Текст книги "Женька и миллион забот"

– Да не сопи ты так! – полуобернувшись, прошептала ему через плечо Женька. – Мне тоже страшно.

Ферт крякнул и… и страх пропал.

– Да это… я и не боюсь.

Впереди слышались многочисленные голоса. Кто-то со второго этажа отдавал распоряжения. Топот ног и явная неразбериха.

Что же случилось? Почему света-то нет?

Фух, наконец-то! Впереди показался светлый проем. Женька прибавила шагу, потом они еще раз свернули и…

Дмитрий стоял на прежнем месте, рядом, на стуле, спокойная, как сфинкс, сидела Анна Михайловна. Квадратно-челюстной стоял напротив, теперь держа в руках пистолет.

– А чего случилось-то? – спросила Женька у всех вместе, и в то же время ни к кому особо не обращаясь.

Дмитрий пожал плечами.

– Свет у них вырубило, – безмятежным тоном прокомментировала Анна Михайловна. – Во всем доме разом.

– Ну и что, бывает, – Женька недоуменно пожала плечами.

– У нас здесь свой генератор, – снизошел квадратно-челюстной. – Мало этого, всю аппаратуру вырубило.

По лестнице спустился какой-то тип, сложил губы сердечком и заявил, что у Германа Валентиновича много работы, ему некогда принимать незваных гостей, а где его сотрудник, он и сам представления не имеет. Еще вчера отправил нерадивого менеджера на встречу с клиентом, а тот как в воду канул. Салют всем, пишите письма мелким почерком.

Троица повздыхала и убралась восвояси, несолоно хлебавши. Впрочем, Женька была только рада. Откуда-то изнутри подкатила слабость. Ноги вдруг стали ватные, и едва добравшись до машины, она плюхнулась на заднее сидение, все еще прижимая к груди крохотную драгоценность.

– Ну что? – обернулась к ней Анна Михайловна с водительского кресла, когда квадратно-челюстной, проводив их до машины, утопал обратно в особняк.

Женька молча отлепила ладонь от груди, демонстрируя то, что осталось от Кирюшки.

– Дело дрянь! – прокомментировала старая разведчица.

Маленький светящийся комочек таял на глазах. У Женьки заблестели глаза, задрожал подбородок, в носу защипало. И ту на нее навалилась тяжесть и усталость. Стало вдруг все безразлично.

– И что теперь делать? – задал закономерный вопрос Дмитрий.

* * *

Сначала Любаша сидела, ни жива, ни мертва. Эти двое, особенно здоровенный шкаф, усевшийся рядом с ней и совсем придавивший обеих женщин, напугали ее несказанно. Она знать не знала, что люди могут вот так запросто останавливать машины, пуляя прямо перед колесами. Потом жилистый вытащил из кармана куртки смятую карту, развернул ее и потыкал пальцем. Оказалось, ехать надо аж в Павловку. До нее было езды не меньше часа, да еще в другую сторону, стало быть, на дачу они теперь доберутся только к вечеру, если доберутся… вот в этом «если» и заключалась вся заковыка…

Муж попытался было возразить, но шкаф, недвусмысленно похлопав его ладонью по темечку, внятно изложил пару причин, по которым несчастному интеллигенту лучше не возникать, пока «дяди добрые»… Любаша приуныла.

Первые пятнадцать минут ехали в совершенной тишине, только старуха справа все время сопела и беспрестанно елозила, норовя выкроить себе жизненное пространство. Бегемот сидел слева от Любы, упершись макушкой в крышу машины, обеих дам он зажал так, что те и двинуться не могли. Однако, сняв влажную после дождя куртку, верзила предстал перед ней в майке без рукавов, и только теперь она увидела ужасающей мощи мускулы на его руках. Любаша то и дело косилась на этого монстра и, прислушиваясь к собственным ощущениям, с удивлением замечала, что ей очень даже приятно сидеть рядом с таким вот… самцом! Она бросила взгляд на толстого, очкастого мужа-интеллектуала, который работал в НИИ, курил, много сидел за компьютером, портя зрение, и сроду не занимался никакими видами спорта, кроме, разве что, шахмат… впрочем, в шахматы Любаша не играла, и потому спортом эту игру не считала. Но вот этот рядом сидящий экземпляр…

– Интересно, а в честь кого это Павловку так назвали? – неожиданно озадачился вопросом «экземпляр». Спросил он просто так, чтобы разбавить уже начинавшую его раздражать тишину. Фил только хмыкнул и дернул плечом: не знаю, мол, да и какая разница. А вот водитель откликнулся весьма охотно. Ему, как видно, хотелось покрасоваться интеллектом.

– Вообще-то у нас в России знаменитых Павловых много.

– А, это тот… который мичуринец что ли? – проявил свою эрудицию Шкаф. Видать, антресоли заработали.

– Какой мичуринец? – не понял Серега, оборачиваясь к другу.

– Ну, как его… который всякие там яблоки, груши выводил…

– Балда, это Мичурин и был, – Серега хохотнул и отвернулся, следя за дорогой.

– Ну почему же, вы меня извините, – с ехидцей в голосе начал водитель, – но в России жил Николай Васильевич Павлов, знаменитый ботаник, умер… кажется в 1971 году… – эрудит лишь слегка запнулся, но почему-то Сереге показалось, что заминка эта была отрежессирована. – А еще был Валентин Сергеевич, политический деятель, в 1958 году работал в финансовых органах, а еще Дмитрий Сергеевич, академик, ихтиолог; а еще Иван Николаевич, график, народный художник…

– Ни фига себе! – восхитился Щека.

Очкарик приосанился, в очередной раз затянулся, выпустил в воздух сизоватую струйку дыма, и даже его плешивый затылок засиял самодовольством.

– Это же надо! Столько Павловых знаменитых… а я одного только и знал.

Очкарик сразу как-то съежился. Оказывается, восхищались отнюдь не им. Но тут же вновь приосанился, когда в зеркальце заднего вида поймал на себе восторженный взгляд собственной жены. Да, гордиться и в самом деле было чем. Это точно. Пусть эти тупые качки попробуют осилить столько информации, сколько ему довелось в свое время. Мозги надсадят! Но «тупые качки» не слишком расстраивались по поводу чужой эрудиции. Казалось, им было вообще плевать: эрудит он там или нет. Пистолет не просто уравнивал возможности, он даже давал им весьма солидное преимущество. К тому же, сколько бы там он ни хорохорился, а все же инстинкты брали свое, и он со все возрастающей ревностью и раздражением ловил заинтересованные Любашины взгляды, которые она все чаще бросала на сидевшего рядом с ней бегемота.

Мысли одна мрачней другой полезли в голову, от этого он даже затягиваться стал чаще и глубже, смоля одну сигарету за другой. А Шкаф, как нарочно, специально прижимался к его жене все плотней и плотней. Вот ведь пакость! Нет, чтобы на переднее сидение сесть, рядом с ним! Так нет, пристроился поближе к женщинам!

Занятый своими мыслями, он не заметил очередной колдобины, машину тряхнуло. Любаша невольно заерзала, шкаф сразу же отреагировал:

– Ты уж это… потерпи чуток, лады? – он попытался поплотней прижаться к дверце, но она угрожающе заскрипела. – Слышь, командир, тачка у тебя это… хилая какая-то… того и гляди развалится.

– Уж какая есть, – зло процедил водитель. Он принадлежал тому трусоватому складу людей, которые пасуют перед любой открытой опасностью, но стоит ей миновать, хотя бы только явно, они тут же, точно шавки кидаются с лаем. – Она же не рассчитана шкафы возить.

– А, – понимающе протянул Щека. – Ну да, ясное дело. Куда ей.

Водитель заскрипел зубами. Будь его воля, он бы вытряхнул нежданных пассажиров прямо на дорогу. Нечего им делать в его машине! Но с вооруженными людьми ему связываться не хотелось. Правда, будь они даже безоружны, он бы тоже вряд ли справился. Особенно со шкафом.

– Простите, а можно спросить? – Любаша зарделась, голос дрожал, она как-то смотрела передачу по телевизору, так там специалист говорил, что террористов, которые захватили вас в заложники, злить нельзя, но уж больно было ей любопытно. Щека тут же повернул к ней бритую голову:

– Да чего уж там, спрашивай, конечно! – и то, как он обращался к ней на «ты», и весь его добродушный тон… ну, никак не тянул он на террориста, вот Любочка и осмелела.

– А скажите, у вас такие… мускулы… – она чуть запнулась, еще больше покраснев, – вы давно качаетесь?

Машину подкинуло на колдобине с такой силой, что если бы мощная рука Щеки не приобняла за плечи барышню, то она бы наверняка врезалась головой в крышу машины. Она бросила благодарный взгляд на Валентина и только сильней сжала корзинку, прикрытую голубой тряпочкой. Вероятно, содержимым она дорожила.

– Эй, брателло, ты поаккуратней! Даму растрясешь, – подал зычный голос Щека. И тут же ответил Любочке: – Четыре раза в неделю. Пять лет уже.

– Ну, умные люди найдут чем заняться и без железа, – тут же откликнулся со своего места очкастый муженек, окончательно расхрабрясь.

Серега, сидевший на переднем сидении рядом с ним, невольно обернулся, бросил многозначительный взгляд на своего напарника и рассмеялся.

– Слышь, Валька, один – ноль, в его пользу, чем ответишь?

– А чего отвечать-то? – незлобливо изумился Щека, пожав могучими плечами. – В человеке все должно быть гармонично. И прекрасно, это еще этот… как его… ну, наш классик… – он пощелкал пальцами, роясь в памяти, – ну, который еще доктором был… а, во, Чехов сказал! Какой к фигу от интеллекта толк, если сдохнешь ты в сорок лет от инфаркта или инсульта? Мне вот Бог ума не дал, – он почему-то повернулся к Любочке, точно ища поддержки. Пожилая дама, приплюснутая к другой дверце машины, чего-то там зашипела. Недовольно так зашипела, не хуже змеюки. – А я и не в обиде! – заключил Щека. – Бог никому ничего в избытке не дает: кому-то интеллекту вагон и маленькую тележку, – он вполне определенно мотнул подбородком в сторону водителя, – кому-то силу…

– Один – один, – прокомментировал Фил весело.

Любочка снова бросила восхищенный взгляд на Валькину руку, которая была размерами с ее ногу. Уж она-то могла оценить такое «произведение культуризма». Сама она регулярно ходила в спортивный зал, занималась аэробикой. Правда, свекровь ругалась, ворчала и пилила, по ее мнению уж лучше бы Любаша помыла посуду, подтерла лишний раз полы или там… ну, не знаю уж, сготовила что-нибудь вкусненькое. Но Любаша, будучи от природы девушкой шустрой и жизнерадостной, все женские обязанности и без того исполняла своевременно, а ворчание свекрови пропускала мимо ушей. Да и кто же станет всерьез относиться к бредням старой мамаши, которой никакой невесткой не угодишь, ибо считает она вполне искренне и от души, что чадо ее, дитятко ненаглядное – светоч и надежда Отечества, гениален от пеленок, красив, аки Давид, силен, аки Самсон, умен, аки Ломоносов, да к тому же богат, аки Абрамович. В то же время дитятко желал жену видеть красивой, подтянутой, в форме, что называется. И пусть сам он не блистал никакими особыми талантами, однако же его самолюбию весьма льстило, когда где-нибудь на пляже на Любашину точеную фигуру в купальнике мужчины очень даже заглядывались. В такие моменты он смотрел на нее и думал: вот это все мое! И даже прощал ей двухразовое посещение фитнесс-центра по соседству с домом. Он знать не знал, что Любочка там не только занимается, но еще и по сторонам оглядывается, замечая вокруг себя весьма и весьма представительных образчиков мужской породы.

– Простите, а у вас размер бицепса какой? Ой! – это старуха со всей дури ткнула ее локтем в бок.

– Сорок восемь, это в спокойном состоянии, – с гордостью похвастался Щека, он даже было вознамерился его продемонстрировать в «надутом» состоянии, но побоялся, что обеих дам просто вынесет из легковушки на полном ходу. Тесно все-таки.

– А это что, много? – недовольно пискнула со своей стороны явно оскорбленная до глубины души старушонка, уж очень болезненно воспринимая всю эту тему. Она уже видела, что сравнение с очкариком не в его пользу. И это несказанно ее злило.

– Это очень много! – заверила ее Любочка.

– Нет, ну многие там заявляют, мол: и пятьдесят восемь и даже шестьдесят, – продолжал Щека, с удовольствием ударившись в привычные для него рассуждения. – Да только я так скажу: ерунда это все! Мерить надо в спокойном состоянии, а не в «надутом». А то если я после тренировки, да если еще особо на бицепс приличную нагрузку дам… так все пятьдесят и выйдет.

– Да ерунда! – откликнулся со своего места муженек. От несказанного расстройства он курил одну сигарету за другой, даже не замечая, как тают запасы. – Глупости все это. В жизни есть вещи и поважней бицепсов и всяких там трицепсов. Интеллект важней всего. Вся история человечества доказывает это, – похоже, он сел на любимого конька и слезать с него не собирался. Ему бы еще шашку в руки и гранату в зубы… Ну прям чисто поборник интеллектуализации всей страны. – Александр Македонский малыми силами разбивал такие армии, которые были раз в десять больше его. А почему? Да потому, что блистал интеллектом! – очкарик даже забыл затянуться. Так увлекся лекцией. – Тактик и стратег был – мировая слава! А Архимед! А Леонардо да Винчи! А Ломоносов! – продолжал перечислять научный работник.

– Слыхал, Щека? Два – один, в его пользу, чем ответишь?

– А ты-то сам к ним какое отношение имеешь? – недоуменно уставился в затылок муженька шкаф. – Сам-то ты кто? Ломоносов чо ли? Или этот… как его… Архимед? Ты сам-то чего изобрел?

Фил уже открыто хохотал:

– Два – два. Пока ничья.

– Между прочим, женщины в мужчине в первую очередь ум ценят! – взбесился очкарик.

– Да, – вставила дама, отлепив нос от стекла дверцы. – Именно.

– Три – два, – прокомментировал Серега, забавляясь все больше и больше. Такой веселой поездки он давно не помнил.

– Ну да, – охотно согласился Валька, – это если ничего другого у мужика нет. Ты-то сам чем можешь похвастаться?

– Я, между прочим, в НИИ работаю.

– И чего? Зарплата большая? Нобелевка светит? Или, может, на симпозиумы каждые полгода катаешься? Или ты, типа того, безвозмездно работаешь…

– Три – три! – Фил явно взял на себя роль рефери. – Четвертый раунд! – он входил в азарт. – Бздын! Бздын! Это, значит, гонг… типа…

– Между прочим, я эрудит, на любой вопрос могу ответить… ну, или почти на любой… – очкарик принялся нервничать с удвоенной силой. Он уже даже не смолил, а коптил, по-черному, как старорусский паровоз. – Я являюсь председателем общества эрудитов нашего НИИ, – принялся он перечислять. Загибать пальцы не удавалось, поскольку левой рукой он держал руль, а в правой была зажата злосчастная сигарета. – Я почетный член общества книголюбов, имею разряд по шахматам и шашкам…

Казалось, Щека слушал, затаив дыхание, аж рот открыл от изумления.

– И вообще, природа создала мужчину именно для того, чтобы он развивал цивилизацию и двигал вперед прогресс… – завершил очкарик пафосно.

– Понятно, – протянул Щека, озадаченно помяв небритую щеку лопатообразной пятерней. – Ну, так, а какого же хрена ты тогда хвастаешься-то? Выходит, коли тебя природа таким сотворила, так ты просто долг свой исполняешь. Так исполняй и заткнись.

Серега чуть вдвое не сложился от хохота. В зеркале заднего вида Валька отлично видел, как перекосилось и без того кривая от ненависти физиономия водителя. Видать последнее замечание все-таки проело его до печенок.

Машина нервно задергалась. Дама у окна шипела и что-то бормотала. Отхохотав и вытерев слезы, Серега повернулся к Щеке:

– Ну, Валька, ну дал! Я от тебя такого не ожидал, честное слово. Все, хватит…

– А все качки – тупые! – вставил свое веское слово интеллектуал, совершенно охамев. Как видно, злость и обида до такой степени стукнули в голову, что мозги враз отключились.

– Хватит, я сказал, – уже безапелляционным тоном остановил его Сергей. – Поцапались и хватит.

– А вас Валентином зовут? – в наступившей неловкой тишине спросила Любочка и тут же снова получила локтем под ребро.

– Ой!

– Слышь, мамаша, – внезапно ощерился Щека. Людей он не любил, в особенности вредных, а посему, хоть и был вполне мирным парнем, но такого безобразия потерпеть не мог. Эта барышня ему нравилась. Было в ней что-то такое правильное, уютно-домашнее. – Ты ее под ребра не тычь, поняла? Еще раз так сделаешь, высажу!

Фил перестал встревать в разговор. Конечно, его забавляли все эти перепалки на заднем сидении, но он вновь принялся бдительно следить за дорогой, а заодно и за шофером. Стоит только этому очкарику отмочить какой-нибудь номер, и Фил его сам замочит, даже не поморщится. Людей Серега не любил так же, как и Щека. Вот только добродушием таким не отличался.

– А тебя-то как?

– Люба.

– Класс! – отреагировал Щека, расплываясь в улыбке. – Правильное имя. А то всякие там Агнессы, Анжелы, Ванессы, Авроры, Виалетты… вот же уроды, поназовут детей черт знает какими именами…

Серега обернулся и удивленно уставился на напарника. Раньше такой болтливости он за Щекой не замечал. Видно, девчонка ему и в самом деле понравилась. Беда! Вообще-то она – дама замужняя. Еще не хватало, чтобы из-за этого у них проблемы возникли. Ну ладно, ехать еще долго. На месте разберутся. Если что, они ее изымут. В конце концов, Вальке давно пора жениться. Этот остолоп и девушки-то до сих пор себе не завел. Все ему не то, да не так. Все ему хотелось какую-нибудь особенную да вот эдакую… но не стерву, и не меркантильную… и не дуру, не с претензиями, и чтоб с понятиями девчонка была, и чтоб… одним словом, если эти «чтоб» выстроить в одну линию, хватило бы как раз до Сахалина. Да, и самое главное: чтоб обязательно красавица. Ну, вроде Синди Кроуфорд или Сандры Баллок… правда, Любашу красавицей можно было назвать с большо-ой натяжкой. Круглое личико, коса соломенного цвета в руку толщиной, голубые глаза, большие, широко распахнутые со светлыми и длинными ресницами, и главное – веснушки. Все лицо, и даже шея в веснушках. Точно красавицей не назовешь. Может, где-то и когда-то веснушки считались признаком красоты, да только не у нас и не сейчас. До Синди Кроуфорд ей пилить и пилить. Но Вальке она понравилась.

– А ты где работаешь-то?

– Да вообще-то учительница, – Люба скромно потупила взор. – В начальных классах. Ну, знаете, письмо, чтение, арифметика, рисование… даже пение… Сейчас вот в отпуске, на дачу ехали… с мужем… – добавила она неуверенно. Свекруха с той стороны зашипела, опасаясь пихнуть невестку в бок. – И со све… с мамой…

Щека только ухмыльнулся. Так, ясно. Маменькин сынок, видать, за мамочкину спину и прячется. Чуть что – мама помоги. А мама и рада стараться.

– И давно замужем-то?

– Три года.

– А дети есть?

Улыбка сползла с Любашиного лица. Как видно, Валька затронул болезненную тему.

– Разве в детях счастье? – тут же со злостью откликнулся муженек, продолжая нервно смолить сигарету за сигаретой. Он уже выкурил одну пачку и принялся за вторую.

– Ага, стало быть, нет.

– И не надо! – влезла в разговор свекровь.

Щека не знал, что Любаша вот уже два года подряд бегает по врачам, но все, как один заявляют: здорова. Почему детей нет – никто не знает. А муженек к врачам идти отказывается, мол, он тоже здоров, как лошадь, и плевать он хотел на всяких там пилюлькиных. Но сама Любочка не знала, что в детстве муж ее переболел свинкой, и теперь детей элементарно иметь не может, а свекровь благоразумно молчала и делала вид, будто ни она, ни сынуля здесь вообще ни при чем.

– Что толку от этих огрызков? – продолжала противная старуха. – Корми их, одевай, обувай, а вырастут – и никакой тебе благодарности.

Валька нахмурился. Ему такие рассуждения ох как не нравились. Возник большой соблазн высадить вредную старуху прямо тут, на дороге, но боялся, что если на нее милиция наткнется, то вряд ли им дадут добраться до Костика Штуки. А может ее того… нет, не стоит. Женщина все-таки. К женщинам Щека относился по-особому, даже вот к таким вредным старушенциям… но эту конкретную бабку он бы не задумываясь высадил прямо посреди леса.

– Ничего, и без детей проживут, – заключила старуха. – И вообще, жена для мужа жить должна. Заботиться о нем, рук не покладая. Даром что ли говорят «замужем», за мужем, стало быть. А то современные девки тоже слишком много воли взяли. Муж им не хорош, всё амбиции, да претензии. Друзья, компании… – вот с этим бы Щека еще мог согласиться, если бы… если бы утверждения не принадлежали злой и вредной старухе. – У нас в семье такое не приветствуется, – важно заметила свекровь. – А то вон… взяла моду – по фитнессам всяким бегать. Лучше бы о мужике своем побеспокоилась.

– Мама! – с некоторой укоризной в голосе отозвался на эту тираду водила, однако чувствовалось, что эта выволочка – всего лишь привычный эпизод в череде таких вот неприятных разговоров. И более того, такое явное унижение жены при посторонних ему очень нравится, потому как повышает его самооценку.

– Что, «мама»! – свекровь поерзала, словно курица на яйцах, ей явно хотелось устроить разнос всем и каждому: – Не так что ли? Что ж я не вижу, что ли, как на нее мужики чужие пялятся? Ты вот ей потакаешь, мол, ходи в этот фитнесс, а что ж тут хорошего? Раньше без этого жили, и ничего. И здоровей были.

– И подыхали в тридцать, – задумчиво, точно вслух сам с собою, промолвил Щека.

Серега с переднего сидения вновь хохотнул:

– Как там, у Гоголя: «вошла старушка лет сорока»?

Свекровь стрельнула взглядом в сторону Щеки, потом на своего сына, камень (да что там камень, булыжник целый!), явно брошенный в ее огород, она не заметила.

– Да, а что? Народные пословицы, они мудрые. В них что говорится? Бабий век – сорок лет. Баба – не курица… – она на мгновенье замолчала, прокручивая в голове давно известную пословицу. Сообразила: – А, вот: курица – не птица, баба – не человек. Так-то вот. – Она вновь поелозила, еще сильнее зажимая Любашу, которая и так едва ли не завернулась в собственные плечи. Сидеть ей было явно неудобно. К тому же, ладно бы стыдили дома, без посторонних, а то вдруг взялась уму-разуму учить, когда в машине два мужика. Стало обидно.

Щека покосился на Любашу, ее большие, голубые глаза наполнились слезами, губы тряслись.

– А ну-ка ты, старуха, заткнулась, быстро! – неожиданно тихим, проникновенным тоном посоветовал он. – Я тебя сейчас на полном ходу выкину из машины! А то тебе далеко за сорок, гляди: зажилась!

Муженек резко дал по тормозам, Фил выхватил пистолет:

– Не вздумай ерепениться, парень, – в его голосе прорезались такие ледяные нотки, от которых мурашки забегали по спине. – Я тебя одной левой урою, понял? А если будешь дурить, то дальше поедешь в багажнике… в лучшем случае. А то и высадим, вместе с твой дражайшей мамашей. И успокоим. Навсегда. Усек?

Очкарик похлопал глазами, шмыгнул носом, пораскинул мозгами и сообразил, что и в самом деле ерепениться – себе дороже.

Он дал по газам, машина рванула вперед.

– И не дергайся. Езжай с нормальной скоростью. Если менты нас остановят за превышение скорости, ты первый станешь трупом, – Филу было не до шуток. Он продолжал держать ствол у виска водителя, который, пыхтя и потея, все-таки старался взять себя в руки. Он мысленно материл все на свете: проклятую дачу, свою мать, которая видишь ли никак не может забыть сельские корни, этот поганый день, дорогу, двоих ублюдков… и эту Любочку, черт бы ее побрал! И почему, интересно, к ней так люди тянутся? И что в ней такого? Глупа, дурнушка, недотепа косорукая, если бы еще наследницей была, или из приличной семьи, а так – не пришей к кобыле хвост…

Фил, наконец, убрал ствол. На несколько секунд в машине повисла напряженная тишина. И вдруг:

– Мяу? – раздалось из корзинки, которую Любочка держала на коленках. Голубая тряпочка зашевелилась. Щека изумленно уставился на корзинку.

– А это у вас кто? Кошечка? – его круглое лицо расплылось в счастливой улыбке.

– Котенок, девочка, – с готовностью откликнулась молодая женщина.

– Можно? – Щека осторожно приподнял тряпочку и вынул маленькую киску, которая спросонья таращилась по сторонам и недоуменно принюхивалась к незнакомой руке, державшей ее. Самая обычная кошечка – серая с белым. Пруд пруди таких кошек на наших российских улицах. Но Щека умилился едва ли не до слез. – Ах ты моя красавица! – напевно тянул он, заглядывая в медово-желтые кошачьи глаза. – Сколько ей? Два?

– Два месяца.

Он с нежностью прижал котенка к себе, заботливо накрыв маленькую киску широкими ладонями.

– Слышь, командир, кончай воздух отравлять! – вдруг с некоторой злостью в голосе выдал Щека. Он вытянул вперед гигантскую лапищу, сгреб горящую сигарету прямо изо рта водителя и выкинул ее в приоткрытое окно. – Тут, между прочим, дамы… две дамы, – поправился он, поочередно скосив глаза на молодую женщину и котенка. И тут же поймал на себе влюбленный взгляд Любаши.

Серега только закатил глаза и покачал головой. Все, влип Валька, влип.