Текст книги "Разведенцы"

На улицах царило весеннее оживление. Теплый майский вечер выманивал горожан из квартир, каждый придумывал себе повод, чтобы вырваться на свежий воздух. Кто-то с детскими колясками прохаживался, кто собак выгуливал, кто на роликах выписывал пируэты, и все лица выражали безмятежность, словно люди сговорились пару-тройку часов не придавать значения проблемам и думать только о хорошем.

Альбина шла неторопливо, легкой поступью. Дома её никто не ждал, и можно было посмотреть, что происходит на районе. «На районе» – это выражение как-то незаметно внедрилось в быт, старшие москвичи стали употреблять его вслед за молодежью, и московский лексикон пополнился ещё одним устойчивым оборотом речи. «Мам, я на районе!», – так говорил Вовка, если она осведомлялась по телефону, где обретается сын. «Я уже на районе», – сообщал ей Виктор, когда она ждала его с работы. Это означало «возле дома», «рядом», в шаговой доступности. Теперь на районе пребывала одна Аля, а домочадцы находились где-то вдали.

А вокруг происходило обыкновенное ежевечернее чудо – загорались фонари, включалась подсветка витрин и зданий, и окна квартир озарялись тёплым сиянием. Москва готовилась встретить иссиня-черную ночь во всём великолепии. Город украшался миллионами огней, Альбина видела это представление сотни раз, но всё же невольно залюбовалась. Ночная Москва настолько красива, что её очарование околдовывает даже тех, кто пролетает над столицей на самолетах. Аля не раз испытывала мощное притяжение родного города, находясь на большой высоте над ним. Это легко почувствовать, если сердце открыто. Казалось, что в таком блистательном мегаполисе все должны быть счастливыми и благополучными! Здесь сама земля заряжает, воздух питает, а стены нашептывают головокружительные пророчества. Москва издавна защищалась своей красотой от больших невзгод. А иначе к чему она, красота, если не во спасение?

Взволнованная и умиленная, Аля приблизилась к своему двору. Поравнявшись с мусорной контейнерной площадкой, она с удивлением заметила там благообразную старушку в кокетливом кружевном берете, связанном по старинке, крючком из хлопчатобумажных нитей. Она собирала пивные бутылки и бережно укладывала стеклотару в объемную сумку на колесах. Бабушка застенчиво улыбалась, словно извинялась за вынужденные действия, но её лицо светилось тем же спокойствием, что и у всех остальных, кто вышел освежиться перед сном. Женщина привычно и неторопливо копошилась в мусоре. Москвичи за выходные опустошали немало пивных бутылок, и бабушка явно приехала за ними из ближнего Подмосковья. Такие пенсионерки подкармливаются в столице: в метро милостыню просят, и другими заработками не брезгуют, если некому им помочь. Одета она была опрятно и даже со вкусом, и на вид ей можно было дать примерно столько же лет, сколько недавно отмечали Эммочке. «Вот это судьба! – подивилась Аля в порыве непрошеного сочувствия. – Кто-то невестится и охорашивается, а кто-то смиренно роется в отходах чужой жизнедеятельности!» Аля нащупала в кармане ветровки несколько смятых десяток, подошла к женщине и молча протянула деньги. Пенсионерка едва заметно вздрогнула, дежурно пролепетала «спасибо вам» и быстро спрятала купюры в карман. Але захотелось пригласить старушку к себе, напоить чаем, щедро угостить, как Эмму Васильевну, но она сдержалась. Излишняя жалость может принизить, да к тому же собирательнице бутылок предстояло добираться домой. Влезать в чужую судьбу, взламывать ход событий – не всегда хорошо. У каждого свои способы выживания, и сетовать на горькую долю бесполезно. Лучше сдать пустые бутылки.

В доме царила тишина. Альбина присела, чтобы спокойно выпить чаю. Старательно обслуживая мать Виктора, сама она так и не пригубила ни глотка. Она прокручивала в голове события воскресного вечера. Поведение свекрови нисколько не изумляло Алю, та всегда была энергичной и жизнелюбивой. Аля удивилась своей реакции на звонок в дверь. Ведь она в тот момент подумала не о сыне, не о матери и не о соседке, что было бы вполне логично, а о муже. Вот идиотка!

Она существовала без мужа третий день. Пора уже было принять как данность, что Виктора нет в доме. Что-то стряслось, но сам он жив, Аля это ощущала. Муж просто не желает находиться подле неё. Виктор почему-то отвернулся и исчез в неизвестном направлении. Разорил ей душу молчанием. И надо бы разозлиться, да она не умела. Сколько эта ситуация продлится – неизвестно. С этим следовало пока смириться и даже как-то уснуть, потому что жизнь-то всё равно продолжается.

Глава 6
Честный понедельник

Понедельник – день истины. Люди покидают свои дома, чтобы исполнить множество важных и нужных обязанностей. Несущественное и лишнее в этот день отсекается, человек остается один на один с главным делом жизни, которое кормит и даёт ощущение значимости. Кто-то должен запускать метро, водить автобусы, разносить почту, развозить хлеб, чинить все поломки, строить здания, врачевать недуги, стричь газоны, издавать газеты! Мир существует благодаря тем, кто каждый понедельник с самого утра идёт исполнять простые дела. Альбина Калиновская занималась отбором текстов, которые направлялись в печать. Опубликованные статьи увидят тысячи читателей, и Аля не могла допустить халтуры, даже если ей самой очень худо. Хандрить в понедельник бессмысленно, иначе вся неделя пройдёт ни шатко, не валко. Лучше всего поехать в редакцию как можно раньше и закрутить обстоятельства вокруг себя.

Хотелось выглядеть уравновешенной, как и полагается в понедельник, но при этом женственной и чуточку томной, и нести себя по Москве с деловитым достоинством, но внутри не утихала нервная работа, и даже руки изредка подёргивались. Когда-то, будучи беременной, Аля лежала на сохранении, а лечащий врач говорила ей «ходи лебедушкой!» и колола инъекции препаратов. Теперь Аля была беременна обидой и сама себе упрямо повторяла «иди лебедушкой!». Жизнь уколола очень больно, но Аля пыталась держаться как ни в чём ни бывало. Сама себе она казалась куклой, которую причесали и принарядили всем напоказ, но внутри пластмассового организма остался поделочный мусор и шероховатости. Но всё же Альбина Калиновская образца выходных дней отличалась от себя самой, понедельничной.

Альбине, как ответственному секретарю, полагался небольшой, но отдельный кабинет. Она давно обжила выделенное ей типовое безликое помещение, обустроила пространство на свой вкус и полюбила эту преображённую комнату. Однако в тот понедельник ей не хотелось уединяться. Аля сходу запустила компьютер, бегло пролистала содержимое электронного ящика, распечатала необходимые бумаги и направилась к главному редактору. В кабинете главреда, Головко Льва Исааковича, у Альбины Калиновской тоже имелось своё насиженное место. Аля давно считала редакцию вторым домом и чувствовала себя в стенах рабочего офиса абсолютно уверенно.

Вскоре подтянулись остальные сотрудники, и Лев Исаакович открыл редакционный совет. Следовало обсудить концепцию следующего номера еженедельника «Столичный калейдоскоп», чтобы в среду вечером сдать макет в типографию.

На редсовете говорили много, цветисто и эмоционально. Каждую статью терзали, пытаясь оценить её соответствие духу времени. Современность текстов – эта проблема висела дамокловым мечом. Дружному коллективу грозили сокращения штата и тиражей, и реформ опасались как страшной разрушительной болезни. Коллектив что организм: удалят один орган – другим тоже не поздоровится. Вся редакция, подстёгиваемая безжалостным кнутом кризиса, дрейфовала от «желтизны» к высокому стилю и обратно, ощущая абсурдность творческих метаний. Лицо еженедельника «Столичный калейдоскоп» теряло очертания, искажалось унылыми гримасами. Кризис пытались побороть интеллектом. Требовалось найти достойное место на культурном поле и выпестовать для себя новых читателей, бережно сохраняя при этом старых. Творцы еженедельника, грамотные, образованные, начитанные люди, в современных реалиях ощущали себя неуютно, и не очень понимали, как выделиться в мощном информационном потоке, чем заинтересовать разношерстную читательскую братию. Чтобы создать востребованный формат издания, нужно самим жить в ритме времени и испытывать кураж.

Куража не ощущалось. Никто не мог чётко определить, каков он, дух времени, и кто герой наших дней? Истеричный тусовщик без принципов и привязанностей, ищущий удовольствий в большом городе или интеллектуал, пребывающий в вечном развитии? Социально-ответственный предприниматель или чиновник-реформатор, не брезгающий взятками во имя торжества капитализма? Общество расслоилось, и оценить свою целевую аудиторию становилось всё труднее. Для кого издаёмся? К чему взываем? Формируем вкусы или потакаем безвкусице? Увеселяем, эпатируем, шокируем или просвещаем?

Камо грядеши? Лучше и не сказать. Вопрос всплыл из пыльной вечности, но так и завис в редакционных коридорах без достойного ответа. Действовали по наитию. Делали что могли, а дальше будь, что будет.

– Альбина, задержись, пожалуйста, на пять минут! – попросил Лев Исаакович.

Когда все вышли, главред выложил на стол перед Калиновской тоненькую пластиковую папку радужной расцветки.

– Посмотри вот это! Один автор принёс рукопись прямо ко мне в кабинет, по старинке. На мой взгляд, неплохие очерки, но чёрт его знает! – с сомнением сказал главред, снимая очки, чтобы протереть стёкла специальной тряпочкой из микрофибры.

Головко был очень аккуратным, и даже франтоватым мужчиной. Этакий седовласый лев, джентльмен и интеллектуал, уходящая натура. Ему шло и имя, и фамилия. Сотрудники уважали своего начальника, иногда за глаза звали «наша Головка», имея в виду верховенство положения и превосходство ума.

– А что это, о чём? И почему вы не представили тексты для обсуждения на совете? – удивилась Альбина. – Мы же как раз толковали о новых рубриках!

– Сомневался! Хотел для начала с тобой посоветоваться. Ты не торопись, почитай, почитай! Автор, довольно молодой мужчина, пишет о разводах. Что-то вроде эссе, философских рассуждений с живыми примерами из реальной жизни. Исследует причины социального явления. Видимо, сам пережил. Язык хороший, замысел, компоновка. Трогательные моменты есть, и дерзость, но в меру. Мне подумалось, что тема актуальная. Ведь разводов всё больше становится, а? Ведь мы работаем для людей, а тут как раз человеческая трагедия, бич современности, так сказать, – Лев Исаакович размышлял вслух и при этом неторопливо расхаживал по кабинету.

– А почему, почему вы именно мне даёте первой про разводы прочитать? – встревожено поинтересовалась Аля, и сама тут же разозлилась на себя.

Совсем стала дёрганой, подозрительной дурой! Даёт, потому что доверяет. Ценит мнение. Чего тут объяснять?

Однако Лев Исаакович потрудился вежливо растолковать:

– Ты молодая женщина, у тебя есть сверстники, подруги, ты знаешь, чем живут и дышат люди. Тут, конечно, править нужно, а ты хорошо работаешь с формой текста, меняешь что-то, реконструируешь предложения, абзацы перебрасываешь, и текст преображается, играет!

– Ой, захвалите, испорчусь, – расслабленно улыбнулась Аля.

Похвала уважаемого начальника подействовала как целебный эликсир. Первоначальное напряжение немного спало, она испытала облегчение.

– Уже не испортишься, заматерела. Ну, в общем, выправим немного, облагородим, а там и предложим на редсовет. В этот номер уже не пойдет, не успеем. В следующий попробуем, но торопиться не надо, не надо. Если тема затронет людей – люди будут читать и писать. Нам нужен интерактив, чёрт его дери! – главред рубанул воздух лопаточкой ладони.

– Лев Исаакович, я, конечно, посмотрю, поработаю, но вот только какой я эксперт по разводам? Может, лучше Люда Марусева?

– Ты непредвзятый эксперт, – усмехнулся Лев Исаакович. – Разведенные люди – они уже раненые, подранки. Каждый зациклен на своей индивидуальной ситуации, а тут нужна объективность. Вначале сама поработай, а с Людой потом обсудишь. Проконсультируешься, так сказать со знатоком. И надо обязательно сделать небольшой обзор хроники нашумевших разводов известных людей. Ну, там французский Президент Саркози, принц Чарльз, Пол Маккартни. Кто еще? Вспоминай, вспоминай!

– Деми Мур, известная актриса. Она вначале с Брюсом Уиллисом разошлась, а сейчас со вторым мужем, Эштоном Катчером, конфликт. Он хочет развода, а она не отпускает, – вспомнила Альбина. – Ну, и конечно, Анджелина Джоли и Брэд Питт. Про них все наслышаны, вернее, про их разводы.

– Вот, работа уже пошла, молодец, – похвалил Головко. – Наших звезд перетряси, подбери яркие примеры. Олигархи эти – Абрамович, Доронин. Только Путина не трогай, это будет слишком. Подумай, поройся в Интернете. От великих людей перейди к простым смертным. Мол, судьба не жалует никого. Поняла, да?

– Лев Исаакович, а ведь вы сами разводились? – осторожно вставила Аля.

– Разводился, но давно это было, – вздохнув, признался главред. – Но у меня случай особый, не характерный, не типичный.

– Чем же ваш развод отличался от других?

– Мы не просто любили-разлюбили. В основе разлада отдельно взятой пары «мужчина-женщина» лежал международный и межэтнический конфликт, – с самоиронией заявил Лев Исаакович и сощурился, словно всматривался куда-то вдаль, сквозь годы, где осталась его молодость и первая семья.

– Как это? – не поняла Аля.

– У меня же первая жена грузинка была, из Тбилиси. Красавица чернобровая! Статная, яркая! – говоря это, Лев Исаакович расправил плечи. – Я безумно гордился ею, друзьям в пример ставил. Мол, и хозяйка отменная, и покладистая, и верная. Мы поженились по окончании университета, в те времена с Грузией дружба навеки была. Одна из самых богатых, благополучных союзных республик. И чего им не хватало? Как Советский Союз распался, так и мою Майю словно подменили, а ведь она уже много в Москве прожила, москвичкой стала, столичный лоск приобрела. И вдруг в ней проснулось национальное самосознание, и к нам из Грузии повалили многочисленные Майкины родственники, которых нужно было спасать.

– От чего спасать? – опять не поняла Аля.

– Альбиночка, там же война началась! Понятное дело, ты была юна, и тебя политика не интересовала. У меня дочь почти как ты, чуть моложе.

– И что? – Аля слушала с участливым интересом, боясь, что Лев Исаакович вот-вот спохватится и прервёт разговор.

Головко никогда не рассказывал эту драматичную личную историю, и вдруг какие-то створки его души приоткрылись, откровение потекло ручьём. Аля ловила каждое слово, будто чужой опыт мог дать ключ к собственным проблемам.

– Представь, что у тебя дома поселился шумный табор, и денег на прокорм вечно не хватает. Ты вроде и не ты, и всем своим гостям обязан. Чем больше для них делаешь, тем хмурее они на тебя смотрят. Ты вроде в чем-то всегда виноват. Ну, я же не Ельцин и не Сталин, в конце концов! А времена-то были дикие, в магазинах пустые полки, многие товары из-под полы да по визиткам, и очереди, очереди кругом! Сущее безумие! Тут самим бы выжить. Я стал Майе выговаривать, что у нас своя семья, и дочь-старшеклассница, девушка уже, а тут вечно кто-то обретается. И она мне стала заявлять, что я не понимаю, какие беды постигли грузинский народ! Я не сочувствую и не сострадаю! А кто их просил отделяться от России? Сами же хотели самоопределения. А как трудно стало, как прижало – так в Москву бежать! Ничего не смог поделать! Национальный вопрос проник в нашу спальню, прямо под одеяло, пролёг поперёк супружеской постели полосой отчуждения! – откровенничал Лев Исаакович. – Жена уперлась, возомнила себя святой Ниной грузинской, спасительницей нации! Мы очень отдалились и развелись.

– Она что, бросила вас и в Грузию уехала? – спросила Аля.

– Как бы ни так! Никуда она с места не тронулась! Это я съехал со своей же жилплощади и ушёл к отцу. Тоже, так сказать, самоопределился. Отец тогда уже вдовел, комнат нам с ним хватало. Так и живу в его генеральской квартире на Бережковской набережной, после смерти родителя. Со второй женой, – грустно улыбнулся Лев Исаакович. – Она у меня тоже чернобровая красавица, но только армянка.

– Как же, вашу Лалу я знаю! Прелестная женщина!

– Нравится мне такой женский типаж. А сам я полуеврей-полуукраинец. Такая вот дружба наций. Нацсекс – так отец у меня шутил. Мол, это наша семейная традиция – смешение кровей.

– А с дочерью как же?

– Обыкновенно. По-людски. Видимся и общаемся. Всё интеллигентно. Внешне она очень похожа на мать, на Майю. В ней грузинская кровь больше проявилась, но я девочку свою люблю безмерно, безрассудно даже. Я моим заполошным грузинским дамам всегда помогал, но поставил условие, чтобы деньги расходовались только на дочь. А без средств вся подвижническая деятельность моей первой жены быстро угасла, сошла на нет. Я же был добытчик в семье! – с оттенком гордости заявил Лев Исаакович.

– Ваша Майя замуж больше не выходила?

– Нет, не выходила. А дочка замужем давно, они живут с матерью, всё у них хорошо, но и у меня неплохо. Вот только детей со второй женой мы родить не смогли. Ну, ничего, живем друг для друга. Это тоже хорошо, – заключил Лев Исаакович.

– А можно вам деликатный вопрос задать? – отважилась Альбина.

– Задавай, чего там, раз уж пошёл такой разговор! Отвечу без лукавства! – мягко улыбнулся Головко. – Может, тебе для работы над новой рубрикой будет полезно знать!

– А как воспринимаются две женщины, две жены одного мужа? Как нечто целое, как части единого образа вашего женского идеала? Или каждая отдельно, каждая для вас личность?

Аля очень хотела услышать ясный ответ на этот нечёткий вопрос. Она вдруг вспомнила, что сама является второй женой своего единственного блудного мужа.

Лев Исаакович немного подумал и ответил:

– Не знаю, как у других мужчин, но для меня каждая моя женщина – индивидуальность. И каждую по-своему люблю. Им этого не скажу, а тебе – можно! Первая жена – это же неотъемлемая часть жизни. Молодость, упоение жизнью, первый телесный восторг – всё прочувствовано с ней, с Майей! Она – мать моего единственного ребенка. Она навсегда впечаталась в душу. А вторая жена помогла мне выстоять, выжить, сохранить себя, не спиться, не сломаться. Я же пить начинал всерьез… А Лала – нежная, понимающая. И я с ней нежен. Я её осмотрительно выбирал, и верен ей. И благодарен. Тут больше зрелая любовь-благодарность, любовь-забота, понимаешь?

– Понимаю, очень хорошо понимаю, – тихо проговорила Аля и вздохнула. – Спасибо вам за удивительную историю, за доверие. Пойду к себе, почитаю рукопись.

Главный редактор и не догадывался, какие зёрна сомнения он забросил в раненую душу своего ответственного секретаря. Душа Альбины Калиновской трудилась и пульсировала, и изнемогала в беспокойстве. Быть второй женой у своего первого мужа… Что у Вити Калиновского впечатано навечно? Какие отметины оставил его первый брак?

Альбине не удалось углубиться в работу над рукописью. Личные раздумья, конечно же, мешали, но она умела сосредотачиваться, задвигая свой сумбур в дальний угол сознания. От чтения отвлекла Люда Марусева. Она неожиданно возникла в кабинете Альбины, и лицо её пылало румянцем возбуждения.

Люда была одногруппницей Альбины. Однокурсники – они как родственники. Их не выбирают, с ними следуют по жизни, тем более, если приходится работать вместе. Сотрудничество сближало двух женщин, и они дружили.

– Чего это тебя наша Головка задержал? Случилось что? – поинтересовалась Люда.

Вопрос прозвучал для затравки разговора. Людмилу не зацепили редакционные проблемы, она не включилась в заботы понедельника, потому что женщина ещё не разобралась с личными событиями выходных дней, и явилась в кабинет приятельницы поболтать за жизнь. Именно потому развернутый ответ не требовался. Каков вопрос – таков отклик.

– Головко дал кое-какие рукописи проверить, ничего особенного, – спокойно пояснила Аля.

– Чем в выходные занимались? – продолжила Людмила. Она упрямо подводила разговор к важной для неё теме.

– Да тоже ничем особенным, – уклончиво сказала Аля. – Вовка уехал с классом в Питер, должен сегодня вернуться вечерним поездом. Большой стал, велел не встречать его на вокзале, хочет сам с ребятами.

– Правильно! Не надо ребёнку мешать проявлять самостоятельность! – одобрила Люда. – А вы с Витей отдыхали, гуляли, тусили? Погодка-то была изумительная!

– А Витя тоже укатил – в командировку, – слукавила Аля. – Мои мужчины меня бросили, и я наводила порядок в доме, а вчера свекровь в гости приезжала. Всё по-семейному. Скромно. А ты как провела выходные?

Люда ждала этого вопроса, как эстафетной палочки. Она состроила глазки и весело заявила:

– А я новую кожаную курточку по Тверской выгуливала! Ту, что по каталогу «Apart» заказывала.

– И как, успешно погуляла? – улыбнулась Аля.

– Сейчас расскажу! А ты пока включай воображение!

– Включаю! – пошутила Аля, вымучивая улыбку. – Давай, повесели подругу!

– Представь, на мне пикантный жакет из нежнейшей телячьей кожи, окрашенный в небесно-голубой цвет, – артистично излагала Люда. – Второго такого нет ни у кого – от самого Кремля до Ленинградского проспекта! Ну, может, и дальше тоже ни у кого! На ногах у меня – туфли со стразами и с окантовкой из позолоченной кожи, и к ним сумка в пандан. Я не то, чтобы красива, но умопомрачительно элегантна! На лице ровно столько ботокса, что нигде не морщинит. Я моложава. Я стройна, но не худощава – самый козырный европейский размер М или 38. Именно таких клиенток обожают продавцы бутиков, потому что любую шмотку надень – всё сидит, всё смотрится, всё идёт! И я иду в куртке «Apart», и сама вся такая отдельная, стильная, штучная!

– И мужики падают, и сами укладываются штабелями вдоль тротуара? Угадала? – с доброй иронией уточнила Аля. – Ты с кем-то познакомилась? Кого-то встретила на Тверской?

Люда прошлась по кабинету к окну и обратно, словно по подиуму, покачивая бёдрами, и заявила с чувственным придыханием:

– Встретила!

– Кого? Дипломата? Иностранца? Олигарха?

– Бывшего мужа! И он всё забыл и тут же пригласил меня в кафе!

– А ты?

– А мы же бабы-дуры, особенно разведённые! Пошла с ним!

– И чем дело завершилось?

– Рассказать?

– Ну, неужели я тебя теперь отпущу? Пришла, заинтриговала, так обязана рассказать!

– Тебе, правда, интересно послушать про приключения бывших супругов? Тебя, респектабельную семейную даму, волнует странная судьба разведённой женщины? – игриво вопрошала Люда, закручивая интригу.

– Давай-давай, женщина странной судьбы, садись, располагайся удобнее и излагай, а я пока кофеварку включу, – мягко сказала Аля. – На каблуках правды нет, тем более на таких высоченных шпильках, как твои.

Под кофейный аромат доверительно потекли фривольные женские откровения, и Аля вновь погрузилась в двусмысленные истины, не осуждая и не оправдывая, а просто пытаясь уловить те мотивы, которые звучали в живой, трепетной, мятущейся человеческой душе, забредшей в её кабинет.