Текст книги "Романы под царским скипетром"

Самым тяжёлым испытанием для цесаревны стали месяцы, проведённые ею в Ливадийском дворце в Крыму, осенью 1880-го, вместе с императором и его новым семейством. Марии Фёдоровне пришлось изрядно поволноваться – отныне, после вступления её самодержца-свёкра в брак с княжной Долгоруковой, у Ники появился реальный соперник, претендент на российский престол – Георгий, которого Александр II любил больше, чем своего внука. Так, по крайней мере, ей казалось. Да и в целебном крымском воздухе носились болезненные и обидные для цесаревны слухи…

Александр выехал в Крым с супругой и старшими детьми, Георгием и Ольгой, на исходе августа. Княгиня Юрьевская с детьми отправилась в путешествие в царском поезде. Впервые для неё и для свиты Государя – придворные терялись в догадках, отчего император оказывает ей столь высокую честь? Удивлению не было предела, когда княгиня остановилась в самом… Ливадийском дворце! Ведь прежде она всегда жила поблизости, на даче в Бьюк-Сарае. О том, что княгиня Юрьевская – супруга императора, знали лишь избранные.

Вид Ялты. Художник К. Боссоли. Начало 1840-х гг.

То были дни счастья для царской четы. Наконец исполнилась давняя мечта – они могут вместе кататься верхом, вместе обедать, вместе любоваться красочными морскими закатами. И наблюдать за резвившимися в саду детьми. Не скрываясь более и не боясь чужих глаз. Вот она, семейная идиллия!

Но и государственные дела требовали внимания императора. Благо при нём неотлучно находился граф Лорис-Меликов. Морис Палеолог приводит одно замечание графа, касавшееся недавней женитьбы императора и обращённое к нему: «Было б большим счастьем для России иметь, как встарь, русскую императрицу». Отсыл к старине прозрачен: первой женой царя Михаила Фёдоровича была русская княжна Долгорукая.

Александр III с императрицей Марией Фёдоровной и августейшим семейством. Петербург. Конец 1880-х гг.

Ещё один эпизод из книги французского дипломата: «В другой раз, когда император работал со своим министром на веранде, сын Александра II Георгий, игравший около них, вскарабкался к нему на колени. Поиграв с ним немного, Александр Николаевич сказал: „Теперь поди, мы должны работать“.

Лорис-Меликов, посмотрев вслед уходящему ребёнку, о чём-то задумался, а потом, обратившись к царю, сказал: „Когда русский народ познакомится с сыном Вашего Величества, он весь, как один человек, скажет: „Вот этот наш“. Эти слова произвели сильное впечатление на Александра II, так как ему показалось, что министр отгадал одну из самых заветных его мыслей“».

Другие мысли и чувства владели той крымской осенью великой княгиней Марией Фёдоровной: «Я плакала непрерывно, даже ночью. Великий князь меня бранил, но я не могла ничего с собой поделать… Так или иначе я переносила ежедневные унижения, пока они касались лично меня, но, как только речь зашла о моих детях, я поняла, что это выше моих сил. У меня их крали, как бы между прочим, пытаясь сблизить их с ужасными маленькими незаконнорождёнными отпрысками. И тогда я поднялась, как настоящая львица, защищающая своих детёнышей. Между мной и императором разыгрались тяжёлые сцены… Совместные прогулки с новой семьёй прекратились, и княгиня крайне раздражённо заметила мне, что не понимает, почему я отношусь к её детям, как к зачумлённым».

Александра II возмутило подобное поведение невестки. «Прошу не забываться и помнить, – резко выговорил он цесаревне, – что вы лишь первая из моих подданных!»

Почти открыто поговаривали, что сын, рождённый от русской княгини, будет наречён наследником. И будто бы сама Светлейшая княгиня готовится к скорой своей коронации, и уже отдано распоряжение – изготовить для будущей императрицы вензель.

К разработке грядущего церемониала был привлечён и Лорис-Меликов. По воспоминаниям, один из священников «даже ездил в Москву, чтоб из архивов извлечь подробности о коронации Екатерины I… Добыв в Москве архивные сведения для будущей коронации, он с торжеством возвращался в Петербург, как вдруг на полпути узнал о событии 1 марта».

Другое свидетельство. Действительный тайный советник Анатолий Куломзин оставил запись: «…Носились зловещие слухи о желании Государя короновать княгиню Юрьевскую… Всё это волновало до глубины души… Повелено было найти в архиве Министерства двора церемониал коронования Петром Великим Екатерины I. Узнав об этом, наследник объявил, что если произойдёт это событие, то он с женой и детьми уедет в Данию, на что последовала со стороны Александра II угроза в случае такого отъезда объявить наследником престола рождённого до брака от Юрьевской Георгия».

Ни в каких официальных бумагах тот царский брак не именовался морганатическим. Однако в лексиконе придворных особ нередко мелькало то тяжёлое нерусское слово, словно каменной оградой отделявшее княгиню Юрьевскую от «правильной и законной» великосветской жизни, – так её дворцовые апартаменты именовались «морганатическими покоями», а приёмы – «морганатическими обедами»!

Герб Светлейших князей Юрьевских, утверждённый императором Александром II. Санкт-Петербург. 18 января 1881 г.

В декабре 1880-го император, ведя под рукуСветлейшую княгиню, вместе с сыном Георгием, прошёл на молебен в церковь Зимнего. Одна из фрейлин была потрясена сим явлением: «Едва Государь и княгиня Юрьевская вошли в церковь, как все служители вздрогнули, будто разорвалась бомба. Дьякон, произносивший литии, сбился, клир фальшивил, и обыкновенно звучный голос архиерея Рождественского потерялся».

Не правда ли, какой зловещей мистикой звучит сравнение всеобщей растерянности со взрывом бомбы?!

А в январе грядущего нового года на торжестве водосвятия Светлейшая княгиня явилась уже с двумя детьми: Георгием и Ольгой. И вновь – скандал в свете. В Аничков дворец, резиденцию наследника, срочно затребовали министра внутренних дел Михаила Тариэловича Лорис-Меликова и, как вспоминала Юрьевская, «сделали ему сцену по поводу того, что дети показались, между тем, как это не был большой свет; и слёзы, и стенания».

Никогда ещё такая волна ненависти и обид не разделяла этих двух женщин – Светлейшую княгиню и цесаревну – в их соперничестве за трон. В конце февраля 1881-го начался Великий пост, и накануне исповеди всё августейшее семейство собралось в Малахитовом зале Зимнего дворца, дабы испросить прощения друг у друга. Цесаревич исполнил всё, как и должно. «Старший сын (императора Александра II) принёс мне извинения, – вспоминала Екатерина Михайловна, – чувствуя свою вину передо мной, я ему ответила, что прощаю его от всего сердца, и обняла его».

Мария Фёдоровна же, нарушив каноны, предписывавшие испросить прощения у близких и дружески обняться, расцеловавшись, лишь сухо пожала княгине Юрьевской руку. Александр II пришёл в ярость от неподобающего поведения цесаревны и со всей строгостью отчитал своенравную невестку. Одна из фрейлин стала невольной свидетельницей семейного скандала: «Император обрушил ливень возбуждённых слов, наполненных накопившимся за месяцы гневом. „…Саша хороший сын, – кричал он, – но Вы – у Вас нет сердца!“»

Великой княгине пришлось оправдываться – дескать, она не ведала, что княгиня Юрьевская, как и она, будет исповедоваться.

Чуть поостыв, Александр сказал своей Кате, что «ужасно сердит, так как это было уж слишком, так неделикатно и так глупо». И, помедлив, в сердцах произнёс: «И это те люди, которые должны позаботиться о вас после моей смерти». Будто ему ведомы были грядущие дни…

Тревожится и цесаревич Александр Александрович, ожидая в январе 1881-го приезда братьев – великих князей Сергея и Павла – в Петербург: «Я с отчаянием думаю о возвращении братьев сюда и как они сживутся с этой новой обстановкой их семейной жизни! Нам, старшим братьям, было это невыразимо тяжело и грустно».

Уникальный случай в истории православной страны – царь, Божий помазанник, долгие годы имел одновременно двух жён: законную – императрицу Марию Александровну и непризнанную – княжну Екатерину Долгорукову.

Клубок невероятных жизненных коллизий с вплетениями из государственных тайн, любовных признаний, светского злословия, придворных интриг, лести и зависти распутала всемогущая смерть. Она и дописала последнюю страницу закрученного по всем канонам жанра любовного остросюжетного романа.

Всё изменилось в один день, все волнения и надежды разом разрешил взрыв на набережной Екатерининского канала, мощным эхом отозвавшийся по всей России: на жизнь Государя было совершено покушение, последнее из шести.

Буквально накануне трагедии Александр II исповедовался у своего духовника протопресвитера Василия Бажанова. Счастье, как того и боялся Александр, длилось недолго…

Свершилось великое злодеяние: в Петербурге в царский экипаж была брошена бомба. И когда Государь вышел из кареты, чтобы ободрить раненых, под ноги ему полетела ещё одна бомба… Истекавшего кровью императора по его воле доставили в Зимний. «Во дворец… Там умереть хочу», – чуть слышно прошептал он.

Княжна Екатерина Долгорукова. Фотография. 1878 г.

…Бытует легенда о мистическом предсказании Пушкиным судьбы будущего царя. Увидев бюст наследника у Жуковского в Царском Селе, поэт, пристально вглядевшись в мраморного двойника цесаревича, вдруг произнёс показавшиеся всем странные слова:

«Вижу славное царствование, великие дела и – Боже – какой ужасный конец! По колени в крови!»

Последние слова Пушкин, словно в забытьи, повторил несколько раз…

Кто может сказать ныне, где и когда встречался поэт с великим князем Александром Николаевичем, – на придворных церемониях, балах, церковных службах? Но один день известен: суббота, 18 июня 1832 года. Пушкин провожал до Кронштадта Жуковского – вместе с наследником он отплывал в дальний заграничный вояж на пароходе «Николай I». Вероятно, в тот день Василий Андреевич представил поэта цесаревичу, зная, какое отрадное впечатление произведёт та встреча на его августейшего воспитанника. Сам он свято верил в своё высокое предназначение: «Я принадлежу наследнику России, эта мысль сияет передо мной как драгоценная звезда!»

Государь Александр II в своём кабинете в Зимнем дворце. 1870-е гг.

Свидетельств об увлечении цесаревича пушкинской поэзией немного, но всё же они есть, – им сделан список с «Песни о вещем Олеге»: рука великого князя вслед за поэтом вывела и эти провидческие строки:

 
Грядущие годы таятся во мгле;
Но вижу твой жребий на светлом челе.
 

Роковой жребий выпадет в грядущем обоим: и самодержцу, и поэту…

Вот запись из дневника великого князя Александра Николаевича, сделанная 29 января 1837 года: «Во время обеда узнали, что бедный Пушкин от раны скончался в ¾ 3 часа…»

Сколь много сострадания и боли заключено в этой скупой записи!

По словам петербургского приятеля поэта Николая Любимова, чиновника Министерства иностранных дел, а затем сенатора, в скорбные январские дни цесаревич приезжал в дом на Мойке, чтобы справиться о самочувствии Пушкина.

Достойно удивления, что умирающий Пушкин в последние свои земные часы вспоминает о цесаревиче…

В апреле 1834 года Пушкин не явился в Зимний дворец, где пышно отмечалось совершеннолетие наследника Александра Николаевича, чтобы засвидетельствовать свои верноподданнические чувства, хотя и подробно описал в дневнике торжество, назвав его «государственным и семейственным».

В письме к жене поэт сообщил главную петербургскую новость: «Нынче великий князь присягал; я не был на церемонии, потому что рапортуюсь больным, да и в самом деле не очень здоров». Но и пожалел, «что не видел сцены исторической и под старость нельзя… будет говорить об ней как свидетелю». И всё же со всей твёрдостью заявил: «К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен; царствие его впереди, и мне, вероятно, его не видать».

К несчастью, слова те оказались пророческими. Не привелось Александру Сергеевичу дожить до судьбоносного дня – увидеть свободную Россию под скипетром нового монарха.

 
Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный
И Рабство, падшее по манию царя…
 

Именно Александру II суждено было подписать столь долгожданный манифест об отмене крепостного права и войти в историю России Царём-Освободителем!

«Царь с евангельскою душою, с любовью к ближнему святою» – эти тютчевские строки выверены всей жизнью Александра II. И особенно зримо – участием к семье Пушкина: к помощи императора не единожды прибегали вдова и дети поэта, – не было случая, чтобы он ответил отказом.

Нет, не уберегли милостивого Государя от злой смерти ни царская охрана, ни вышколенные жандармы, ни его ангел Катя.

Злодейское покушение на Александра II 1 марта 1881 года. Художник Порфирьев. 1881 г.

…Александр II мученически умирал в дворцовых покоях. Как вспоминала княгиня Мария Мещерская: «Император уже потерял сознание и оставался весь бледный, с восковым лицом, с лёгкой раной над бровью. На обеих ногах кости были совершенно раздроблены…»

Слово великому князю Александру Михайловичу: «Княгиня Юрьевская вбежала полуодетая. Говорили, какой-то чрезмерно усердный страж пытался задержать её при входе. Она упала навзничь на тело царя, покрывая его руки поцелуями и крича: „Саша! Саша!“ Это было невыносимо. Великие княгини разразились рыданиями».

Оправившись от удара и проявив редкое самообладание, Екатерина Михайловна ухаживала за умирающим мужем: давала ему дышать кислород, растирала виски эфиром, помогала хирургам перевязывать его раздробленные ноги, пыталась говорить с ним то по-русски, то по-французски…

Царственный мученик страдал недолго, он умер в тот же день – 1 марта 1881 года. Но что пришлось испытать его супруге!

Александр Михайлович продолжил горестные воспоминания: «Лейб-хирург, слушавший пульс царя, кивнул головой и опустил окровавленную руку.

– Государь Император скончался! – громко промолвил он. Княгиня Юрьевская вскрикнула и упала как подкошенная на пол. Её розовый с белым рисунком пеньюар был весь пропитан кровью. <…>

Из комнаты почившего вынесли бесчувственную княгиню Юрьевскую в её покои».

Какое невероятное стечение обстоятельств: именно в этот день император обещал своей «дорогой Катрин» вернуться раньше, чтобы вместе с ней отправиться на прогулку в Летний сад. Туда, где впервые грянул пистолетный выстрел. Будто грозное предупреждение… И там, где он уверовал: милая Катя стала ему ангелом-хранителем.

Но ведь в тот злополучный мартовский день Екатерина Михайловна тревожилась и умоляла супруга не покидать Зимний. На что он ласково успокаивал любимую, заметив, что не может же он, Государь, быть в заточении, подобно птице в золотой клетке…

По воспоминаниям, «последний вечер Его драгоценной жизни, в который Он занимался чтением Святого Евангелия с княгиней».

Наступившим воскресным днём император отправился в Манеж, где наблюдал развод войск, а после в Михайловский дворец, пить чай с кузиной, великой княгиней Екатериной Михайловной.

Но террористы-метальщики, изготовившись, уже заняли свои места вдоль набережной Екатерининского канала…

Сердца многих русских людей полнились в те дни великой скорбью. И одно из них – Петра Чайковского. «Известие это так поразило меня, – делится композитор горестными раздумьями с госпожой фон Мекк, – что я едва не заболел. В такие ужасные минуты всенародного бедствия, при таких позорящих Россию случаях тяжело находиться на чужбине. Хотелось перелететь в Россию, узнать подробности, быть в среде своих, принять участие в сочувственных демонстрациях новому Государю и вместе с другими вопить о мщении. Неужели и на этот раз не будет вырвана с корнем отвратительная язва нашей политической жизни? Ужасно подумать, что, быть может, последняя катастрофа ещё не эпилог всей этой трагедии».

А вот какими размышлениями предавались в Зимнем дворце. Великий князь Александр Михайлович, очевидец того страшного дня, вспоминал:

«Ночью, сидя на наших кроватях, мы продолжали обсуждать катастрофу минувшего воскресенья и опрашивали друг друга, что же будет дальше? Образ покойного Государя, склонившегося над телом раненого казака и не думающего о возможности вторичного покушения, не покидал нас.

Мы понимали, что что-то несоизмеримо большее, чем наш любящий дядя и мужественный монарх, ушло вместе с ним невозвратимо в прошлое. Идиллическая Россия с Царём-Батюшкой и его верноподданным народом перестала существовать 1 марта 1881 года.

Мы понимали, что Русский Царь никогда более не сможет относиться к своим подданным с безграничным доверием. Не сможет, забыв цареубийство, всецело отдаться государственным делам. Романтические традиции прошлого и идеалистическое понимание русского самодержавия в духе славянофилов – всё это будет погребено, вместе с убитым императором, в склепе Петропавловской крепости.

Взрывом прошлого воскресенья был нанесён смертельный удар прежним принципам, и никто не мог отрицать, что будущее не только Российской Империи, но и всего мира, зависело теперь от исхода неминуемой борьбы между новым русским Царём и стихиями отрицания и разрушения».

Внезапная смерть Александра II помешала исполнению его тайной мечты – наследовать трон должен был Георгий, сын его и (наконец-то!) княжны русской крови, а не немецкой принцессы. Но все монархические и жизненные планы смешал роковой взрыв на набережной Екатерининского канала. Каким непостижимым образом имя любимой российского самодержца соединилось с местом его гибели!

Тот день стал единственным, когда горе примирило соперниц, и они, забыв былые обиды, обе, обнявшись, рыдали в осиротевшем дворце.

…После минутного замирения весы судьбы вновь качнулись: Мария Фёдоровна из цесаревны обратилась царицей, а княгиня Юрьевская – вдовой императора. Но и сей горький её титул был отвергнут Романовыми!

Ах, как корила себя несчастная Катя, что в тот роковой день не сопровождала любимого мужа, а значит, и не отвела от него смерть! Она умоляла супруга не покидать дворец, а накануне злосчастного дня обсуждала с Лорис-Меликовым меры безопасности охраны императора.

Но тогда, тотчас после убийства Александра II, княгиню чуть ли не обвиняли в беспечности к венценосному супругу. Но более всех досталось Михаилу Тариэловичу. «Теперь расскажите, – язвительно вопрошал некий аноним в письме в редакцию газеты „Голос“, – чем Лорис-Меликов занимался в то время, когда делали подкоп на Садовой и снаряжали бомбы для 1 марта, успокаивал Государя, льстил Юрьевской, любезничал со всеми».

А простонародье будоражили и вовсе невероятные слухи – «будто помещики наняли армянского генерала, чтобы убить царя».

Страшные, горькие для России дни, полные отчаяния и брожения в умах.

Но страдания, что испытывала княгиня-вдова, были ужасающими: её ноги и руки сводило страшной судорогой, а пальцы – «крючками», она рыдала ночами напролёт и мечтала лишь о скорой своей смерти, признаваясь в том молодому Государю Александру III: «…Призываемая мною смерть не является, а мучения только усиливаются, и положительно не знаю, что делать».

А для молодой государыни настал миг торжества. И как символично, что её парадный портрет в тот год заказывается живописцу Ивану Крамскому, автору «Неизвестной»!

Портрет Марии Фёдоровны завершён в июле 1881-го в петергофском коттедже «Александрия». Самого художника буквально ослепил блеск драгоценностей, что сияли на точёной шее позировавшей ему молодой государыни. «Эффект бриллиантов словами решительно нет возможности определить, – дивился Крамской. – На Невском есть, конечно, в магазинах похожие, но дело в том, что они там всё же положены изредка, а здесь всё сплошь залито блеском. В таком огромном количестве, как у Императрицы, бриллианты имеют особый переливающийся блеск».

Представленный на выставке «Портрет императрицы Марии Фёдоровны в русском парадном платье» вызвал восторг не только публики, но и знатоков живописи. О том свидетельствовал и журнал «Всемирная иллюстрация»: «Самым изящным по тонам ансамбля и грации выражения оказывается большой портрет Ея Величества Государыни Императрицы в орденском костюме Св. Екатерины. Блеск белого глазета и приятность вообще белых тонов при благородстве выражения не могут не поразить при всматривании в этот портрет-картину».

Светлейшая княгиня Екатерина Юрьевская. Художник К. Маковский. 1880 г.

Не беру на себя смелость утверждать, что выбор царицей орденского наряда Святой Екатерины являлся неким посылом её былой сопернице. Но как знать…

Немного истории. Орденом Святой Великомученицы Екатерины (или орденом Освобождения) в Российской империи награждались великие княгини и дамы высшего света. Он имел две степени: «Большой крест» – для царственных особ и «Малый крест» – для дам высшего дворянского сословия. Учреждён ещё Петром Великим в честь героического поступка супруги Екатерины Алексеевны во время Прутского похода.

Женский орден обладал и двумя девизами: «За любовь и Отечество» и «Трудами сравнивается с супругом». На кресте ордена с лучами из драгоценных камней золотом сиял медальон, где святая держала в руках крест и пальмовую ветвь. А ещё орден Святой Екатерины служил царским оберегом, ведь в нём читались начальные буквы латинского заклинания: «Domine, salvum fac regum» – «Господи, спаси царя». Будто код сакрального шифра.

К ордену полагался особый костюм: знак Большого креста носился на красной с золотой каймой ленте, переброшенной через правое плечо. Без сомнения, имела бы орден своей небесной покровительницы и Екатерина Юрьевская. Не судьба…

Но и, будучи вдовой, она стремилась получить заветный орден, хотя и сознавала, что вряд ли сможет предстать в свете в желанном орденском обличье: «…Мне в жизни вероятно никогда не придётся одевать этот орден ввиду моей уединённой жизни».

Но то, что однажды в Доме Романовых нарушен был строгий запрет, княгиня знала. Исторический факт: морганатическую жену великого князя Константина Павловича, польскую красавицу-графиню Жанетту Грудзинскую, тотчас после венчания пожаловали орденом Святой Екатерины. И титулом Её Светлости княгини Лович. Правда, морганатический сей брак стал для цесаревича Константина поводом отречься от русского престола…

Есть в том некая символика: портрет Марии Фёдоровны в парадном орденском одеянии работы Крамского вплоть до 1918-го, пока не попал в Эрмитаж, украшал покои Аничкова дворца. Именно на его фоне художник рискнул некогда изобразить прелестную незнакомку – правда, весьма хорошо известную молодой императрице.

Кисть и другого прославленного живописца, Константина Маковского, запечатлела царственный облик непримиримых красавиц: Светлейшей княгини Екатерины Юрьевской, в то время обвенчанной с императором (по словам придворных, он восхищался портретом супруги и требовал от них тех же восторгов!), и чуть позднее – молодой государыни Марии Фёдоровны.

Императрица Мария Фёдоровна. Художник И. Крамской. 1881 г.

Итак, год 1880-й. Крымская осень. Ливадия. Модный и любимый царём художник Константин Маковский (Александр II называл его «мой живописец») пишет портрет Светлейшей княгини, облачённой в элегантный голубой капот и мирно сидевшей в кресле.

Почти одновременно Маковский работал над портретом детей: Гого, Оли и Кати. Ежедневно за живописцем в Кореиз, где тот остановился, посылалась из Ливадии коляска. Государь часто присутствовал при живописных сеансах, был любезен с художником, шутил с ним, подчас давал осторожные советы, иногда успокаивал расшалившегося сына. И даже доверительно делился с Маковским о неладах в августейшей семье, особенно – с невесткой-цесаревной.

Графу Сергею Шереметеву, адъютанту наследника, довелось, по его словам, стать «свидетелем многого, чего бы не желал видеть, и очевидцем смутной и мрачной эпохи (полнейшего разложения и упадка обаяния царской власти)». Он же не без раздражения замечал: «Маковский в то время делал портрет княгини Юрьевской; нужно было ходить им любоваться… Можно сказать, что семейный быт царской семьи представлял из себя целый ад».

Ну а чуть позже, когда «семейный ад» для цесаревны сменился райским покоем, молодая царица предстала на полотне Маковского в драгоценном обрамлении жемчугов и бриллиантов.

Вот уж поистине – битва живописных шедевров! Будто прежнее соперничество продолжилось уже на ином поле.

…Через годы императрице Марии Фёдоровне предстояло испытать те же душевные страдания, что выпали на долю её морганатической свекрови. Но, в отличие от Светлейшей княгини, ей будет дарована горькая отрада проститься с умирающим супругом, слышать последние слова Александра III: «Чувствую конец, будь спокойна, я совершенно спокоен».

Но не было спокойствия в убитой горем душе императрице. Всего через неделю после похорон почившего Государя, в ноябре 1894 года, в придворной церкви Зимнего молодой император Николай II венчался с великой княгиней Александрой Фёдоровной, в девичестве – гессенской принцессой Аликс.

Августейший поэт К.Р., великий князь Константин Константинович, свидетель того торжества, был глубоко потрясён душевными страданиями царственной вдовы, да и самим её видом: «Больно было глядеть на бедную Императрицу. В простом, крытом белым крепом вырезном платье, она казалась ещё бледнее и тоньше обыкновенного, точно жертва, ведомая на закланье…»

Отныне и до скончания дней Марии Фёдоровны титул вдовствующей императрицы станет её печальным достоянием.