Текст книги "Казачья доля: воля-неволя"
Автор книги: Лариса Шкатула
Жанр: Исторические приключения, Приключения
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
Глава третья
Раздался шепот:
– Внимание!
В сумеречной мгле Семен увидел силуэты волков. Из-за утреннего тумана они будто расплывались, но это казаков не смущало. Им еще в худших условиях приходилось стрелять, и ничего, попадали! Волки, казалось, не по земле шли, а плыли по воздуху, пусть и невысоко…
Червонный махнул рукой, и тут же загремели выстрелы.
Семен мысленно поблагодарил отца: Левкоя точно испугалась бы, а Смелый почти не шелохнулся, когда вокруг стало грохотать.
Отец прежде брал коня с собой на охоту, вот и приучил его, не бояться выстрелов.
Часть волков повалились как снопы, а остальные – то ли трое, то ли четверо, бросились бежать.
И тут Семену крикнул один из казаков, которого все звали Тучей:
– Давай возьмем того, что справа. Повеселимся. Иначе, чего ж, стреляем, как в тире… Нагайка у тебя есть?
– А то!
И они поскакали за волком, который, в отличие от других, резко повернул в сторону и даже ненадолго скрылся из глаз, нырнув в небольшую балку.
Возможно, это был вожак – такой огромный, чуть ли не с теленка. На мгновение в груди Семена почувствовался холодок, но Туча был, похоже, охотником опытным, потому что, пригнувшись, послал коня вперед, выкрикивая на скаку:
– С другой стороны заходи!
Он первый домчался до цели и резко полоснул волка нагайкой. Тот взвизгнул, но продолжал бежать. Туча вопросительно взглянул на подъехавшего Семена, мол, давай, что же ты медлишь? В такой охоте нужно было работать в две нагайки, не давая волку передыха.
Семен ударил, но, видимо, недостаточно замахнулся, потому что волк только повел боками, продолжая бежать.
– Не так! – крикнул ему казак, стегая волка. – Вот так надо, вот так!
И тут произошло такое, чего не ожидал не только Семен, но и опытный охотник Туча. Волк резко метнулся в его сторону и рванул зубами бок лошади. Та покачнулась и рухнула наземь. Все было настолько стремительно, что молодой казак ловил только обрывки общей картины.
Конечно же, Туче некогда было хватать ружье, непредусмотрительно повешенное на спину, и не готовое к стрельбе. Может, когда-то на такой же охоте оно казакам не понадобилось, вот он и не учел, что исход нападения может быть иным.
Туча успел вовремя соскочить, так что упавшая лошадь его не придавила. Он скользнул рукой к кинжалу в ножнах, и принял боевую стойку, собираясь встретить напавшего волка, Семен потянулся к ружью, но волк и во второй раз прыгнул вовсе не к поверженному охотнику, а к сидящему на коне юноше и вцепился ему в ногу. Боль была такой острой, что тот взвыл. В глазах у него потемнело, а из ноги в сапог потекла ощутимо горячая кровь.
Как сквозь бушующий в голове огонь Семен услышал вопль Тучи, но волк терзал его ногу, и вопль слышался как через войлок: «На тебе, на тебе!» Потом хватка ослабла. Молодой казак услышал будто выстрел и потерял сознание.
Очнулся Семен оттого, что его качало, как на качелях: туда-сюда. Он приоткрыл глаза и понял, что сидит на лошади, но как-то странно, к чему-то привязанный. Оказалось, к спине Тучи. Нога ныла, но как бы отдельно от всего Семена. Юноша тронул ее рукой и наткнулся на крепкий узел повыше колена. Видимо, ногу перетянули, чтобы остановить кровь.
Откуда-то доносился мужской бубнящий голос Червонного, который что-то выговаривал Туче:
– Нашел время игрульками заниматься. Парубок – это тебе не опытный казак.
– Парубок! – фыркал Туча. – Да ему через год-другой на службу идти.
– Что я и говорю! А через тебя он может и не пойти на службу, волк ему сухожилия порвал. А если неправильно срастется? Кому нужен хромой казак?!
У Семена екнуло сердце: как так – хромой? Да он может хоть сейчас… Юноша попробовал выпрямиться, но от этого неловкого движения в голове у него полыхнуло, и он опять потерял сознание.
Пришел в себя Семен от незнакомого голоса, какого-то гундосого, с непривычным акцентом.
– Вижу, что он потерял много крови… Вижу, что волк порвал ему ногу… Молодой человек, если вы мне не верите, зачем своего друга ко мне привезли?.. И что это за охота такая, на которой охотников рвут волки?.. Не надо меня торопить. Медицина спешки не любит…
В это время Семен услышал надрывный крик матери:
– Семушка!
И гундосый возмущенно заговорил:
– Кто пустил сюда эту женщину? Почему она кричит, как на похоронах – здесь никто не умер! От того, что вы будете кричать, у мальчика не заживет нога, пока я ее не зашью… Выведите женщину, она мне мешает.
Над ним склонилось черноволосое мужское лицо с большим носом и печальными карими глазами.
– Молодой человек, вы меня слышите?
Семену показалось, что он говорит нормально, но мужчина приблизил свое ухо к его рту.
– Слышу!
Теперь он вспомнил: это был беглый врач. По крайней мере, станичники называли его беглым, но никто толком не знал, откуда он взялся, и от кого убегал.
Как бы то ни было, казаки приняли его уже потому, что он мог от кого-то убегать, и при этом никого ни о чем не просил, не жаловался. И денег при нем было совсем немного. Ровно столько, чтобы на два месяца снять квартиру в летней кухне вдовы-казачки Арины Кухаренко, да покупать у нее хлеб и молоко.
Конечно, его появление в станице не прошло мимо внимания атамана Павлюченко. Если Иван Федорович чего-то не сразу замечал, ему докладывали.
В этот день атамана как обычно провозил по станице тыждневный55
Дежурный казак при атамане
[Закрыть], но когда его линейка остановилась у калитки Арины, та очень удивилась, выбежала навстречу, но атаман строго проговорил:
– Жильца своего позови.
Тот вышел.
– Паспорт есть? – спросил его атаман.
– Имеется, – ответил жилец.
Атаман повертел в руках паспорт.
– А профессия у тебя какая-то есть?
– Есть. Я врач, окончил медицинский институт. Вот мой диплом.
– Оч-чень хорошо, – проговорил атаман, возвращая новоприбывшему его документы.
А через некоторое время ко двору вдовы Кухаренко станичники протоптали такую тропу…
Врача все звали Ёсичем. Из-за отчества Иосифович.
Даже атаман с некоторых пор относился к Ёсичу с уважением и всячески защищал от предположений своих помощников:
– А что, если он беглый каторжник?
– Непохоже.
– А что, если он какой-нибудь революционер?
– Непохоже.
Но жизнь не стоит на месте, и казаки болеют так же, как и остальные люди. В общем, всего за те четыре месяца, что жил Ёсич в станице, показал он себя врачом умелым и знающим. И готов был в любое время дня и ночи идти или ехать к больному и лечить его своими немногими средствами. Правда, на будущее атаман заказал в Екатеринодаре кое-какие лекарства, которые его помощник и привез по списку Ёсича.
Летом врач успел походить по окрестностям станицы, выискивая какие-то травы, на которые большинство станичников и внимания не обращало, попирало ногами, как сорняк, росший по обочинам дорог…
Нет, конечно, не все травы. Кое-что и казаки знали. Ну, там зверобой или чабрец, кто не знал. Или колючий алоэ, который рос в горшках у многих казачек. Но так много обо всех прочих травах, пожалуй, не знал никто.
До сих пор в станице врача не было. То есть имелся фельдшер из служивых, которого трезвым никогда и не видели, было несколько женщин, и в их числе Зоя Григорьевна Гречко, которые некоторые болезни могли лечить, ну, там, простуду или кашель, но чтобы шить ногу, да еще и обычной иголкой с суровой ниткой… Такое, пожалуй, никто бы не смог. Даже единственный в Млынке костоправ по кличке Хмара.
На самом деле врача, и так было написано в его паспорте, звали Мордухай, но станичники считали, что такое имя оскорбляет хорошего человека. А его фамилия – Гершензон – вообще трудно запоминалась.
А потом, когда казаки разобрались, какой ценный человек к ним прибился, ему разрешили переселиться в дом, который когда-то купила семья иногородних.
Правда, семья эта вскоре вымерла от неизвестной станичникам болезни. Но когда об этом сказали Ёсичу, он улыбнулся:
– Вэй, Бог не выдаст, свинья не съест!
Казаки любили отважных людей. И уважали тех, кто не боялся даже того, чего боялись они.
Атаман послал в домик двух женщин, которые со щелоком вымыли в нем не только полы, но и стены с потолком. Потом туда зашел священник и освятил домик.
Таким образом, Ёсич смог жить в своем теперь доме и не бояться каких-то темных сил, раз уж он не боялся болезней. Видно, он сам был таким хорошим врачом, что это болезни как раз боялись его.
Казаки верили, что всякая хворь вроде зверя, только простому человеку невидимого. Пристанет этот зверь к человеку, и ну его кусать, грызть без продыху. Только хороший врач этого зверя мог видеть. А Ёсич был хорошим врачом.
К осени станичники завезли в небольшой сарай рядом с домом врача камыш и кизяк, чтобы было, чем топить печку – самое ценное, что имелось в этом домишке. Сложенная когда-то хорошим мастером, она и до сих пор отлично держала тепло и требовала совсем немного топлива.
Считалось, что Ёсич взял домик в аренду у станичной казны. На срок… как решил атаман, пробурчав себе под нос, пока не помрет. Таким образом, домик превратился как бы в небольшую больницу на две комнаты. В первой на печке спал сам врач, а во второй – поставили четыре кровати, купленные на общественные средства. Сюда и привезли истекающего кровью Семена Гречко.
В забытьи ему снились кошмары: огромный волк склонялся над его кроватью, дыша почему-то карболкой. С потолка незнакомой ему хаты, в которой он вроде бы лежал, спускался на толстой паутине паук, какого он никогда прежде не видел: черный, с большими суставчатыми лапами, с клыкастой пастью… откуда у паука, пасть? – из которой капала ядовитая слюна…
Когда Семен в очередной раз пришел в сознание, то увидел себя и в самом деле лежащим в незнакомой хате и подле кровати заплаканную мать.
– Туча привез тебя к Ёсичу, – объяснила мать его удивленному взгляду. – Я, конечно, ругалась, почему не домой, но атаман мне сказал, благодари врача, у любого другого ты бы уже…
Мать судорожно всхлипнула.
– Зоя Григорьевна, ведь вы же сама целительница, – услышал Семен мужской голос и обернулся: так вот он какой, Ёсич! Обыкновенный мужик. Только глаза у него умные – будто все на свете знает, и от того ему грустно. – Разве вы не видите, что мальчику полегчало, синяки из-под глаз ушли, вон и румянец появляется.
За дверями кто-то чего-то требовал, и голос сестры Любы все требования перекрывал, как уверенный в своей правоте.
– А что там за шум? – спросил Семен, показав глазами на дверь и пытаясь украдкой пошевелить ногой – нога сразу отозвалась болью.
– Люба у двери сторожит. Доктор сказал, никого не пускать, да разве их удержишь. Там и Дмитро дожидается, пока в себя придешь, и Гришка за тебя переживает, и Туча. Атаман пригрозил его батогами на майдане высечь.
– Из-за моей ноги? – удивился Семен.
– Боятся, что ты хромым останешься. Одна надежда – у Ёсича руки золотые. Я гуся зарезала, ему принесла – не хотел брать. Да я и сама знаю, он тем, что станичники приносят, с бедняками делится. И пусть. Главное, человека отблагодарить.
Из соседней комнаты раздался все тот же голос.
– Отблагодарить! Кто вас просит благодарить? Мне Павлюченко оклад положил, как врачу… Что за люди упрямые, говоришь, говоришь… Помощник вон вчера деньги приносил, сразу за два месяца.
– А как же не благодарить, когда ты мне сына спас, любимого, – не согласилась Зоя Григорьевна.
– Зоя Григорьевна!
– Мама, – смутился Семка, заметив слезы в глазах матери, – ты опять?
– Вылитый дедушка, – Зоя Григорьевна против воли всхлипнула.
После матери сестра Любка забежала.
– Братику, ты уже совсем по-другому смотришься, а то как первый раз тебя увидели, мамка вся побелела, за сердце схватилась. Но Ёсич сказал, опасность миновала…
Она тронула за руку брата.
– Сем, ну ты как, голова кружится, или водички хочешь попить?.. Там к тебе Дмитро просится, пускать?
– Конечно, пускай, – оживился Семен, хотел даже привстать, но голова закружилась, и он опустился на подушки.
Люба запунцовела и кинулась к двери. Слышно было, как она с кем-то спорит и даже чуть ли не дерется.
– Сначала Митя, потом ты. Ой, как я испугалась! Тоже мне, Туча грозовая!
Друг вошел, окинул бледное лицо Семена.
– Говорят, крови с тебя не иначе ведро вылилось.
– Ведро, – рассмеялся Семен, – в человеке столько и крови нет, ведра.
– Ну, не знаю, девки наши говорят, ведро.
– Это кто – Танька с Марией?
– Они.
Так получалось, что друзья встречались с двумя подружками. Не то, чтобы у них серьезные намерения были, но на прогулки ходили вместе, могли пообниматься у ворот, а позволить себе что-то большее не могли – за девчатами догляд был строгий. Родители девушек уже приглядели им женихов, и вовсе не Семку с Митькой.
– Ах, да, – Дмитрий достал из полушубка небольшой кошель с мелкими деньгами и отсчитал Семену тридцать копеек. – Одного волка, говорят, ты пристрелил, а другого – напополам с Тучей.
– Так это он меня спас, выходит.
– Выходит, что Червонный. Он как чувствовал, за вами поскакал. Туча с волком боролся, кинжалом его резал, а Червонный ждать не стал, из винтовки долбанул. Может, он и Тучу спас. Говорят, волк был самый крупный из всех. Просто волчий богатырь… Бабы судачат, тот, кого волк покусает, может сам в волка превращаться. Так что, вас с Тучей нам нужно опасаться. Как оборотнями перекинетесь!
– Спаси, Христос! – Семен перекрестился. – Добрый ты, друг. Вон чего мне пожелал, чтобы я оборотнем стал?
– Так пошутил же я.
– Шути-шути, а я приду к тебе ночью и загрызу!
Друзья расхохотались. На молодых все заживает быстро.
Глава четвертая
Миновала зима, с метелями и морозами. Правда, Михаил Андреевич Гречко не давал сыну скучать. Точнее, не давало скучать их хозяйство. Десять лошадей присмотра требуют. Да и снег засыпал подворье так, что к амбару было не пройти. Мужчины поднимались чуть свет, отбрасывали снег, чистили конюшни, скалывали лед возле колодца.
На дворе стоял март, хотя снег еще лежал повсюду. Как будто весна побаивалась замерзнуть в зимних пределах и посылала приветы откуда-то издалека: то теплым ветерком дунет, то оттепель устроит, так что потом зима спешно наводит порядок, отчего с крыш свисают причудливые сосульки.
Случалось ей прорываться и раньше. То в феврале вдруг такое тепло установится, что казаки чешут затылки: сажать картошку или не сажать, только посадишь, а опять мороз… То вдруг сменится северный ветер на южный, и люди, с утра вышедшие из дома чуть ли не в лютый мороз, в обед упревают в теплых шубах.
Семен, с божьей помощью, поднялся на ноги, и прихрамывал только первое время, а потом, по выражению Гришки, все зажило на нем, как на кошке. Конечно, благодаря золотым рукам Ёсича. Сема мысленно пообещал себе, что с первой же лисьей охоты принесет доктору шкурку на шапку. Такому человеку ничего не жалко, а то ходит в какой-то облезлой папахе, которая того и гляди расползется прямо на голове.
Слава доктору! Семен вспоминал крестного отца своего младшего брата Григория, Петро Бабича, который, будучи пластуном, нарвался однажды на вражеский разъезд. В стремительном бою ему досталось по ноге шашкой.
Кто-то из казаков, умеющий зашивать раны, не слишком умело сшил ему порезанные сухожилия; впоследствии Петр так и остался инвалидом.
Теперь он ходил, переваливаясь с ноги на ногу как утка и, конечно же, был уволен с воинской службы. Где вы видели хромых пластунов?
Только сошел снег, станичный атаман собрал людей и объявил, что с каждого двора требуется привезти по две подводы щебенки, которую добывали в карьере у реки, чтобы засыпать, наконец, пришедшую в негодность дорогу.
– Дети не могут в школу пройти, тонут в грязи! Хорошо тем, у кого верховые кони есть, а у кого нет, тем, что же, и детей не водить на учебу? Хватит того, что они у нас в уборочную в школу не ходят!
Но все же в первую очередь засыпали щебнем подходы к церкви, потом уже к школе, и к дому атамана…
– А остальные, кто не хочет для родной станицы потрудиться, да что там, для станицы, для своей хаты, – пусть грязь месят! – сделал вывод атаман. – Ну, до чего ленивые люди! Для себя не хотят постараться.
Семья Гречко по счастливой случайности жила недалеко от главной станичной дороги, которую поддерживали в порядке, так что для выезда на нее хватило двух подвод, и теперь от их двора тачанка легко выезжала на шлях.
Каждое воскресенье Гречки всей семьей ездили в церковь, когда же спокойно отдать свой долг Господу, как не зимой?
Уже на подходе Семен выискивал глазами их с Митькой подружек, Гриша – Диану, а Люба, понятное дело, Митьку. Но стоило ей встретиться с ним глазами, как она поспешно отводила взгляд. И потихоньку ненавидела подругу Машку, которая брала парубка под руку, как свою собственность! Ну, почему и Люба также не может? Ведь они – Дмитро с Семеном – с детства друзья. А, значит, и с Любой.
На рождество она подарила Дмитрию вышитый носовой платок, чему он так удивился, что даже не сразу ее поблагодарил. Или ему платки никогда не дарили? Если так, он подарок Любы надолго запомнит. Она ведь на платке вышила сердечко – просто так, ни для чего.
Семен заметил сестре, что напрасно она это сделала: ведь Митька не жених ее, и что люди могут подумать?
– Так у него же день рождения скоро, – нашлась девушка, – вот пусть и носит.
Семен призадумался:
– День рождения у него на Крещенье, чего же заранее поздравлять?
– Пусть носит, – запунцовев, повторила Люба, – а то, что ж, о нем и позаботиться некому. Вон тетя Вера все время болеет…
– А… ну, если так…
Сам он подарил своей кралечке Тане серебряные сережки, хотя она тоже не была его невестой. Но зато она охотно целовалась с ним на молодежных посиделках, когда им удавалось уединиться.
Гриша, хотя о том никто из его родных не знал, тоже не отставал от старших. Он все-таки подарил Диане купленный сундучок и страшно удивился, что девочка тоже сделала ему подарок: расшитый кошелек для монет.
Сунула ему в руку своей горячей ладошкой и прошептала:
– Отец запрещает мне водиться с казачьими детьми, так что я ему скажу, что сундучок сама купила. Ты ведь у бондаря его приобрел?
– У бондаря, – кивнул мальчик, понимая, что и его родители вряд ли обрадуются, узнав, с кем младшенький мечтает подружиться.
Не хотели казаки знаться с иногородними, и детям своим запрещали, хотя сами постоянно в городок ездили: то хомут починить, то за новой бочкой, а то и за украшениями для своих женщин, которые делал золотых дел мастер.
Погода в марте никак не желала устанавливаться. Но казаки, устав от зимы и сидения дома, все равно собирались на площади, запахнувшись потуже, чтобы не так пробирал северный ветер.
Старшие Гречко тоже встречались на площади со своими друзьями, переговаривая на все лады новость: городок – там, где жили иногородние, – построил собственную церковь. Теперь и на стороне казаков было видно, что она сияет своими позолоченными маковками, и слышали в положенное время колокольный звон.
Казаки неодобрительно посматривали на пришлых, когда те вместе с ними приходили в церковь, и как батюшка ни пытался всех примирить, ничего у него не получалось. Наверное, чужаки, в конце концов, обратились к церковным властям за разрешением – построить церковь на своем краю станицы.
Семен считал, что раз уж судьба так распорядилась, то чего же нападать на иногородних? Не от хорошей жизни они на Кубань приехали. Видать, нужда с насиженных мест согнала. Но кто бы стал его слушать? Особенно негодовали старые казаки, которые вспоминали прежнюю вольницу, и как они осваивали кубанские земли, где в те времена не было никаких инородцев! Правда, им самим частенько приходилось отбиваться от горцев, которые тоже не желали терпеть на землях, которые считали своими, тех же казаков.
Но что оставалось делать тем, кто уже приехал и купил или арендовал землю? Стиснув зубы терпеть или надеяться, что все само собой образуется.
Вернувшись с гулянья, семья Гречко приступила к своим ежедневным делам. Мужчины задали корму лошадям, овцам, свиньям, домашней птице, а женщины занялись приготовлением еды. В воскресенье она всегда была не такой, как в будние дни.
Зоя Григорьевна принесла из погреба своего лучшего вина. Но прихватила и самогон, который предпочитал Михаил Андреевич.
С некоторых пор Люба научилась печь «орешки», которые темнели боками в кастрюле, до половины заполненной маслом, и теперь в воскресенье баловала семью. В этом деле она превзошла даже свою мать, которая считалась умелицей во всех хозяйственных делах.
Мужчины Гречко вернулись наконец с подворья и сели за стол – Зоя Григорьевна с Любой споро накрыли праздничный ужин. Гриша осторожно, мать не любила разговоров за столом, подергал за рукав отца.
– Батя, а почему ты всегда молишься Господу, чтобы простил тебе твои грехи? Это потому, что ты на войне много людей убивал?
– Что значит, убивал? – рассердился отец. – Я воевал. А при этом, как известно, люди гибнут. С обеих сторон!
Но Гришка как человек настырный на этот раз не собирался отставать.
– Мы ничего про тебя не знаем. Даже перед хлопцами стыдно. Они спрашивают, а как твой отец воевал? Я ничего не могу им сказать. Вон Лехин батя всегда своим детям по вечерам рассказывает, как он на Кавказе служил, как во Франции с войском побывал… А тебе, что же, и рассказать нечего?
Михаил Андреевич помолчал, машинально кроша в руках хлеб, но потом спохватился, смёл все крошки в ладонь и высыпал в рот.
– Давайте, поедим, а потом сядем и поговорим. Пора и в самом деле вам уже не сказки слушать, а рассказы про дела казачьи, даже Гришка уже не маленький…
– Миша, – неожиданно тихим голосом попросила его жена, – а, может быть, детям… не стоит об этом знать? Что ты удумал?
– Стоит, – жестко сказал Гречко, берясь за ложку. – А то, что ж, я полжизни воевал, и мне теперь своего боевого прошлого стыдиться? Нет в нем ничего стыдного. Как говорится, воевал за отечество не щадя живота своего. За веру христианскую воевал. За царя-батюшку.
И добавил, будто прекращая всякие рассуждения на эту тему.
– Борщ у тебя сегодня, лучше и не бывает.
Женщины унесли посуду, накрыли стол темной скатертью с кистями, и поставили перед каждым по стакану взвара.
– Батьке – чтобы горло не сохло во время рассказа, – неловко пошутила Зоя Григорьевна, – а вам всем, чтобы спокойно слушали и не горячились.
Взвар приятно холодил горло, принесенный из холодных же сеней и прогнал расслабленность от сытной еды.
Семен чуть поодаль, пристроившись у небольшого столика, сосредоточенно зашивал уздечку портняжной иголкой с суровой ниткой, Люба принесла вышивание – она вышивала наволочку на диванную подушку, которую женщины почему-то называли «думкой». Может, потому, что лежа на ней, удобно было думать?
– Где ты видела синего петуха? – хихикал над нею Гришка.
Мать лишь неодобрительно покачала головой, а Михаил Андреевич добродушно пробасил:
– Видать, кто-то голубоглазый вспомнился…
– Митька, кто же еще! – заявил вездесущий Гришка и тут же прикусил язык от увесистой оплеухи сестры.
– Ну, ладно, слушайте!
Михаил Андреевич навалился локтями на стол, оглядывая свое семейство, которое уже приготовилось внимательно слушать его рассказ. Люба с Гришкой на топчане у печки. Девушка ради такого даже вышивать перестала. Семен снял со столика любимый мамин цветок – он цвел красными колокольчиками среди зимы – чтобы ненароком его не задеть и продолжал заниматься своей уздечкой. Зоя Григорьевна тоже за столом, напротив мужа, просто положила на стол маленькие, уже с прожилками вен руки. «Как она с такими изящными руками тяжести таскает, – мимолетно подумал Семен, – ей бы на этих руках перстни дорогие носить да слугам указывать, что и как…»
– Ехали мы тогда с турецкой войны и остановились в одном селении на отдых. Конюшня у местного старосты была маловата, так что поставили мы лошадей у одного помещика. Конюшню несколько лет не использовали, но нашлись умельцы: стены подновили, ворота новые навесили, ясли подремонтировали.
– На охрану кого-нибудь поставили? – поинтересовался Гришка.
– Молодец, сынку, разумеешь! Поставили. Но этот часовой решил, что охранять тут и не от кого, надергал себе сена из ближайшего стога, улегся на него и заснул. Утром мы приходим в конюшню – что такое! Все лошади в мыле, будто на них всю ночь скакали, хрипят, ногами сучат, но замок цел-целешенек, и казак божится, что к конюшне близко никто не подходил. На следующую ночь – то же самое. Призвали мы к себе старосту: мол, что такое, и кто из сельских жителей мог это с нашими лошадями сотворить? Он мнется, руки трет, видно, хочет что-то сказать, но то ли боится, то ли сомневается. Ну, мы на него и насели. Если, мол, не скажет, придется нам обойтись с его селом, как с теми, кто оказывает сопротивление регулярным войскам… В общем, староста этот не выдержал, стал говорить. Вроде, есть в их селении ведьма, которая имеет привычку по ночам на лошадях ездить. Проберется в конюшню, схватит какую-нибудь лошадь, и ну на ней мчаться. Всю ночь бедную животину гоняет, так что под утро та разве что не замертво в стойле и сваливается…
– А как же она пробралась-то, мимо вашего часового? – не выдержав молчания, спросил Гришка.
– Вот и мы спросили, а староста этот говорит: сон она умеет на людей насылать. Никто не может этому сну противиться.
– А наутро, ты, вроде, сказал, замок на конюшне оказался не тронут, -заметил, оторвавшись от работы, Семен.
Зоя Григорьевна ничего не говорила, только не спускала с мужа горящих глаз, как будто ждала, что вот, наконец, муж расскажет то, что давно собирался, да все никак не решался. То, чего в таких вот рассказах не договаривал.
– Говорят, ведьмы могут даже проходить сквозь стены, ежели на них креста животворящего нет, – внесла свою лепту и Люба.
– Об этом тогда и не вспомнил никто, – нехотя отозвался Михаил Андреевич, – тоже подумали: что там для ведьмы какой-то замок… Короче, взяли мы за шкирку старосту и сказали: веди нас к ее дому!.. Он вести не хотел, и так, и сяк вертелся. Все просил: я вам издалека покажу, а дальше – вы сами. Говорим, а с кем же она живет? Может, дети ее ни в чем не виноваты и надо будет их увести, когда ее брать будем. Староста расхохотался: какие, говорит, дети, она ведь молодая совсем. Недавно восемнадцать исполнилось…
Люба, оторвавшись от вышивания, тихонько ахнула и подняла на отца огромные серые глаза.
– А я раньше думала, что ведьмы – это противные старухи. Всегда в черной одежде, и за ними ходит черный кот. И еще может у них в доме жить ворон.
– Ну, если ты все знаешь, тогда я не буду рассказывать, – ехидно заметил отец.
– Прости, отец, я больше не буду, – повинилась девушка. – Рассказывай, она – ведьма эта, красивая была?
– Очень! – вырвалось у казака. – Такая красота не часто рождается. И, что удивительно, не было в ее красоте ничего дьявольского. Чистый ангел, да и только. Глаза небесные, кроткие, коса – до пояса, ножка маленькая, пальчики…
Он взглянул на жену и осекся.
– Но когда мы с казаками пришли к ее дому, и она вышла нам навстречу, один из казаков по кличке Ваба…
– Какая странная кличка, – сказала Люба, – он что, какой-нибудь черкес?
– Та нет, почему черкес? Просто он любил рассказывать, как в его станице ловят волков на вабу. И так он часто об этом рассказывал, что кличка такая к нему и прилепилась. Ваба – значит, подвывание. Сидит охотник в засаде и воет, как волк-самец. А самка и молодые волчата откликаются… Не все могут ловить на вабу. Не каждый может волкам подражать…
– Батя, ты отвлекся, – напомнил ему Семен, которого рассказ отца тоже захватил. – Так чего этот Ваба сказал?
– Говорит: казаки, это дьявол отводит нам глаза! Не забывайте, если ведьма – красавица, она еще больший вред может простому человеку учинить. Вяжите ее!
А казакам того и надо. Будто от морока очнулись: связали ведьму и на расправу поволокли.
– И что, прямо вот так сразу и убили? – спросил Гришка.
– Нет, понятное дело, такая красота, чего ж добру пропадать!
Михаил Андреевич поймал укоризненный взгляд жены и закашлялся.
– Шашками ее порубали, – сказал он, отводя взгляд.
– Так я не поняла, батя, – подала голос Люба, – где же тут грех, ведьму убить?
– А то, что на следующее утро мы пришли в конюшню, а там опять лошади в мыле. И тогда один старый казак сказал, что так бывает, когда к лошадям повадится ласка шастать. Такой мелкий зверек, поменьше крысы, а до чего лошадь доводит! Подкрадется, и ну щекотать! Очень эта ласка любит пену, которой лошадь от страха покрывается. Поймал наш казачонок потом эту ласку. Вот такая, и смотреть не на что… А еще опытные люди сказали, что от ласки в конюшне надо козла держать, да где ж его взять, козла этого? Не с собой же возить!
Он для чего-то показал на пальцах козу.
– Выходит, она и не ведьма была, девушка эта? – с замиранием сердца предположила Люба.
Отец мрачно кивнул, но все-таки пояснил.
– Соседка этой девушки, бабка старая, выползла на свет божий, когда мы мимо проходили, и стала кричать: «Горе вам, душу чистую сгубили! Сиротинушку обидели!» Мы говорим, так это же ваш староста на нее показал. А она: «Наш староста, кобель старый, все за ней увивался, уговаривал, дорогие подарки сулил. У него жена больная, вот он и бегает по чужим дворам. А Дунюшка – девку так звали – не поддалась ему. Так ухватом отходила, неделю пластом лежал. Потом подходить к ней боялся, но злобу затаил. И вот как отомстил ей. А потом как понял, что натворил, так и в бега наладился. К болотам побег, там его не найти, он в болотах каждую кочку знает!..
В хате наступила тишина, только слышно было, как на горище шуршат соломой мыши.
– Выходит, он оболгал хорошего человека, а ему за это ничего не было? – спросила Люба.
– Мы все же пошли к старосте этому, а его дома нет. Селяне сказали, что он еще вчера, к вечеру узелок с едой собрал, да и сбег! Нельзя нам было дольше там задерживаться, а то непременно бы нашли да поговорили…
Михаил Андреевич замолчал.
– Господи, на ночь рассказывать страсти такие! – сказала Зоя Григорьевна, поднимаясь из-за стола. – Помолимся Господу нашему за то, что дал хороший день, да и спать отправимся. Хватит уже на сегодня страшных сказок.
Но, когда уже все расходились, Семен придержал за руку отца.
– Бать, а чего ты вдруг про эту ведьму вспомнил? Сколько лет прошло.
– А то, что сегодня она мне приснилась, – сказал со вздохом отец. – К себе манила. Иди, говорит, давно я тебя поджидаю!
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
