Текст книги "Женька и миллион забот"

– Слышь, Фил, а может, хрен с ним, с этим Германом, а? – Валька Щекин (это тот, что шкаф с антресолями), по прозвищу Щека, просительно заглядывал в лицо своему напарнику, и хотя был он на голову выше Сереги Филипенко, и на метр шире в плечах, из них двоих Фил считался за старшего. И сейчас Филипок напряженно размышлял, и от всего этого начинала нестерпимо болеть голова.

Казалось бы, чего размышлять-то: дело плевое – встретить клиента и навсегда успокоить. Труп не прятать, оставить на месте, а к нему подкинуть пару предметов – зажигалку и золотую запонку. И только. Правда, до сих пор ни Филу, ни Щеке ни разу убивать не доводилось. Не то, чтоб Фил был уж слишком большим моралистом, нет, но как-то старался от мокрых дел держаться подальше. А тут вляпался. Задолжал. И ведь по глупости, мать твою! По глупости! Долг рос с каждым днем, проценты набегали немалые, а отдавать все равно придется. Рано или поздно. Лучше – рано, само собой. А заплатить Герман обещал щедро. Очень щедро. За такое-то ерундовое дело?

Но именно это-то и настораживало. Во-первых, обычно привыкший жмотничать, Герман на сей раз даже не торговался. Во-вторых, кое-что услышанное в разговоре между охранниками заставило Фила призадуматься не на шутку. Сначала он даже решил, что им заказали человека Штуки. Потому и деньги хорошие. Но едва им издали показали этого субтильного, Фил сразу признал в нем конявинского работничка. И поначалу подумалось, вроде как провинился чем-то этот Кролик. Но тогда почему свои не уберут по-тихому? Руки марать не хотят? Боятся? Это с каких пор конявинские отморозки боятся мокрухи?

Когда же Филу всучили запаянный пакетик с «уликами», вот тут-то все и стало на свои места. Герман бесспорно хотел кого-то подставить. И этот кто-то явно был Штукой, поскольку свара у них вышла не на шутку. А вот связываться с Костиком Штукой Филу никак не хотелось. Он и так прикидывал, и эдак. За вчерашний вечер мозги сломал. И под конец решил: не станет конявинского помощничка убивать. А возьмет его в оборот, доставит к Костику Штуке со всеми «уликами», вот тогда и разговор будет другим. А то выполнят они задание, замочат пацана, а на них потом с трех сторон охоту устроят. И уж если менты капать не слишком станут, то конявинские парни, да люди Штуки их в покое по гроб жизни не оставят.

Но план сорвался. Кролик на встречу не явился, а бомжа, который под горячую руку попался, они не тронули, сунули в лапу сторублевку и отправили за водкой. Щека даже удивился: с чего это Фил таким добреньким сделался.

Но Щеке с его короткими мозгами да двумя параллельными извилинами знать дальнейшие планы было совсем не обязательно.

– Слышь? Чо делать-то будем? – напомнил о себе Щека.

Мимо на скорости пронесся бардовый москвичонок, до самой крыши заляпанный грязью, обдав двух друзей мутными брызгами из лужи.

Серега вздрогнул и машинально облизнул пересохшие губы. То ли этот холодный душ, то ли реплика Щеки вывела его из ступора, заставив принять решение.

– Так, слушай, Щека, ты наш разговор с Германом помнишь?

– Ну! – Щека боднул бычьей головой, взгляд маленьких серых глаз буравил приятеля сосредоточенно и непонимающе.

– Помнишь, мы еще когда вышли, ты удивился, чего это, мол, хозяин, так расщедрился?

– Ну! – Щека навис над Серегой.

Тонкий, костлявый палец взлетел к самому носу:

– Не собирался он нам платить, сечешь? У нас ведь какая договоренность была? Дело сделали, съездили куда надо, деньги у человека получили – и гуляй казак в чистом поле…

– Нет, погоди, какой казак? – не понял Валентин. В его бритой голове происходили некие процессы, ни озвучить, ни выразить словами которые он никак не мог – слов бы не хватило.

– Да это я так, к слову, – поморщился «интеллигентный» Серега, он вздернул голову, отбрасывая челку со лба: – Не в этом дело. Ты в суть вникай. Нас убрать собирались, – он сделал паузу, давая своему не слишком сообразительному напарнику осознать, что к чему.

Щека осознал:

– Вот ведь гад! – с чувством выдохнул Валентин.

Мимо пронеслась еще одна машина, с последующим душем. Двое парней, матерясь, отошли на безопасное место. Когда поток ругательств иссяк, Щека потер небритую щеку и, как-то по-детски, дуя губы, спросил:

– А делать-то нам теперь чего?

– Давай обмозгуем, – предложил Серега, хотя прекрасно понимал, что мозговать придется ему одному. – Герман нас уберет по любому. Мы для него – лишние свидетели. Значит…

– Надо ноги делать, – с готовностью предложил Щека.

– А куда? У тебя такое местечко есть? – Серега вопросительно уставился на напарника.

Щека горестно покачал головой, бычья шея поворачивалась с трудом.

– Вот и у меня нет. Стало быть…

– Стало быть, надо найти этого менеджера и… – Щека ударил кулаком о лапатистой ладони.

– Да нас по любому уберут, – стараясь не раздражаться, терпеливо повторил Фил. – Надо делать ноги, это ты прав. Вот только вопрос: в какую сторону. Что от нас ждет Герман?

– Ну… как это… – Щека замялся, так далеко в будущее его мысли не простирались.

– Он ждет, что мы пупок рвать станем, найдем менеджера и прихлопнем его. А если не получится, то с повинной к Герману двинемся. Вот он чего от нас ожидает… вот тут-то нам каюк и настанет.

– А мы?

– А мы двинемся к Костику Штуке. Вот смотри, – он вытащил из кармана накрепко запаянный полиэтиленовый пакет с зажигалкой и золотой запонкой. – Это нам дал Герман, так?

– Ну? – в ответе Щеки было не столько утверждения, сколько вопрос.

– Ладно – запонка, черт с ней, ее кто угодно носить может, а вот ты на зажигалку посмотри, – и Фил сунул под нос своему приятелю пакет.

Тот долго лупал глазами, таращась на зажигалку и совершенно не врубаясь, что, собственно, от него хотят.

– Ну, зажигалка, как зажигалка, – наконец сделал вывод он.

Зажигалка и в самом деле была самая обыкновенная – стального цвета, неприметная, вот только с обеих сторон на ней были выгравированы инициалы: КД, инициалы вензелистые, заковыристые, ну, одним словом, как в старых аристократических российских домах было принято.

– Смекаешь? – Фил вопрошающе заглядывал в глаза партнеру, но у того от бессонной ночи и всех этих заморочек последняя извилина выпрямилась. Он страдальчески наморщил лоб, напрягая мозги, но ни одной мысли в его серых глазах так и не отразилось. Зато на бычьей шее вздулись вены от усилий.

– КД, то есть Константин Демидов. Мерекаешь? Костик Штука. – Фил еще раз встряхнул пакетиком, а затем бережно убрал его во внутренний карман куртки. – Вот кого Герман подставить хотел. Да и Генка этот у него же менеджером работает, он двух зайцев одним выстрелом собирался прищучить. Менеджера этого убрать, как видно, тот ему поперек дороги встал. А главное, – Фил многозначительно вздернул указательный палец в воздух, одним этим движением совершенно завладев вниманием Щеки, – Костика подставить. Как дело будет сделано, то нас… – он чиркнул себя по горлу большим пальцем. Щека невольно сглотнул. В его маленьких, глубоко посаженных глазках, прорезалась злость. – И ты понимаешь, продумал он все круто. Если дело не выгорит, то менты на нас выйдут. Он, вроде как, ни при чем. Кто ж нам поверит. Да и купленных там… пристрелят при попытке к бегству или при сопротивлении милиции… А если выгорит…

– То люди Штуки обязательно дознаются, – неожиданно закончил за него Щека, нервно поскребывая щеку толстыми, как сардельки, пальцами.

Мимо пролетел шмель, нет, не пролетел… Щека сноровисто поймал его рукой, запечатал в коробочку двумя ладонями и встряхнул, прислушиваясь к тому, как пушистое насекомое жужжит и бьется внутри тесной тюрьмы. На круглом лице Щеки отразился восторг и умиление.

– Да брось ты, не до шмеля!

Щека горестно вздохнул и распечатал лопатообразные ладони. Шмель, жужжа, унесся прочь.

– Так вот, я чего сказать-то хочу, не прятаться нам надо. Смекаешь?

– А чо? – в глазах Щеки появился азарт. – Устроим Герману войнушку? – с надеждой в голосе предложил он, невольно берясь за пистолет, висевший на поясе.

– Не, – Фил мотнул головой, точно отбрасывая последние сомнения. – Нам вдвоем с Германом не сладить, людей у него много. Мы себе другого папу найдем.

– Кого?

– Костика Штуку! К нему сейчас и двинем. Если… тьфу, тьфу, тьфу… – Серега с чувством сплюнул через левое плечо, – все обойдется, то мы к нему под крылышко пристроимся. А если он нас возьмет под свое покровительство, то никакой Герман нас не достанет. Осознал? – Серега с удовольствием и от души ткнул приятеля кулаком в бронированный живот. Тот даже не шелохнулся.

– А если этот… Штука… разозлится и сам нас… – Щека характерно полоснул себя ребром ладони по шее.

– Костик Штука – мужик с понятиями. Его даже на зоне уважают.

– И ты вот так вот запросто пойдешь и ему все выложишь? – не поверил собственным ушам Щека.

– Не я, мы, – подытожил разговор Фил и решительно повернулся к дороге.

– А ты хоть знаешь, куда ехать? – Щека явно чувствовал себя не в своей тарелке. Это если кому голову проломить, или там в общей драке поучаствовать – это тебе сколько угодно, с удовольствием. А напрягать мозги Щеке было трудно.

– Ты не стой, ты давай машину лови, – скомандовал ему Фил.

Щека и поймал. Заслышав издали шум мотора, он просто вышел на середину дороги, вытащил пистолет и пару раз пальнул прямо перед колесами какого-то захудалого жигуленка, в котором сидел перепуганный очкарик-толстомордик и две телки на заднем сидении. Одна постарше, другая помладше.

Жигуленок остановился, визжа тормозами. Перепуганные пассажиры так и замерли, выпучив глаза. Вся троица явно в одну секунду попрощалась с белым светом. Щека всунул голову на бычьей шее прямо в открытое окно рядом с водителем, застывшим с сигаретой в одной руке и с выпученными с перепуга глазами, и гулко пробасил на весь салон:

– Слышь, командир, нас тут подбросить надо… – он красноречиво помахал пистолетом прямо перед носом очкарика, – а мы… того… в долгу не останемся… не обидим, – и он бросил взгляд на молодую телку, что сидела на заднем сидении, почему-то вцепившись побелевшими пальцами в корзинку и боясь ворохнуться.

Серега только глаза закатил и помотал головой. Боец из Щеки, конечно, хороший, ничего не скажешь. Если кому мозги вышибить – все вопросы к нему, но вот с людьми он точно разговаривать не умеет. Да и откуда? Впрочем, теперь уж все равно. Главное – транспортное средство надыбали. Набегали тучи, собирался дождь, и им совершенно не светило еще раз промокнуть до нитки, как ночью.

Глава 16. Когда-нибудь доводилось спасать ангела? Нет? Ну, это напрасно!

– Ну, уж нет, – едва не во все горло кричала Женька, так и норовя выскочить из машины, – я его там не брошу! Он мой ангел! Он у меня один! Его там сейчас…

– А я тебя никуда не пущу! – в ответ кричал Дима, взяв на себя неблагодарную роль защитника. Сидя на переднем сидении, он пытался удержать разбушевавшуюся не на шутку художницу. – Там опасно! Ты сама видела!

– Видела! Потому я его там не брошу! Он один, а их – много! Они его на куски порвут! Сожрут и не подавятся!

– Зачем же так драматизировать! Ничего ему не будет. Он же все-таки ангел! – взывал к разуму Дмитрий.

Анна Михайловна сидела за рулем, неторопливо попыхивая папироской, и даже не думала вмешиваться в увлекательный процесс неравной борьбы.

– А я говорю, они его порвут, как Тузик грелку! – еще больше кипятилась Женька. Она пыталась вырваться из крепкого захвата, однако пальцы у Димы оказались на удивление сильными, и железные тиски никак не удавалось расцепить. – И останусь я одна, без ангела! Мне его жалко!

– Ты же говорила, что он гад ползучий, что он…

– Да я… да ты… да я тебя! – и тут Дима, к собственному изумлению огреб по самое не хочу, поскольку Женька, окончательно рассвирепев, саданула ему по лбу кулаком. Совершенно не ожидая такого подвоха, несчастный литератор разжал-таки пальцы. Женька машинально рванулась в сторону, дверца гостеприимно распахнулась, и художница вывалилась из машины прямо носом в мокрую землю, ткнувшись лбом в чьи-то черные башмаки военного образца с литой подошвой и железными набойками по ранту. Грозные такие башмаки, да и сам обладатель выглядел внушительно. Ну, чисто идол каменный!

Женька вскочила, как ошпаренная, машинально стирая с лица грязь и отряхивая испачканные коленки. Дмитрий стал медленно выбираться из машины, потирая ушибленный лоб.

– Что надо, дядя? – Женька снизу вверх смотрела на квадратно-челюстного здоровяка, который лениво пережевывал что-то и внимательно оглядывал всю троицу вместе и по отдельности. Он мог бы убить ее одним ударом могучего кулака, но почему-то Женьке было сейчас плевать. Уж очень она разозлилась.

– Это вам что тут надо? – флегматично поинтересовался «дядя».

– Ой, ребятки, только не ругайтесь и не кричите, – старушка выбралась из машины, почему-то тяжело опираясь на трость, которая взялась у нее неизвестно откуда. Затем бабулька подошла к охраннику, прихрамывая на правую ногу. Что-то раньше такой хромоты Женька не замечала. – Дайте бабушке сказать. Совесть имейте. – Женьке сразу стало стыдно, она невольно сделала пару шагов в сторону, уступая место старушке-разведчице. – Я тут внучка своего ищу, – это уже верзиле. – Он у твоего шефа работает младшим менеджером. Может твой Конявин знает, где его искать? А то, понимаешь, у него свадьба на носу, а он деру дал в неизвестном направлении. Может, просто от невесты удрал… – охранник тут же запечатлел вопросительный взгляд на Женькиной фигуре. – Да нет, невеста не она, это так, старую бабушку взялись сопровождать, ну, сам понимаешь, в возрасте я… сердце… то да сё… – она гулко покашляла, точно рудничный рабочий, пятьдесят лет проведший под землей. Получилось убедительно. – Вдруг в дороге кондрашка хватит… ну, не дай Бог, конечно. Вот и попросила… а невеста, она беременная, ей волноваться никак нельзя, – Анна Михайловна помолчала. – Вот мы и приехали к твоему шефу… как его… – Анна Михайловна вся сморщилась, точно у нее внезапно разболелись разом все зубы. – Герману…

– Валентиновичу, – закончил за нее охранник. Ему вдруг стало неловко, что вот он – такой крепкий, молодой, здоровый, держит на улице бабульку, которая на ладан дышит.

– Да, кхе, кхе, – старушка с театральным пафосом побила себя в хилую грудь. – Ой, сынок, с войны этот кашель ко мне привязался. С детства курю. Веришь? Еще когда по лагерям мыкалась… – она достала из кармана ветровки носовой платок, звучно сморкнулась, вытерла слезящиеся глаза, и от одного этого Женьке захотелось разрыдаться. – Вот все легкие-то и прокурила. Ты, дружок не кури… не надо, курить – здоровью вредить…

Охранник внимал с пиететом и только молча мигал.

Женька стояла, слушала и тихо млела от этого спектакля. Нет, ну бабулька-то! Это же целый кладезь премудрости! Это же Малый Театр вместе с тем, который на Таганке, и имени… кого там? Вторая Гоголева[6]6
  ГОГОЛЕВА Елена Николаевна (1900-93), российская актриса, народная артистка СССР (1949), Герой Социалистического Труда (1974). С 1918 в Малом театре (Панова – «Любовь Яровая» К. Тренева, герцогиня Мальборо – «Стакан воды» Э. Скриба, Надежда Монахова – «Варвары» М. Горького и др.). Государственная премия СССР (1947, 1948, 1949).


[Закрыть]! Ей бы на подмостки…

– Так это, миленький, помоги бабушке, уж я и не знаю, где искать-то его, – старушка ухватила охранника за пуговицу камуфляжки, старческие пальцы с удивительной сноровкой принялись теребить ниточку. Деваться детине теперь было и вовсе некуда. – Ты только узнай, может твой начальник задание какое ему дал? Может, услал куда? Мало ли. Я же понимаю, бизнес, это такое дело хлопотное! Вон у меня в Саратове внучатый племянник – тоже бизнесмен, так веришь ли, ночами не спит! Все думает, думает! Гляди, голову скоро вовсе сломает! И жаль ведь его, бедного, ну куда ему! А ведь с другой-то стороны – у него же детишки. Трое. У тебя дети-то есть? Двое? Ну, ты еще молодой, поди в школе учатся? Ой, а школа-то нынче стала какая дорогая!

Что она несет? Женька уже была готова встрять в этот монолог и оборвать его самым хамским образом. А вот охранник, с каждой минутой тупея все больше, похоже, совсем перестал что-либо соображать. Он только кивал головой.

– Ой, – вдруг спохватилась Анна Михайловна. – Что ж это я! Опять меня не туда понесло… уж ты меня прости, старую дуру, – она, наконец, перестала крутить пуговицу, которая повисла на единственной ниточке. Охранник еще несколько секунд смотрел тупо перед собой, потом достал из нагрудного кармана камуфляжной формы рацию и куда-то там выше по инстанции доложил о прибытии незваных гостей. Гостям не слишком обрадовались, обещали доложить хозяину, а пока попросили подождать.

Женька нервно приплясывала на месте, ей не терпелось поскорее попасть в дом. Она и думать не желала, что будет, если вдруг им дадут от ворот поворот. Пойдет на приступ. Дмитрий хмуро сидел на переднем сидении и обмозговывал ситуацию. Она ему оч-чень не нравилась. А вот Анна Михайловна, кажется, и в ус не дула. В смысле… если учесть, что усов у нее в помине нет… ну, прямо, само спокойствие. Стоит, опершись на тросточку, папироску смолит и на охранника бросает изредка хитрые взгляды, словно все про него знает, все ведает, только выдавать не желает.

Наступившая тишина показалась нескончаемо долгой. Наконец сработала рация.

Выслушав инструкции, охранник мотнул квадратной челюстью в сторону особняка:

– Герман Валентинович вас примет, – и приглашающе выставил руку.

– Только ты, будь ласков, приставь кого-нибудь за машинкой моей присмотреть, а то места тут безлюдные, лишишь старушку транспортного средства, – Анна Михайловна говорила буднично и спокойно, точно о чем-то обыденном, – веришь ли, огорчусь невероятно, – мало того, что прозвучало это двусмысленно, так и еще и многообещающе.

Словно нутром почуяв, что в таком разе беды ему не миновать, охранник повернулся к воротам, кому-то махнул, из сторожки выскочил другой, похожий на первого, как брат-близнец. Клон, наверное. (А говорят, ученым только овцу удалось клонировать. Враки!) Занял позицию у машины, бдительным взором окидывая вверенную ему территорию.

Для начала Дмитрия старательно обыскали, Женьку только заставили вывернуть карманы, на Анну Михайловну и вовсе внимания никто не обратил – ну, старушка, да и старушка – божий одуванчик. Кабы они знали, на что конкретно способен этот «одуванчик», ее бы конвоировали до гостиной целым взводом автоматчиков с собаками, да и то еще неизвестно, кому бы после этого худо стало.

Непрошеных гостей повели в дом.

Дом впечатлял не столько своими габаритами, сколько теми излишествами и роскошествами, которые в малых дозах производят неизгладимое впечатление, а в больших количествах режут взгляд аляповатостью и дурным вкусом. В Женьке сразу же заговорил профессионал, едва войдя в гостиную и окинув взглядом аховый интерьер, она тут же пришла к выводу, что дизайнером здесь и не пахнет, а если и пахнет… то скорее воняет. Воняет? Она старательно принюхалась, нет, показалось… да нет, не показалось… вонь… отовсюду вонь…

Квадратно-челюстной охранник остановился:

– Велено ждать здесь, – несколько виновато произнес он, словно он извинялся за вынужденное ожидание и отсутствие удобств.

В гостиной, как ни странно, не наблюдалось ни одного стула, ни диванчика, ни даже паршивой табуретки. Одним словом: пешком постоишь! Дима и Женька могли без особых трудностей перенести такое испытание, но вот старушка была явно не в том возрасте, когда долгое ожидание можно коротать на своих двоих. (Это мы-то с вами хорошо знаем, что этой старушке все нипочем). А ожидание явно обещало затянуться. Хозяин сего дома не относился к той категории людей, кои спешат навстречу своим гостям, тем более незваным.

– Извините, – обратился к охраннику Дмитрий, – а нельзя ли хотя бы стул для Анны Михайловны? Ну, понимаете, она уже старенькая…

Квадратно-челюстной оторвался от своих размышлений, одарил заступника старушки пронзительным взглядом и, вытащив уже знакомую рацию, отдал кому-то распоряжение. Через минуту прибежала горничная, таща стул. Анна Михайловна всех поблагодарила, долго расшаркивалась, выдала завалящий комплимент горничной, от которой не привыкшая к знакам внимания девушка заалела, яки переходящее знамя трудовой доблести. Потом минуты две умащивалась на стуле, как курица на насесте.

Охранник, которого, наконец, оставили в покое, стоял посреди гостиной, расставив ноги и сомкнув руки в замок, его неуловимо-серые глаза цепко следили за каждым движением гостей.

Женька же задыхалась. Мало того, что ее терзали самые неприятные предчувствия, так еще и вонь вокруг стояла такая, что хоть противогаз натягивай. Однако, похоже, никто ничего такого не ощущал.

– Ты чего-нибудь чуешь? – шепотом поинтересовалась она у Дмитрия, который стоял рядом.

Писатель озадаченно посмотрел на нее, мелко потряс головой и скорчил недоуменную физиономию:

– В каком смысле?

– Ну, кажется… воняет? Амбре… – и чтобы ясней стало, Женька помахала перед носом ладошкой.

Дима с шумом втянул носом воздух:

– Да нет…

– Да или нет?

– Нет, не воняет! – прошипел Дима, косясь на охранника.

Тот молча испепелил их возмущенным взглядом, но вступать в разговор посчитал ниже своего достоинства.

Анна Михайловна обернулась к сладкой парочке:

– Прекратите шептаться. Потом поворкуете.

Женька обиженно замолчала, но вонь становилась все невыносимей с каждой минутой. Она вдруг почувствовала, как тошнота подступает к горлу.

– Извините, – начала она несмело, – что-то меня мутит… можно мне… ну… в дамскую комнату…

Квадратно-челюстной смерил ее взглядом, хотел было что-то сказать, но в этот момент в гостиную вышел еще один охранник.

– Слышь, Ферт, проводи молодую даму в дамскую комнату, – распорядился он.

Ферт, оказавшийся скользким типом костлявого вида, с прилизанными черными волосами, точно приклеенными к черепу, и маслянистым, бегающим взглядом, только осклабился:

– Чево?

– В туалет для прислуги девушку проводи, – перевел с русского на русский охранник. Как видно, такое уже случалось не первый раз – привык.

– А ей чо здесь, типа вокзальный туалет, что ли? – передернул тонкими губами Ферт.

– Я бы вас попросил… – тут же вступился за художницу Дмитрий, но охранник лишь сделал в его сторону жест рукой: мол, не суйся.

– Слышь, Ферт, ты делай, чего тебе говорят. Может, ей хреново? Наблюет, я тебя лично заставлю с тряпкой за ней здесь все подтирать. Усек?

Еще бы не усек! Кому ж охота тряпкой махать?

Женька стояла, зажав нос и стараясь дышать через раз. Ее и вправду мутило страшно.

– Ладно, телка, двигай за мной… – благосклонно мотнул головой Ферт, направившись куда-то по боковому коридору.

– И не смей приставать! – понеслось ему в спину. – Узнает хозяин, открутит тебе кое-что, что болтается без надобности.

Ферт, как и было велено, проводил художницу до туалета, даже не пристал ни разу, то ли посчитал, что ничего лишнего «без надобности» у него не болтается и не стал рисковать, то ли ее зеленая физиономия, кислая, как тухлая капуста, его не вдохновляла на какие-либо поползновения. Идти пришлось через весь дом, в другое крыло, и все это время Женька зажимала нос, задерживая дыхание.

– Слышь, телка, – остановился Ферт, указуя на шикарную дубовую дверь. – Быстрей давай.

Туалет для прислуги… несмотря на не слишком обещающее название, это должно было быть куда лучше вокзальных санузлов. Однако когда Женька ступила на порог и закрыла за собой дверь, то едва не обомлела. Вот это туалет так туалет! Всем туалетам… Кафельные стены с какой-то замысловатой вязью растительного рисунка персикового цвета. Шикарный кран над шикарной раковиной, с таким же живописным зеркалом в невообразимо роскошной раме (такой шедевр только в Эрмитаже выставлять – на зависть прижимистым иностранцам: вот, мол, как наш народ живет! Смотрите, завидуйте, я – гражданин Российской Федерации!) Душевая кабинка матового стекла. Ряд полотенец на специальных вешалках: подобранный в тон и по размеру – от самого большого (слона завернуть можно) и до крошечного – разве только раз сморкнуться! Жалость-то какая – соплей нет! И главное произведение искусства – розовый унитаз! Если в этом доме туалет для прислуги ТАКОЙ, то у хозяина дома он должен быть, по меньшей мере, из золота. Но проверять не хотелось. Еще пропадет бриллиантовая гайка от золотого унитаза, а потом загремишь ты по статье на зону за вредительство и нанесение ущерба достоянию государства.

Залюбовавшись на такое зрелище, Женька не сразу сообразила, что давно перестала дышать через рот. Она принюхалась. Воняло здесь гораздо меньше, считай, что и вовсе не воняло. Художница бросила взгляд в сторону окна. Матовое стекло в переплете пластиковой рамы не давало выглянуть на улицу, над ним журчала сплит-система. Женька вдохнула поглубже, тошнота сразу ушла, как и не бывало.

Несколько мгновений она стояла, наслаждаясь возможностью просто дышать. Про такой тривиальный и всегда привычный процесс нашего организма мы обычно даже и не думаем. Ну, есть воздух, это само собой разумеется. Но ведь известно: без еды человек способен прожить около сорок дней. Без воды – пять (ну, от силы, неделю!) дней. А вот без воздуха… пробовали? Получилось? Нет? А то!

Женька быстренько открыла кран, сполоснув лицо, с садистским наслаждением выдавила целую пригоршню жидкого мыла себе в ладонь, тонкий запах дорого парфюма поплыл по туалету. Как следует умывшись, Женька вытерлась самым большим полотенцем, явно банным. Вот так им! Пусть теперь стирают!

А потом задумалась.

Женька не была откровенной дурой, может так, слегка взбалмошной, но уж не дурой. Поэтому все-таки сообразила, что вонь, которую ощущает ее нос, совсем не физическая вонь, это нечто такое… ну, магическое, что ли. Никто, кроме нее, этой вони не чувствовал. И, стало быть, связано это было с тем миром, в котором обитал Кирюшка. Кстати! Кирюшка! Куда же это он подевался?

Женька заозиралась по сторонам. Шикарный персикового цвета кафель, душевая кабинка матового стекла, раковина под тон стен, зеркало… ангела в ближайшем пространстве не наблюдалось.

– Кирюшка! Ты где? – позвала Женька полушепотом, боясь, как бы Ферт за дверью не услышал. Еще решит, что девка совсем рехнулась. – Кирюша! Миленький! Ты где? Отзовись!

Тишина. И что теперь делать? И тут ее стукнуло: а зеркало-то на что? Она быстро вытащила свою пудреницу, открыла…

Кафельные стены персикового цвета, душевая кабинка, раковина… зеркало… кабинет… письменный стол, ковер, аляповатые картины на стене… и черный, копошащийся клубок в центре комнаты… и в этом клубке проскальзывает махонькое светлое пятнышко, похожее на искорку.

Пудреница блямкнулась о кафельный пол, разлетевшись вдребезги. Женька обернулась к зеркалу над раковиной. Отражение исчезло, в раме, точно в окне, совершенно отчетливо проступал вид кабинета, в котором… в котором эти грязные, мерзкие черныши убивали ЕЕ ангела-хранителя!

Совершенно не соображая, что делает, она бросилась не к двери, как подсказала бы логика, а к зеркалу, замолотив кулачками по гладкой поверхности.

– Кирюша! Миленький! Держись!

Ах, если бы она только могла, как Алиса, пройти сквозь эту отражающую плоскость! Если бы она только…

Кулаки провалились. Потеряв точку опоры, Женька, перегнувшись через раковину, повалилась вперед, едва успев машинально выставить руки. Пол мягко шмякнул ее в лицо ворсистым ковром. В голове загудело, ударил хор… даже не голосов, а чего-то более мощного, чувств, эмоций… отголосков боли, отчаяния, агрессии…

Женька вскочила, яростно шипя, точно рассерженная кошка, и бросилась вперед, грудью налетая на этот копошащийся черный комок. Теперь она отчетливо видела его без всякого зеркала, вот только справиться с ним ей было не под силу. Эти мелкие твари расступались перед ней, и тут же смыкались, окутывая ее, вместе с Кирюшкой. А Кирюшка… от него осталась лишь крошечный желтый комочек, который метался из стороны в сторону, на него нападали, раз за разом отрывая от него яркие блестки, которые блекли на глазах, затухая внутри прожорливых чернышей.

Женька, яростно ругаясь, металась по всему кабинету, размахивая руками. Лишь бы их разогнать! Она все пыталась ухватить крохотный, светящийся комочек, но эти кляксы, точно рой прожорливых черных мух, налетали скопом, ослепляя. Внутри черепа бился едва ощутимый пульс, что-то вроде едва различимого стона боли.

– Оставьте его! Уйдите! Пошли вон! – Женька разбрасывала их руками и ногами, гоняя по всему кабинету, но вот ей, наконец, удалось схватить светящийся комочек. Она закрыла его двумя ладонями, тесно прижав его к груди. Вот и все! Она спасла его!

И, о ужас! Черная, копошащаяся масса хлынула на нее, проникая сквозь ладони. Женька физически ощущала, как тает маленький комочек, так надежно спрятанный в ее руках. Да что же это?

Отчаяние и чувство бессилия охватили ее с такой силой, что ни о чем уже больше не думая, Женька остановилась посреди комнаты и:

– А-а-а-а! – дикий, отчаянный визг понесся по всему дому, вырубая все камеры слежения и прочую технику. По всему дому мигнул и погас свет. – А-а-а-а! – Зажмурившись, Женька визжала, переходя в ультразвук. – А-а-а-а!

Вспышка. Взрыв. Это было, как удар молотом. Ее отшвырнуло к стене. Она даже не поняла, что, собственно произошло. Но когда открыла глаза, копошащейся братии не было. Не было и вони. Не было ничего. Только где-то снизу слышались встревоженные голоса охранников, да топот быстрых шагов по лестнице. Создавалось впечатление, будто по ступенькам несется не несколько человек, а стадо мамонтов. Ждать, когда эти разъяренные монстры ворвутся в кабинет, Женька не стала.

Она отлепила ладони от груди, глянув на пульсирующий желтоватый комочек, затем подбежала к зеркалу и…

… нырнула в раковину головой, пребольно ударившись лбом о розовый край. Шипя от злости, сползла на пол, в дверь молотили.

– Эй, телка! – орал за дубовой дверью нервозный Ферт. – Слышь, открывай, давай!

Женька глянула в зеркало. Изображение кабинета исчезло, вместо него на нее с той стороны плоскости смотрело бледно-зеленое, насмерть перепуганное лицо, встрепанные волосы торчали в разные стороны, на лбу наливалась краснота. Хорош вид, ничего не скажешь!

Она отперла дверь, и Ферт едва не ввалился в туалет.

– Чего вам? – накинула она на него, не давая опомниться. Лучшая защита – нападение. – Мне тут плохо! – орала Женька, наступая на охранника. – Меня сейчас как стошнит!

От такой угрозы Ферт попятился, давая пройти. Женька с замирающим от страха сердцем шагнула в темный коридор, продолжая прижимать ладонью к груди пульсирующий комочек. «Господи! Только бы выбраться отсюда! Господи! Только бы его спасти!» – эта навязчивая мысль колотилась в сознании толчками, точно птица в клетке. Женька, неверующая Женька, ни во что не верующая, в этот самый момент обращалась к тому, в кого никогда не верила!

В длинном коридоре ни зги не видать, как в гробу. Одной рукой прижимая к себе остатки несчастного Кирюшки, пострадавшего в неравной борьбе с ордами чернышей, второй она с трудом нащупывала стену, в полной тьме прокладывая себе дорогу. Ферт сопел сзади, не решаясь что-либо предпринять. Он только ухватил Женьку за локоть. Во-первых, он головой отвечал за эту телку. А вдруг свет вырубили специально? А вдруг эта проныра, бледная, как поганка, – засланная диверсантка? А вдруг… мыслей крутилось много, и все оч-чень неприятные! Если он ее в темноте упустит, Конявин ему сопатку на бок свернет, это как два пальца об асфальт. Во-вторых, ну… боялся Ферт. Темноты боялся. Боялся до одури. До зеленых чертиков. Еще с детства. Он даже из дома не выходил в темное время суток. А если выходил, то только с кем-нибудь покрупней, посолидней. И уж меньше всего он мечтал вот так вот наедине с неизвестно кем остаться в темном коридоре… а вдруг у этой красавицы нож в джинсах? А вдруг… Что же они до сих пор свет не могут включить? Он шел вперед, продвигаясь мелкими шагами, держась за Женькин локоть, как утопающий держится за спасительную соломинку, и думал только о том, как бы побыстрее выбраться в гостиную, где есть окна.