Текст книги "Романы под царским скипетром"

Лариса Андреевна Черкашина
Романы под царским скипетром

© Черкашина Л.А., 2024

© ООО Издательство «Вече», 2024

Наталье Бородиной, учителю-пушкинисту, воспитавшей не одно поколение поклонников русского гения

Венчай, венчай его, любовь!

Александр Пушкин

Пролог

Какими невероятными историями изобилует жизнь, какие фантастические сюжеты порой закручивает!

Только представить, как несказанно был поражён бы самодержец Николай I, когда ему донесли, что царственная его внучка стала вдруг именоваться… графиней Меренберг! И супругой внука того, кому он, Государь, покровительствовал, кого имел власть и поучать, и наставлять, и жаловать.

Да, император Николай I считал Пушкина «украшением царствования» и одним из умнейших людей своего времени. И это – среди всех царедворцев и министров, окружавших его трон, – людей, наделённых недюжинными способностями всякого рода. Но отношения царя и поэта изменчивы подобно морской стихии – то штиль на море и отражённая в водной глади небесная лазурь, – то штормит, и с рёвом несутся бешеные валы. Всякое бывало за долгие годы…

На календаре истекают последние дни и часы января 1837-го. Имперский Санкт-Петербург, дом на набережной Мойки – болевая точка России. Умирающий Пушкин, в своём кабинете, обратившемся больничным покоем, читает письмо Государя: «Если Бог не велит уже нам увидеться на этом свете, то прими моё прощение и совет умереть по-христиански и причаститься, а о жене и детях не беспокойся. Они будут моими детьми, и я беру их на своё попечение».

И быть может, это царское послание, начертанное карандашом, – одно из величайших христианских деяний Николая I, делавшее ему честь: он смог простить подданного, нарушившего данное ему, Государю, слово не драться на дуэли (ведь Государь ненавидел дуэли, почитая их варварством!), утешить поэта перед кончиной и, более того, дать надежду, что дети его не будут оставлены без его, царской, отеческой заботы.

Поистине провидчески звучит откровение древнего мудреца: «Суди царя по бытию поэта!»

Верно, Сергей Львович Пушкин, не скрывая старческих слёз, вновь и вновь перечитывал письмо Василия Жуковского, обращённое к нему уж после кончины сына-поэта: «И между всеми русскими особенную потерю сделал в нём сам Государь… Государь потерял в нём своё создание, своего поэта, который бы принадлежал к славе его царствования, как Державин славе Екатерины, а Карамзин славе Александра. И Государь до последней минуты Пушкина остался верен своему благотворению. Он отозвался умирающему на последний земной крик его; и как отозвался? Какое русское сердце не затрепетало благодарностью на этот голос царский? В этом голосе выражалось не одно личное, трогательное чувство, но вместе и любовь к народной славе и высокий приговор нравственный, достойный царя, представителя и славы, и нравственности народной».

Каким утешением стали те проникновенные строки для бедного отца!

Вот и неаполитанский посланник князь Бутера не обошёл вниманием сей образец царского благородства: «…Едва только он (Николай I. – Л.Ч.) был извещён воспитателем наследника цесаревича, другом г-на Пушкина, что последний смертельно ранен и просит прощения за нарушение закона, сейчас же написал ему по-русски собственноручное письмо с обещанием прощения, если останется жив, и с просьбой быть спокойным, если не придётся увидеться, за жену и детей, о которых он позаботится, как о своих собственных. И действительно, не прошло трёх дней после смерти Пушкина, как будущее двух мальчиков, двух девочек и вдовы было обеспечено».

И вновь слово свидетелю тех роковых дней Василию Жуковскому – вернее, его письму Николаю I: «Мною же было передано от Вас последнее радостное слово, услышанное Пушкиным на земле. Вот что он отвечал, подняв руки к небу и с каким-то судорожным движением (и что вчера я забыл передать Вашему Величеству). Как я утешен! Скажи Государю, что я желаю ему долгого, долгого царствования, что я желаю ему счастия в сыне, что я желаю счастия его в счастии России».

Перед уходом в высший мир Пушкин, среди неимоверных земных страданий, не забыл о цесаревиче Александре, пожелав Государю «счастия в сыне»!

Но мыслимо ли было представить самодержцу, даровавшему утешение смертельно раненному поэту, что его царское слово исполнится столь непреложно? И что наследники русского венценосца будут именоваться… правнуками Пушкина?!

Не только император Николай I подивился бы тому, а вероятнее всего, и разгневался… Знать бы Петру Великому, что правнук арапчонка, монаршею волею доставленного из столицы Османской империи на Русь, породнится с его августейшими потомками! Кто, какой ясновидец смог предвидеть столь сказочный поворот?! Поистине, царская любовь в поэтическом ореоле.

Николай I упокоился ещё до рождения незнаемой им внучки Ольги и до появления на свет будущего её супруга Георга, внука Пушкина.

Не было ведомо Государю, хоть и не чуждавшемуся женских чар, но всё же хранившему своеобразную мужскую верность супруге, обожаемой им императрице Александре Фёдоровне, что сын-цесаревич Александр свершит фамильный переворот – останется в истории Дома Романовых как глава двух семейств: одного – законного, и второго – тайного, а позднее – непризнанного, морганатического. И будет разрываться между Долгом и Любовью. Но Любовь одержит верх в том неравном споре.

Как начинался этот удивительный роман? Если всмотреться в его истоки, то встреча влюблённых – это чудо, тщательно подготовленное всем ходом истории.

Часть I. Александр и Катя

Венец для русской царицы

Любовь очей, душа девица…

Александр Пушкин

Две женщины, две красавицы далёкого, казалось бы, девятнадцатого века, вписали свои имена в недавнюю историю России. Так причудливо прочертила судьба линии их жизни, так непреодолимо вела к сближению русскую княжну и датскую принцессу…

При рождении их разделяло огромное пространство – тысячи земных вёрст и сотни морских миль. Но время было одно – календари Российской империи и Датского королевства отсчитывали дни и месяцы 1847 года.

Княжна Катенька Долгорукова родилась в октябре, в полтавской усадьбе Тепловка. И это счастливое событие было по-домашнему скромно отпраздновано в доме её отца, князя Михаила Долгорукова.

Принцесса Мария-София-Фредерика-Дагмар появилась на свет спустя три недели, в ноябре, в Копенгагене. В Золотой палате королевского дворца. Король Дании Кристиан VIII ещё успел порадоваться рождению своей правнучки, и день этот был отмечен праздничным фейерверком и пышным застольем в королевском семействе.

В далёком Датском королевстве подрастала юная принцесса, превращаясь в стройную грациозную девушку с чудесными глазами. И недалёк был тот час, когда её нарекут невестой одного из самых завидных женихов Европы – русского наследника, великого князя Николая, старшего сына могущественного монарха Александра II.

Поистине понятия «любовь» и «династический брак» – «две вещи несовместные». Случилось счастливое исключение из жёсткого правила – молодые люди полюбили…

В сентябре 1864 года великий князь и цесаревич Николай Александрович прибыл в Копенгаген просить руки принцессы, увидел её и забыл обо всём на свете. И вот уже в Петербург любимому папá, императору Александру II, летит сыновье признание: «Dagmar была такая душка! Она больше, чем я ожидал; мы оба были счастливы. Мы горячо поцеловались, крепко пожали друг другу руки, и как легко было потом. От души я помолился тут же мысленно и просил у Бога благословить доброе начало. Это дело устроили не одни люди, и Бог нас не оставит».

Придворный из свиты цесаревича наблюдателен: «Увидев принцессу Дагмар, я тотчас узнал молодую девушку, фотография которой всегда была при великом князе и которую он мне показывал. Она была во цвете своих шестнадцати лет. Одета была она простейшим образом: в лёгоньком и светлом летнем платье и чёрном фартушке. Причёска тоже была неизысканной – гладкие волосы были зачесаны в причёску и собраны в сеточку. Тонкий и изящный стан, маленькая выразительная головка; глубокий взгляд одновременно добрый и ласковый».

Впрочем, этот словесный портрет не расходится с милым обликом принцессы, запечатлённым на старинных фотографиях.

Своё первое письмо юная Дагмар адресует будущему свёкру. Она просит русского императора не о дорогих безделушках либо светских услугах – принцесса умоляет Александра II защитить её маленькую любимую Данию от посягательств хищной Германии.

Визит наследника завершён, состоялась счастливая помолвка, и великий князь Николай с глубочайшей грустью покидает свою невесту. Но ангельский образ маленькой Минни, как называют принцессу самые близкие, уже в его сердце. Чувства переполняют великого князя, и единственный, с кем он может поделиться, – его младший брат Александр.

Ему, милому брату, готов он доверить свои восторги, зная, что тот, как никто другой, поймёт его: «Грустно быть так далеко в разлуке с моей милой Минни, моей душкой, маленькою невестою. Если бы ты её увидел и узнал, то, верно бы, полюбил как сестру. Я ношу с её портретом и локон её тёмных волос. Мы часто друг другу пишем, и я часто вижу её во сне. Как мы горячо целовались, прощаясь, до сих пор иногда чудятся эти поцелуи любви!»

Принцесса Дагмар. Начало 1860-х гг.

Начало 1860-х гг.Цесаревичу Николаю доведётся ещё раз увидеть свою очаровательную невесту. Но встреча их будет горькой.

Во время визита в Италию наследник почувствует недомогание: то были первые признаки грозной болезни – туберкулёзного менингита. Прописанные холодные ванны в Голландии принесут лишь ухудшение. В декабре 1864-го Николая Александровича перевезут в Ниццу, где его встретит мать, императрица Мария Александровна. Императрица имела слабое здоровье, страдала частыми воспалениями лёгких, и по предписанию врачей ей приходится подолгу жить в тёплом средиземноморском климате.

Диагноз больного царевича Николая особых беспокойств не вызывал, всё казалось спокойным, и Мария Александровна имела счастье часто навещать сына. Благо вилла императрицы «Пейон» находилась поблизости с той, где жил её любимец Никс: владения разделялись лишь зелёной изгородью.

Принцесса Дагмар с женихом-цесаревичем Николаем Александровичем. Копенгаген. 1864 г.

О былом величии царской резиденции можно судить по старой журнальной статье: «Вилла стоит над широким прудом, в котором плавают утки и лебеди, через который висит швейцарский мостик, и где возвышается средневековая башенка, и отражаются искусственные руины, а порой катается кто-то на милой лодочке. Вода для пруда вытекает из развалин галереи, на разошедшихся стенах которой вьётся плющ. Слева от дома находятся элегантные теплицы, где растут и зреют бананы. За зданием пасутся в загоне несколько кашемировых коз. Рядом в китайском вольере чирикает сотня экзотических птиц, крылатая прелесть сада, по утрам славя своим пением нежность нашего климата».

Но в этом райском уголке Марии Александровне пришлось пролить немало горьких слёз. Поначалу прогнозы медицинских светил звучат ободряюще, сын-цесаревич выезжает в коляске на ежедневные прогулки по набережной. Но вскоре газеты, освещавшие курортную жизнь Французской Ривьеры, выносят на первые полосы главную новость: на вилле «Бермон» умирает прекрасный юноша, наследник русской короны.

Лишь Тютчев, бывший в то время в Ницце, смог выразить скорбь, переполнявшую русские сердца:

 
Всё решено, и он спокоен,
Он, претерпевший до конца, —
Знать, он пред Богом был достоин
Другого лучшего венца…
 

В начале апреля 1865-го из Петербурга в Ниццу приезжает брат, великий князь Александр. Чуть позже на самом скором по тем временам поезде прибывает из России встревоженный император-отец. Спешит к жениху, в сопровождении матери-королевы, и датская принцесса Дагмар.

«Какая она прелестная, не правда ли?» – взглянув на невесту, чуть слышно прошептал цесаревич. Принцесса умела владеть собой, она не упала в обморок, не залилась слезами, увидев измождённый лик возлюбленного. Как настоящая сестра милосердия, она преданно ухаживала за ним, поправляла подушки, нежно гладила его слабые руки.

Мучительно тянулись скорбные часы. И умирающий наследник подолгу держал одной рукой хрупкую ручку невесты, а другой – широкую ладонь своего брата, словно навеки соединяя их. И кроткая улыбка теплилась на его хладеющем лице…

Всю жизнь Александр и Дагмар будут вспоминать эту встречу в Ницце и считать её промыслом Всевышнего…

На исходе яркого апрельского дня скончался в молодых летах наследник российского престола цесаревич Николай Александрович. Ему шёл всего лишь двадцать второй год…

Юная невеста, не будучи ещё супругой, но в одночасье обратившись вдовой, предавалась горьким воспоминаниям. Письмо-исповедь принцессы Дагмар отцу, королю Дании Кристиану IX: «Я не могу, однако, не благодарить Бога за то, что застала его, моё дорогое сокровище, ещё в живых и была узнана им в последнюю минуту. Ты не можешь поверить, дорогой Папá, как я благодарна за это Господу Богу. Никогда, никогда, я не смогу забыть взгляд, которым он посмотрел на меня, когда я приблизилась к нему. Нет, никогда!!!»

Ночью при свете факелов траурная процессия шествовала от виллы Бермон к улице Лоншан, к храму во имя святителя Николая и святой мученицы Александры. Бедную невесту, обезумевшую от горя, с трудом смогли увести из русской церкви, где под каменными сводами, в гробу, весь в весенних цветах, покоился её бедный царевич…

В храме же после утренней панихиды священник зачитал манифест императора, объявлявший, что отныне его сын, великий князь Александр Александрович, именуется наследником русского престола.

А сам православный храм в недалёком будущем станет свидетелем иных судьбоносных событий для наследников Дома Романовых.

Часовня в Ницце на месте виллы «Бермон», где скончался цесаревич Николай Александрович. Фотография Л.А. Черкашиной. 2002 г.

…Ныне от виллы русской императрицы осталось совсем немного – старинный особняк словно растворился в новых строениях клиники «Бельведер». Большой современный госпиталь будто поглотил исторический дом. Осталась лишь часть старой стены, украшенной изящной лепниной и портиками, – словно напоминание о былом величии.

И, верно, есть своя символика в том, что царская вилла через века превратилась в госпиталь: Мария Александровна славилась благотворительностью – покровительствовала больницам, сиротским домам, воинским лазаретам. И ныне прежняя резиденция императрицы находится на бульваре Царевича, названного в память её страдальца-сына.

Давно уж нет виллы «Бермон», последнего земного дома наследника Николая Александровича, стены коей помнили те трагические дни. Её вскоре разрушили и спустя три года возвели часовню в память почившего цесаревича.

Первым о том заговорил князь Пётр Вяземский. Именно он, близкий друг Пушкина, знавший наследника и бывший свидетелем его последних часов, в своих мемуарах «Вилла „Бермон“», предложил выкупить виллу, дабы она стала собственностью России, и возвести на том печальном уголке земли храм-часовню.

Александр II тому совету внял, и в марте 1867-го на месте виллы была заложена Никольская часовня. Ровно спустя год она была освящена в присутствии великого князя Александра Александровича.

Мраморная часовня в византийском стиле, богато украшенная настенной росписью, и по сей день высится в парке «Бермон». Массивные бронзовые двери ведут к тому скорбному месту, где некогда стояла кровать больного цесаревича Николая, означенному в полу плитой из чёрного мрамора.

Городские власти Ниццы приняли тогда знаковое решение – назвать близлежащую улицу бульваром Цесаревича, позднее ставшую бульваром Царевича.

Так необычно распорядится история: в тот самый год, когда в Ницце освящали часовню памяти цесаревича, в мае 1868-го, под Петербургом, в Царском Селе, появился на свет другой наследник, царевич Николай. Полный тёзка несчастного цесаревича, которому так и не суждено было войти в историю России самодержцем Николаем Вторым…

Судьба династии Романовых, а быть может, и всей России (так уж сложилось!) вершилась именно здесь, в Ницце, на Лазурном Берегу.

А в самой России тем временем подрастала юная княжна Екатерина Долгорукова.

Впервые Александр II увидел одиннадцатилетнюю Катеньку в её родовой усадьбе – поместье Тепловка Полтавской губернии. Некогда императрица Екатерина II пожаловала хутор и окрестные земли графу Григорию Теплову как награду тому за тайный надзор за деяниями Кирилла Разумовского, последнего гетмана Войска Запорожского.

Через десятки лет хутор перерос в село и обратился Тепловкой, по имени бывшего владельца, «соглядатая гетмана». Имелась в малороссийской Тепловке церковь Святого Духа. Название же села впервые появилось на подробной карте Российской империи в царствование Александра I. А в начале 1840-х Тепловкой стал владеть князь Михаил Михайлович Долгоруков.

Там, в княжеском доме, и остановился приехавший на военные манёвры российский император Александр II. Уже тогда запомнилась ему встретившаяся в саду бойкая темноглазая девочка. Она смело подошла к императору и с детской непосредственностью, нарушая незыблемый придворный этикет, представилась Государю. Словно сама избрала свою судьбу.

Княжна Катя Долгорукова. Ок. 1866 г.

Известен точный день, когда Александр встретил будущую любовницу, подобно куколке бабочки преобразившейся вдруг в обольстительную барышню. Знаменательная встреча произошла в имении князей Долгоруковых Тепловка 20 сентября 1859 года, что удостоверяется дворцовым «Маршрутом Высочайшего путешествия Государя Императора осенью 1859 года».

Есть две версии того первого знакомства. Одну, известную и цитируемую всеми биографами, приводит Морис Палеолог, вторую – зять Светлейшей княгини Юрьевской. Князь Сергей Оболенский, муж младшей дочери Екатерины Михайловны, немало времени провёл со своей титулованной тёщей, внимая её рассказам. Позднее Сергей Платонович издал воспоминания, где живо воспроизвёл сцену знакомства девочки-княжны с императором: «Он (Александр II) встретил её (Катю) одну верхом, когда она пыталась заставить пони прыгнуть через маленькое препятствие. Она не могла заставить пони прыгнуть. Император очень развеселился, остановился и начал её дразнить по этому поводу, что ужасно её разозлило. Она сказала ему, что думает о нём и о своём пони, что развеселило его ещё больше. Позже этим днём Александр, у которого было отличное чувство юмора, остановился со своим сопровождением в доме её отца, и она ужаснулась открытию, что нагрубила императору».

Вряд ли память подвела Екатерину Михайловну, когда она рассказывала зятю сей забавный эпизод.

От того осеннего дня протянулась вереница недель, месяцев, лет, где услужливая судьба не замедлила сделать свои отметины: 1 июля 1866 года юная княжна потеряла невинность в объятиях венценосца; 6 июля 1880 года над головой Екатерины вознёсся брачный венец, вот-вот готовый обратиться в вожделенный царский; 1 марта 1881 года – Светлейшая княгиня Юрьевская накинула на себя чёрную вдовью вуаль. Но ещё долгих сорок лет вдова-княгиня будет жить с именем возлюбленного Александра, уносясь душою в минуты былого блаженства, когда она была счастливейшей женщиной в бескрайней Российской империи.

Однако та самая первая встреча не изгладилась из памяти Екатерины Долгоруковой. И спустя годы, в апреле 1874-го, император читал эти строки, обращённые к нему: «Воспоминания о Тепловке вновь преследуют меня сегодня, возвращаясь к впечатлению, которое ты произвёл на меня, это была взаимная симпатия, которая мало-помалу превратилась в любовь».

Княжна Екатерина Долгорукова. 1867г.

О давнем том дне на склоне лет повествует и Екатерина Михайловна в своих «Воспоминаниях…», что с помощью печатной машинки перенёс на бумажные листы один из биографов княгини Юрьевской: «Никогда я не забуду мой экстаз, когда я заметила эту великолепную фигуру, преисполненную добром и благожелательностью. Я чувствовала, что это появление производит впечатление и уменьшает застенчивость, я не понимала, что со мной происходит, так он взволновал меня. Я не могла не сделать своего детского признания моей старой бонне, что я обожаю и искренне влюблена. <…> Император никогда не забывал оказанного ему приёма».

Имение разорившегося князя Михаила Долгорукова Александром II будет взято под собственную императорскую опеку. Юных княжон – сестёр Екатерину и Марию, или, по-домашнему, Катиш и Муш, – при содействии самодержца определят в Петербург, в знаменитый Смольный институт благородных девиц.

Сам Государь примет участие в судьбе сестёр, но Катеньку будет выделять особо. Известен даже мартовский день 1865 года, когда царский взор остановился на очаровательной смолянке Кате Долгоруковой. Её словесный портрет тех юных лет: «Среднего роста, со стройной фигурой, шелковистой кожей цвета слоновой кости и глазами испуганной газели, с соблазнительными губами и светло-каштановыми локонами, – она смотрелась изысканным созданием».

Императору доставляло удовольствие наблюдать за уроками танцев воспитанниц старших классов, за их грациозными па, а после занятий вместе с юными грациями участвовать в традиционном чаепитии.

Смолянки безгранично обожали Александра II, и вот признание одной из них: «Горячая любовь и бесконечная преданность к Государю и его семейству владели нашими сердцами всецело. И если бы кто-нибудь сказал нам, что для спасения Его жизни надо было выпустить из нас нашу кровь всю до капли и нашими жизнями заплатить за его жизнь, я думаю, ни одна из нас тогда не запротестовала бы и отдала бы свою жизнь просто и охотно, без всяких громких фраз и красивых поз».

Подчас то глубочайшее чувство, владевшее девичьими сердцами смолянок, обретало забавные черты. Так, однажды, Государь оставил институткам верного сеттера Милорда, коего величали «тенью императора», на время, как бы вместо себя, обещая, что скоро сам вернётся за своим любимцем. Пользуясь отсутствием его державного хозяина, смолянки поспешили остричь бедного пса, оделив драгоценной шерстью Милорда, к коей прикасалась царская рука, каждую счастливицу.

Визиты Александра II в Смольный институт станут более частыми и продолжительными, а разговоры с юной княжной откровеннее… Так одна из прогулок по аллеям Летнего сада запечатлелась в памяти императора: «Помнишь ли, когда я тебе это сказал в первый раз. Вы удивились? Я думаю, нет. Потому что вы видели, как я был рад вас встретить, жать вам руку и с вами болтать».

Александр II среди смолянок. Художник М. Зичи. Начало 1860-х гг.

Любопытно, что в любовных посланиях император обращался к Катеньке, часто мешая «Ты» и «Вы». Пушкинские лирические строки, обращённые к Аннет Олениной, – о тех незримых оттенках чувств:

 
Пустое вы сердечным ты
Она, обмолвясь, заменила…
 

Непостижимо, но гений Пушкина сумел постичь женскую душу, затронув самые тайные и сокровенные её струны, так тщательно скрываемыми героинями, – любовь к власти, или, вернее, к её всесильным обладателям! К гетману ли Мазепе, увенчанному сединами, к коему воспылала красавица Мария Кочубей, к самозванцу ли Дмитрию, сулившему русский трон надменной пани, – первопричина одна: их избранники наделены великой силой, сродни мистической.

О, как мечтала о московском престоле гордячка Марина Мнишек! «Но, конечно, это была странная красавица, – размышлял творец „Бориса Годунова“. – У неё была только одна страсть: честолюбие, но до такой степени сильное и бешеное, что трудно себе представить. Посмотрите, как она, вкусив царской власти, опьянённая несбыточной мечтой, отдаётся одному проходимцу за другим…»

Ах, какие же любовные чары таит в себе власть! Вот и княжна Катенька Долгорукова, как и пушкинская Мария, попала в те властные тенёта: в объятиях самодержца и она – царица.

 
Послушай, гетман, для тебя
Я позабыла всё на свете.
Навек однажды полюбя,
Одно имела я в предмете:
Твою любовь. Я для неё
Сгубила счастие моё…
 

Властелин огромной империи дарует Катеньке свою любовь, а она властвует над ним! Такое чувство не даруется простым смертным. То высшее наслаждение! Да и сама Екатерина Михайловна много позже признавалась в том, и разница в летах не имела для неё ни малейшего значения:

 
Твоим сединам как пристанет
Корона царская!
 

Известно одно откровение Светлейшей княгини, и весьма значимое: «…Император не имел от меня секретов, я была осведомлена о делах в течение 14 лет».

Император Александр II. 1870-е гг.

Не счесть биографов, мнимых и добросовестных, пытавшихся воссоздать ставшими достоянием истории жизнь и судьбу княжны Долгоруковой. Верно, самым известным из них стал французский дипломат Морис Палеолог.

Жорж Морис Палеолог – таково полное имя политика, писателя и пожизненного члена Французской академии.

С января 1914-го и до июля 1917-го он – посол Третьей Французской республики в Российской империи. Имел немало знакомств в аристократических и правительственных кругах тогдашнего Петрограда. В том числе – среди августейших представителей Дома Романовых.

Выйдя в отставку, он, кавалер российского ордена Святого Александра Невского и французского Почётного легиона, занялся литературным трудом. Его перу принадлежат книги «Царская Россия накануне революции», «Царская Россия во время мировой войны» и «Le Roman tragique de l'empereur Alexandre II».

В русском переводе название звучит как «Трагический роман императора Александра II». Книга увидела свет в Париже в 1923 году, когда её героини, Екатерины Юрьевской, уж не было на белом свете.

К чести автора романа, замечу: он не увлёкся морализаторством – напротив, пытался постичь душевные порывы юной княжны. «Не царю она отдалась, а мужчине, – утверждал француз-биограф. – И женский инстинкт не обманул её».

Рискну вступить в спор с Морисом Палеологом, пусть и виртуальный: нет, царю! И уж любила его за то, что царь, – вот здесь женский инстинкт подсказывал, что этого-то выказывать и нельзя, а нужно любить мужчину в… царе!

Автору «Трагического романа» легко было понять чувства стареющего императора: «…В душе Александра естественно росло и крепло чувство любви. Раздуваемое разлукой, воспоминаниями и мечтами, это чувство обращалось в лихорадочную страсть – исключительную, настойчивую, становилось неизлечимой болезнью».

 
Болезнь любви в душе моей…
 

Поистине, если любовь – болезнь, а её так нередко именуют, то любовь страстная и вовсе неизлечима. Особенно если приключился сей недуг уж «не по летам».