бурь в Крыму: вначале в имении Ай-Тодор, затем в Дюльбере и Хараксе. Опасность для августейшего семейства была не вымышленной: Ялтинский совет большевиков принял решение расстрелять всех Романовых.

Николай Александрович Пушкин, внук поэта. Конец 1910-х гг. Фотография

Знал ли полковой адъютант Николай Пушкин, что командующий Русской армией барон Врангель, под началом коего он служил, доводился ему братом в пятом колене?! Судьбе, по странной ее причуде, угодно было свести вместе Врангеля и Пушкина в Константинополе, откуда давным-давно по царской прихоти доставили в России арапчонка, их чернокожего прародителя.

Из воспоминаний барона Врангеля:

«Я много читал и слышал про Босфор, но не ожидал увидеть его таким красивым. Утопающие в зелени красивые виллы, живописные развалины, стройные силуэты минаретов на фоне голубого неба, пароходы, парусные суда и ялики, бороздящие по всем направлениям ярко синие, прозрачные воды, узкие живописные улицы, пестрая толпа – все было оригинально и ярко красочно».

Стамбул в начале XX в. Фотография

Жизненные пути потомков Абрама Петровича скрестятся еще не раз – в Турции, в Сербии, в Бельгии. Чужие города и страны, горькие вехи белой эмиграции…

В то самое время, когда генерал Врангель еще пытался всеми силами удержать крымский плацдарм и, более того, навести там образцовый порядок – создать «модель» новой обустроенной России, – его мать баронесса Мария Дмитриевна Врангель жила в. Петрограде, самом сердце большевистской страны. И числилась по трудовой книжке. конторщицей. Бедствовала, ходила в ботинках, подвязанных тесемками.

Много позже, уже в эмиграции, как в страшном сне вспомнила она ту беспокойную петроградскую осень:

«Все стены домов оклеивались воззваниями и карикатурами на него. То призывали всех к единению против немецкого пса, лакея и наймита Антанты, – врага Рабоче-крестьянской Республики Врангеля. Облака, скалы, над ними носится старик с нависшими бровями, одутловатыми щеками, сизым носом, одетый в мундир с густыми эполетами, внизу подпись: “Белогвардейский демон” и поэма:

 
Печальный Врангель, дух изгнанья,
Витал над Крымскою землей…
 

В ушах имя Врангеля жужжало тогда повсюду, на улице, в трамваях.»

«И разве не чудо, что я уцелела?» – вопрошала баронесса Врангель.

Верно, спасение свыше даровано было Марии Дмитриевне за ее добрые дела – в годы безвременья, разрухи и смуты она ухитрялась поддерживать слабых духом и радеть о русской культуре! В то самое время, когда фамильные ценности, что десятилетиями ревностно собирал ее супруг, на глазах превращались в прах, и шедевры Тинторетто уходили буквально за бесценок, баронесса полна была решимости спасти. пушкинские раритеты!

Самая оживленная переписка завязалась тогда с главным хранителем Пушкинского Дома Борисом Львовичем Модзалевским и Александрой Петровной Араповой, урожденной Ланской.

Баронесса Врангель – Б.Л. Модзалевскому (май 1918 г.):

«Посылаю Вам еще новую добычу, Львович, два письма предсмертных Наталии Николаевны Ланской-Пушкиной к дочерям в имение ее сына Александра Александровича Пушкина. Я вырыла в разнообразных бумагах А.П. Араповой крайне интересное письмо барона Фризен-гофа, женатого на Александре Николаевне Гончаровой, освещающее печальные события жизни семейной А.С. Пушкина.

Я совсем замучила бедную старушку. Но она уверяет меня, что я ей так пришлась по душе, что она приехала в Гатчину заявить сыну, что после смерти ее “Записки о 4-х царствованиях” должны быть переданы мне, а от меня, как Вы знаете, одна дорога к Вам в Пушкинский Дом.

…Меня так увлекает эта работа, Вы заразили меня Вашей жадностью. Когда поймаю что-нибудь удачное, поверьте, даже руки дрожат…»

Писала Марии Дмитриевне и Александра Петровна.

А.П. Арапова – баронессе Врангель (июнь 1918 г.):

«Меня угнетает внезапное горе и непосильная забота о моей несчастной сестре (Марии Александровне Гартунг. – Л. Ч.). С моего отъезда в Гатчину, когда мы расстались, у нее объявилось нервное расстройство, порожденное волнениями и переживаемыми страхами на 87-м году…

Может быть, у кого-нибудь есть связи с правительством, и Вы с Вашей энергией и отзывчивым сердцем уговорите их принять участие в горькой судьбе ее и хоть временно найти ей приют в каком-либо санатории.

Если есть возможность – помогите последней в живых дочери бессмертного поэта».

Убитая горем, – в те июньские дни был расстрелян сын Андрей Арапов, адъютант великого князя Михаила Александровича, – Александра Петровна взывает о сострадании к дочери поэта.

Так уж распорядилась судьба, что Марии Александровне суждено было немногим пережить свою сводную сестру, – дочь поэта скончалась в Москве, в марте голодного 1919-го.

А чуть ранее, в феврале, умерла Александра Петровна – сердце не вынесло утрат и горьких разочарований.

Верно, о безвозвратной потере не раз вздохнула баронесса Врангель. И не ее ли заслуга (ныне совсем забытая), что бесценные реликвии, связанные с именем поэта, были спасены и оказались там, где они и должны были быть – в Пушкинском Доме?!

Кстати, сама баронесса, урожденная Дементьева-Майкова, по матери принадлежала к роду Полторацких. Фамилия известная в отечественной истории и в… пушкиноведении: некоторых из ее представителей удостаивал дружбой Александр Сергеевич. Дружен был Пушкин и с родным дедом баронессы Сергеем Дмитриевичем Полторацким, известным библиофилом. И красавица Анна Керн, в девичестве Полторацкая, воспетая поэтом, приходилась баронессе дальней родственницей.

Но после революционного Октября упоминание о дворянских корнях, мягко говоря, не приветствовалось. А жить в Петрограде с фамилией Врангель значило подвергаться смертельному риску. Петр Николаевич готовил в буквальном смысле побег своей матери. Поздней осенью 1920-го ей удалось пересечь финскую границу, добраться до Германии, затем до Сербии и там наконец-то встретиться с сыном.

В Турции своей наиглавнейшей задачей Врангель считал сохранить боеспособность армии. Поначалу это удавалось за счет денежных вливаний Франции. Но вскоре финансовые ручьи стали стремительно «мелеть» – и союзница Франция, равно как и Великобритания, вовсе не желала иметь столь грозную военную силу русских на Босфоре. Белым офицерам и казакам турецкие эмиссары предлагали статус гражданских беженцев и без стеснения советовали искать работу в других странах.

Из воспоминаний барона Врангеля:

«Готовился эпилог русской трагедии. Над предпоследним актом ее готов был опуститься занавес истории».

Главнокомандующий всеми силами боролся за свои поредевшие полки и сотни. В начале двадцатых ему предстояло провести еще одну полномасштабную эвакуацию боевых частей, вернее того, что от них осталось, – из мусульманской Турции в славянские государства: Болгарию и Сербию. Сам Петр Николаевич обосновался со своим семейством (к тому времени родился еще один сын, Алексей) в сербском городке Сремские Карловцы.

Там же появилось на свет и еще одно «детище» генерала – Русский общевоинский союз (РОВС). И последняя надежда главнокомандующего Русской армии. Сколько мог Врангель поддерживал офицеров и их семьи материально, из опустевшей войсковой казны.

В ноябре 1921 – го, как сказано в послужном списке генерал-лейтенанта Врангеля, «согласно просьбе командира и всех чинов 1-го Армейского корпуса принял для ношения на груди Галлиполийский знак». Последнюю свою награду.

Осенью 1926-го Врангель переехал в Бельгию, его семейство перебралось туда раньше. Брюссель стал тем местом, где вновь перекрестились пути Петра Врангеля и Николая Пушкина. Доподлинно неизвестно, встречались ли они в те годы, но вероятность того велика.

Ведь Николай Александрович вместе с женой, дочерью Натальей и сыном Александром к тому времени уже обосновались в Брюсселе.

«После долгих скитаний я переехал в Брюссель, – сообщал внук поэта в Париж известному собирателю пушкинских реликвий Александру Федоровичу Отто-Онегину, – и встретил здесь в литературных кругах самый радушный и сердечный прием многочисленных почитателей гения Александра Сергеевича».

… В бельгийской столице Врангель задумал создать мощную агентурную организацию, которая вела бы разведку против СССР и притом была бы надежно защищена от агентов ОГПУ. Где достать нужные средства – этот вопрос не давал главнокомандующему покоя. Еще одна причина для беспокойства – выход в свет «Очерков русской смуты» генерала Деникина, его давнего оппонента.

«Дуэль» двух генералов продолжилась теперь уже на литературном фронте – Врангель тоже прибег к жанру мемуаров. Его «Записки» начаты были еще в Константинополе, теперь же требовалась их срочная публикация. Но эмигрантские издательства по каким-то причинам отказывались их печатать, и Врангель принял решение передать их А. А. фон Лампе для издания в летописи «Белое дело». Для окончательной редактуры из Берлина в Брюссель в феврале 1928-го и был вызван фон Лампе. Но счет жизни барона пошел уже на недели… В марте начался вроде бы обычный грипп, а в апреле врачи констатировали летальный исход.

До сих пор одной из причин внезапной кончины полного сил боевого генерала называют «участливое» вмешательство ОГПУ, – Врангель был отравлен одним из его агентов.

Перед смертью Петр Николаевич успел отдать последние распоряжения, просил сжечь рукопись его «Записок» тотчас после их публикации.

«Боже, спаси Армию!» – такими, по свидетельству очевидцев, были его последние слова.

Генерала похоронили в Брюсселе, на кладбище в Юккль-Кальвет. Через год с небольшим прах его перенесли в Белград и погребли в русской церкви Святой Троицы. На артиллерийском лафете почивший генерал «принимал» свой последний парад: в скорбном карауле застыли верные ему солдаты и офицеры Белой гвардии.

Мятежный «черный барон», что так неистово любил и защищал Россию, нашел свое вечное успокоение вдали от нее…

Николай Александрович Пушкин скончался в Брюсселе. Еще одно мистическое сближение их судеб!

Последнему внуку поэта суждено было пережить своего боевого командира и брата по африканской крови более чем на тридцать лет. Почти на целую эпоху.