Текст книги "Кремлевские жены"

Через всю жизнь Ленина проходит вереница обожающих, поклоняющихся, служащих ему женщин – мать, жена, сестры, подруги жены и сестер, соратницы-революционерки, секретарши, служанки и домработницы. В его ответном отношении к ним всегда живет забота чисто революционного характера: он талантливо умеет направить женскую энергию на общее великое дело.

* * *

Невеста прибыла к жениху сквозь трудности, с задержками. Долго ехали они с матерью в Красноярск, потом пароходом до Сорокина, оттуда до Минусинска. По проселочной дороге наконец добрались до Шушенского.

Сумерки.

Никто их не встречает. В доме крестьянина Зырянова, где живет жених, никто их не ждет. Владимир Ильич на охоте.

Вот те раз – на охоте!

Крупская распаковывает вещи, а они падают из рук.

Как же так, на охоте?! Не ждет?! Готова разреветься, обидеться, уехать, забыв, что ее избраннику, по ее же собственному решению, все на свете разрешено.

Шушенская ссылка (1898–1900) описана самой Крупской как счастливое время жизни. Власти заставили их повенчаться. Два убежденных атеиста пошли под венец, к явной радости Елизаветы Васильевны: раз повенчаны, никуда он от нее не денется, значит, Бог благословил, что бы они оба против Бога ни плели!

Советская ленинская иконография так причесала, так обмылила эту пару, что никаких закавык не найдешь, и от скуки скулы сводит, а между тем именно в Шушенском случилось то, о чем стеснялась и мечтать скромная Надя, – в ней проснулась могучая, страстная женщина, она наслаждалась всем сразу: и природой, и любовью, и духовным общением со своим идолом, и тем, что среди многих ссыльных поселенцев она была самая привлекательная женщина и не было ей конкуренток по всему Шушенскому. Какой там «синий чулок»!!!

Вот когда стала она настоящей красавицей – щеки горели, тоненькая фигурка и скромные, но петербургские платья вызывали восторженные взгляды деревенских девушек. Косу длинную, пушистую она распускала из женского кокетства, чтобы все видели, какая она хорошая, какая молодая, хоть и тридцати лет…

Все, кто встречал Крупскую в Шушенском, в один голос восхваляли ее прелести, а революционер Лепешинский говорил, что от ее очарования у всех дух захватывало. В нее влюблялись.

В двадцати верстах от Шушенского жил и работал на сахарном заводе ссыльный революционер Виктор Константинович Курнатовский. Ульяновы однажды выбрались к нему в гости. Октябрь. Замерзли реки. Выпал снег. Курнатовский работал тяжело, по двенадцать часов в сутки. Жизнь за спиной была нелегкая – тюрьмы, ссылки.

Крупская увидела его, сердце ее сжалось и не разжималось, пока не вернулась в Шушенское. Красоты Курнатовский был необычайной, а увидев Надежду, он, живший в одиночестве, тоже разволновался.

О, что случилось с обычно скромной, молчаливой Крупской! Она поразила нового знакомого образованностью, а также остротой суждений. Виктор Курнатовский водил молодоженов по сахарному заводу, и душа его пела. Ее душа тоже пела. По-новому увидел муж свою скромную Надежду.

Взревновал? Маловероятно. Принципы профессиональных революционеров не допускали «обывательщины». Крупская писала: «Мы ведь молодожены были – и скрашивало это ссылку. То, что я не пишу об этом в воспоминаниях, вовсе не значит, что не было в нашей жизни ни поэзии, ни молодой страсти. Мещанства мы терпеть не могли, и обывательщины не было в нашей жизни. Мы встретились с Ильичом уже как сложившиеся революционные марксисты – это наложило печать на нашу совместную жизнь и работу».

Продираясь сквозь официоз этих слов, я все же думаю, что Курнатовский навсегда остался ее маленькой тайной, пусть даже известной Ленину, но ее личной собственностью, как воспоминание.

– Вы, Надюша, по отчеству Константиновна, и я Константинович! – говорил ей в тот день Курнатовский, как бы оправдывая свою влюбленность. – Можно подумать, что мы брат и сестра.

И она улыбалась ему, и запоминала всякие несущественные мелочи, отдельные его фразы, вроде бы незначительные. Почему-то запомнила и во всех воспоминаниях потом рассказывала, как шли они с Курнатовским мимо сахарного завода, где он служил, а навстречу – две девочки, одна постарше, другая маленькая. Старшая несет пустое ведро, младшая – со свеклой.

– Как не стыдно, большая заставляет нести маленькую, – сказал Курнатовский старшей девочке. Та только недоуменно на него посмотрела.

* * *

Описывая подробности своего быта в ссылке, Крупская простодушно выкладывала такое, из чего можно сделать любые выводы: «Дешевизна в этом Шушенском была поразительная. Например, Владимир Ильич за свое жалованье – восьмирублевое пособие – имел чистую комнату, кормежку, стирку и чинку белья… Правда, обед и ужин был простоват – одну неделю для Владимира Ильича убивали барана, которым кормили его изо дня в день, пока не съест; покупали на неделю мяса, работница во дворе в корыте, где корм скоту заготовляли, рубила купленное мясо на котлеты для Владимира Ильича, тоже на целую неделю. Но молока и шанег было вдоволь».

И кому, подумает иной читатель, мешал царский режим, если самых что ни на есть злостных революционеров в ссылке, как на убой, задешево откармливали? Где они теперь, те бараны?

С приездом Крупской и ее заботливой матери жизнь Ленина улучшилась.

Надежда Константиновна рассказывает: «Зажили семейно. Летом никого нельзя было найти в помощь по хозяйству».

С нашей сегодняшней колокольни, кого бы и искать, их же двое – мать и дочь. Да и хозяйство невеликое. Но у каждого времени свой фасон…

«Мы с мамой воевали с русской печкой. Вначале случалось, что я опрокидывала ухватом суп с клецками, которые рассыпались по исподу. В октябре появилась помощница, тринадцатилетняя Паша, худущая, с острыми локтями, живо прибравшая к рукам все хозяйство».

Вот так и было: две взрослые женщины не справились, а тринадцатилетний деревенский подросток осилил. И никому из пламенных революционеров не пришло в голову, что в лице Паши они использовали наемный детский труд, против чего восставали, когда дело не касалось их самих.

В Шушенском революционное развитие шло вперемежку с мечтами о будущем: «По вечерам мы с Ильичом никак не могли заснуть, мечтали о мощных рабочих демонстрациях, в которых мы когда-нибудь примем участие».

В воспоминаниях Крупской о Шушенской ссылке мелькают совершенно новые, жесткие, прежде не свойственные ей ноты. В Минусинском уезде было много ссыльных – народовольцев и новых социал-демократов. Народовольцев называли «стариками». Один из новых убежал. «Старики», узнав о его побеге из ссылки, рассердились, что их не предупредили: могли быть обыски, а они «не почистились», то есть не припрятали кое-что нелегальное из литературы.

Муж сказал Надежде Константиновне: «Нет хуже этих ссыльных историй, они страшно затягивают, у “стариков” нервы больные, ведь чего только они ни пережили, каторгу перенесли. Но нельзя давать засасывать себя таким историям, – вся работа впереди – нельзя себя растрачивать на эти истории».

Сама по себе Крупская растратилась бы и не заметила даже, что растратилась. Но, постепенно становясь отражением Ленина, она училась быть во всем согласной с ним. Пишет: «Владимир Ильич настаивал на разрыве со “стариками”. Помню собрание, на котором произошел разрыв. Решение о разрыве было принято раньше, надо было провести его, по возможности, безболезненно. Рвали потому, что надо было порвать, но рвали без злобы, с сожалением. Так потом и жили врозь».

Прежняя Надя понимает, что это жестоко. Речь ведь идет всего лишь о простом общении в ссылке. О добрых отношениях с пожилыми людьми. О внимании к ним. В условиях ссылки, где люди живы вниманием и поддержкой, такой разрыв был смертелен для «стариков».

Новая Надежда Константиновна из добродушной женщины рядом со своим героем постепенно превращается в жесткого солдата революции. И вместе с этим превращением постепенно происходит другое, как бы приводя в соответствие форму и содержание: угасает мимолетная красота Надежды. Этому сильно способствует начинающийся тиреотоксикоз, в просторечии «базедова болезнь», которая наложит отпечаток на всю жизнь Крупской, но выбранного ею пути не изменит, напротив, как бы исключит все отвлекающие от главного дела радости и увлечения жизни, способные подстеречь тургеневскую девушку Надежду на ее революционном пути.

Созидательницы разрушения

Окидывая мысленным взором двадцатый век и подступы к нему, видишь немало фигур, вроде бы определивших поступь этого столетия: президенты и ученые, писатели и всех видов воздухоплаватели. Но они – всего лишь следствия. А кто – причины?

Пусть немногие согласятся со мной. Пусть рискую я быть осмеянной – все же скажу: ищите женщину! Если вы не увидите во всех подвигах и подлостях человечества, где-то на грани сумрака и света, на границе чувства и ума, на перекрестке добра и зла женской тени, то вы не увидите и не поймете ничего о себе и своем времени.

Две женщины – каждая по-своему скромная, – стоя у изголовья новорожденного века, собственными руками подарили нам его таким, какой он сегодня есть, две славянки – Мария Владиславовна Склодовская и Надежда Константиновна Крупская.

Своими нежными ручками они выпустили из бутылок джиннов, которых вычислили их мужья. Не будь обе столь старательны, самозабвенны и преданы делу своих мужчин, история развилась бы иначе.

По воле судьбы, по таинственному ли знаку Космоса обе родились в России? Польша – место рождения Склодовской – тогда входила в состав Российской империи.

Знаменательно сопоставление некоторых подробностей их биографий:

1867 – родилась Мария Склодовская.

1869 – родилась Надежда Крупская.

1883 – Склодовская окончила гимназию с золотой медалью, работала домашней учительницей.

1886 – Крупская окончила гимназию с золотой медалью, работала домашней учительницей.

1885–1901 – Склодовская обучала деревенских детей грамоте.

1891–1896 – Крупская обучала рабочих в вечерней воскресной школе.

1895 – Склодовская вышла замуж за Пьера Кюри.

1898 – Крупская вышла замуж за Владимира Ульянова-Ленина.

1897–1906 – Склодовская вместе с Кюри совершила открытия века: радиоактивность урана, новые химические элементы – полоний и радий. Путь к использованию энергии атома был открыт.

1903–1917 – Крупская вместе с Лениным создала и развивала новацию века: партию большевиков, чья политическая активность повернула русскую революцию по ленинскому пути.

1906–1931 – пик пройден. Склодовская, после смерти мужа, продолжала работу в благоприятных европейских условиях.

1924–1939 – пик пройден. Крупская, после смерти мужа, продолжала работу в неблагоприятных сталинских условиях.

1934 – кончина Марии Склодовской.

1939 – кончина Надежды Крупской.

О чем говорят эти факты? Обе – современницы, обе – великие созидательницы, сотворившие силы разрушения. Вот картины их труда.

Говорит Склодовская, которая четыре года варила радиоактивную кашу, создавая свое чудовище Франкенштейна: «Мы с головой ушли в новую область, которая раскрылась перед нами благодаря неожиданному открытию. Несмотря на трудные условия работы, мы были счастливы. Все дни мы проводили в лаборатории. В жалком сарае царил полный мир и тишина: бывало, что приходилось только следить за ходом той или другой операции… В нашем общем, едином увлечении мы жили как во сне. В этом дрянном сарае протекли лучшие и счастливейшие годы жизни, всецело посвященные работе. Нередко я готовила какую-нибудь пищу тут же, чтобы не прерывать ход особо важной операции. Иногда весь день я перемешивала кипящую массу железным шкворнем длиной почти в мой рост. Вечером я валилась от усталости…

Мне приходилось обрабатывать в день до двадцати килограммов первичного материала – и в результате весь сарай был заставлен большими химическими сосудами с осадками и растворами; изнурительный труд – переносить мешки, сосуды, переливать растворы из одного сосуда в другой, по нескольку часов подряд мешать кипящую жидкость в чугунном тазу…»

Дочь Склодовской Ева дополняет этот рассказ своими подробностями:

«Мари обрабатывает килограмм за килограммом тонны урановой руды. Со страшным упорством в течение четырех лет она ежедневно перевоплощалась по очереди в ученого, квалифицированного работника, инженера и чернорабочего. Благодаря ее мозгу и энергии все более и более концентрированные продукты с большим и большим содержанием радия появлялись на ветхих столах сарая. В жалком, продуваемом со всех сторон сарае носится пыль с частицами железа и угля, которые примешиваются к старательно очищенным продуктам обработки, что приводит Мари в отчаяние. Пьеру так надоела эта бесконечная борьба, что он готов отказаться от нее. Он советует Мари сделать передышку. Но Пьер не учел характера своей жены. Мари хочет выделить радий и выделит…»

В 1902 году, спустя сорок месяцев с того дня, когда супруги Кюри заявили о вероятностном существовании радия, Мария наконец одерживает победу.

Благодаря ее великим, бескорыстным и благородным стараниям мы имели Хиросиму, Нагасаки, Семипалатинск, Неваду и Чернобыль. Во всей красе.

Думала ли эта упрямая славянка, чем обернется для человечества ее одержимость? Сначала и думать не могла, пока не увидела, по каким рукам пошло ее открытие.

Стоило ли так стараться и умереть от лейкоза?

(В Старом Мясте Варшавы, на улице Фрета, 16, где родилась Мария Склодовская-Кюри, есть небольшой музей. В нем фотографии разных этапов ее жизни, документы, памятные медали, награды, докторские мантии. И отдельно стол с теми «кастрюльками», в которых она варила свою радиоактивную кашу.

Одна деталь бросилась мне в глаза: на всех групповых фотографиях Марии Владиславовны, где она снята вместе с великими учеными века, даже на тех, что сделаны в ее честь, она не в центре, а с краю или близко к краю.

Что это? Скромность Склодовской? Невежество или неосознанная амбиция великих мужей, всегда желающих быть в центре? Досадная, повторяющаяся случайность? Или подсознательное ощущение женщиной, а также мужчинами, негласного второстепенного женского места? – Л.В.)

В то же самое время другая семейная пара в Европе, попав из Шушенского в эмиграцию, и даже отчасти в том же Париже, где супруги Кюри выделяли радий, не зная отдыха, создает механизм, машину огромной разрушительно-созидательной силы, способную управлять человечеством, творит с самыми лучшими, как и Кюри, намерениями: во имя торжества человека, его будущего…

Говорит Крупская: «Ночи не спал Ильич, после каждого письма из России… Остались и у меня в памяти эти бессонные ночи. Владимир Ильич страстно мечтал о создании единой, сплоченной партии, в которой растворились бы все обособленные кружки со своими основывавшимися на личных симпатиях и антипатиях отношениями к партии, в которой не было бы никаких искусственных перегородок, в том числе и национальных…»

Удивительно близки процессы мертвой и мыслительной природы, лишь перевернуты: в первом случае из огромной массы выделяется малое, но ценное, во втором – из малого создается огромное, но тоже ценное.

Годами, без сна и отдыха, Крупская, плохая домашняя хозяйка, замечательно работает на политической кухне: шаг за шагом, крупица за крупицей помогая Ленину собирать партию, трудится на износ.

Съезды сменяются конференциями, конференции – съездами. Она участвует в их организации во всех ипостасях: от механической работы до ораторской на трибунах, пишет свои собственные брошюры и книги, переписывает ленинские, секретарствует в ЦК РСДРП, делегатствует на самых важных собраниях, организует партийную школу в Лонжюмо, пишет статьи по вопросам педагогики, учит жить женщин – левых социалисток, в войну работает в комитете заграничных организаций среди пленных, разрабатывает проекты, составляет программы, участвует в выработках резолюций, заведует культурно-просветительной работой, сотрудничает в «Искре», «Пролетарии», «Рабочей газете», «Правде». Она многожильная. Не жалуется на усталость. Забывает себя в работе. Но никогда не забывает переживать Его усталость: «С самого начала съезда нервы Ильича были напряжены до крайности. Бельгийская работница, у которой мы поселились в Брюсселе, очень огорчалась, что Владимир Ильич не ест той чудесной редиски и голландского сыру, которые она подавала ему по утрам, а ему было и тогда уже не до еды. В Лондоне же он дошел до точки, совершенно перестал спать, волновался ужасно».

Иногда и он замечает ее бессонные ночи над бумагами и письмами в короткой строке письма к своей матери: «Надя устает немного».

Он ценит жену и соратницу: «Ильич лестно отозвался о моих обследовательских способностях… я стала его усердным репортером. Обычно, когда мы жили в России, я могла много свободнее передвигаться, чем Владимир Ильич, говорить с гораздо большим количеством людей. По двум-трем поставленным им вопросам я уже знала, что ему хочется знать, и глядела вовсю», – писала Крупская спустя много лет после смерти Ленина, из скромности приоткрывая лишь часть своего самоотверженного служения всепожирающей идее, выраженной в Его лице.

«Она стояла в центре всей организационной работы, принимала приезжавших товарищей, наставляла и отпускала отъезжавших, устанавливала связи, давала явки, писала письма, зашифровывала, расшифровывала. В ее комнате почти всегда стоял запах жженой бумаги от нагревания конспиративных писем», – вспоминает Крупскую Троцкий в книге «Моя жизнь».

С талантливой точностью определила суть и особенность личности Крупской Александра Коллонтай в небольшой заметке, написанной к десятилетию со дня смерти Надежды Константиновны, та самая блистательная Коллонтай, которую не упрекнешь в нежном пристрастии к ленинской подруге жизни: «Когда Ленину пришлось долгие годы жить в изгнании, вдали от родины, руководя и оттуда работой партии, Надежда Константиновна была не просто его личным секретарем, а целым аппаратом (подчеркнуто мной. – Л.В.) Заграничного бюро партии».

Сомнительный комплимент женщине из уст женщины, но разве это женщина о женщине говорит?

Оглядываясь на минувший век, приходится признать, что без Крупской Ленин никогда не добился бы своих ошеломляющих успехов: взяв ВЛАСТЬ и не имея налаженной машины, он выпустил бы ее из рук.

Работа с человеческой рудой шла дольше и труднее, чем с радиоактивной. Но в обоих случаях сомнений в победе ученых и революционеров не было.

В обоих случаях двадцатое столетие получило два отлично подготовленных подарка: РАДИЙ и РЕВОЛЮЦИЮ.

В обоих случаях за спинами глобально мыслящих мужчин стояли невероятно трудолюбивые женщины.

Древнейшая коллизия мира: мужчина дает идею, женщина вышивает рисунок по его схеме, не имея своей.

В обоих случаях сегодня человечество еще не определилось: благодарить ли за подарки две выдающиеся семейные пары столетия или проклинать их.

В обоих случаях вряд ли определится человечество, ибо случилось лишь то, что должно было случиться.

В сравнении Склодовской и Крупской, даже внешне отдаленно похожих, ощутим один и тот же масштаб разных личностей, определение которого вычерчивает фигуры огромной величины, независимо от конечного результата их работы и от симпатий или антипатий тех, кто смотрит на них, пытаясь разобраться, что же они такое.

Любовница Ленина?

– А что я знаю! – сказала мне подружка Аленка, оглядываясь по сторонам в маленькой комнатке, где, кроме нее и меня, никого не было. – Никому не скажешь?

– Клянусь!

– Честное пионерское? Под салютом всех вождей?

– Да!

– У Ленина есть любовница!

– Его самого давно нет.

– Ну, была, когда был.

– Врешь!

– Нет. Моя няня Настя дружит с Катькой. Она домработница у дочки любовницы Ленина. У нее еще до Ленина был муж. И много-много детей. Чуть не десять штук. Она их бросила и убежала с Лениным делать революцию.

– А Крупская как же?

– Не знаю…

Этот дурацкий разговор происходил в конце сороковых. Мы не были атомными детьми. Зато отлично знали, что в Америке голодают черные ребятишки, что за счастливое детство, какое бы оно ни было, нам нужно говорить спасибо товарищу Сталину и что дедушка Ленин хоть и умер, но вечно живой и каждый день завещает нам учиться, учиться и еще раз учиться. Коротенькое «еще раз» делало всю фразу не слишком серьезной и смешило: как так – «еще раз»?

Если с именем Сталина всегда было связано нечто грозно-грандиозное, то с именем дедушки Ленина ничего особенно не связывалось. Он жил в нашем представлении сначала как хорошенький кудрявый ребенок, потом гимназист – белая статуя – одна рука оперлась на тумбу, другая лежит на ремне брюк; и, наконец, лысенький, с небольшой бородкой и прищуренными глазками, симпатичный старичок.

У него была любовница? А как же Крупская?

Она представлялась всегда одинаково скучной, седой, серо-синей глыбой, с вытаращенными глазами в очках.

Какая любовница, ведь они такие старые!

Лет через пять, совершенно забыв о сенсации Аленки, в подмосковной электричке, идущей из Пушкина, я услышала обрывок тихого разговора двух пожилых женщин.

– Арманд строил, потому и стоит. Были бы они сегодня, другая бы жизнь была.

– Какой человек! Инесса пятерых ему оставила. Всех воспитал.

– Стеша детей подняла. Ему ее Бог послал.

Они перешли на шепот, а в моей голове отпечатались два знакомых слова: Арманд, Инесса. Инесса Арманд – соратница Ленина и Крупской. Забыла и об этом разговоре. Средняя школа делала все, чтобы жизнь Ленина не вызывала к себе никакого любопытства. Общество должно было принять на веру мысль об идеальном Ильиче и не слишком задумываться над его жизнью.

Наконец, летом 1953 года, на даче Ивана Федоровича Попова, в первые же дни моей жизни там, сидя за обедом рядом с бойким молодым режиссером, приехавшим к Попову, я вдруг замерла от вопроса режиссера, обращенного к Попову:

– Иван Федорович, это правда, что вы были близко знакомы с Инессой Арманд?

Попов быстро переглянулся с женой.

– В какой-то степени. Нас обоих сослали в Мезень. Потом вместе работали за границей в Интернационале…

– Напишем сценарий «Любовь Ленина»?

Лицо Попова напряглось.

– В каком смысле – любовь?

– В прямом. Вы же сами все понимаете. Покажем, как люди преодолевали чувства ради революционного долга.

Лицо Попова смягчилось:

– Не помню, чтобы чувства кто-то преодолевал ради революционного долга. О какой любви вы говорите? Не знаю.

Режиссер уехал несолоно хлебавши. Между Поповыми разгорелся скандал:

– Откуда ты взяла этого провокатора? Зачем привезла его?

– Но, Жан, он пристал как банный лист. Он был такой милый. Я не могла отказать. Я не так воспитана. Ну, ничего, ты ведь его отшил.

Люди из поколения Попова – конспираторы. Они прошли школу жандармской слежки, ленинской подозрительности, сталинской нетерпимости. Школу большевистской опасливости и множества фигур умолчания.

В тот же вечер я связала одной ниткой рассказ Аленки о любовнице Ленина, разговор двух женщин в электричке и вопросы режиссера. Нужно спросить Ивана Федоровича про Инессу Арманд.

Красиво звучит имя: Инесса Арманд! Загадочно! Привлекательно! Одновременно возникает нечто и воздушное, и величественное.

За первым же нашим с Иваном Федоровичем «тайным» обедом он сказал:

– Инессу я знал более, чем кого бы то ни было из революционеров.

– Правда, она была любовницей Ленина?

Иван Федорович ничего не ответил. А в конце обеда назидательно, что редко делал, произнес:

– Запомни, жизнь значительно сложнее, чем может показаться, а слово – страшная сила. Неточное слово опасно для писателя. И вообще для человека. Инессу Арманд никак нельзя назвать любовницей Ленина. Это все гораздо, гораздо сложнее.

* * *

Попробую воспользоваться описанием Инессы Арманд, сделанным ее биографом, Павлом Подлящуком: «Длинные косы уложены в пышную прическу, открыты маленькие уши, чистый лоб, резко очерченный рот и зеленоватые, удивительные глаза: лучистые, внимательно-печальные, пристально глядящие вдаль».

Трудно представить.

Фотографии? Разочаровывают. На фотографиях она кажется мне похожей на хищную птицу – клювообразный нос, летящий профиль. В застылости фотоснимка лицо скорее отпугивающее, чем притягивающее к себе. Но, видимо, это лицо в движении, в разговоре, в улыбке, в сиянии глаз было неповторимо, неуловимо прекрасно, иначе не сходились бы в единодушном мнении все люди, хоть раз видевшие Инессу Арманд.

«Она была необыкновенно хороша».

«Это было какое-то чудо! Ее обаяния никто не выдерживал».

«Она своим очарованием, естественностью, манерой обращаться выжигала пространство вокруг себя. Все переставало существовать, когда появлялась Инесса, начинала говорить, улыбаться. Даже хмуриться».

Пятнадцати лет от роду две девочки, осиротевшие дочери французских актеров Натали Вильд и Теодора Стефана, приехали в Россию к своей тетке, которая давала уроки музыки и французского языка в богатой русской купеческой семье.

Еще и сегодня в подмосковных Пушкине, Ельдигине, Алешине помнят хозяев торгового дома «Евгений Арманд с сыновьями». Глава клана Евгений Евгеньевич Арманд был владельцем лесов, поместий, доходных домов в Москве, шерстоткацкой и красильно-отделочной фабрики в Пушкине, на двадцать восьмой версте от Москвы. Братья, сыновья и племянники Евгения Арманда вели коммерческие дела в России и за границей. Были Арманды обрусевшие французы, что, возможно, объясняет их особое пристрастие к двум девочкам, Инессе и Рене Стефан, появившимся в семье вместе с их тетушкой-гувернанткой.

Эти девочки, прямо из Парижа, такие хорошенькие, умненькие, изящные, прекрасные музыкантши, как диковинные пташки, влетели в семью Армандов, где их словно ждали юноши, готовые полюбить со всей страстью романтических сердец: трое сыновей Евгения Евгеньевича Арманда – Александр, Владимир, Борис. Разумеется, такие девочки, по законам тогдашней русской жизни, не годились в невесты братьям Арманд. Но, во-первых, братья были юношами очень прогрессивными, все их мысли, а позднее и поступки направлялись не на укрепление основ торгового дома «Евгений Арманд с сыновьями», а на расшатывание основ – особенно ярко выразили это всей своей жизнью Владимир и Александр; во-вторых, и, по-моему, в-главных, французское происхождение девочек Стефан явилось тем самым первоначальным очаровывающим фактором, устоять против которого не было никакой возможности.

Россия всегда смотрела на все иностранное как на чудесное. Быть может, виной тому – железный занавес на окне, глядящем в Европу и прорубленном из Европы Петром Первым? Во времена моей молодости, в 50—60-х годах XX века, для юноши из преуспевающей, скажем, московской писательской семьи было великим успехом и престижем жениться на молоденькой иностранке, работавшей нянькой в аккредитованной в СССР посольской семье. Это давало запасные связи и открывало такому юноше тропинку на Запад или даже широкую дорогу, если юноша обладал каким-либо дарованием в области искусств общедоступного характера: балете, музыке, кино, живописи.

В дни же юности братьев Арманд, не нуждающихся в невестах «на выезд», образ юной француженки как бы намекал на искру от пламени Великой французской революции. Эдакая Марианна с баррикады. Инесса вполне могла напомнить ее.

Инесса вышла замуж за Александра Арманда, Рене – за Бориса.

Для того чтобы в какой-то степени понять обрусевшую и революционизированную Инессу, следует обратиться, мне кажется, к великой русской художественной литературе, во многом сформировавшей мировоззрение молодежи конца XIX – начала XX века. Инесса и сама признается, что на ее образ мыслей наложили отпечаток взгляды Льва Толстого. Она пишет: «Некоторые его фразы и характеристики как-то запечатлеваются на всю жизнь, иногда даже дают ей направление. Например, в “Войне и мире” есть одна фраза, которую я прочитала, когда мне было 15 лет, и которая имела огромное влияние на меня. Он там говорит, что Наташа, выйдя замуж, стала самкой. Я помню, эта фраза показалась мне обидной, ужасно обидной, она била по мне, как хлыстом, и она выковала во мне твердое решение никогда не стать самкой – а остаться человеком».

Заглянем в «Войну и мир»: «Она пополнела и поширела, так что трудно было узнать в этой сильной матери прежнюю тонкую, подвижную Наташу. Черты лица ее определились и имели выражение спокойной мягкости и ясности. В ее лице не было, как прежде, этого непрестанно горевшего огня оживления, составлявшего ее прелесть. Теперь часто видно было одно ее лицо и тело, а души вовсе не было видно. Видна была одна сильная, красивая и плодовитая самка. Очень редко зажигался в ней теперь прежний огонь. Это бывало только тогда, когда, как теперь, возвращался муж, когда выздоравливал ребенок или когда она с графиней вспоминала о князе Андрее (с мужем она, предполагая, что он ревнует ее к памяти князя Андрея, никогда не говорила о нем) и, очень редко, когда что-нибудь случайно вовлекало ее в пение, которое она сама совершенно оставила после замужества.

И в те редкие минуты, когда прежний огонь зажигался в ее развившемся красивом теле, она бывала еще более привлекательна, чем прежде».

Что же тут, скажите, плохого написано про Наташу Ростову? И почему же такая ее трансформация, столь типичная для женщины, возмущала в юности прелестную француженку, которая тем не менее, войдя в возраст, повторила судьбу Наташи: вышла замуж, была некоторое время счастлива в браке, нарожала деток Александра, Федора, Инессу, Варвару. Разве же это не одна из главных миссий любой женщины: дать жизнь? Что тут обидного?

Во времена молодости Инессы пробудившееся женское общественное сознание жаждало активной деятельности. Женщина бежала не в дом, к очагу – а из дому. Это было поветрие. Знамение времени. Закономерность тогдашнего бытия. И это сыграло свою роль в формировании того типа женщины-мутанта, который прошел позднее со своими нерешенными проблемами через весь двадцатый век, неся знамена мужской борьбы, как свои собственные.

Лишь сегодня, возможно, наступает пора отрезвления.

Наступает ли?

Инесса, не принимая женского образа Толстого, всем сердцем приняла, однако, другой женский образ, который не одной Инессе вошел в сердце. Он, как известно, натворил в жизни русских людей немало чудес: Вера Павловна Лопухова-Кирсанова из романа Н. Г. Чернышевского «Что делать?».

Это она, литературное воплощение Ольги Сократовны, жены Чернышевского, сумела, как никто, повлиять на любовные треугольники реальной жизни: одна женщина и двое любящих ее мужчин.

И все трое счастливы!

Двое мужчин любят тебя одну и готовы ради тебя на всяческие подвиги. Какой женщине не понравится такая ситуация?

Счастливая и благополучная жена Александра Арманда, старшего среди братьев, могла далеко не глядеть в поисках третьего угла треугольника, она его и не искала: брат ее мужа Владимир Арманд, в своих революционных воззрениях пошедший дальше старшего брата, исповедовавший социал-демократию, оказался очень близок Инессе. Они полюбили друг друга. Благородный Александр отпустил любимую жену с четырьмя детьми, и она поселилась с новым мужем на Остоженке в Москве для новой, прекрасной, счастливой жизни. Пятый ребенок Инессы – Андрей – был сыном Владимира Арманда.