Текст книги "Женька и миллион забот"

Конечно, он нисколько не презирал всякого, кто не читал Кафку, Пастернака или Сартра, поскольку, будучи далеко не дураком, он прекрасно понимал: во-первых, не каждому в жизни выпадает шанс приобщиться к подобному высокому искусству. Во-вторых, люди по сути своей разные. Кому-то милее провода, штырьки, чипы, платы… кому-то нехитрая игра в подкидного и забивание козла вечером после работы с друзьями под пиво и сакраментальную воблу. Кого-то хлебом не корми – дай поохотиться за грибами с лукошком наперевес. Иной жизни сей фанат грибного дела для себя не мыслит. А есть такие, кто от телевизора оторваться не в состоянии. Костик понимал, что в обществе нужны все: глупые, умные, пофигисты, параноики, трудоголики, тунеядцы… да что перечислять, стоило только повнимательней посмотреть вокруг. Такого понасмотришься!

Сам же Костик знал наизусть стихи Набокова и Асадова, Окуджавы и Высоцкого он мог декламировать их часами. Он их даже не учил, просто имея феноменальную зрительную память, он с легкостью ребенка запоминал все, что ему казалось интересным.

Одним словом, был Костик Штука эстетом и интеллектуалом. И того же требовал от всех своих подчиненных. Попасть к нему на работу было почти невозможно. И не только потому, что Штука отличался изрядной подозрительностью и проверял каждого, даже взятого по протекции. А уж по протекции тем более. В его загородном доме были всюду установлены скрытые камеры, иногда в самых неожиданных местах. Из своего кабинета он мог следить за всем, что происходит в доме и за его пределами без особого труда. Он знал про своих подчиненных все. Он знал, например, что Алексей когда-то был отличным гонщиком, потом попал в аварию, провалялся по больницам полгода: поврежденный позвоночник, полная неподвижность. Медленное и страшное умирание. Жена его бросила. Зачем молодой и привлекательной женщине связывать судьбу с полутрупом? И вот тут-то, то ли от горя, то ли от злости в нем словно бы проснулось второе дыхание. Превозмогая боль, делал ежедневные упражнения, занимался, в кровь изгрызая себе губы. По ночам кричал от кошмаров, и через год пошел. Сам. На костылях.

Набившая оскомину история, одна из множества, которые случаются по всему миру. Но тот, кто пережил подобное, знает, что это настоящий подвиг, и совершить его способен тот, кто изнутри переплавил себя и собственный характер. Теперь у Алексея другая жена, ребенок, он счастлив и вновь за рулем.

А вот Борис когда-то пил, запойно, страшно. От него ушла жена, забрав двух детей. Просто сбежала, не оставив даже адреса. После того, как он бросил профессиональный бокс и превратился в круглый ноль без палочки, этому сильному физически человеку не хватило элементарной силы воли и мужества. А потом, когда очнулся, пришел в себя, оказалось, что еще и подсел на наркотики.

Но в какой-то момент, внезапно осознав, что происходит, просто бросил. «Завязал», как говорят. Включил силу воли, когда-то сделавшую из обычного паренька чемпиона по боксу. И поезд жизни, постукивая колесами на стыках, перешел на другую колею. Через год к Борису вернулась жена с детьми.

Странно, но все, кто окружал Костика, были людьми далеко не простой судьбы. Вот хоть бы взять Петровича. Старику почти девяносто, а он еще крепок и бодр. Всю семью в войну потерял, пока партизанил, немцы двух дочек в Германию угнали, а жену расстреляли. Он до сих пор себе этого простить не может. Уж сколько лет прошло, а он так и не женился – бобылем живет.

И за всех них Костик ощущал ответственность, точно это были не просто его подчиненные, нанятые им для работы, а близкие и понятные ему люди, которые никогда его не подведут и костьми лягут в случае надобности. Костик только надеялся, что такой надобности не возникнет. Еще бы разобраться с теми, кто стоит за Конявиным, и подуськивают этого урода, как шавку… впрочем, потом появится еще кто-нибудь, какой-нибудь другой «Конявин», который станет палки в колеса вставлять. Костик, хоть и не был рьяным верующим, однако же где-то глубоко в душе был убежден – и такие подонки нужны, иначе заснет общество, перестанет существовать, и заглохнет инстинкт самосохранения у людей. Он и теперь-то дремлет. Гляди – совсем заснет, вечным сном. Тогда и катастрофы никакие не помогут, потому, как мертвого, сколько ни буди – не добудишься.

Впрочем, мысль эта принадлежала не ему, натолкнулся он на нее в одной из книг Дмитрия Сулихина, натолкнулся совершенно случайно, и с тех пор читал все его романы, с нетерпением ожидая выхода очередного произведения. Писал парень ёмко, интересно и образно, не утратив чувство языка, без всяких этих новомодных «он был слишком уставшим, чтобы что-то делать», от чего Костика откровенно воротило. После прочтения первого же произведения, он собрал всю информацию об авторе, и с удивлением узнал: проживает Дмитрий не в столичной Москве, а пососедству, земляк, как говорится.

В душе Костик гордился своей перепиской с писателем по интернету, правда под ником, и импонировало ему даже то, что в последней книге дали его статью о творчестве автора и критический анализ произведения, правда, опять-таки, под псевдонимом. С последними двумя романами Костик познакомился гораздо раньше, чем они вышли в издательстве. Писатель прислал ему их задолго до отправки в редакцию для вычитки. Костик ночами, чтобы не дай бог никто не узнал, вычитывал их, правил, заносил в сноски замечания. И был горд одним тем, что обе книги вышли в его «редакции».

Правда, знал об этом только сам писатель и Костик. Сулихин даже написал своему восторженному почитателю благодарственное письмо и выразил желание на развороте книги объявить своему добровольному помощнику огромную благодарность на всю Россию. Но Костик скромно отклонил подобное предложение. В качестве бета-тестера светиться ему никак не улыбалось.

И все это: и загородный дом, и свою работу, и маленький, уютный мирок, – он не собирался отдавать на растерзание всяким там «конявиным». Более того, после звонка Бориса появились у Костика собственные идеи превентивного удара. А то некоторые мелкие паразиты – крысы на двух ногах – нюх потеряли и совсем оборзели! Никакого дуста на них не напасешься! Костик взялся за мобильник…

Впрочем, чего это все про Костика, да про Костика, есть же еще и Женька…

* * *

Бесчувственную Женьку складировали на крохотный жесткий топчан за ситцевой занавесочкой веселенькой расцветочки в крохотной комнатке. Дмитрий, полагая, что бабка, точно фельдшер какой, станет пострадавшую осматривать, да всякое такое, двинулся было к двери, но вредная старуха моментально отреагировала:

– Куды? А ну стоять!

Дмитрий так и замер, в сущности, совершенно не понимая, с чего это вдруг старуха так раскомандовалась.

– Неча по чужой хате шастать.

– А, да я не в этом смысле, – догадался писатель. – Я думал, вы ее осматривать будете.

– А чего тут осматривать-то? – старуха небрежно махнула рукой в сторону пострадавшей. – Ты чего-нибудь видишь?

Сначала Дмитрий несколько раз недоуменно мигнул, потом нахмурился.

– Нет. А что я должен видеть?

– То-то, касатик, что не видишь, – вздохнула бабка. Анна Михайловна, стоявшая в сторонке, в разговор даже и не вмешивалась. – Вот и я не вижу. А должна бы. Ладно – ты. Ты – человек пришлый, у вас там всё – не как у людей. Но тут-то, тут-то ты должон всё видать. А не видишь. А почему?…

– А может, вы ее всё же сначала вылечите? – Дмитрий хмуро и требовательно воззрился на старуху сверху вниз. Он и сам не представлял, каким бы таким образом сумел наказать зловредную старуху, но чувствовал, что совершенно к этому готов. Он даже удивился собственной решительности.

– Э-э, милай! Да ты втрескался! То-то я гляжу, у вас биоэнергетика дуалится.

Услышь он такую заумь от какого-нибудь академика, он бы удивился и восхитился такому глубокому познанию. Ученые любят изъясняться заумно и непонятно. И чем непонятней – тем умней! Но от бабки! От знахарки! Вот уж и в самом деле не ожидал.

– Кошелку-то захлопни, – посоветовала бабка медовым голосом. – Да глаза разуй, писака.

Писака разул и… увидел…

То, что он увидел, его совсем-совсем не порадовало. Женька лежала на топчане, окутанная грязно-серым свечением… вернее даже не свечением, а какими-то поблескивающими лохмотьями, которые непрерывно двигались, завихрялись, исчезали, точно протуберанцы в солнечной короне. А вот бабка, бабка светилась ослепительно-белым, с некоторым желтоватым отливом… она точно вся была упакована в плотный кокон, с ног, до головы. И весь ее вид напоминал гигантское веретено, тонкий шип которого уходил куда-то вверх, в потолок… однако Дима подозревал, что на потолке это дело никак не заканчивается.

Он в растерянности обернулся на Анну Михайловну, бывшая разведчица стояла, окутанная переливами небесно-голубого. Весь ее кокон был искажен и напоминал не веретено, а плохую шутку горшечника, который, взявшись лепить из сырой глины кувшин, загнул его такой буквой зю, что хоть сейчас же на выставку авангардистов неси. Да и «шипа», уходящего вверх, у Анны Михайловны не было.

Его же собственная аура представлялась ничем не лучше, только не небесно-голубого, а какого-то грязновато-зеленого цвета. Он озадаченно почесал затылок.

– Однако! – только и сумел произнести писатель. Приключения с каждой минутой становились все интересней и интересней.

– Ладно, сопли подотри, отошли и не мешаем, – распорядилась бабка, закатывая рукава холщевой рубахи.

Она склонилась над Женькой, наложила обе ладони на область солнечного сплетения и… светящийся кокон прикоснулся к грязно-серым ошметьям, субстанция поплыла, перетекая от одного живого тела, к другому. Протуберанцы зашевелились активней, заклубились, возвращая прежнюю форму, хоть и искаженной, но все же целостной ауры.

Старуха выпрямилась, убирая руки, от них потянулась тонкая ниточка, точно мед с ложки, а затем и она оборвалась. Знахарка полюбовалась на плоды своей деятельности, отряхивая сухие, морщинистые ладошки друг о дружку. Женька вздохнула полной грудью, щеки порозовели.

– Эх, поправить бы, – философски рассудила знахарка, коротко замахнулась и… врезала Женьке по уху.

– Да вы что же делаете? – возмутился Дмитрий, едва не рванувшись вперед.

Зеленовато-желтая аура всколыхнулась и приобрела достаточно правильные контуры веретена.

Бабка повернулась к писателю, смерила его строгим взглядом:

– А ты рот-то не разевай, – посоветовала она, опуская рукава рубахи. – Гляди: рассердишь, возьму грех на душу, загну раком…

Дима покраснел.

– Да не тебя… балда. Биополе.

Старуха махнула на него рукой, точно на безнадежно больного.

– Все, айда чай пить.

– А Женя?

– А чего ей сделается-то? – удивилась знахарка. – Полежит еще минут десять, да сама встанет. А мы покуда почаевничаем, да потолкуем.

Звучало заманчиво и многообещающе.

* * *

Из ресторана вышли только через час, пока заказывали, пока лакомились самыми изысканными деликатесами, Алена без умолку рассказывала о Женьке, о том, что могла бы художница немалые деньги зарабатывать своими картинами. И прочая, и прочая…

– Ну все, девочки, я побежала, у меня еще куча дел. Если хотите, я вас довезу…

– Да мы погуляем, – тут же откликнулась Зинаида Викторовна. – Здесь недалеко книжный магазин есть, хочу зайти.

– Так ведь сегодня же праздник! – немало удивилась Ниночка.

– Он всегда открыт.

– Ну и ладно. Не буду надолго прощаться, надеюсь, еще увидимся! – Алена махнула рукой, села в машину и уехала.

Еще бы! Эта хитрюга, расплатившись за всех троих, нисколько не разорилась. Уж теперь она точно знала, что эта Зинаида Викторовна от нее никуда не денется. Через месяц придет, как миленькая.

Но не торопитесь осуждать Алену. Дружба дружбой, а денежки – врозь, как говорит пословица. А свое дело она знала на все сто.

– Ну что, идем?

– Идем, – тяжело вздохнула Ниночка. Во-первых, она объелась. Последние пару недель на нее напал такой жор, что хоть волком вой. Трескала все подряд, особенно сладкое. Она и сейчас заказала себе на десерт мороженое с суфле и два пирожных. Теперь ей двигаться совсем не хотелось, клонило в сон, хотелось прилечь где-нибудь на кровать, приткнуться щечкой к подушке, и… посопеть в две дырочки часов так пять-шесть. Во-вторых, книги Ниночка не любила. Вот совсем. То есть – совершенно. Нет, читать она умела, но у нее и в школе-то были проблемы с литературой и русским языком. Стоило ей только книгу взять в руки и – на тебе, глаза сами собой закрывались, клонило в сон. Вот модные глянцевые журналы для женщин – это совсем другое дело. Их Ниночка прочитывала от корки до корки, выучивала, и хранила, как зеницу ока. Если бы ни случайные заработки Геночки, который изредка подрабатывал игрой в бильярд, то он бы точно на таких журналах разорился. Поэтому слегка беременная дама с не очень большим энтузиазмом отнеслась к идее учительницы отправиться в книжный магазин. Однако, памятуя о советах психолога в одном из прочитанных журналов, она с готовностью согласилась сопровождать Зинаиду Викторовну хоть на край света.

Магазинчик располагался в подвале жилого дома, ступеньки в него вели узкие и крутые, и пахло здесь плесенью и старой штукатуркой, которая перхотной пылью ссыпалась с потолка на бетонную лестницу. Ниночку сразу замутило, однако она, зажав нос и рот ладошкой, и стараясь дышать через раз, решила стоически перенести любые испытания, выпавшие на ее нелегкую женскую долю.

Они вошли в маленькое, тесное помещение, уставленное многочисленными книжными полками, проходы между которыми были такими узкими, что двум почитателям литературы и развернуться-то было негде.

– А, Зинаида Викторовна, добрый день, с праздником вас! – тут же поприветствовал их продавец и владелец магазина в одном лице.

– Ой, спасибо. И вас с праздником, – зарделась учительница, ощущая на себе восторженно-удивленный взгляд старого знакомого. Такими взглядами ее не баловали даже в молодости.

– Великолепно выглядите! Настоящая светская дама! Целую ваши ручки! – сухопарый старичок с лысиной, обрамленной пушистым венчиком седых волос, церемонно поклонился, прижимая правую руку к сердцу. Однако поцеловать ручку не потянулся.

– А это моя будущая невестка, – не к месту и не ко времени, окончательно смутившись, представила Зинаида Викторовна.

– Барышня! – еще один поклон. Однако ручки целовать не стал даже на словах. – Мои искренние поздравления! Чем обязан вашему посещению? Изволите что-нибудь выбрать для чтения?

– Да! – решительно выпалила Зинаида Викторовна. – Хочу сделать заказ, – она стрельнула взглядом на Ниночку, и той вдруг стало как-то неуютно. Она, конечно, предполагала, что Геночкина карточка сильно «похудеет» после их похода к Алене, но уж не предполагала что так сильно. А теперь она забеспокоилась, что заказ книг грозит оставить ее вообще без копейки.

– О, буду рад помочь. Что же вас интересует? – хозяин магазина взял ручку, приготовившись записывать.

– Итак, пишите… – с радостным энтузиазмом начала учительница.

Ниночка сразу поскучнела, через десять минут ей поплохело, а через пол часа она поняла, что зря позволила втравить себя в такую авантюру…

Список уже приближался к пятой странице, когда мелодичный колокольчик оповестил, что в магазин вошел еще один клиент. Зинаида Викторовна повернулась посмотреть просто так, ради любопытства и… обомлела. О таком счастье она и помыслить себе не могла. Перед ней стоял сам Николай Денисович Демидов – профессор словесности, преподаватель университета, написавший немало трудов и монографий по теории лингвистики. Она читала их все, даже несколько раз посещала его открытые лекции в университете. Но увидеть его вот так просто – в магазине. Без толпы студентов…

Нет, такой шанс она упустить просто не могла! Она бы потом до конца своих дней не простила себе. И если светила русской словесности не захочет с ней знакомиться, то уж без его автографа она отсюда точно не уйдет!

Через полчаса они все втроем выходили из магазина, беседуя, словно старые приятели. Ниночка брела позади, забытая всеми, а два знатока лингвистики спорили с немалым пылом, при этом Николай Денисович говорил скупо, емко и сдержанно, а вот Зинаида Викторовна распалилась не на шутку.

– Да ну нет! Нет! Ни в коем разе не соглашусь с вами. Да что же это за литература такая? Не литература это вовсе! Уж позвольте мне высказать свое мнение до конца. Литература предполагает богатство стилистических приемов, глубину раскрытия образов, детализацию… а в вашей фантастике где всё это? Где? Да ну нет, Николай Денисович, голубчик, фантастику читать все равно, что промокашку пережевывать…

– Нет, уж, позвольте с вами не согласиться, – седоволосый солидный профессор, одетый хоть и в старый, но все же с иголочки, костюм, пытался спорить деликатно, чтобы не дай бог не задеть чувства этой привлекательной и умной женщины. – Любая литература выполняет определенные функции, и в первую очередь поучительные. Не станете же вы утверждать, что вся литература только для того и пишется, чтоб показать красоты языка? Уж вам бы и в голову не пришло читать произведение изысканное и даже красивое, однако скучное по своей идеи, по сюжету и бедными характерами, похожими на картонку. Никакая красивость языка не оправдала бы существование такого сочинения. Да что же я вам доказываю? – воскликнул он, неожиданно останавливаясь.

Зинаида Викторовна тоже остановилась, а Ниночка, зазевавшись, налетела на будущую свекровь, отдавив ей пятки. Однако та даже внимания не обратила.

– Вы хоть Шекспира возьмите, хоть Толстого, хоть Достоевского, да пусть даже и Стейнбека – ведь в первую-то очередь идеи, милая Зинаида Викторовна, сюжет с его непростыми переплетениями параллельных повествований, со сложными и совершенно неоднозначными характерами. Верите ли, когда читал «Братьев Карамазовых», плакал. И ведь не только от того, что у Достоевского слог прекрасен, прост и емок, ведь сюжет, сюжет какой! Вы так про фантастику говорите, потому, как хорошей фантастики не читали… у нас теперь все больше хороших авторов молодых и талантливых появляется. И идеи отменные, и повествование размашистое, не мелочатся. Да и слог… ну, слог иногда оставляет желать лучшего, так ведь, что же вы хотите? Литературных факультетов у нас в стране мало. Русский язык в школах преподают скверно, а в университетах не на то упор делают… – он подхватил Зинаиду Викторовну под руку и повлек ее дальше по инерции, продолжая её убеждать. Она внимала, не отрывая восхищенного взгляда от этого седоволосого, умного мужчины. Ах, если бы только он встретился ей лет эдак двадцать назад! Верно, и вся жизнь ее тогда переменилась.

Ниночка, прижав ладошку к потолстевшему после сытного обеда животу, тащилась позади этой парочки и с тоской соображала: на сколько же затянется этот разговор и чем вообще грозит закончиться эта внезапная встреча?

Она знать не знала, что закончится это только часов эдак через пять, после таких жутких приключений, которые ей сроду переживать не доводилось.

Глава 19. Мед пить – не огород городить

– А вот скажите, бабушка…

– Экий внучёк нашелся! – ехидно отреагировала бабка, обращаясь даже не к нему, а к Анне Михайловне, которая лишь молча кивнула, отхлебывая душистый ромашковый чай. Пили по-старинке, по-купечески, из блюдец, вкусно примакивая в крепкий, терпкий чай большие куски колотого, серовато-желтого сахара. Золотисто-желтый липовый мед, прозрачный, точно слеза, разносил по дому летний аромат, от которого начинала кружиться голова, а перед глазами так и вставала картинка дивного луга с его веселым разнотравьем. – У меня таких внучков… вона, полна деревня! – пояснила знахарка. – Да и чего это ты ко мне во множественном числе обращаешься? Меня поди не полк, и даже не взвод какой. Одна я, как есть одна.

– Извините… а как же к вам обращаться?

– Агафья, – старуха пожала плечами.

– Я так понимаю, мы ауру видеть можем. И вы её видите…

– Вот, опять заладил, – прихлопнула бабка сухой ладонью по столу. – Уж который раз тебе говорю: не выкай ты мне.

– Хм… гм… Агаша, эту ауру все видеть могут?

– Ишь ты! Куды хватил. Да кабы все-то видели, может, не дурили бы люди друг друга, да не мошенничали, да не крали бы. Она же, всякая глупая, али какая другая поганая мыслишка, на ауре отражается, деформирует её. А после болеет человек. Иной раз си-ильно скручивает. Говорят, в прежние дни, до раздела-то, всякий увидеть мог. Потому люди чистые были, не лгали, не мошенничали. А теперь не видят.

– Но вы… ты же видишь? И мы видим.

– Так вы-то особенные. Кому попало портал не откроется. Это уж известно всякому. Абы кто-то через него не пройдет.

– Так мы в другой мир попали, да? – в голосе Димы прозвучало столько надежды, что кто бы другой так и не стал разочаровывать писателя с планеты Земля, но только не вредная старуха. Ей на его разочарования – тьфу да растереть!

– Экий ты прыткий, как я погляжу, касатик! Другой мир! – уж казалось бы, куда еще ехидней, ан нет! Старческий голос исходил таким сарказмом, что в пору со стыда сквозь пол провалиться. – Тебе до другого мира-то… – старуха открыла рот, но вдруг резко его запечатала сухой, костистой ладонью. – Не, не стану вслух говорить, а то еще чего доброго именно это с тобой и стрясется, – пояснила она, отрывая ладонь ото рта.

Диме было невдомек, о чем подумала старуха. Однако его богатое писательское воображение тут же нарисовало кучу вариантов, ему стало не по себе. Он невольно покосился на Анну Михайловну, но старая разведчица и в ус не дула: попивала себе чаек потихоньку, медком баловалась, да не забывала сахар макать. Ее, вроде как, этот разговор и вовсе не касался, однако Дима был уверен: ее зоркий взгляд фиксирует каждую деталь, а еще очень даже цепкий ум запоминает каждое слово, даже произнесенное вскользь и мимолетом.

– Не в другом мире ты, милый, а в том же самом, да только с изнанки, во как, – старуха отхлебнула чаю, заела медком, и только тогда принялась объяснять дальше. – Ты зеркало-то видал когда-нибудь?

– Конечно.

– Вот наши миры – навроде зеркала. С одной стороны – лицевая сторона, в которую, стало быть, глядеться можно, а с другой – темная. В неё не поглядишься. Ею, вишь, зеркало завсегда к стене вешают, да тока без энтой темной стороны зеркала-то не будет! – старуха развела руками.

Дмитрий оживился, заелозив на лавке:

– Ясно, так значит, я из лицевой стороны попал…

– Мания величия у тебя, касатик, – осадила его зловредная бабка, и по поверхности ее светящегося веретена пошли гулять желтоватые протуберанцы, всколыхнулись, точно плазменные вихри и опали. – Это с нашей стороны зеркало завсегда лицевой стороной, а ваша сторона – изнанка.

– Почему?

– По кочану, – коротко и емко ответствовала старуха. – Что ж ты мне такие вопросы-то задаешь? Я-то откель знаю? Уж так с издревле повелось. Вишь, раньше-то эти два мира навроде как оба лицевыми были. Народ-то по ним и шастал туды-сюды, а после случилось чего-то, вот ваш в перекос и пошел. Затемнел. Так ведь энтот проклятущий перекос на нашей действительности сказывается. Раньше-то одинаково было, что у вас, что у нас. А теперь вроде как отходют они друг от дружки-то. Природных порталов-то все меньше, да и не всякий в них попасть может. Люди в астрал так и вовсе разучились выходить, эгрегоров своих не видят, низкоментальных не чувствуют, среди вас еще пока рождаются с нормальными способностями, так ведь единицы… э, – старуха махнула рукой, – коли как-нибудь не исправить, так и вовсе разойдутся. Вот тут-то конец света и наступит, – она произнесла эти слова так спокойно и буднично, точно уже двадцать раз переживала этот самый «конец света», а одним меньше, одним больше – да какая, в сущности, разница? – Изнанка-то от лицевой как отойдет совсем, так оба мира и порушатся.

– И что, это скоро должно произойти? – обеспокоился Дмитрий. В отличие от Анны Михайловны, был он молод, дожить собирался лет эдак до ста, плодотворно работать и творить, и конец света в его планы никак не входил.

– Да кто ж его знает? – беззаботно пожала плечами Агафья. – Это же навроде лавины: в геометрической прогрессии возрастает. Коли так дальше пойдет, ну… лет через пятьдесят… – она прищурилась, задумалась, что-то прикидывая в уме, – а может и через тридцать… так ведь коли бы все хотели, так изнанка-то искажений не давала. Так ведь это же надобно, чтобы каждый человек осознавал, понимаешь ты?

Дмитрий только молча кивнул. Он забыл о чае, о сахаре, о вкусном, ароматном меде. Забыл обо всем. Он ничуть не сомневался, что в старухиных словах нет ни слова лжи.

– А как же они захотят, когда ничего знать не знают, и ведать не ведают. И живут, все больше, как Бог на душу положит… – знахарка подумала и удрученно покачала седой головой. – Так кабы еще так-то! А то ведь и вовсе никак!

– Так что же, через пятьдесят лет Земле конец? – дрогнувшим голосом поинтересовался Дмитрий. В его голове никак не укладывалось, что вот так за чаем можно обсуждать такие страшные вещи.

Бабка презрительно фыркнула:

– Да кабы Земле, милый! Я же говорю – миру. А стало быть, и Вселенной…

– Ничего себе! А как же это исправить?

– Экий ты репей! Чего бабку старую вопросами донимаешь? Нешто я – астрал? – знахарка вскипятилась, сурово сведя торчащие пучками брови к переносице. Бородавка на рыхлом носу и та покраснела от негодования. – Да и в астрале такого не сыщешь. Это надо выше выходить. А выше только эгрегоры высшего порядка могут. Да и то, ежели реинкарнированные.

– Как это?

Но ответить Дмитрий не успел, потому как в проеме двери появилась Женька. Живая, здоровая, даже веселая.

– Ой, а где это мы? – удивленно воскликнула она, глянула на хозяйку. – Здравствуйте…

– И эта туды же… – проворчала противная бабка, однако ж Дима заметил, как радостно сверкнули ее темные живые глаза под кустистыми бровями.

– Ну что, спящая красавица? – поинтересовалась Анна Михайловна, впервые за все это время вступив в разговор. – Как себя чувствуешь?

Женька почему-то посмотрела на свои ноги в носках, пошевелила пальцами, потом перевела взгляд на Дмитрием:

– Спасибо, хорошо… только я ничего не помню… – она несмело, бочком подошла к столу, опустилась на лавку, рядом с писателем, – помню, как вышли из конявинского дома, помню, как в машину сели… больше ничего не помню… а вы тут чай пьете?

– Ясно, – замогильным голосом изрекла бабка. Перед ошеломленной Женькой в раз возникла кружка душистого травяного чая. Художница невольно отпрянула назад, едва с лавки не свалившись. – Ты это… не шарахайся, а давай, бери ложку, вона хлеб на столе, бери, медом мажь, отъедайся. Тебе теперь после таких приключениев всенепременно подкрепиться надо. А в меду энтом углеводов много, в раз усвоятся.

– Так у нас же в машине целый запас! – Женька недоуменно уставилась на Анну Михайловну.

– Был, – мрачно констатировала та. – Кирюха слопал.

– А, так этого пакостника Кирюхой звать! – бабка нехорошо так заулыбалась.

– А где он? Я его хоть успела спасти? – завертела головой Женька.

– Ты, красавица, мажь, мажь, да ешь, ешь! – медовым голосом проворковала знахарка. – Спасти-то ты его успела, да тока пока шваль всякую разгоняла, всю силу свою потратила. Пришлось тебя подлатать малость, а то померла бы…

– Ой, спасибо, – Женька, уже совершенно освоившись в чужом доме, намазывала на хлеб липовый мед, заодно торопливо пробуя горячий чай. – Так ангел где?

– Да ты, красавица, не суетись. Ничего этому мерзавцу не сделается. Тока сюда ему ходу без моего ведома нету. Как в запрошлом годе он нам тут устроил светопреставление, так я на дом заклятие-то от него лично и наложила. Он теперь рази тока забор поломать сможет. И то сказать: горазд он у тебя пакости стряпать…

Женька слушала незнакомую бабку во все уши, запихивая в рот половину куска разом. Хлеб был деревенский, подовый, только недавно испеченный, еще сохранивший в себе тепло русской печи. Да и мед был на славу.

– Он же в запрошлом годе почитай чуть не пол деревни едва до обморока не довел, – повествовала старуха. – Он же, пакостник…

Дверь с грохотом распахнулась, все невольно вздрогнули и повернулись посмотреть: что же там случилось? А случился там невысокий, согбенный годами дедок в рыжей кепке, линяло-серой рубахе и синих штанах.

– Агашка! – заорал он с порога, обращаясь к хозяйке. – Энтот ирод опять возвернулся! Твоих рук дело, али чо? Он же ить опять всю деревню взбаламутит! Ты в окно-то глянь! Аль на улицу выйди!

Весь квартет, побросав ложки, чашки и недогрызанные куски сахара, кинулся вон, глядеть: чего опять учудил бесстыжий ангел.

И уже, столпившись у калитки, они едва все дружно не почесали затылки: учудил так учудил, ничего не скажешь.

* * *

Виалетта-Людмила проснулась поздно, широкая кровать, застланная атласными простынями, располагала к неге и покою. Вставать и в самом деле не хотелось, однако, надо бы. Красавица бросила ленивый взгляд на часы. Так, ясно. Она представления не имела, куда уехал Костик, дома он не ночевал, но обожал преподносить сюрпризы. Зачастую малоприятные. Иногда он являлся домой в самый неподходящий момент.

Она решительно отбросила одеяло, спустив на густой, ворсистый ковер ручной работы шикарные, роскошные (ну, остальные эпитеты подберете сами) ноги от ушей. Затем ловким движением сбросила вышитую ночнушку, и не спеша, поступью истинной королевы направилась в душ. На ходу нажав кнопку вызова горничной, чтобы за двадцать минут, пока она будет нежиться под теплыми, ласковыми струями душа, та успела привести спальню в порядок, заправить постель и убрать вещи.

Мурлыча что-то несуразное себе под нос (а несостоявшаяся топ-модель очень любила заниматься этим делом и искренне полагала, будто удается ей это на славу), Виалетта приняла душ и, не вытираясь, а лишь замотавшись в махровую простыню, вышла в уже прибранную спальню, и принялась неторопливо одеваться. Вернее, выбирать, что бы ей такое надеть. Она открыла шкаф-купе и принялась придирчиво осматривать вещи, висевшие на плечиках.

На пол полетела атласная блузка малинового цвета, купленная две недели назад, затем платье с плиссированным лифом – черное, строгое и в то же время элегантное, но… его Виалетта покупала на недавнем показе моды в Москве. Тоже не годится.

Таким образом она перебрала весь гардероб, и пришла к неутешительному выводу, что надеть ей, в сущности, совершенно нечего. Она недовольно хмыкнула. Ох уж эти мужики, желают, чтобы их дамы выглядели шикарно и со вкусом, а сами сроду не почешутся, пока им пинка хорошего не дашь.

Она могла по пальцам перечесть те случаи, когда Костик возил её по магазинам. Зачастую она ездила сама… вернее, её возил Костиков шофер. Но как же это унизительно! Каждый раз просишь этого стриженого урода дать ей машину и человека! И ведь пакость такая, не желает ей покупать машину! Или хоть бы из своих что-нибудь выделил! Ведь стоят в гараже, пылятся. Да и второй шофер целыми днями ерундой мается. Так нет же. Видишь ли, у ребят и без того много дел. Видишь ли – заняты! Это чем же они, интересно, заняты?