Текст книги "Московские Сторожевые"

Я приподняться попробовала – почти на ощупь. Лунный свет как будто мигает. Вспышка-темень, вспышка-темень… И с каждой вспышкой те мерзавцы все дальше от меня. Убегают. Не хуже чем грабители с добычей. Испугались призрачной Софико – она же, мало того что мертвая, так еще и огромная, с медведя размером, а мявчет на весь двор, раскатисто, злобно… Уже нет этих двоих поблизости – один только мяв звучит.

Потом тихо стало. Безжизненно.

Я из снега поднялась: сперва на четвереньках, потом по-нормальному. Ключи нашарила и оброненную чужую зажигалку – тяжелую, металлическую, распахнутую.

Отбросила ее как можно дальше – а то вдруг сработает. Первый шаг сделала, потом второй.

На пятом – к подъездному пятачку вылезла. А тут ко мне моя покойная кошенька вернулась. Из дальнего угла двора пришла с геройским видом. Муркнула утвердительно, подставляя мне прозрачный бок – об него опереться невозможно, зато теплее становится. У полтергейста ведь функции прототипа сохраняются, хоть и не на полную мощность.

Вот под эти несвоевременные мысли о природе полтергейстов я в подъезд и вошла. Софико трусила рядом, даже в лифт за мной просочилась, сдуваясь на глазах до обычного кошачьего размера – иначе бы мы не уместились с ней вдвоем.

Кошка проводила меня до квартиры – сидела и смотрела, как я дверь открываю, роняю пальто на пол и включаю свет в коридоре. Софико мяукнула приглушенно, дождалась, когда Клаксончик в прихожую вылетит, заурчала, объясняя что-то моему крылатику. Долго урчать не пришлось – Клаксон у меня понятливый, сразу засуетился и мелкими крылышками захлопал, уверяя Софико, что он за мной проследит.

Кошка одобрительно мотнула хвостом, подождала, когда я ее поглажу в последний раз, вышла сквозь распахнутую дверь на площадку и только там уже растаяла. От нее один шерстяной запах остался.

И на лестнице, и у меня в квартире – за захлопнутой дверью.

5

– Ленка, ты представляешь, я замуж выхожу! Мне Артемчик предложение сделал! – Жека дышала в трубку так шумно, что, казалось, через мембрану можно было уловить и запах духов, и вкус помады, и вечный сигаретный выхлоп.

Я сказала «да, угу», повернулась поудобнее, поправляя одеяло, и открыла глаза. Прищурилась, примаргиваясь к ядовито-серому зимнему свету. Поняла, что Клаксон опять сидит на люстре и, падла такая, когтит лапой одну из уцелевших хрустальных подвесок. Лампочка, судя по всему, оставалась в патроне лишь чудом. С раззявленной стремянки все еще уныло свешивалось испоганенное пальто, мерцая подозрительными пятнами соли, соды, масла и давно высохшей святой воды. Вот убей не помню, как я этим всем пальто поливала, чтобы запах вывести. Ведь знала же, что не поможет. Бензиновый угар оставался на месте. Сумятица в голове – тем более…

Хорошо хоть, что Дора домой так и не вернулась: ближе к рассвету прислала мне смс-ку, что сесть за руль не в состоянии, а потому заночует у Старого вместе с кошавкой. Судя по всему, возвращение главного столичного Смотрового наши отпраздновали экспромтом, но красочно. Хорошо время провели, куда интереснее, чем я…

– Вот прямо сейчас, минут десять назад. Это я в ванную пошла, слышишь, вода шумит?

– Угу, – снова согласилась я.

– Слушай, ну он такой заяц! Такой дурак, ну не могу просто, так трогательно! В общем, слушай. Я вчера вечером во «Внуково» приехала, Старого встретила, ключи от города передала, чтобы все по-честному. А у них рейс, мало того что ночной, так еще и с задержкой, Савва такой умученный был.

– А Гунька?

– А чего мне Гунька? Он же теперь маленький совсем, мне с таким неинтересно. Ну если только девственности лишиться. Не мне, конечно, ему.

– Угу…

– Ну, в общем, я расстроилась и к Артемке в «Марсель» поехала. А потом – к нему домой. А он такой заяц, ну я тебе уже говорила, да? Предложение мне сделал. Прямо в постели, как у порядочных. Мы уже лежим потом, мокрые все, уставшие. Я говорю: «Сигареты мне дай».

Я уселась на кровати поудобнее, уложила под спину подушку, потянулась и спросила наугад:

– И что?

– А он руку к банкетке протягивает, а там коробочка с кольцом. Как в кино, честное слово!

Если Дуська говорит: «Как в кино», – значит, ей и вправду угодили. Для нее, бывшей актрисы Лындиной, оно действительно самое важнейшее из искусств, даром что она всю свою актерскую жизнь «Мосфильм» не иначе как «бордель» называла. «Сегодня опять в бордель тащиться, будем первый поцелуй переснимать!»

…Как же про такие вещи думать уютно. Все такое милое, глупенькое. Какое же время тогда было… Вроде недавно, а все равно. Не вернешь это спокойствие, не дотянешься до него.

И даже недавний Гунькин огнестрел таким случайным казался, ошибочным, как взрыв бытового газа. Это потом все понеслось как камушек с обрыва – Танька-Рыжая, Извозчик обгоревший, Фоня со своими ножевыми… Какая-то эпидемия смерти, не иначе. Будто кто-то нас с этого света сжить хочет, но не знает, как это делается. Или уже знает? Мы ведь умирать не боимся, если не огонь. Ну да, новую молодость жалко да время на обновление… Но не страшно. А бензином на пальто – страшнее некуда. Я ж так кричала, что себя не помню. Как под пытками, честное слово. Хотя после пыток себя восстановить можно, а вот после огня… Тут любой дурак бы догадался, а не только тот, кому про это знать хотелось.

– А оно с камушком! Да, заяц, да, я уже иду! Лен, оно такое красивое, там на ободке две фигурки сплелись, поза из Камасутры, сверху бриллиантиками инкрустировано. Обидно до чертиков, такой китч классный пропадает! – почти всхлипнула Евдокия.

«Угу», – мысленно отвечаю я. И еще пару секунд смотрю, как Клаксон с люстры на книжную полку перескакивает, мои старые отрывные календари хвостом сметает. Может, все-таки кажется мне? Ну ножевые у Фони, так он же охранник теперь. Ну долбанули Таньку, так она могла и просмотреть грабителя. Может, не у одной меня такие подозрения, а?

– Нет, ну я его, конечно, нацепила, секунды на две, чтобы Артемчик не обиделся…

Клаксон оторвался от полки, каркнул противным подростковым дискантом, неуверенными взмахами полетел в ванную, у него там лоток стоял.

– Ну вот теперь точно месячные не вовремя начнутся. Хорошо еще, что там бриллиантовая крошка, а не рубиновая. Но ты знаешь, Лен, я терпеть не могу, когда график сбивается!

– Дусенька, – цежу я, держа подбородком трубку и выдергивая кошачьи перья из собственных волос, – твой график месячных – это, как ты понимаешь, бесконечная тема для разговоров. Но меня тут сегодня ночью чуть не убили, кажется.

– Ы?

– Я вот тут сижу и думаю – случайно или нет? Я не знаю, где там сейчас Дорка, но ты ее найди. И давайте ко мне…

– Ы? – снова залопотала Жека.

– Никому не говори пока. Может, все еще обойдется. Но отметить такое надо.

– Звездец… – подытожила Жека, когда я рассказала о ночном происшествии. – Полный и безоговорочный звездец.

Дорка молча хлопотала около пальто – пыталась вывести пятна. Лицо у нее было неуютным. Цирля с Клаксоном, сплетясь лапами, дремали на моей неприбранной кровати: у кошавки мелко подрагивал кончик хвоста, у крылатика сами собой разъезжались смешные тонкоперые крылья.

– Зря я тебя одну отпустила… – без всякого выражения выдохнула Дора. Она сейчас даже над кошками не курлыкала: молча выставила им еду на кухонном столе и вернулась обратно в комнату, где я медленно вытягивала из себя рассказ о ночном.

– Ментам не хочешь сдаться? – почти утвердительно произнесла Евдокия.

– А толку?

– А никакого, ты права… Чего делать-то?

– Сперва надо жить, а там посмотрим, – оживилась на секунду Дора. Сообразила, что она до сих пор ходит по квартире в шляпе (в моей, кстати), не глядя нацепила ее поверх абажура ночника и снова склонилась над пальто.

А Евдокия говорила дальше:

– Сперва надо понять, почему на Ленку эти козлы напали. Лен, ты сама как думаешь?

Я не думала. Сидела на кровати, молчала, учесывала крылаток. Со мной такое произошло, а я все еще как прежняя. Руки те же, кожа тоже. А внутри вот – как линька происходит. Тошно мне. До себя дотрагиваться плохо получается. Вспоминать – тем более. А паршивее всего – что расплакаться не могу. И что делать дальше, не понимаю. Как же мне везло, оказывается: за столько жизней ни разу ничего подобного не происходило. Из наших девчонок многие в такой ситуации отметились, а я… Оказывается, я счастливая была.

– Ленусь, – Жека переместилась на кровать. Обниматься, правда, не полезла, хотя у нее такая привычка имелась еще с тех времен, когда она институткой была. – Ну ведь не тронули же… Обошлось.

Дорка отцепилась от пальто, уселась с другой стороны:

– Это сейчас обошлось. Я в сорок первом после первой облавы тоже так думала… Ты, Дусенька, меня, конечно, извини, но… Надо сейчас думать вперед, иначе потом будет вообще нечем думать…

Я молчала. Слушала, как Дорка с Жекой друг друга поочередно убеждают в том, что ничего страшного не произошло, но все равно надо что-то делать.

– Я бы со Старым поговорила… – перебила их я.

Девчонки согласно закивали. Жека даже с большим энтузиазмом – ей-то Старому территорию передавать, устала она решать технические вопросы.

– А ты уверена, что этот, из видения, про тебя говорил? – уточнила Дорка.

Я вяло махнула рукой. И сразу вспомнила, как видела этот жест у Марфы. Та тогда точно такая же перепуганная была, а мне это нелепым казалось. Ну смерть и смерть, как убили – так и оживешь. Может, зря я к этому так легко относилась?

Мысль была тяжелая, неприятная – как густой бензиновый запах. Раскрытая форточка не помогала.

– Девчонки, а пошли в кухню? Тут проветрить бы надо…

– А кошавки?

– Дор, ну с собой их возьми…

– Куть-куть… Цирленька, детка, просыпайся, пора обедать…

Дорка возилась с тварюшками, говорила ласковое – чтобы не разговаривать с нами. Потому как, что ни говори, а через одну-две фразы все равно прозвучит ожидаемое: это все не случайно происходит, кому-то мы помешали. Или понадобились?

Думать об этом не хотелось. Получить правдой в глаза – еще страшнее, чем бензином.

– А маньяки с топорами за тобой по пятам еще не бегают? У вас галлюцинации! Мания преследования и старческий маразм. – Евдокия явно собиралась провести остаток сегодняшнего вечера в образе новоиспеченной невесты и все еще надеялась сменить тему разговора.

– Кто-кто у нас? – Дора от возмущения заскребла Цирлю за ухом так, будто кошавка была теркой, а зажатая в Доркиной руке чесалка – сырой картофелиной.

– Маразм. Старческое слабоумие и болезнь Альцгеймера, – смело повторила Жека. – Охота на ведьм им померещилась, это ж надо? У тебя, Дорка, нервы ни к черту из-за твоей кошкофилии, а у тебя, Ленка…

– Ты продолжай, Дусенька, продолжай. – Я вытащила из кухонного шкафчика чугунный горшок с медным пестиком. Давно собиралась семена забей-травы толочь, да все откладывала: тяжелая это работа, надо, чтобы тебя кто-нибудь болтовней отвлекал. Жека для такой роли вполне годилась.

– В мозгах один сплошной Сеня и никакой логики! Вот! – выпалила Евдокия, отступая от меня подальше.

Я молчала, перехватывая пестик поудобнее. Пыталась вспомнить, куда я засунула мешочек с семенами, – явно же перепрятывала от Клаксона и Цирли. Может, Дорка его где заначила?

Не дождавшаяся ответа Жека открыла холодильник, для надежности спряталась за дверцей и продолжила свои тезисы с этого безопасного места:

– Ну мы же не слепые… Кому ты мозги-то пудришь? Мужиков она теперь бояться будет… Дорка, ну хоть ты ей скажи?

– А что я ей скажу? Я вообще эту проблему только после свадьбы решать предпочитала, – отозвалась Дорка. Чистая правда, между прочим: Дора, в отличие от нас, в каждом обновлении сперва выходила замуж за правильного мальчика, играла шумную свадьбу со всеми прибамбасами и только потом начинала искать романтические приключения на свою пятую точку.

– Ну и шут с тобой, – Жека отцепилась от холодильника. Не с пустыми руками, кстати. Понять бы еще, откуда в моем доме бутылка «Бейлиса» взялась? Я эту дрянь не пью, она мне по вкусу водку со сгущенкой напоминает. Когда я в аспирантуре училась, мы в общаге такой коктейльчик себе мешали. Типа изящно и «по-заграничному». Буйная у меня-Лики молодость была, ничего не скажешь.

– Ленусь, ну правда… – Жека не стала искать рюмку, засадила ликер в кофейную чашку, отпила, закурила и продолжила сношать мне мозг своим непотребством: – Ну… Найди себе сейчас кого-нибудь, сразу обо всем забудешь. И об упырях этих мирских, и о своем красавце.

– Это ты о ком? – проснулась Дора.

– О Семке-Стриже.

Я отвернулась, начала разглядывать нижние ящики кухонной стенки. Может, там семена лежат? Синий такой мешочек, с кулак размером. Еще в сентябре Марфа мне приносила, я ж помню…

– Ну-ка, ну-ка? А почему я ничего не знаю?

– Потому что ты в своих кошках закопанная… Все мимо тебя проходило, а ты не видела ни фига. У Ленки всю прошлую жизнь с Семеном такой дурдом был… То есть роман. Лен, ты извини, ну можно я расскажу?

– Можно, – неожиданно согласилась я. История про Сеню сейчас совсем чужой казалась – будто я ее в какой книжке прочла, жизни так две назад, если не больше.

– Да ты что? И ты говоришь, я все это видела?

– Естественно… Помнишь, как мы в восемьдесят первом к тебе на майские приехали? Ты же их и познакомила тогда. Ну давай, соображай. Это еще до Чернобыля было, мы еще в какую-то Пущу-Водицу поперлись, твой этот… Леньчик нас и отвозил.

– Не Леньчик, а Яша, Леньчика я тогда уже похоронила. Или нет? – задумалась Дорка.

– Ну какая разница? В общем, мы к тебе тогда приехали, а у тебя этот Семен с мирской женой в гостях… ну у него тогда жена уже старенькая совсем была, с палочкой еще ходила… Ну Ленка в этого красавца и влипла по самые уши. Не помнишь, что ли? Ну?

– Жека-а-а? – Я стукнула пестиком о дно горшка. – Дусь, куда я семена могла переложить? Хорошие семена такие…

Евдокия наконец сообразила, притихла. Вытащила мой заветный мешочек из навесного шкафа для посуды – они же с Доркой тут все переставили, шиш чего найдешь.

Я грохнула чугунным горшком об столешницу, сыпанула семена – чуть больше, чем хотела. Застучала пестиком. Будто гвозди забивала.

Жека кивнула – мол, «извини». А Дорка поморщилась:

– Ну можно не отвлекать, а? Я же вспомнить не могу: сперва был Моня, потом Леньчик, потом Яша… А потом Йосик или сперва репатриация?

– И родил Исаак Иакова, – ухмыльнулась Жека. – Дорка, ты кошачьи клички и то лучше помнишь, чем своих мужей. А ты прикинь, что было бы, если бы ты им еще и изменяла?

– Ой, да зачем мне это надо? У них же и без того жизнь тяжелая, а если их еще и огорчать при этом…

– А как их не огорчать, вот ты мне скажи? – задымила Жека.

– Дусенька, не кури при котенке, ему это вредно. Леночка, форточку открой.

– У меня руки заняты. – Я стучала пестиком куда тише, вслушивалась в вечный разговор о том, как выжить с современным мирским мужчиной. Что сто лет назад с ними непонятно было, что сейчас. Столько поколений сменилось, а толку. Вон и Жека сейчас об этом же:

– Нет, ну понятно, что жалко. Он-то умрет, а у меня на него целая молодость впустую потратилась. И стареть одной, опять же…

– Ну а чего ты хочешь? К мирским мужьям вообще сильно привязываешься…

– Мымры вы… Я на вас обиделась, – декларативно. – Вы мне лучше скажите, что мне Старому на собрании рассказывать? – поинтересовалась Евдокия, учесывая развалившуюся на скатерти Цирлю.

– А когда собрание-то? – снова напряглась я. Сейчас все хорошо так было, как в прежние времена. Угораздило же Евдокию про работу вспомнить!

– Ну вроде двадцать второго он хотел. А теперь, наверное, пораньше проведет, раз такие дела… – осеклась Жека.

– А у вас двадцать второе отмечают или уже перестали? – Дорка оглаживала кошачьи перья, придерживая Клаксона, чтобы не царапался: – Леночка, вот смотри, против шерстки всего один раз, а потом берешь пинцетик или рейсфедер… Им лучше всего, если по старинке действовать…

– Еще как отмечают, ты чего, – заторопилась Жека. – В том году так посидели хорошо. Я тебе потом расскажу. Тоже, кстати, сперва собрание закрыли, а вот потом… Может, и теперь так же сделать? И поговорим, и отпразднуем. Куда экономнее будет… у нас тут, между прочим, кризис, если его некоторые еще не заметили….

– Дался тебе этот кризис, а? – Дорка аж замахнулась рейсфедером, рассыпав по полу и столу увесистую косметичку с разными штучками-дрючками. – Это мирским морока, а ты-то без работы не останешься и не надейся… Куть-куть… Перышко вот так захватываешь и дергаешь, только за лапками следи… – По Доркиной ноге ползла стремительная стрелка.

– За своими или за крылаткиными? – уточнила я.

– За любыми… Коготочки подпиливать умеешь?

– Так все равно вместе лучше отмечать, – не унималась Жека. – Не в экономии дело, просто Новый год же скоро, все заняты будут… С мирскими всегда перед Новым годом возни много, когда еще потом соберемся… А тут двадцать второе уже скоро. Вы, девчонки, как хотите, но это же зимний оборот, как его встретишь, так до летнего солнцестояния время и проведешь… Я лично по-нормальному хочу. Вот все вместе и встретим, жизни порадуемся…

– Опять до утра на столе плясать, – поморщилась Дора.

– А кто тебя заставлял?

– А у меня что, по-твоему, Цирля каждый день котится? Имею полное право…

6

Разговор у нас получился женский: совсем не о том, про что поговорить хотели. Да только вот кой-какая польза от него все-таки была. Во-первых, отвлеклась. Словно саму себя вернула – ту, у которой ничего страшного не было, только грустное. А во-вторых, оказалось, что я про Семена просто так вспоминать могу. Я ведь еще и из-за этого жалела, что он не мирской: дело не только в том, что нам с ним нельзя, а в том, что колдуны живут лет по четыреста, а обычным мужчинам жизненный срок куда короче отпущен. Он бы сейчас совсем стареньким был, если бы вообще жил на свете. Такого разлюбить несложно. А Сеня и не стареет почти – с него спячка возраст снимает, совсем красивым делает. Ну как такого забудешь?

Сейчас вон Жека про ту поездку в Киев ляпнула, а у меня как картинки веером рассыпались… Хотя тогда мы с Семеном еще друг друга не замечали почти – несколько лет друг возле друга терлись, не желая признавать очевидных фактов. Хотя даже в то время там много чего произошло: и встреча на чьем-то обновлении, и пластинка Джо Дассена этого несчастного, которого мне Евдокия в последнюю свадьбу залудила, и в кино мы с Семеном однажды случайно столкнулись. Как сейчас помню, ажиотаж был дикий с этим фильмом: «Новые амазонки» Махульского, по тогдашним временам – чистой воды порнография. Сеня в том кинотеатре с супругой был, я тоже немножко замужем, но о встрече как-то договорились…

Хорошие какие воспоминания. От них не больно совсем, только грустно капельку, как от любого прошедшего времени. И я уже не по Сене даже тоскую, а по себе тогдашней, Лике еще не Степановне, честному научному сотруднику из одного зашоренного НИИ. Скукотища на работе смертная была, зато коллектив большой и разномастный, о таком заботиться – одно удовольствие. И для счастья мирским такие малости нужны были – кому очередь на польский гарнитур, кому спекулянтку, торгующую дубленками… Нашим же девчонкам Сторожевым позвонишь – все и уладится. Зинка тогда в «Ванде» продавщицей работала, так у нее все мои лаборатории отоваривались, когда нам одну перспективнейшую разработку зарубили. Нет, ну понятно, что польская косметика против закрытых тем ничего не стоит, но хоть мирским не так тошно жить было. Ой… Я же со многими из них до самой старости созванивалась потом… А как в Ханты стала собираться – так ни с кем из той мирской жизни и не попрощалась. А теперь уже и все. Нет меня-Лики. Опоздала.

Девчонки тоже во всякие воспоминания ударились, все больше по амурной части, а я из-за стола вышла тихонечко, взяла горшочек с измельченными зернами и к балкону отправилась. Сейчас я эту пыльцу посею незаметно – хорошая вещь забей-трава, навроде успокоительного. Летает себе в воздухе, ветер ее носит где попало… Кто из мирских вдохнет – сразу успокоится, вся агрессия в нем поутихнет. Глядишь – один за водкой не пойдет, другой склочничать не полезет, третий ненавидеть разучится. Конечно, не навсегда, но все-таки… От внутренней тоски тоже отдыхать надо.

Забей-трава сыпалась ровно, летела сахарной пудрой, заменяя растаявший снег. Пальцы аж дрожали от нетерпения – истосковались они по колдовству. За такой работой про собственные тревоги забываешь. Да еще и прошлое во мне щекочется… Неудобно, что я ушла не попрощавшись, надо будет кое-кого из тех моих сослуживцев разыскать, извиниться чем-нибудь хорошим.

В комнату я вернулась умиротворенная: с улыбкой вошла, с улыбкой дверь балконную закрыла. Потом посмотрела на растопыренное на стремянке пальто. Словно опять бензином в лицо мне плеснули. Страшно, да.

Я опустилась в кресло, не выпуская из ладоней порожний горшочек. Очень не хотелось мне сегодняшнюю ночь вспоминать. Так, может, и не надо? Раз Старый вернулся, так и не нужно больше беспокоиться? Вот позвоню ему на днях, попрошу совета, всю ситуацию обрисую да еще про ту картинку расскажу, что у этого несчастного морфиниста в голове крутилась. Нет у меня к наркоманам никакого доверия. Может, ему привиделось это все, а мы по Москве будем как угорелые скакать, искать непонятно кого в синем костюме, который требует, чтоб честных ведьм бензином палили.

Я бы так и решила, наверное. Но тут еще одно воспоминание включилось. Как раз про НИИ. У нас ведь случайностей в работе не бывает. Все взаимосвязано, только не всегда понятно, по каким именно законам. Вот если бы так и с личной жизнью было, а? Ну про это я потом подумаю, сейчас важно не забыть, откуда я того мужчину в синем костюме помню. Я сама его в институтской библиотеке и спасла. Только он куда моложе был. Еще не мужчина ни разу – мальчик. И тоже в синем костюмчике, кстати сказать, – тогдашнюю школьную форму из подобного материала шили. Все-таки не зря нам жизнь ошибки кольцует: гимназиста своего первого я от смерти не уберегла, зато потом точно такого же от гибели отмахала, только пионера.

Год был, как сейчас помню, восемьдесят четвертый. У меня тогда с Семеном все непонятно было, а с мужем… вот забыла имя-то… Андрей или Антон? Неважно, я его Мусиком дома звала. С Мусиком все совсем хорошо обстояло. Если бы не одно «но» – он ребенка хотел, а я медлила. Не то чтобы категорически против, а… Как-то я в той молодости не планировала такого. Рано мне еще. А Мусику подобные вещи не объяснишь. Вот и крутила как могла, а сама тем временем к чужим детишкам присматривалась.

У нас, конечно, НИИ вроде как закрытый, с вахтером и пропусками, а все одно: то у кого в детском саду карантин, то у какой мамаши чадушко ключи от квартиры посеяло – вместе со сменной обувью и дневником с замечаниями. В общем, постоянно какие-то ребятишки перед глазами мелькали – и в районе, и в троллейбусе по дороге на работу, да и в родном институте крутились: после уроков к мамам-папам своим забегали. Не каждый день, конечно, но кое-кого я уже различала, у меня после работы в школе глаз был наметанный.

Вот и этого пухлощекого, который потом вырос и всякими оттопыренными наркоманами командовать стал, я тоже у нас там встречала. Сыночек Спицыных.

Была у нас такая пара в лаборатории, муж с женой. Им ни мебель, ни кафель, ни сапоги доставать не надо было. Они себя выше материальных ценностей ставили. Даже с нашей работы если чего в дом и несли, так только ленту для пишущей машинки и фотобумагу. Тревожные были люди, у меня в районе по кухням много таких собиралось. Некоторые и до сих пор встречаются, только говорят об ином.

В общем, я мальчонку их у нас в библиотеке видела иногда: чистенький такой, культурный, научными журналами интересовался. На него если кто и жаловался, так только библиотекарша Роза: дескать, младший Спицын все время коржики в читальном зале ест. А чего? Вкусные коржики были, как сейчас помню – по двенадцать копеек.

Ну вот, в тот день я, значит, этого мальчонку в нашей библиотеке и встретила. Зашла к Розке – у нее запасной кипятильник где-то был, мой в тот день перегорел. В читальном, естественно, тишина: пара лаборанток у окна пристроилась, спят на конспектах – они на вечернем отделении учатся. А мальчик, соответственно, сидит тихонько, «Вопросы химии» читает, выписывает себе что-то.

Пока Розка на абонемент за кипятильником ходила, я даже поумилялась немного: может, и мне такого сыночка себе родить? Будет такой вот светленький, пухленький, умненький… Я им гордиться буду, всему ведьмовству сама научу… И, в отличие от мамаши-Спицыной, буду следить за тем, чтобы ребенок всякую крахмальную дрянь из нашего буфета всухомятку не ел.

В общем, хорошо мне мое будущее дитятко представилось. Только похоже оно было не на меня или мужа Мусика, а на Сеню, с которым, ну честное слово, не было у меня тогда еще ничего. Мне аж самой страшно стало. Сперва за себя, а вот потом…

Мальчишка Спицын сидел на своем месте, не шевелился почти, читал – и щеки у него при этом так пламенели, будто внутри тех «Вопросов химии» лежал непотребный журнал или хоть роман об Анжелике. Я как-то про кипятильник забыла, подступилась к столу на цыпочках – да нет, статья как статья, что-то там по неорганике, я в этом и не понимала ничего.

А вот настрой мальчишкин мне ясно виделся: он о подвигах и славе мечтал, о геройской смерти и гибели врагов. Такое бывает, если приключенческий роман читать. Или хоть про похождения пионеров-героев: о них тогда много разных сказок было сложено. Но не вязалось такое с неорганической химией, вот ты хоть умри.

Умереть мальчишка, кстати, тоже был готов. От него этим желанием аж пахло – почти как от тех давно покойных декадентиков или от бомбистов-террористов. С последними даже сходства побольше было.

Я над читательским столом совсем нависла – вспугнула мальца. Он сразу статью ладошкой прикрыл – будто там и впрямь непотребство, запламенел не хуже, чем его галстук, а потом отчеканил вежливенько, что никаких коржиков он сейчас за столом не ест и нечего тут за ним подглядывать, а если мне журнал нужен, так он его обязательно вернет – но через четверть часа.

Я, естественно, ему киваю, улыбаюсь ласково, а сама все прислушиваюсь к тому, какие у него мысли в голове стучат. А мысли там сложные – как у швейцарских часов механизм. Звать мальчика Спицыных Веней, да только его в школе Винни дразнят – за сходство с мультипликационным медвежонком. Лет ему – неполных двенадцать, в правом кармане у него сорок семь копеек, а в левом дырка, носовой платок и треснувшая пробирочка с перманганатом калия; без буфетных коржиков жизнь как-то особо немила; в химии он и правда понимает, с такими-то родителями, а еще у него заветная мечта есть – геройски погибнуть во славу новой революции. Это он родительских кухонных разговоров наслушался и «слепую» перепечатку книжки одного кембриджского профессора прочитал – его же мамаша эту книжку на уведенной с работы машинке дома перепечатывала. Мамочки мои, это он бомбу тут изобретает! Ну это ж надо, а? Раньше студенты-террористы царя-батюшку убить мечтали, а этот пионер хочет Мавзолей Ленина вместе с собой взорвать. Уже и дату выбрал – девятнадцатое мая, день рождения пионерской организации. Их от школы на Красную площадь пошлют, на экскурсию в Мавзолей, вот он и торопится к этому дню, глупенький. Опять время петлю делает, новое поколение на тот же ошибочный путь выставляет.

Я бы и без того этим мальцом занялась, одних его мыслей для многих бед и глупостей достаточно, но тут – увы – не пустые мечты были. Мальчик Спицын и вправду дома какие-то опыты ставил то в ванной, то в кладовке. Родители не мешали даже – думали, что он фотопленку там проявляет. А у него взрывное дело на лад пошло. Ох ты!

Я мальчонке на руки посмотрела – а они все в разводах от кислоты – и прям увидела мысленно, как на них наручники щелкают. Аж самой поплохело.

Не стала Розку с ее кипятильником дожидаться, поманила мальца к себе. Дескать, Венечка, мне тут твоя мама говорила, что ты паяешь хорошо? Не мог бы мне помочь, ну уж больно надо, а то лаборантов не допросишься. И улыбнулась изо всех сил.

Пока ко мне в кабинет шли, я уже мысленно ни о каких детях не мечтала: к работе готовилась. Да и страшно было: вот родишь такого Венечку, все силы в него вложишь, а потом закрутишься на работе и проморгаешь тот момент, когда он в диссиденты отправится. Это ж ужас что такое, и куда только родители-Спицыны смотрят? Впрочем, это я знала куда – одним глазом в микроскоп, другим в машинопись про Ивана Денисыча.

Пока мне Веня кипятильник починял, я на стол накрыть успела. Всех из комнаты спровадила, по разным поводам, но на час как минимум. А разговору нам на пять минут хватило. В чаек я зерничной пыльцы кинула, в болгарский абрикосовый конфитюр забей-травы положила, коржики просто так подала, чтобы клиента к себе расположить. Даже в глаза сильно дуть не пришлось, чтобы от мальчишки эти страшные глупенькие мысли отвадить.

Я ему пару вопросов всего и задала: про то, кем стать хочет и какие предметы в школе нравятся. А он, пока отвечал, кивала в нужный лад. Но там, сколько ни кивай, все одно получалось – не успокоится мальчишка. Про терроризм и революцию намертво забудет (да так, что в школе политинформацию не сможет провести), а вот мысли о том, как бы вытащить страну на путь исправления, в нем все равно останутся. Только он их другими методами воплощать начнет. Ну это уже не моя беда – главную-то опасность я убрала.

Я этого Веню Спицына потом еще много раз у нас в НИИ видела – до тех пор, пока весь институт в девяносто втором не развалился. Он и подрос, и поумнел, и родителей не сильно огорчал, а все таким же пухленьким и деловитым оставался. Только теперь уже не про революцию, а про бизнес думал. Ну это в те времена тоже не сильно спокойно было.

А вот мысли про детей меня с той поры надолго оставили – так Мусик и умер, не дождавшись от меня дочки или сынка. А от Семена мне рожать никак нельзя было, природа у нас такая… Хоть мирским завидуй.