Текст книги "Скорпион"

(-)

Орудием восприятия восьмой светло-жёлтой и младшей веры являлась кожа. Она обращала прикосновение в волоски на теле, волоски на теле – в травы, а мне непонятную свадхистану-чакру под знаком Скорпиона в усмешку богов и в красивую злодейку из индийского фильма, которая позже в этом месяце, то есть в листопаде, тьфу ты, в ноябре, обратится в так нелюбимую тобой, Geliebte, и так мною желаемую Шторм. Злодейка была вайшьей из третьей и предпринимательской касты, постоянно подстригала волосы, одевалась на европейский манер, носила туфли на высоком каблуке, хотя не очень это любила, зато любила носить через плечо лоснящуюся змею, поглаживая её пальцами левой руки, в то время как пальцами правой злодейка переворачивала страницы в книжке, которая, как и змея, всегда была при ней, и книжкой этой был… тот самый Гороскоп, который ты сейчас читаешь, моя любимая… шучу, не знаю, что была за книжка, однако отправившаяся в мир иной Тримидж ни одной книжки в руки так и не взяла, а вот злодейка ещё как брала и читала запоем, целыми днями, не отвлекаясь на жизнь, только на время сна синие лепестки свинчатки прикрывали индуистский разрез её глаз. Из своей книжки злодейка узнала о глубинной трансформации двадцать второго ламедвовника, и потому когда у горшков с её гардерией оказался человек, опьяняющий себя вином, она без труда увидела в нём не рыцаря мечей в ожидании ночи, которым представился пьяный ламедвовник, испытывающий, с его слов, «страстное желание, которое неизбежно превратится в вечную радость», едва только злодейка бросит в него мимолётный, пусть даже презрительный взгляд; не белого визиря Y, который через итерацию станет её равнодушным супругом и думать не будет о любовном желании или более священной жажде в её адрес; а увидела в пьянице вернувшееся в Индию детище Меска по имени Вайнд, обречённое вести людей сквозь восемь холодных и восемь горячих адóв, и при жизни давая им гнойные язвы и душевные дыры, о которых не очень-то приятно писать; однако той, которая позже станет Шторм, удалось нечто невообразимое – она освободила Вайнда от пятизубого Меска одним своим воздушным поцелуем, и архизлодей Меск мог что только и кричать с большой буквы, видя как Вайнд ломает возведённые им барьеры и из направленного эгом мужчины сгустка зла становится хаотичным, женским сгустком, могущим сотворить абсолютно любое и внесистемное зло, однако пока только оставляющее бездыханное тело несчастного и пьяного двадцать второго ламедвовника на съедение злодейкиной змеи, а злодейка, как ты видишь, даже не думает отвлекаться, пальцем правой перелистывает страницы одну за другой и останавливается на моменте со зверями, когда la fiera che fugge11
  зверь бежит


[Закрыть] из бывшего улуса Джучи, но бежал недолго – самый юный представитель бестиария пал в бесконечной битве поколений. Старые звери победили и поступили очень мудро – они не полностью вернули старые порядки, но и кœ-что оставили из молодёжных нововведений зверят. Наступило восемнадцатœ брюмера. Но только у молодого зверя не было календаря. Весь остаток девяносто девятого года он голодал в изгнании в свœй пещере и поклонялся гранату, сорванному с ветки во время бегства. Из этого фрукта этот зверь, новый бунтарь Гамлет, сделал себе культ. Находясь в изгнании, зверь интенсивно обучался самообороне и скольжению животом по колющим и режущим предметам. По утрам он всё-таки ел, как правило, раздавленных паучих-волчиц, из лапок которых он наделал чёрных пешок для шахмат. Сделать другие фигуры он не успел, о причинах будет позже, а по вечерам зверь молился гранату и бил по себе, затем выходил в поле и бил по звёздам из созвездия Рака. Врагом ему являлись звёзды из созвездия Весов, а звали этого зверя Меском, и Меск был самым главным врагом для Джошуа, который, впрочем, к Весам никак не относился. Их вражда носила онтологический характер. Друзей у Меска быть не могло, да и какие могут быть друзья у гиганта и ложной глины в руках Прометея? Собственно, сама природа Меска, его метафизическœ бегство из отца Тартара, была явлением странного зла, несовместимого со злом этого мира, поэтому в любой из итераций Джошуа его главной целью являлось либо личнœ уничтожение Меска, либо использование судьбы под буквой «самэх» для уничтожения Меска каким-либо странным стечением обстоятельств. Предыдущие сто одиннадцать итераций Джошуа не приносили ему никаких плодов в этом единственно важном деле. Всё время выходила какая-та комедия, портящая вкус Божий и замысел Великой Трагедии. Пиковые семёрки и десятки всегда при гаданиях его любовниц указывали на пикового короля ♤, что сулило обречённость в его единственно важном, как уже было сказано, деле. А всё почему? Да чёрт его знает. В конторе не было никого, кто смог бы ответить на этот вопрос.

– Что ещё за контора? – возмутилась ты внезапным нововведением.

– Пустеющая контора «Davis» в Нью-Брансуике, – ответил я. – Она всё ещё принадлежит Генри Триппу. Он, если что, архитектор, но пока терзается статусом восьмого присяжного в столь затянувшемся процессе над Анной.

Но ты была уже учёная…

– Хватит скакать с темы на тему! – крикнула ты. – Меск отрезал себе палец, когда его вели в Тартар! И даже если бы Джошуа и убил бы зверя Меска в пещере Кроманьон, то страннœ зло всё равно бы никуда не делось! Я всё уже поняла. Можешь не притворяться, что ничего не знаешь!

– Ну хорошо, – сдался я. – Притворяться не буду. А скакать с темы на темы продолжу, ты сама виновата…

– Я???

– Генри Трипп первым заявил о невиновности Анны под слабые аплодисменты бежавшей из России розоволосой Киры, на время оставившей филиал «клуба депрессивных девочек» в Техасе без своего чуткого патронажа. Всё дело в том, что контора «Davis» была в руках задумчивой Анны, дочери Симона. В стенах на шотландский манер она не обращала внимания на славянские хороводы и соотносила друг с другом две параллельные реальности:

«The Devil and the Temperance»

Сын Артура, Мордред Злокозненный, предал отца и короля и при попытке захватить власть получил копьём пониже живота. Раб его по имени Хитуи лижет ему раны, пока жена раба Блóтмес (или Бломмéс, я не знаю) посвящает Мордреду строчки из «The lovers in the chariot».

Анна покачала головой. Это было не то. Вокруг неё водили хороводы бежавшие древляне, а рядом бывший актёр и пастырь из Европы пытался образумить постсоветских язычников, распевая им:

– Господь Иисус Христос! ты величайшее добро и…

– …инициатор… – подхватил первый язычник.

– …раскола… – подхватил второй.

– …голландской реформатской… – третий…

– церкви в Фрисландии! – окончила Анна, кивнула древлянам, и те исполнили приказ смеяться. Пастырь-актёр поник в снегах, и под заразительный смех Анна нашла вторую реальность, как оказалось, её нужную:

«Le Diable et la Tempérance»

Племянник Артура, седовласый пэр из Руссильона по имени Жерэр сидит верхом на пятом священном щите и охраняет фосфор от своей Прекрасной Елены. Его невеста воет на смерть, а из её сладкопышных губ стремятся к небу строчки из «L’amoureux dans le chariot»…

– Пэр… – прошипела Анна, околдованная змием. – А как же папа?

Пπ

На эту, кстати, карту, то есть, букву начиналось имя сорок шестого апостола из семидесяти, монашествующего в треугольнике из Рима, Неаполя и Поццуоли, где преподобные Улиссы с боронáми за плечами поклонялись Исиде вместо того, чтоб почитать его столь юный возраст за столь подвижническую жизнь. Преподобные бенедиктинцы-лестригоны отвечали за еду, а за голод отвечали сакраментки беспрерывного поклонения Святым Тайнам. За насыщение отвечали непохожими друг на друга куполами Сирийская католическая и Албанская грекокатолическая церкви с их совокупным приходом в двести восемь тысяч и семьсот человеческих душ. Патровасий (а ибо так звали молодого апостола) накручивал от горя на культю столь пышную для двадцати трёх лет бородищу и призывал на суд с небес шестнадцать ангелов и четырнадцать архангелов, но те были заняты. Разумеется, радость Патро́ва-италийца не могла быть омрачена даже вдарившимися в Исидову веру бенедиктинцами из Сирии и сакраментками из Албании, поскольку в его карих глазах отражались былые времена, когда пять главных сýдей и двадцать два судéй поменьше заменяли предателя Искариота на нового Матфия, а главнейший судья, сам Иоанн, посвящал его, Патровасия-Патро́ва, в тайны Христовы и раскрывал, словно Вию, оки миров.

Ⱛ, Ⱆ, Ⱇ (ик, ук, ферт)

– А как же папа? – спросила Анна, сняв маску.

Елена тоже её сняла и ответила:

– У меня теперь новый кавалер.

– И не один! – не удержалась дочь.

Елена загадочно улыбнулась.

– Глава тринадцатая в постели моих мужчин. Вырастешь – поймёшь.

Сказано это было столь бесхитростно и беззлобно, что у Анны мигом пропало желание вновь её убивать.

И над красивым бродил,

Луну, мёд и солнце пил,

И прекрасному оды слагал,

Александр ворвался на бал,

где была его сердцу приглянувшаяся дама, стал на колено и подарил даме, то есть, естественно, Елене Прекрасной, перстень из конца восемьдесятых-начала девяностых годов девятнадцатого века.

– Нет, я должна к тебе писать! – засмущалась Елена. – Но я не писала, месяц листопад – это месяц тревог, ты и сам понимаешь.

Александр кивнул. Это был не Парис.

Вдруг в замке погасли все лампы и свечи, но сразу стало солнечно, сладко и одиноко, ибо вещая девушка-мак тропинкой огня под сонеты солнца, мёда и луны ворвалась нагая на бал, дабы возвестить:

– К вам пришёл чёрт!

– Чёрт!!

– Чёрт!!! – закричали все вокруг и разбежались. Остались только Анна и Елена.

– Ты меня не убьёшь, – сказала Елена.

– Я это уже поняла, – сказала Анна и выпила сонеты луны. – Теперь я одинока… – Затем выпила сонеты солнца. – Теперь я под солнцем…

– Тебе хоть на иконы, доченька! – улыбнулась Елена Прекрасная.

– Да-да… – Анна обернулась к чёрту. – Как тебя зовут на самом деле?

– Я – Освободитель, – ответил Александр.

– Вот оно что… Подари мне мазь.

– Зачем? – удивилась Елена Прекрасная.

– Это всё жуткая плеть. Это не для меня, а для Испании.

– Ô, ужас! – театрально вздохнула Елена.

– Тебе жалко отца? – внезапно спросила Анна.

Елена не ответила. Еле сдержав слёзы, она прошептала:

– Мазь Винсенте не поможет. Возьми лучше закон.

– Хорошо. Возьму. Ты ответишь на мой вопрос?

– Да!

Елена Прекрасная упала без чувств. Чёрт её взял на руки и расцеловал. Значит, мать так и не смогла признать вину и поклониться родной дочери! Стоит ли ей плакать? Пожалуй, что нет…

– Я сильная! – сказала Анна чёрту. – Теперь я больше не Анна!

Одинокая Солнечная Сестра, сгладив разницу в неповиновении, взяла закон у Освободителя, и пошла навстречу Звёздной и Песочной Сестре, смазывать следы на её прекрасных ягодицах. Вместо Винсенты, однако, её встретила девушка в жемчужном ожерелье, кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы и семьёй в деревянных закоулках Ивановской области. В панике незнакомка указала на приближающуюся с неба птицу Рух, которая унесла их обеих в пустыню к каркаданнам, на рогах которых легко обнаруживались следы гиппопотама, этого выродившегося к чёрту гиппокампа. Так, моя любимая, и завершилась симфония о великом Смутном времени. Истории об иконах или об Шторм или какие-то ещё будут повествоваться заместо Анны и Елены в новой четырнадцатой главе, только знай, раз так любопытно, что тень Геракла в Аидовом царстве и была соткана при помощи тела и идеи Елены Прекрасной. Вот куда она и исчезла. В Испанию она не возвращалась.

– Значит, вернулась Шторм? – предположила ты.

– Всё верно, – улыбнулся я. – На пути в Испанию ей повстречался отец народа под знаком Скорпиона. Он вынудил персиянку Шторм отбросить колючник и заставил её прикрывать наготу цветами бакхариса. Долго его покровительство не продолжилось. Пользуясь аллегориями, Шторм медленно усыпляла бдительность отца народа, танцевала перед ним по вторникам итальянский балет-феерию, помогала ему в его глобальной афере с бриллиантами, затрагивающей остготских и франкских королей, соблазнила местных мусорщиков и отравила их пыльцой астры, переодела в их одежду пьяного франкского и мёртвого остготского королей, и забрала у них бриллианты, которые же ранее им продала за своё тело, и вернула бриллианты отцу народа. После Шторм предала и самого отца народа, показав дорогу к его дому его древнему врагу, а некогда сослуживцу в балканском отряде византийского короля. Сам же этот сослуживец неожиданно погиб во время оргазма, занимаясь сексом с самой Шторм, и только после этого Шторм узнала и его имя, и имя отца народа. Сослуживца звали Эллинг, в честь которого назовут круглый стол для приближателей войн и разрухи, а самого отца народа звали… Нестор, и теперь непонятно, обратится ли он в Гастона, дабы убить Джошуа, или нет, теперь это большой вопрос, которым, конечно же, Шторм задаваться никак не могла. Она наконец добралась до Испании, где вырыла коробочку с отрубленными пупками, съела их и стала ещё красивее. В опустевшую коробочку она положила бриллианты, поцеловала её и зарыла обратно. Она встала с колен, осмотрелась повнимательнее, чтобы только сейчас с печалью осознать, что вместо ивы с ясенем здесь находятся колодец и маяк. «Проигрывая битву, пожалуйста, помните», – говорил ей отшельник с заколкой, – «что любовь может погибнуть, и друг, навернœ, тоже может, но это вовсе не конец. И друг для вас вода, и любовь для вас тоже вода, и никуда они не денутся от вас, пока есть вода…»

«Вы поклонник Фалеса?» – резко оборвала его Шторм.

Отшельник тогда нахмурился и перешёл на «ты»:

«Раз так, моя черноглазая кобра, то совет мой будет другим. Наслаждайся тишиной! вот мой совет. Тебе не понять никогда, что вода – это музыка, в которой растворена как и любовь, так и высшее проявление этой любви, то есть – дружба…»

– Ну вот, моя любимая, finita la commedia. Уже от этого хрыча попёрли мудрости. Это значит, что момент настал. Да-да, ты всё правильно поняла. Сейчас я расскажу про голую подругу Ольги Великой. Хотя нет, вначале расскажу про Ларису. Λάρισα по-гречески означает «чайка». Скульптура её тела была божественной, а кашемировое платье едва обнимало её наготу. Она посылала Симону Магу молитвы о дожде, и ради одного только его доброго слова она уничтожила понедельник и целое созвездие Рака. От великого дождя она спряталась под высокий кустарник, боярышник азароль, но потом перебралась под иву, впрочем, понимая, что от столь сильного ливня её не спасёт ни одно в мире дерево, ни один в небе Скорпион. Различные методы побега не уберегли роскошный стиль в её одежде от всёуравнивающей непогоды, но в эту ночь Лариса не страдала от этого, как страдала бы от этого в прочий день. Она вкушала всю полноту жизни и показывала Богу когти, пока обратная сторона Луны обещала ей убежище в Дании, тёплый домик in Odense и краснокрылую бабочку, охраняющее её острое лоно… от меня, моя любимая…

– От тебя? – переспросила ты. – Острое?

– Да, любимая, острое как еда. Красный острый перец и зелёный перец чили на моём сухом от вожделения языке. Но «нет пощады», сказала мне Лора. «Тебе нет пощады. Families will track you down…» Что за families, я не знал, пока не увидел её покровителя. Ô да, любимая, это было то ещё зрелище! Покровителем Ларисы был Панцерный боярин, внешне чем-то похожий на Брэя Уайатта, и когда он пришёл, появились змеи, очень много змей. Вот что под семьёй она имела в виду! – Я сардонически усмехнулся. – Я не знал, куда бежать, змеи всё наступали и наступали, словно ведомые дудкой отца из гесперидского сада, и я бы пропал, если бы, ô да, любимая моя, если бы не вмешалась она, та самая голая подруга Ольги Великой. Она была далёко не Адли, её звали Викой, она нашла последний стул из двенадцати и ударила им по лицу Панцерного боярина, совсем как в хардкорном матче на «поломанном» вручении антипремий, главную из которых выиграл не Брэй Уайатт, к сожалению, а Рóман Рейнс. Боярин пал, змеи растворились в воздухе ещё до того, как его грузное тело плюхнулось в воду. Лариса замерла, беспомощная, под очередным деревом, а Вика, пользуясь её немой красотой, сняла с неё кашемировое платье, оделась, и таким образом девушки, голая и одетая, поменялись местами.

– Это ещё не всё, – сказал я Вике, указывая на медленно поднимающегося Панцирного боярина.

Но это был уже не боярин. Это был синопский Филолог, сорок седьмой из семидесяти апостолов, с проседью в короткой бороде и с уже надоевшим мне запретом путать имена апостолов Христовых.

– Хочу и буду путать! – сказал я, как ребёнок. – Я еретик! Я Скорпион! Я предатель! И я прéданный! Я грязно защитил от священного монстра свой мировой титул!

И я бросил ему под ноги мешочек с потёкшими серебряниками, доставшимися мне от Иуды Искариота.

– Бери и шуруй с ними в Рим! – прокричал я Филологу. – В Ватикане ждёт папа Иоанн, воскресение и жизнь, шестнадцать жизней и пятнадцать смертей!

– Где мы, по-твоему? – спокойно спросил Филолог.

– Точно не в Риме. – Я обернулся на голую Ларису. – И точно не в Дании!

– Всё верно, – сказал Филолог. – Мы между. Мы в Германии.

И под Große Credo-Messe он вытащил из Рейна трупы Марии Нисской и Эллиота, изнутри покрытые золотом, а снаружи чёрным молоком.

Вика закричала.

– Убирайся к Богу! – прошипел я Филологу. – Пусть власти из ангельских чинов завернут твой каркас во фламандские ковры, дабы Дьявол Симон Маг не заметил бы тебя и вставил бы свои шесть мечей себе в ножны, а не в твой задний проход!

Вика же нервничала, хотя больше не кричала. В поисках фонаря она шарила по неведомым карманам, забыв, что на ней чужое платье.

– Ультрафиолет! – шептала она. – Освети мой путь! Нет, это не стул под моими ногами, это персидская кошка соседки напротив. Я у себя дома. Нечто вроде возвращения домой, пусть и очень странное. Сейчас я включу AwerHouse и послушаю восьмую песню из последнего альбома. Её единственную я ещё не слушала.

Я опустился перед ней на колени.

– Я знаю твои вкусы, так что можешь не слушать, тебе не понравится. Это ритмичная инструменталка, и, в отличие от меня, тебе такое не заходит.

Вика ошарешенно на меня поглядела.

– Что значит – не заходит? Я же отдала восемь голосов за песню «Bullet the Blue Sky» на песенном конкурсе. Может, она как раз-таки зайдёт мне больше других.

Я ностальгически улыбнулся.

– Ты отдала восемь голосов только чтобы польстить мне и моему музыкальному вкусу. Ты же знаешь, как для меня это важно. Знаешь, что музыка звучит лучше рядом с тобой, и, как Раймонда из рыцарской баллады, делаешь всё приятное для ушей своего рыцаря.

– Да, только прошу, скажи мне, где мы? Я уже не очень верю, что это сон.

– Иногда некоторые дни лучше других, но сегодняшний день для нас не из таких. Тринадцатое число, как-никак. Да ещё и ноябрь, темнеет рано. Снега нет. Но ты не переживай. Всё на своих местах…

– Навряд ли, – сказала Вика. – Я вот что вспомнила. Я была в храме и между вторым и третьим этажом увидела гаитянских поляков, которые напевали строчки из «Caruso», предлагали мне чёрные жемчужины и умоляли меня уехать с ними на Гаити. Но на Гаити нет деревьев! Что мне делать?

Я просунул руку в мешочек Иуды и с удивлением для себя обнаружил в нём вместо монет жемчужины. Белые. Я достал их и преподнёс моей Вике как подарок.

– Они персидские? – предположила она.

Я не ответил. Я посмотрел на Филолога. Он позабыл о нас и о Христе и лобызал голую и беззащитную Ларису прямо посреди дождя Симона Мага. Лариса была двадцать четвёртым ламедвовником, и была она в два раза бóльшим грешником, чем можно было себе вообразить. Вика проследила за моим взглядом, и шёпот её задумчиво прошагал между каплями дождя:

– Даже отвар из марены ей не поможет… – Тут она увидела, как я облизываю губы. – Хочешь её?

– Да.

– Сильнее, чем меня?

– Да!

– Ну что ж… – Вика взяла последний стул, разодрала обивку, сунула туда жемчужины и глубоко, как на секте по саморазвитию, выдохнула. – Я всё поняла. Змеи и всё это… Пьеса окончена. Сюжет исчерпан. Мне нужен покой. Стул зашьёшь сам. Прощай…

Она посмотрела на Марию Нисскую, словно бы желая присоединиться к ней, и этого минутного подозрения, любимая, оказалось достаточно, чтобы я потерял свою гордость, обнял ноги Вики и вцепился зубами в тяжёлый от дождя кашемир:

– Успокойся, Юля! – бормотал я в испуге. – То есть Вика! Ты спишь на диване в своей съёмной квартире между Манежем и Московским, так что кто-нибудь здесь, в твоём доме, окликнет тебя, и ты обязательно проснёшься!

– Я не верю, – сказала Вика.

– И я тоже, – сказала ты, моя любимая, и после этого Симон огляделся и понял, что Иштар не обманывала, что всё это время он действительно был, как Нарцисс, у поверхности ещё светлеющей и далеко не тёмной, как бывало, реки, в отражении которой лишь приветливо качались красные кораллы, а сапфировая ночь ещё не уступила трон бархатному рассвету.

– Нет! – отчаянно крикнул Симеон.

– Что же тогда ты не бежишь к свœй Eлeнe Прекрасной? Разве ты не видишь, что я тебя не удерживаю, и никогда, на самом-тo деле, и не удерживaла?

Холодной клеткой и русской тюрьмой казалось ему собственнœ тело, превратить которœ в сад мхов и апельсинов в Варшаве могла, пожалуй, только новая встреча с Еленой. Он шёл назад и тихо матерился, пока над ним в звёздном небе Весы в виде воздуха-аскета справедливо отбирали повешенного у Девы и Смерть у Скорпиона. Я убил мученика Филолога и сам занялся любовью с мокрой, и не только от дождя, Ларисой. В воздухе тоскливо замерла нота «ми», значащая «чудо» и нота «ми», значащая «Солнце». Вообще-то между небом и землёй в восторженной гипо-дорической си-тональности звучали ноты «до», «ре», «ми» и «фа», но Симон их не различал в своём пылу служения богу Тоту, создателю астрологии, музыки и счёта, как и не замечал в своём пылу господства над Исидой, ученицей Тота, рассыпающей благодати мировой воде, абстрактной женщине и конкретно его Елене Прекрасной, которую Симон застал спящей в окружении спящих же восьми блудливых сестёр. Скорпион ужалил умеренность Рака, и Симон Маг схватился за детородный орган. Над ним он чувствовал уплотнение, то ли прыщ, то ли шанкр, внушивший ему неподдельный ужас. Затем Скорпион ужалил свœго Дьявола, и Симон Маг оказался nell’epicentro della seconda guerra mondiale. Осуждённые Муссолини, следующие путём любви без телесной души, стремясь в иной мир и забывая про прелесть мира здешнего, Елена, как и её блудливые сёстры, зарывали вглубь тепло деторождения ради непонятной химеры будущего. Рак и Скорпион умерли. «Моя героиня пусть свободно высказывæт свою душу, но я в цепи закую её сестёр!» – решил Симон. – «Я проведу их сквозь ужасные круги мании в республике Салó, или сто двадцать дней Гоморры устрою их пустым телам, которыми пробью оконнœ стекло храма Артемиды в Эфесе! Ибо я Гамлет, я Насим, я дикий лев, в котором доблесть и сила! Я сожгу их мусульманский сад незапертых деревьев! При мне ни один мамлюк не найдёт „секретного числа“ в этом саду! Он весь мой!»

– Да, Симон, да! – давала Иштар свой ужасный совет. – Да. Этот город твой! Весь Рим теперь твой ипподром для гончих любви! Взгляни на вздымающуюся грудь свœй Елены, а затем переведи свой взгляд на Palatinus, первый из обжитых холмов Вечного Города. Это грудь самóй пастушеской богини, почитæмой здесь под именем Палес. Посмотри на эти стройные дома в окружении юной гвоздики! В каждом из домов по три библиотеки, и в каждой из них есть крошечные золотые книги. Все эти тайные знания без труда окажутся в твœй голове, если ты вместо блудливых сестёр отправишь на тот свет свою Елену. А коли сдюжишь – то обратишь великий Рим в зелёный город заброшенных отелей…

Симон устал. Он шёл по древним улицам, дневным венам и вечерним артериям Рима. На него лаяли собаки. Из прачечной звучал клавесин. Молодость Елены, ах, какая сладкая молодость, поистине сад мхов и апельсинов, неужели она обратится в зрелость только ради того, чтобы затем по воле проклятого Скорпиона, которому в человеке всегда соответствует пах, навсегда остаться старостью? Бабушка Елена, что за мерзость, этого нельзя допустить! Он стал насиловать всех спящих блудниц, и на восьмой он испустил своё семя, так и не дойдя до священной блудницы Елены. Она проснулась под стоны безразличных к свœй судьбе сестёр и обиженно уставилась на Симона. Между ней и Симоном проходил Скорпион, который в левой клешне держал Весы, предыдущий знак Зодиака, а в правой бронзовœ перо порою убивæмого бога. Вся Италия исчезла, возле них появилась пустыня, верблюжий помёт и прочая политика правды. Он воткнул перо в Елену, затем, не выдержав, в себя, и в их сплетающихся струйках крови танцевала Иштар и восемь добровольно изнасилованных сестёр, и ни одна из них, я прошу заметить, не была Песочной, потому что Песочная всё пыталась обратиться в Вику или Ларису, но у неё ничего не выходило, плюс Любовница Великого Старшего Сына утащила у неё всю одежду. Треугольное лоно Песочной Сестры, часть тела в цветах и камнях, всегда скрываемая её целомудрием Мессии от людских взоров, теперь была показана всему Израилю и Риму, и даже молодой Ераст прервал в Асии свои деяния под ложным внушением, дабы заглянуть в её женское святилище, оступиться и упасть в заманчивую пропасть из крови и цветущих ирисов. Наконец, он оступился, из крови появились моря и реки, а его закрученная борода, которой позавидовал бы писатель Достоевский, стала шире, чем целая Россия Достоевского, и обмоталась вокруг несчастливой ратуши из XVIII века, задуманной в стиле классицизма архитектором под знаком Скорпиона. Кармен из оперы Бизе проводила случайную ночь в этой ратуше, кушала фазана со следами пороха под крыльями и насмехалась над посредственностью любовников, не оправдавших даже деловые её ожидания. В компании лучезарного Звёздного Брата она покинула ратушу, увидела обмотанную вокруг здания бороду, узнала от Звёздного Брата, что борода принадлежит сорок восьмому из семидесяти апостолов, и, молча кивая, стала с неподдельной страстью поедать украденный банан. Звёздный Брат любовался Кармен и думал в то же время о причинах появления здесь апостола, о своём рождении в звёздах, но все вопросы и причины отпали сами собой, когда он увидел голую Песочную Сестру, которая ни в кого не смогла превратиться.

– Я думал, что целое небо в её руках, – сказал он с печалью жующей Кармен, но в голове последней был только секс, лак для ногтей и блеск от камней.

– А? – переспросила Кармен, далёкая от Хабанеры.

– Я говорю, что нужно стремиться к миру во всём мире, искать во всём середину – я же говорил об этом пять минут назад, сейчас же просто повторяю…

– Да-да, без мира во всём мире никуда, – сказала Кармен. – Туц-туц!

Звёздный Брат убедился, что Кармен вообще его не слушала, поскольку ни о каком мире или середине он, разумеется, не говорил, и отдалился от неё, чтобы увидеть скрытые ресурсы Песочной Сестры и её цветочное лоно.

– Что произошло? – спросил он у неё в ожидании конца.

– Я не смогла, – сказала Песочная Сестра замогильным тоном. – Вмешалась Любовница Великого Старшего Сына. Она настолько ненавидит Великую Мать, что готова убить её и издеваться пылесосом над её призраком.

– А ты-то тут при чём?

– А ты помнишь, как звали Великую Мать?

– Нет. А разве должен?

– Её звали Мерсéдес…

– Ааа… – протянул Звёздный Брат, хотя он ничего не вспомнил. – И что это значит?

– Ты порол Мерсéдес. Нанёс ей два удара плетью. Мне ты должен нанести в четыре раза больше.

– Почему? – Звёздный Брат обмерел от страха.

– Мерсéдес ждала мой разлом и перелом – так пусть она его получит!

– Я всё ещё не понимаю…

– Давай я… – вмешалась Кармен, отбросила банановую кожуру и нанесла Песочной Сестре первый удар плетью.

– Ну как? – спросил неподвижный Звёздный Брат, не ожидавший, что реальность может быть такой.

– Давай ещё разок! – приказала Песочная Сестра, и Кармен с превеликим удовольствием нанесла ей второй удар плетью, но сразу же после Кармен получила ножом под сердце и упала замертво – на сцену ворвался белый визирь.

– Нет! – ужаснулась Песочная Сестра. – Только не он. Он заразит меня опасной венерой! Он их всех заражает! Нет, прошу тебя, не надо… Сделай же что-нибудь! – крикнула она срывающимся голосом Звёздному Брату.

Но тот окаменел, и сделать ничего не мог. Плотоядно ухмыльнувшись, белый визирь срезал ножом плётку, потому что не смог её вытащить из намертво в неё вцепившихся пальцев Кармен, и нанёс Песочной Сестре удар такой силы, что от её крика расплавился коралл под поясом Кармен, утащенный ею заодно с бананом из несчастливой ратуши. Зад Песочной Сестры покрылся дымом, тянущимся к светилам.

Она бы точно умерла от следующего удара белого визиря, если бы не вмешался король мечей. Он посмотрел на открывшуюся перед ним сцену с усталой грустью врача-венеролога, размотал кровавую бороду апостола Ераста, а к белому визирю обернулся с нескрываемым презрением, но тот опередил его в колких словах

– Каждый незнакомец будет её пороть! – сказал он, хриплый от вожделения! – Каждый!

– А незнакомцем будешь ты, ô белый визирь? – спросил король мечей.

– Тебе какое дело?

– А такое, что она доводится сестрой ему! – Он указал на всё ещё неподвижного Звёздного Брата. – Так что убирайся к чёрту!

– Утопись в крови! – рыкнул белый визирь.

– Убирайся к чёрту! – повторил король мечей и оправдал своё имя, вынув из рваных ножен блестящий меч. – Ты не сможешь её заразить! Никогда! Иди прочь! – Король мечей достал ещё один, такой же блестящий. – Тебя ждут Катя и Таня из красной школы!

Белому визирю пришлось подчиниться кресту из двух мечей, покинуть сцену и не увидеть зеркальный блеск холодного оружия, который ослепил Звёздного Брата переливами нефрита на бледном животе Песочной Сестры и таким образом расколдовал его. Король мечей обрадовался, когда заметил, как Звёздный Брат подбирает брошенную плётку.

– Помоги мне сделать ей укол, – попросил король мечей.

– Нет, – холодно сказал Звёздный Брат.

– Надо, чтоб она пришла в себя! – увразумлял его король мечей. – А после можешь думать хоть об одежде, да хоть о мести Старшему Сыну с его Любовницей!

Звёздный Брат отшвырнул его, как чёрного котёнка, и нанёс Песочной Сестре четвёртый удар плетью! Песочный Брат нанёс Винсенте четвёртый удар! Винсента и Песочная Сестра это один и тот же человек!

Настало время всё разъяснить:

Отрывки из пьесы на испанском или португальском языке.

На похоронах убитого солдата Симона присутствовал его отец Прохор, как бы его мать Мерсéдес, старший брат Гастон с женой Пепитой и младший брат Эллиот. Старший брат страдал раздвоением личности. Его лечила Пепита, жена, и Долорес, любовница, но лечение не помогало. Звёздный Брат Камиль вырвался из его тела и всё-таки убил среднего брата, заколов его в Холланде кинжалом, подаренным на фронте. У Пепиты были разные груди, левая как груша, правая больше апельсин, поэтому старший сын и изменял Пепите с Долорес.