Текст книги "В ожидании полнолуния. Женский роман с мужскими комментариями"

Полнолуние

Выпадают такие дни, когда в редакцию идут и идут люди, словно необъявленный приёмный день наступает. Больше всего проблем достаётся секретарю, и многих ей удаётся отправить восвояси. Если человек пришёл с конкретным делом, наш секретарь Алла рассылает посетителей по кабинетам. Тогда они заявляются ко мне и к шефу или к консультантам, после чего опять-таки оказываются у меня или у шефа. Иногда Андрей выскакивает из кабинета и спрашивает:

– Кто вчера видел луну?.. Ну, полная сейчас луна?

Он считает, что именно к полнолунию в редакции и юридические конторы устремляется несчётное количество психов и профессиональных жалобщиков всех мастей. Часто им ничего не нужно, кроме свободных ушей, в которые они изливают свои жалобы на жизнь, соседей и правительство. Такие люди просто выговариваются и уходят, перекладывая на тебя весь воз своих проблем и негативной энергетики. Ты же остаешься совершенно опустошенной, а нередко к тому же награждаешься тупой и ноющей головной болью.

При виде энергетических вампиров, которых я научилась распознавать, едва они откроют дверь кабинета, я обычно ставлю от них своеобразную защиту. Например, мысленно выстраиваю в воздухе зеркальную стену между собой и нежеланным гостем. Не успел этот вампир усесться и приступить к своим стенаниям, как я уже воздвигла стенку-отражатель. Он говорит сначала возмущенно, и голос его полон злобы, но жалобы и проклятия не воспринимаются мною, не проникают в душу. Слова отскакивают от непроницаемой зеркальной поверхности и возвращаются к владельцу. Постепенно голос его слабеет, интонации становятся скорее жалобными, чем грозными. Потом он вовсе сникает и покидает мой кабинет, еще более больной и несчастный, чем пришел.

Это слишком сложно и затратно по времени. В подобных случаях нужно озадачить самого посетителя. Обычно я отправляю жалобщиков изложить все свои претензии в письменном виде. Как правило, они больше не возвращаются.

В такие «приемные дни» писать, конечно, невозможно, зато идей и материалов можно набрать на месяц вперёд, поскольку иногда встречаются и весьма занятные субъекты с необычными делами.

Первой ко мне в тот день пришла сухонькая старушка в стареньком пальтишке времён хрущёвской оттепели. Она была бодренькой, весёлой и несколько кокетливой. Последнее качество выдавал надетый на седые локоны малиновый берет.

– Нина Григорьевна, – представилась она и спросила, имеет ли право не платить за свою радиоточку, поскольку радио в доме уже полгода как не работает. Линию оборвали строители при прокладке труб.

– Ну и не платите, – посоветовала я. – Да и зачем вам сейчас радиоточка? Телевидение вон есть.

– Телевизор-то у меня сгорел, – пожаловалась Нина Григорьевна. – Разве ж я куплю на свою пенсию новый? Оно ведь как случилось? Смотрю я как-то дома телевизор, а люди там всё больше злые, и говорят такое, что слушать тошно, политики особенно. Я расстроилась, да и пошла в огород медитировать. А тут телевизор возьми да взорвись. Дом и загорелся, хорошо, вовремя кинулась, да соседи загасить помогли.

– Что вы делали в огороде? – заинтересовалась я.

– Медитировала, детка. Оно жизнь-то тяжёлая, нервная, а я выйду, босиком, посреди грядок стану, лицом к солнцу, руки к небу, и подзаряжаюсь. Душу только высоко уж не вывожу, метров на тридцать, не больше, старая стала.

– Как же вы не боитесь «душу выводить»? Вдруг что-то испугает вас, или нехорошо станет, а душа возьмёт да улетит насовсем?

– Это-то ничего, детка. Лишь бы в это время чья-нибудь чужая в тело не влетела.

Просто сюр! Театр абсурда! И в этом дурдоме мы живём.

Потом Нина Григорьевна обошла вокруг моего стула, поводила руками над моей головой и объявила, что биополе у меня очень сильное, а энергетический заряд положительный. Пожелала всяческих успехов, и на прощанье пообещала принести баночку арбузного варенья. Забавная старушка, от общения с ней настроение сразу приподнялось, я даже пожалела, что у меня уже не осталось ни одной из трёх моих бабушек. Пекли бы Митьке пирожки, варили варенье из арбузов и медитировали!

Со второй посетительницей я поговорила всего несколько минут и поняла, что это будет потрясающий материал. Конечно, тут же побежала поделиться впечатлениями с шефом.

Леденёва всегда врывалась в мой кабинет как тайфун и сообщала всё, что считала нужным, не взирая ни на присутствие посторонних, ни на отсутствие желания её слушать. Впрочем, я всегда был ей рад, даже когда она заявляла с порога: «Я буду с тобой ругаться!». А это случалось частенько. Дарья рьяно отстаивала интересы трудового коллектива, априори считая, что я в обязательном порядке стремлюсь их ущемлять.

– Шеф, ты только послушай эту историю. Представь, некий Иван Иванович, мужчина лет сорока, знакомится с двадцатилетней девицей и начинает наведываться в дом её матери. И наведывается этак лет двадцать подряд. За это время та девица, Валентина Земченко, рожает ему двоих сыновей, старший из которых уже служит в нашей доблестной армии. Жениться на Валентине Иван Иванович не собирался, поскольку ещё до знакомства с ней проживал с женщиной своих лет, с которой тоже официально не был зарегистрирован. Детей у них не было. И вот Иван Иванович умирает. После него остаются две нерасписанных вдовы и двое незаконнорожденных детей, которым он всё обещал, но так и не удосужился дать свою фамилию. Ну, каков мужик, а! Двадцать лет сновал между городом и деревней, одну бабу имел для души, другую для обзаведения потомством, и умер холостым.

– Ну, что сказать? Повезло!

– Теперь слушай дальше. Валентина, женщина деревенская, как по месту жительства, так и по душевному складу, всё же понимает, что детям надо дать имя. Она отправляется в суд, и суд признаёт Ивана Ивановича отцом детей, как и их право носить его фамилию. Тогда Валентина пытается договориться с другой вдовой, Ниной Сергеевной, чтобы та поделилась с детьми наследством покойного. Причём, не претендует ни на трёхкомнатную квартиру Ивана Ивановича, ни на другое имущество. Просит только автомобиль «Ниву», утверждая, что машина была куплена на деньги, которые она вместе детьми и приходящим мужем заработали за несколько лет на бахче.

Нина Сергеевна, в отличие от Валентины, женщина образованная. Она подаёт в суд исковое заявление, в котором просит отменить давно вступившее в законную силу решение об установлении отцовства, несмотря на то, что по этому делу она никак не может проходить заинтересованной стороной. И районный суд выносит такое решение! Представь, в «Определении» так и написано, что признание мальчиков детьми Ивана Ивановича противоречит интересам гражданки такой-то! Сильная котлета?

– Сильная. Зови сюда свою Валентину, кассационную писать будем.

И Чернов тут же принялся что-то строчить, а я отправила к нему Валентину с её бумажками, села за компьютер и набрала заголовок будущего материала: «Как холостой всю жизнь Иван Иванович стал после смерти мужем и отцом».

Вечером я ждала звонка от Антона, просматривая материалы очередного дела. Было что-то около семи, когда в мой кабинет вошёл шеф и уселся напротив:

– Дома не ждут?

– Я-то никогда не отличалась примерностью в семейной жизни, а у вас дети не плачут? Да и водитель наш, наверное, уже заснул на заднем сидении.

– Я отпустил сегодня машину.

– И как же вы, Андрей Дмитриевич, вдруг да на общественном транспорте, как простой советский человек?

– И сам не знаю – как. Иди сюда!

– Я и так здесь.

– Ты – через стол. Подойди ко мне.

Я обошла стол:

– Что такое?

– Ничего такого, – и меня попытались поцеловать.

Только попытались, потому что я вывернулась и отскочила в сторону, отирая щеку от оставленного на ней влажного следа. Вытащила из пачки сигарету, прикурила и отошла к окну. Меня молча обняли сзади и развернули к себе. В таких ситуациях я обычно теряюсь, и потому сразу же начинаю грубить:

– Что ж такое-то? Никак захотелось?

– Давно хочется, – кажется, он поставил мировой рекорд по скоростному расстёгиванию кофточек с большим количеством пуговичек.

– Слушай, ты совсем с ума сошёл! Что ты делаешь? У нас всегда были такие прекрасные отношения.

– Не вижу причин, по которым они должны испортиться.

– Мы – друзья, и нечего всё портить этими глупостями. Не заводила я ещё служебных романов со своим шефом!

– Так заведи.

Я уже устала вырываться из его рук, которые, кажется, были повсюду и в количестве гораздо больше двух, и пригрозила:

– Уволюсь!

– Хорошо, я подумаю, в каком качестве – журналиста или женщины – ты мне важнее.

– Подумай. Предупреждаю сразу, что ты мне как шеф нравишься гораздо больше.

– А как мужчина?

– Никак.

Раздался телефонный звонок, и Антон сообщил, что будет через полчаса. Я надела плащ и, выходя, суровым, как мне показалось, голосом, сказала шефу: «До свидания». Он улыбался. Но когда шёл несколько минут спустя к трамвайной остановке (меня он не заметил) лицо у него было разнесчастное.

Да, наверное, разнесчастное. Только я её заметил, но прошёл мимо. Стоит себе у входа в бар в сером плащике и ждёт неизвестного мне человека, с которым проведёт вечер, а может, и ночь. Это было весьма обидно: почему не со мной? Мне всегда нравилась эта женщина, с первого момента, как я увидел её пять или шесть лет назад, когда она пришла устраиваться на работу. Но я никогда ничего себе не позволял. Во-первых, не в моих правилах заводить романы на работе, а во-вторых, она всегда была вместе с Сергеем. Я же видел – там такая любовь, что нечего и соваться.

Только однажды я пригласил её пообедать после завершения судебного процесса, на который мы выезжали вдвоём, и повёл в какое-то кафе, но это был просто обед, и всё. На обратном пути, пользуясь давкой в троллейбусе, я прижимался к ней, но она не реагировала, болтала что-то отвлечённое, и неуместность моих заигрываний была слишком очевидна.

А с тех пор, как я понял, что с Сергеем у них больше ничего нет, зато появляются какие-то мальчики и увозят её, я был просто вне себя. Но в тот вечер я не строил никаких дальнейших планов. Просто вспоминал ощущение от прикосновений к её телу, нежность её кожи, и хотел почувствовать это ещё и ещё.

Антон приехал только через час, когда я уже была окончательно замёрзшей и оголодавшей, и мы поехали к Лесе. Антон, как обычно, останавливался у каждого коммерческого ларька и приносил то чипсы, то джин с тоником, то пиво, то сигареты. В общем, всё самое вкусное и вредное.

– А ко мне сегодня мой шеф приставал, – похвасталась я бодрым голосом, хотя мысль эта всю дорогу меня угнетала. В последнее время жизнь как-то устоялась, и не хотелось ничего менять. Эта лишняя головная боль была ни к чему. – Забавно, что я рассказываю об этом тебе?

– Я ж у тебя на правах подружки… А как пристаёт?

– Однозначно.

– Я тебе давно говорил: бросай ты свою работу. Твою зарплату я тебе и так буду выплачивать.

– Богатенький ты мой Буратино.

– Серьёзно. Я же в день имею столько, сколько ты в месяц.

– Конечно. Как простой российский мент. А чем я буду заниматься целыми днями?

– Обеды варить и меня ждать. Ты ж моя вторая жена, а будешь первая.

Меня всегда умиляло, как классно мужики принимают решения. Неужели он всерьёз мог предположить, что я выйду за него замуж? Интересно, мой сын при этом брался в расчёт? И почему мужчина считает, что если женщина с ним спит, то самое заветное её желание – сочетаться с ним законным браком? Но в таких ситуациях лучше не возражать – обид не оберёшься. В конце концов, не сегодня же под венец тащить собираются, пока только выпить и заняться сексом. И это правильно.

Ужас, летящий на крыльях ночи

Всё следующее утро я провела за правкой материала моей сотрудницы, с которой мы делили один кабинет на двоих. Журналисткой Людмила была никакой и учиться ничему не желала, считая, что ей за глаза хватает её кулинарного техникума и двухмесячных курсов рабочих корреспондентов. Конечно, хорошо писать не научишь ни в одном вузе, (это либо есть у человека, либо этого нет), но общеобразовательный уровень этой девицы был любимой темой редакционных анекдотов. А чем она была хороша, так это умением проникнуть туда, куда никого не пускают, и разговорить тех, кто никаких интервью давать не собирался. Потом надо было только сесть и сделать из её многословных излияний нормальный журналистский материал.

Я с тоской взирала на шестнадцать мелким подчерком исписанных страниц, соображая, как бы безболезненнее оставить из них пять, чтобы сделать это чтиво удобоваримым. Считается, что хороший редактор любой материал может сократить вдвое, потом эту половину ужать до заголовка, а заголовок изменить. Я не так сурова, но заголовок уже изменила. Люда сидела напротив, грызла карандаш и с тоской смотрела, как я выбрасываю из текста один абзац за другим.

– Господи, что это за фраза «СПИД – панацея ХХ века?» Ты бы хоть словарь открыла что ли! Я после прочтения твоих текстов начинаю сомневаться в собственных умственных способностях.

– «Панацея» не подходит, да? А «ужас»?

– Если только летящий на крыльях ночи. Этот абзац тут вовсе не нужен.

Вошла некая Смирнова. Это была сексуально озабоченная и совершенно квадратная дама лет сорока в истерической шляпке. Она принесла мне очередной опус, а я вернула ей предыдущий. Их не печатала ни одна редакция, но она не обижалась и продолжала разносить свои творения; иногда забывала, что куда раздала, и ко мне попадали те же так называемые «статьи» по третьему кругу. В последнее время она писала «Записки мадам Коллонтай», в которых выражала свои взгляды на российскую правоохранительную систему.

Не могу сказать, чем именно не устраивала современную Коллонтай работа наших правоохранительных органов, потому как попросту и читать не стала текст, который начинался словами: «До каких пор…». Но вежливо объяснила, почему редакция не может в данное время использовать её труды, и мадам удалилась, весьма удовлетворённая нашим общением.

– Ох, и надоела мне эта мадам Коллонтай! – сказала я.

– Какая странная у женщины фамилия, – заметила Люда.

– Чего тут странного? Смирнова – она и есть Смирнова.

– А разве её фамилия – не Коллонтай?

Это было уже слишком. Я только было собралась просветить Люду о роли мадам Коллонтай в истории Советской России, как в дверь кабинета постучали. Стук был какой-то неуверенный и робкий, будто мышка поскреблась. Такой же неуверенной в себе выглядела и пожилая женщина в чёрном плаще с капюшоном, проявившаяся на пороге. Она взглянула на меня, потом на Людмилу, затем устремила взгляд в пространство между нами и именно у него нерешительно спросила:

– Дарья Дмитриевна?

– Это я. Проходите, пожалуйста, присаживайтесь, – предложила я, указав посетительнице на стул.

Она присела и принялась теребить растрескавшиеся от старости ручки своей старомодной сумочки, которую держала на коленях. Я ждала, пока женщина объявит о цели своего визита, и смотрела на неё выжидающе и одобряюще. И она, собравшись с мыслями, наконец, неспешно произнесла:

– Я – Антонина Петровна Горелова. У вас мой сын Алексей художником работал. Вот мне и посоветовали к вам обратиться. Вопрос квартирный. Вы уж, извините, на адвоката денег нет, может, вы что-нибудь посоветуете.

Это так понятно, хотя и возмутительно! Люди заставляют журналистов вникать в свои проблемы, за решение которых юристам надо платить. При этом обращающиеся за помощью искренне считают, что время, которое они отнимают у журналиста, как и его интеллект, ровным счётом ничего не стоят.

– Рассказывайте, – я взглянула на женщину с сочувствием и в очередной раз вспомнила нарисованную «Мёртвую петлю», свою последнюю беседу с Лёшей и длинную линию жизни на его руке, которая оказалась обманчивой.

– Что и рассказывать-то, не знаю! Сына похоронила и без крыши над головой осталась. Моя квартира теперь уже не моя, – Антонина Петровна всхлипнула, и я испугалась, что сейчас она ударится в слёзы, как это часто бывает с посетителями, которые собираются поведать о своей беде. Опыт, сын ошибок трудных, подсказывал, что в таких ситуациях лучше попытаться не допустить наступления истерики, чем потом долго и нудно человека успокаивать, и вопросы посыпались на бедную женщину как конфетти на новогоднюю ёлку:

– Квартира была куплена или получена? Кто в ней прописан? Была ли она приватизирована? Каким образом вы лишились жилья? Имели ли место сделки продажи, дарения, залога? Кто на данный момент проживает в вашей квартире? Расскажите подробно всё с самого начала, только конкретно и по существу.

Мой ход оказался тактически верным, Антонина Петровна не разрыдалась, а лишь глубоко вздохнула и начала рассказ:

– Квартиру муж мой покойный от завода на всю семью получал. Нас тогда четверо было – муж, я, дочка наша старшая и Лёша. Он тогда в школе ещё учился. Потом муж умер, а дочка замуж вышла. Остались мы с сыном вдвоём в трёхкомнатной квартире. Алексей долго не женился, почти до тридцати лет… А теперь вот он умер, а квартиру жене подарил. Я и не знала. Я ведь последние три года летом на даче живу, а зимой всё больше у дочки нахожусь, внуков нянчу. И вот на днях прихожу к снохе, хотела договориться, как будем сорок дней Лёше отмечать, а она мне и говорит: на сорок дней я для Лёшиных сослуживцев стол сама накрою, а вам здесь делать нечего. Квартира, мол, моя, вещички свои забирайте – и до свидания. И договор мне какой-то тычет…

Антонина Петровна достала из сумочки сложенный вдвое листок. Я развернула и пробежала его глазами. Это был нотариально заверенный договор дарения на трёхкомнатную квартиру по улице Ставропольской. Алексей Горелов передавал своё жилье в дар жене Ольге. Подпись, дата… Выходило, что у нотариуса Леша побывал буквально за месяц до своей нелепой гибели.

– А Лёша мог распорядиться квартирой без вашего согласия? – спросила я.

– Он всё мог. Как эта Ольга появилась в его жизни, так сын совсем чужой стал. Она им как хотела, так и вертела. Алексей спокойный был, незлобивый. А она всё тишком да молчком. Ольга три года назад стала к нам в дом приходить. Маленькая такая, юркая, прошмыгнёт мимо меня к Алексею в комнату, и сидят там вдвоём часами. За целый месяц слова от неё не слышала, кроме как «здрасти» да «до свидания». Я стала Лёшу пытать: как, мол, да что. Тоже молчит: ну, девушка и девушка. Я и скажи: мол, семью тебе давно пора завести, если нравится барышня, так женись, чего без толку сидеть вечерами. Он рассмеялся: «Как скажешь, мама, так и сделаю». А летом я огородом занимаюсь, на даче и ночую. Мы ещё с мужем садовый участок брали, домик своими силами построили. И вот как-то наведалась я с дачи в квартиру, фруктов привезла, смотрю, сидит эта девица на кухне в домашнем халатике. Я Алексея в сторону отозвала и говорю: «Нехорошо это, сын. Если что серьёзное у вас, так давайте свадьбу сыграем». А он мне: «А зачем нам свадьба, мам! Только деньги тратить. Мы и так пошли да расписались». Я так и обомлела. Как же так, ни матери ничего не сказал, ни родной сестре, да и с невестиной роднёй не познакомил. Не по-людски как-то. Сильно обиделась я тогда, к дочке ушла, наплакалась. А дочь мне говорит: мол, они молодые, как хотят, так пусть и живут, а ты, мама, не лезь к ним, а то врагом станешь.

– А где вы прописаны?

– У дочки. Зять как узнал, что дом, в котором они живут, под снос пойдёт, так и предложил мне к ним прописаться, дескать, при переселении больше площади получат. Алексей в тот же год и приватизировал квартиру. На себя одного. Я не возражала, думала, ему семью заводить, а я с дочкой доживать буду… Да только про снос что-то замолчали, так мы и живём в двух комнатках впятером – дочка, зять, я да двое внуков. А теперь вот вышло так, что Лёшина квартира чужой девочке отошла. Я-то думала, разменяю квартиру – Ольге однокомнатную, и мне однокомнатную. А оно вон как повернулась. И что теперь делать, ума не приложу. Спасибо, зять пока не гонит, дети ещё маленькие, за ними присмотр нужен… А если в суд подать, отсужу я себе полквартиры, или не положено?

– Согласно договору дарения, ваша сноха является единственной полноправной владелицей квартиры. Конечно, можно попробовать опротестовать договор, но для этого нужны очень веские основания, – огорчила я свою посетительницу и подумала, что если таковые основания обнаружатся, то горе Антонины Петровны только умножится.

Ибо первая мысль, которая пришла мне в голову после рассказа о подаренной перед смертью квартире, конечно, была криминальной. Сам собой напрашивался вывод, что Лёша погиб вовсе не случайно, и не за просто так, а за свои квадратные метры. Не знаю, задумывалась ли о таком повороте дела несчастная мать, но я ей ничего говорить не стала. Попросила оставить мне копию договора дарения и пообещала подумать, чем можно помочь. А после того, как распрощалась с Гореловой, смотревшей на меня с большой надеждой своими карими глазами, очень похожими на Лёшины, я позвонила Лизе и предложила отправиться в ближайшее кафе. Ни о чём серьёзном думать в тот момент я просто уже была не в состоянии.

Лиза влетела в зал и направилась к моему столику с традиционным десятиминутным опозданием, как всегда красивая и шумная, в алом платье, такими же яркими были лак на ногтях и помада. Конечно, начались расспросы об Антоне. В отличие от давно надоевшего и всегда нелюбимого ею Серёги, этот парень пока еще вызывал законное любопытство. Она гордилась тем, что «подсеяла мне такого кадра». Я немного рассказала о том, как мы проводим время, хотя рассказывать было особенно нечего. Разве только, как однажды он привёл меня ночевать на склад при магазине. А дело было так.

После ночи, проведённой на турбазе, Антон несколько раз приезжал за мной, и мы сидели в барах или просто разъезжали по городу на его голубой «Альфа-Ромео», болтая ни о чём, слушая музыку и попивая джин с тоником. Я понимала, что ему некуда привести меня для того, чтобы заняться сексом, но не собиралась помогать в решении этой проблемы. Если надо – пусть решает сам. И вот как-то Антон спрашивает, не могла бы я провести с ним всю ночь. Я не возражала.

Он остановил машину у солидного на вид магазина и сказал:

– Ну, пошли. Здесь и заночуем.

– Где – здесь? В магазине?

– Пошли! Если я тебя веду, значит, всё в порядке.

Мы спустились вниз по боковой лестнице, он снял висячий замок с железной двери, и мы прошли в полуподвальное помещение. Вдоль длинного коридора шёл ряд одинаковых закрытых дверей, и я поняла, что это склады. Одну из железных дверей Антон открыл ключом. За ней оказался практически гостиничный номер. Здесь стояли диван-кровать, холодильник, телевизор, шкаф, стол, – всё как полагается. И ещё была маленькая кухонька с электроплитой и санузел. Антон расставил на столе бутылки и закуски и сообщил:

– Ты не дёргайся, всё нормально. Магазин принадлежит моим друзьям, по ночам они здесь дежурят по очереди, но сегодня я вызвался сам посторожить, так что будем с тобой склады охранять… Нарежешь ветчину, пока я приму душ?

Я, конечно, внутренне над собой посмеивалась: дожилась, дескать, до складов и магазинов! Но не могла не признать, что всё было цивильно, и совсем успокоилась, когда Антон достал из шкафа чистые белые простыни.

– Хорошо дежурят твои ребята!

Наверное, и сам Антон не в первый раз заступал в ночную смену!

На рассвете я проснулась оттого, что в комнату проникла полоса света, но не из зарешёченного окна, а из коридора, а следом за светом вошёл огромный мужик в майке и спортивных штанах. Грудь и плечи у него были сплошь синими от бесчисленных наколок. Их было так много, что разобрать в полутьме хоть один рисунок не представлялось возможным. Мужчина бережно нёс накрытый белой салфеткой поднос с двумя чашками кофе и баранками:

– Вставайте, ребятки, на работу пора.

Меня просто парализовало от страха. Я была так шокирована, что даже не сразу сообразила натянуть на себя простыню. Так и лежала с минуту, абсолютно голая и оцепеневшая.

Антон пробормотал сквозь сон:

– Спасибо, дядь Коль.

Мужик спокойненько поставил поднос на стол и вышел.

– Что это было? – ко мне постепенно возвращался дар речи.

– А, не обращай внимания, это дядя Коля, хороший мужик, мой сосед. Недавно из зоны вышел, я устроил его сюда на работу.

– И за что сидел этот хороший мужик?

– За убийство, – равнодушно сказал Антон и принялся одеваться.

Лиза эту хохму оценила:

– Знаешь, Даш, в этом что-то есть: романтика, приключение. Ехать куда-то в ночь, мужчина, секс, музыка… То ли дело я: дом – работа, дом – работа. Такая благопристойная стала, что самой противно.

Я, конечно, подумала, что Лизка просто с жиру бесится. Муж обеспечивал её от и до, работала она только для того, чтобы дома не сидеть, и могла не гнать строки, подсчитывая каждую копейку гонорара. Огромную четырёхкомнатную квартиру раз в неделю убирала за небольшую плату соседка-пенсионерка. Готовкой Лизка тоже себя не утруждала, отдавая предпочтение полуфабрикатам, стирала за неё фирменная машинка, и потому самым нелюбимым занятием подружки было глажение белья.

– В чём же дело? – сказала я. – Заведи себе мужика.

– Так просто заводятся только тараканы, – вздохнула Лиза. – Не так уж много высоких красивых блондинов с голубыми глазами. Ты же знаешь мой стандарт. А если и завяжутся какие-то отношения, так я же не могу строить их нормально. Сразу начинаю над парнем изгаляться, сцены закатывать. А им это зачем, у них для этого жёны дома имеются. Им надо, чтобы, как ты, «сюси-пуси», чтоб любили да лелеяли, а я так не умею.

– Да и я порой – ещё та мегера.

– Ладно, не прикидывайся. Ты женственная, мягкая, вот мужики и тянутся. Потом ещё бывает и так. Познакомишься, вроде мужик что надо, всё при нём, и он к тебе подкатывает, то с тем, то с этим. А нет и всё! Вот хоть озолоти ты меня, сто лет не нужен. А бывает, и не к месту, и не ко времени, а как западёшь на кого – и всё. Сидишь как дура, таращишься на него и мысль одна: я его хочу!

– Бывает, – согласилась я и пожаловалась, – Антон это, конечно, хорошо. Лучше, чем ничего, но мне с ним скучно. Наверное, разные интеллектуальные категории.

– Толку что Серёжа твой был интеллектуал! Что он дал тебе в этой жизни?

– Хотя бы большую любовь. А вообще, конечно, грустно всё это. В моей жизни уже четвёртый мужчина, а ни с одним не было так, как хотелось бы. Наверное, я стремлюсь к недостижимому идеалу? Слишком многого хочу?

– Сколько-сколько? Четверо мужчин? Это ты имеешь в виду всех, с кем хоть что-то было? Да ещё, наверное, и вместе с мужем насчитала! – Лиза захохотала так громко, что на нас оглянулись с соседних столиков. – У меня их сто четыре было, потом уж со счёту сбилась… Так заведи пятого!

– Ты же сама говоришь: мужчины не заводятся так просто, как тараканы.