Текст книги "Женька и миллион забот"

– Как это «в каверну»? В какую «каверну»? – переспросила незадачливая художница, ничегошеньки не понимая.

– В какую, в какую, – передразнила бабка гнусаво. – Знамо дело в какую, в пространственную. Он же ить, паршивец, с чистой энергией работает. Ну, навроде, как ваши атомные электростанции, тока на кварковом уровне. Он же любой предмет, какой ни на есть, может аннигилировать.

Женька озадаченно уставилась на «паршивца». Паршивец сидел на столе, раскинув лапы, и сконфуженно вырисовывал в лужице чая крохотным пальчиком какую-то загогулину.

– Ить он же какой-никакой флуктуативный энергосброс произведет, так нам после него хлебать – не расхлебать. Ить он же, пакостник, эдакий, за прошлом годе чего утворил-то? – старуха вопросительно уставилась на высокоментальную живую единицу в лице Женьки Костыриной. – Он ить нам цельный пруд взял да и стравил в каверну эту проклятущую. Ить этот пруд-то – самая что ни на есть полезная вещь в хозяйстве! И тебе вода чистая, а уж какая в нем рыба-то водилась! Рыба-то! И щука тебе, и карасики, и плотва… Мужики-то наши, что ни день, так рыбачить ходили. И ведь не переводилось! Иной год до того на рыбу урожайно, что по всей деревне в бочки солили на зиму. Так мы пруд энтот опосля всем миром оттудова выковыривали. Так ить его ж рази за просто так оттудова изымешь? Ни коли! Пространственные вектора локации сместились, он тепереча в аккурат вровень с колокольней висит, над площадью базарной. Мало того, что мы им и попользоваться-то не можем, так протекать стал! А как дожди! Так и вовсе сладу с ним нет! Льется через край!

Наверное, у всей троицы был настолько ополоумевший вид, что бабка снизила накал страстей.

– И все вот энтот пакостник виноват, – знахарка потыкала в сконфуженного ангела пальцем.

Если б ни повышенная шерстистость морды, ангел бы, наверное, зарделся, как институтка.

– Я ить что? Рази не понимаю? Ну, молодой ишшо, неопытный. Так не шали! Ведь нанюхался мяты: всю деревню взбаламутил. Тетке Матрене корову на крышу взгромоздил. Бедная Пеструня так на крыше полдня и сидела, обнявши трубу, покуда наши мужики ее за хвост оттудова не стащили! Деду Тарасу в нюхательный табак перцу напихал, а на огороде все, что ни росло, на метр в землю увел. Гуляй-Певуну баян попортил. Он ить теперь не играет – ревет тока, будто слон больной. Да по нашим-то временам, ангела-то вашего в места повышенного энергозабора за один только пруд полагается сослать. Так мы что? Нешто мы не понимаем? Даже жаловаться не стали. А коли нажаловались бы?

Кирюшка закрыл мордашку лапками, уткнувшись носом в ладошки, повалился на столешницу и… разрыдался.

Бабка замолкла, озадаченно кхекнула и… даже не нашлась, что сказать, а потом вдруг подпрыгнула и куда-то ретиво кинулась, через секунду вернувшись с баночкой:

– В баночку, пожалуйста, в баночку! – зачастила знахарка, подсовывая Кирюшке емкость.

Остальная троица несколько озадачилась таким поведением хозяйки дома. В конце концов, ангел – это вам не какая-нибудь неврастеничка-мазохистка, готовая истязать себя рыданиями при виде собачки, ковыляющей на трех лапах.

– Да что же вы делаете!? – первой возмутилась Женька, кидаясь на защиту родного Кирюшки. Как-никак, а ангел-то её! Она сгребла пушистое создание со стола, оградив его собственными объятиями от назойливого приставания бабки. Однако сконфузить знахарку было трудновато:

– Да вы хоть знаете, что это за ценность такая – ангельские слезы?! – накинулась она на всю троицу разом, размахивая перед тремя носами пустой полулитровой банкой. – Да им же цены нет! Да ежели их собрать, да выпарить, да соль по делу употребить…

– Так что же, по-вашему, его теперь до истерики доводить? – вскинулась Женька.

– Да! – вторил ей Кирюшка, громко сморкаясь в старый, замусоленный платок.

Анна Михайловна, скромно молчавшая до сего момента, неожиданно поднялась с лавки и решительно отстранила Женьку, заставив ее сесть. Старая разведчица была торжественна и царственна, как вдовствующая королева на официальном приеме.

– Значит так, мы вам крайне благодарны за то, что вы Женю спасли…

– Да! – вставил Кирюшка, еще раз для убедительности сморкнувшись.

– Верно! – поддакнул Дима со своего места.

– … мы вам очень благодарны за чай, угощение и приют, но обижать гражданина ангела мы вам не позволим. А ваш поступок с баночкой попахивает меркантилизмом…

Дима с Женькой обратили внимание, как светящийся кокон старухи стал бледнеть и меркнуть. Уходящий в небо луч замерцал нервно и пульсирующе. Не к добру.

– … вы, простите, этой солью что, торговать намерены?

Знахарка стояла бледная, разведя руки, баночка в ее старческих пальцах мелко подрагивала. Бабка открывала и закрывала рот, как рыба, выброшенная на берег, однако ж не произносила ни звука.

– …какая же вы знахарка? – обвинительный тон Анны Михайловны быстро перешел в негодующий. – Вы что же, ради собственной выгоды, готовы чужими слезами торговать? Да кто вы после этого?

– Вот, вот, именно! – крохотный пальчик ангела тыкал в сторону хозяйки дома.

– Разве порядочные люди так поступают?

Бабка, наконец, сообразила, что против четырех разгневанных персон никак не устоит. Только биополе подпортит, и вся недолга. Она сноровисто спрятала баночку за спину и принялась оправдываться, точно школьница, которую учительница застукала за рассматриванием картинок для взрослых:

– Да я же не за ради себя! Я же за ради дела! Да и это… уж коли такая оказия – плачет он, так грех слезами-то не воспользоваться. А слезы-то ангельские, они ведь какую ни на есть болячку, любую выведут, – хитрая старуха без замаха запузырила баночку куда-то в угол, та врезалась в стену и со звоном покончила жизнь самоубийством, не вынеся такого поношения в свой адрес. – Прощения, конечно, прошу! Извиняюсь, да тока не я его до слез-то довела…

– А кто? – Женька хоть и испытывала к бабке благодарность, но все же спускать не желала.

– Так ить совесть…

– Какая такая совесть? – Женька нахмурилась.

Анна Михайловна удивилась, а Дима скептически хмыкнул, выражая совершенно очевидное сомнение в подобном утверждении.

– Это у него-то совесть? – не поверила Женька, уставившись на хитрую Кирюшкину рожицу. Тот глупо улыбнулся и округлил черные, как пуговицы, глаза, куда-то подальше запихнув обсопливленный платок. – Какая у ангела совесть, Бог с вами. Тем более у этого ангела, – произнесла она с нажимом. – Вы на морду-то его поглядите! Так, ладно. Давайте прекратим ненужные прения. Давайте совет держать.

– Какой-такой совет? – сразу оживилась бабка, затягивая потуже платочек под подбородком и усаживаясь на скамью.

Все сразу воззрились на Женьку, точно на военачальника, который, явившись в штаб армии, готов выложить перед собравшимися офицерами план боевых действий. Если разобраться, именно так все и обстояло, поскольку речь шла не о какой-нибудь там ерунде, а о пруде… да, да, о том самом злополучном пруде, который «запрошлом годе» прохвост Кирюшка умудрился стравить в пространственную каверну.

– Ах, вот ты о чем! – знахарка облегченно вздохнула, словно тонну груза с плеч долой. – Так это, я рази не говорила, уж послали за одним сведущим человеком, обещался прибыть, пруд на место вернуть…

– Зачем же посылать, когда Кирюшка его может на место поставить, – возразила Женька. – Ведь можешь? – поинтересовалась она у ангела задним числом.

Ангел сразу поскучнел, скорчил тоскливую рожу и принялся чего-то там ковырять.

– Можешь или нет? – насупилась Женька.

– Ну… это… теоретически… могу… – неуверенно промямлил Кирюшка.

– То есть как это «теоретически»? – сурово сведя крашеные брови к переносице, поинтересовалась старая разведчица. – Как пакостить – так это тебе за милую душу, а как исправлять – так в кусты. Ну, уж нет! Давай, делай! И поехали, а то дел еще много. Гену искать надо.

Знахарка так и зашлась в хохоте, хлопая себя сухими, костистыми ладонями по коленям:

– Ну же… насмешили… так вы что ж, человека ищите?

– Чего ж тут смешного? – не поняла Анна Михайловна. – У меня со вчерашнего дня внук пропал, до сих пор отыскать не можем.

– Так чего ж его искать-то? – всплеснула руками Агафья, затем вытерла набежавшие на глаза слезы и махнула в сторону Кирюшки: – Энтот паршивец, он чо ли вам не сказал? Он же ить в астрал выход имеет. Ему вашего внука найти… тьфу да растереть!

Глава 21. Ладушки, ладушки, где были? У бабушки!

– Это правда? – Женька обвинительно уставилась на своего незадачливого ангела, который вдруг с такой скоростью рванул со стола куда-нибудь подальше, что если бы ни Дима, этому нахалу опять удалось куда-нибудь улизнуть. Но писатель проявил особую бдительность и сграбастал Кирюшку за шкурку, вздернув его в воздух, чтоб не трепыхался. Но вредный ангел дергался, сучил лапами, норовя удрать, однако – не тут-то было!

– Я тебя спрашиваю, это правда? – сурово повторила Женька, она даже с лавки встала и теперь возвышалась над ангелом, уперев руки в бока.

Кирюшка обвис в Диминой руке, как тряпочка, и сдался:

– Правда, – еле слышно просипел он.

– Так за каким же фигом ты нас заставил тащиться через весь город? Да еще сюда затащил? Ты, вообще, совесть имеешь… ах, да! Какая там, к черту совесть! Ты же, свинтус, этакий, чуть меня не пришиб! И все ради чего? Если ты мог с самого начала… – Негодованию Женьки не было предела. И вдруг ее запоздало осенило. Она изумленно перевела взгляд на Дмитрия, потом снова на Кирюшку. – Ах вон оно что. Так ты все сводничаешь, стараешься, чтобы с Димой я побольше времени провела, так? А там Генка, может, уже концы отдал, пока ты нас без спросу женихаешь? Так что ли тебя понимать?

– Прекрати! Прекрати! – вдруг закричал Дима, обнимая ангела руками и прижимая его к себе, точно защищая от разгневанной хозяйки.

Женька перевела на него недоумевающий взгляд и выпучила глаза: чего это он?

– Ты посмотри, что творишь!

Кирюшка стал маленьким, пульсирующим комочком, чуть больше того, которого она только недавно выудила из лап клякс.

– О, Господи! – Женька так и плюхнулась обратно на лавку, ноги не держали.

– Это вот дурь всё твоя бабья! – тут же встряла Агафья, тормоша ее за рукав – ты ить сил-то своих знать не знаешь и ведать не ведаешь. Ты ить его изничтожить могешь за здорово живешь! А я-то за прошлом годе, все голову ломала, чего это ангел-то такой непутевый. Так – весь в хозяйку. – Знахарка тяжело вздохнула, махнув сухой старческой рукой. – Ить в тебе ж ума-то, ровно в кролике каком, – и она стукнула Женьку по лбу костяшками скрюченных пальцев. Дима едва сдержался от смеха, Анна Михайловна очень серьезно и укоризненно покачала рыжей головой.

– Да, Женечка, вот она, сила эмоций. Теперь понимаешь, почему сердиться ни на кого нельзя? Ты его первым делом убиваешь, а еще, вон, глянь! – она указала куда-то вверх.

Женька подняла голову: батюшки святы! Черное облако, точно рой мух, гудело и металось над ее головой.

– Ты когда низкоментальных разгоняла, – пояснила Агафья, – в тебе жалость и любовь говорила. А теперь рассердилась. Сильно рассердилась, и вона чо натворила.

Разгоняли клякс всем миром минут тридцать, а потом заново откармливали Кирюшку бабкиными запасами из погреба. Пока длилась вся эта суета, солнце за окном совсем село. Затем разговор продолжил Дмитрий:

– Неувязочка получается… – задумчиво произнес он, точно рассуждая с самим собой.

– Это какая такая неувязочка? – поинтересовалась дотошная знахарка.

– Да такая. Вот вы говорите, что ментальность нашего мира падает, так?

– Так. И что ж?

– Так ведь если у вас ментальность растет из года в год, а у нас она падает, значит в нашем мире никакого такого воздействия и быть не может. Правильно? Откуда же люди с паранормальными способностями? Телекинетики всякие, экстрасенсы? Или вот – Женя? Она откуда?

Бабка свела в кучку кустистые седые брови, которые так и топорщились густыми, жесткими волосами. Пожевала морщинистыми губами, бородавка на носу задвигалась, будто живая.

– Так. Все так, да не так. Ты, писака, мозгами-то пораскинь. Мы-то в своем мире по какому пути развития идем? А вы? У вас энергополнота и информационная насыщенность из года в год растут. Уж, гляди, скоро и вовсе за запредельные величины выйдут. Раньше-то нагрешит человек, а после либо в конце жизни грехи отрабатывает, или уж в следующих жизнях, а теперь? Теперь и расплата стала приходить мигом. Уж чего там, не вижу что ль? Чай, не слепая! Ты себя-то вспомни! Как чего не так сотворишь, так сразу по лбу судьба и влепит. За счет повышения информонасыщенности и берете, – умная бабка укоризненно покачала седой головой, покрытой стареньким платочком. И от одного этого жеста стало почему-то совестно, словно Дима был виноват во всех грехах его несовершенного мира. – Жадные стали, да прагматичные. Во всем вам смысл подавай. Информацию глотаете, что пеликан рыбу. Не жуя. В школах по одиннадцать лет учитесь, а после в институтах, да академиях, а главного-то не знаете и не понимаете.

Бабка замолчала на самом интересном месте.

– А чего, «главного»-то? – поинтересовался Дима, так и не дождавшись продолжения монолога.

– Главного-то? – переспросила знахарка Агаша, хитро щуря темные глаза. – Да ведь все одно: говори, не говори, а покуда своим умом-то не дойдешь, так, почитай, ничего в сердце-то и не переменится.

И она, словно в отчаянии, махнула рукой.

– Собираться вам надобно, да отправляться. Времени у вас мало, вот что, – вдруг сказала она, почему-то глянув на потолок.

Кирюшка на столе так и завозился. Потом повертел ушами, выпучил глаза, лапками замахал. Вся компания на него уставилась, точно впервые увидела.

– Что опять не так? – с нервически-тоскливыми нотками в голосе, поинтересовалась Женька. Она уже и сама чувствовала, что грядут очередные приключения, которые приятными никак не назовешь.

– Да беда грядет, ой, беда! – бабка закручинилась, подперев щеку рукой. – Никому с бедой не справиться, вам тока.

– А как же пруд? – Женька воззрилась на старуху.

– После, после! – замахала та на художницу обеими руками, точно отгоняя муху. – Коли не поторопитесь, четверо человек погибнуть могут.

Женька с Димой так и подскочили.

– Так торопиться надо! Поехали!

– Куды? – старуха всплеснула руками. – Ох и торопыги же вы – молодые. Пущай сперва энтот крендель, – она кивнула в сторону Кирюшки, сидевшего на столе среди чашек и вазочек с медом, – в астрал выйдет, да прикинет, куды вам ехать надобно. А то ишшо ведь заплутаете. Пущай уж под моим присмотром в астрал выходит, а то наделает делов – полну корзинку.

– Сейчас, сейчас! – Кирюшке, видать, и самому уже не терпелось поскорее загладить вину, особенно после такого нагоняя хозяйки. Он сосредоточенно закатил глазенки, скорчил самую что ни на есть серьезную мордашку и выдал: – «апофатическая теология (от греч. apophatikos – отрицательный) есть специфичная для теизма парадигмальная установка теологии, фундированная презумпцией невыразимости Бога в позитивном знании… – на этом ангел умолк, открыл черные глазюки, выпучив их на свою хозяйку, которая сидела, открыв рот и ничего не соображая, а затем сконфуженно отпустил очи долу и неловко пробормотал: – Ой, простите, это я немного ошибся.

И не знал Вениамин Лопатин, студент философского факультета, проживавший всего в километре от дома Костика Штуки в деревне Павловка, что зубря перед зачетом насмерть надоевшее определение, он сам того не подозревая совершенно сбил с панталыку несчастного ангела, который, зазевавшись, сунулся не в ту струю астрала.

* * *

А в это время Конявин, нервно расхаживая по своему шикарному кабинету, зло орал, держа у уха мобильник:

– Мне плевать на твои трудности! И что? Какие две телки? Что? Одна престарелая, а другая молодая? И что? Кого покусала? Да мне плевать! Ты мне лучше скажи… ну, так почему не прикончили? Какие документы? Чья мать?

На минуту Конявин выпал в осадок, потому как у него мозга за мозгу зашла. Когда Людмила-Виалетта позвонила и сообщила, что его младший менеджер находится в доме Костика Штуки, Герман Валентинович даже было предположил, будто тут ошибка какая-то. Уж больно ничтожную должность этот Хлопков занимал, для самого Демидова его информация о делах конкурента вряд ли представляла какую-нибудь ценность. Но вот его мать, оказывается, знакома с отцом Демидова. И вот это уже случайностью никак не назовешь.

– Допросите их, когда в себя придут. Слышишь! Только не бить, не калечить и не убивать… до поры до времени. Только когда команду дам. Всё понял? Всё выясни: давно ли друг друга знают, в каких отношениях… и вообще… что? С молодой что делать? Отдать? Пацанам? Да ты в своем уме? Ты сначала узнай, кто она такая! Ты понял? А что там со Штукиным сынулей? Что? как это «упустили»?… то есть как «вырубил»? Ему лет сколько? Четырнадцать? Да вы что там все, охренели что ли? – заорал Герман в трубку. Были бы у мобильника барабанные перепонки, лопнули бы. – Ты кого на дело взял? Сопляков поганых? Зелень вонючую? И что? На хрен мне эта кобыла паршивая? Что мне с ней делать прикажешь? Штуке на нее плевать. Он ее пятнадцать лет не видел, и еще столько же не видел бы, если бы ни случай. Что? То есть как «пришить»? Сдурел? Я тебе «пришью»! Урод! Пусть сначала Штука денежки выложит, а потом шей кого хочешь. Понял? Она для меня лишний козырь. Так, теперь случай внимательно: с этого момента головой за них всех отвечаешь. Все понял? Вот и ладушки.

Конявин прервал связь и посмотрел на часы: все шло по графику. Затем повернулся к своему помощнику, который все это время, переминаясь с ноги на ногу, стоял в дверях.

– Ну, так что?

– Пока ничего, шеф, ищем, – бугай развел руками. Он возвышался над своим начальником головы на две, однако чувствовалось, что ему хочется стать маленьким и незаметным. Для верности, он даже голову в плечи вобрал. – Как сквозь землю провалилась.

– Твою мать… – прошипел Конявин, от злости покрываясь красными пятнами. – Ищите! Даже если она попутку до города взяла, все равно далеко не могла уехать. Ищите. Возьми всех. Пусть прочешут все окрестности. Всё.

Помощник вышел из кабинета, на ходу расправляя плечи.

– Что вытаращились? – накинулся он на двух верзил, таких же, как и он сам, только рангом пониже. – Ноги в руки и вперед, на поиски! И пока не найдете, назад не возвращайтесь.

– Вот ведь тварь! Сволочь! Старая кляча! – от души костерил на все лады супругу Конявин, продолжая нервно выхаживать по кабинету. Нет, конечно, за долгую супружескую жизнь у них случались скандалы, но только поначалу, когда он ещё сильно зависел от её отца. А, вроде, перетерлось, да и её неспособность иметь детей была ему на руку. Можно было лишний раз приструнить и поставить на место: мол, какая же ты, к черту, женщина?

Диана и в молодости красотой не отличалась. Невысокая, полная, с носом-пуговкой и глупыми, наивными глазами. Недалека, доверчива… собственно, это тоже играло на руку. Она подписывала документы, не глядя, совершенно полагаясь на мужа. А зря. Конявин прекрасно понимал, что если его только накроют, то его адвокаты всё свалят на неё, не отвертится, с её-то мозгами. И теперь, когда эта старая перечница вдруг взбрыкнула и уперлась в неизвестном направлении, ему вдруг стало как-то неуютно.

А в это время «старая перечница» находилась всего в паре километров от дома, в лесу. Она брела, не разбирая дороги, прижимая ладонь к той щеке, которая отведала мужниной оплеухи. Если уж быть совсем откровенной, то таких оплеух она получала от Германа довольно много. Она даже привыкла думать, что коль скоро он ее бьет, стало быть – любит. Хоть и гуляет на стороне. Комплекс неполноценности, тщательно взлелеянный мужем за годы совместной жизни, тяжелой якорной цепью держал ее на привязи, как цепную собаку. Она привыкла думать, что в свои сорок уже никому не нужна, и отсутствие детей тем более делало ее вовсе уж ущербной.

И вот сегодня, когда началась вся эта буза в доме, у неё словно пелена с глаз спала. И себя, и свою жизнь, и ситуацию в целом она как бы увидела со стороны и… и ужаснулась. Как же она может жить с этим человеком? Ведь он её не любит! И никогда не любил. Да и она его не любила, просто не знала, что не любит. Тогда, несмотря на положение отца, женихи в очередь не выстраивались. Да и что с неё взять: с дурнушки? Хоть и говорят, что с лица воды не пить, да только мужчины любят глазами. А на неё всегда, особенно в молодости, без слез и взглянуть было трудно. Вот и вцепилась в него мертвой хваткой. Возраст, желание иметь семью сыграли с ней злую шутку. Столько лет пропали понапрасну! Ни детей, ни семьи!

Хотелось реветь, но пустота в груди не позволяла даже этого. Диана опустилась на поваленное дерево и обхватила голову руками. Господи! Она даже не знала, куда податься. Вернись она к отцу, позора не оберешься. Он всегда ей внушал, что хорошую жену муж из дома не выгонит. А уж чтобы жена от мужа ушла! – так об этом даже и речи не могло быть. Отец – человек старой закалки, бывший военный. Никаких вольностей. Жесткий, волевой. Да и Герман ему всегда нравился. Даже перед самой свадьбой она все сомневалась: выходить замуж или нет. Отец ей тогда разъяснил ситуацию с военной прямотой и четкостью: мол, только такой настоящий мужчина, как Герман, и сумеет сделать из нее – никудышней клуши – нечто человекообразное. Она до сих пор помнила, как впервые отведала мужниного кулака и прибежала к отцу жаловаться. Тот указал ей на дверь, заявив, что хорошую жену муж лупить не станет. Значит, заслужила.

При одном только этом воспоминании у нее на глаза слезы наворачивались. Если бы только она могла оказаться где-нибудь далеко-далеко! В тридевятом царстве. Подальше от мужа, подальше от отца, который наверняка и теперь слушать ее не станет.

Стемнело. Стемнело резко, в одну секунду. Диана подняла голову и сквозь пелену слез посмотрела на небо. Смеркалось. Неужели она так долго просидела здесь в одиночестве? Диана поднялась. Мысли внезапно прояснились. А чего это, собственно, она так расстраивается? В конце концов, на Германе свет клином не сошелся. Она и без него может прекрасно прожить. И к отцу она не станет возвращаться. Вот еще! Сначала надо подумать о том, куда поселиться на первое время. У нее есть собственный счет. Она прикинула, на сколько хватит этих денег. Если тратить с умом и аккуратно, то надолго. Надо будет снять квартиру, маленькую. Лучше, однокомнатную. Поселиться где-нибудь на отшибе, и ни в коем случае не проболтаться Герману, иначе силой привезет обратно в этот ненавистный ей дом.

Кстати о доме, она же с собой ничегошеньки не взяла! Ни сумки, ни кошелька, ни карточки! Диана вытерла набежавшие на глаза слезы и решительно одернула подол простенького платья, в котором ходила дома, да так в нем и отправилась «прогуляться» по лесу. Придется возвращаться. Диана вдохнула полной грудью прохладный, чуть сладковатый вечерний воздух, напоенный ароматами леса. Почему-то возвращение ее нисколько не пугало. Она даже представила себе, как входит, как поднимается к себе в комнату на втором этаже, зажатую между туалетом и бытовкой для всяких домашних принадлежностей. Потом соберет вещи…

Она вскинула руку, отбрасывая челку со лба и… так и замерла. Рука светилась. Ее рука светилась розовато-золотистым счетом, расходясь в наступающей темноте яркими протуберанцами.

– О, Господи! – Диана нервно перекрестилась, достала крестик, висевший на шее, и поцеловала его, точно это могло избавить ее от наваждения.

Куда там! Не только рука – она вся светилась. И чем дальше, тем ярче. В наступающих сумерках она сама себе казалась настоящим ходячим фонарем. Для верности Диана вновь перекрестилась, но это помогло мало, если честно, совсем не помогло. Так, у нее шизофрения! Пора домой! Несчастной женщине вдруг показалось, что этот самый ненавистный ей дом – единственное прибежище, в котором она может спрятать голову под одеяло и избавиться разом от всех забот и неприятностей.

И вдруг, словно озарение, мелькнула мысль: а ведь именно это она и делала все сорок лет. И Герман долгие годы совместной жизни оберегал ее от всех неприятностей. Да она просто и не сталкивалась с таковыми! Она жила, точно тепличное растение.

Когда умерла ее лучшая подруга, кто устроил шикарные похороны? Герман. А когда ее троюродный племянник со стороны уже давно умершей матери попал в беду, кто вытаскивал его из тюрьмы? Герман. А каждый раз, когда сама она попадала в неприятности, кто приходил на помощь первым? Герман.

Диана тяжело выдохнула, и ей вдруг стало нестерпимо стыдно. Вот и выходит, как бы ни был плох Герман, а именно он все эти годы решал за нее все проблемы. И положиться ей больше не на кого. Разве только на себя. Но сама она – бестолковая недотепа. Вон, решила уйти из дома, так даже кошелька не захватила. И куда ее понесло без денег, без паспорта? А если нарвется на милицию? А если еще того хуже – бандиты? И как она собирается от них отбиваться? Она не то, что каратэ не владеет, так и бегать не умеет. По дому-то ходит – косяки оббивает, до того неуклюжа!

Диане стало не по себе. Так, все, погуляли, и хватит. Домой! Скорее домой! И Герман, верно, уже давно обыскался ее. Да, кстати, что-то странное. Уже вечер, а он за ней даже людей не послал? Может, с ним что-нибудь случилось?

Диана развернулась и торопливо направилась обратно к дому. Она помнила в точности откуда пришла, но лес казался ей совсем уж незнакомым. Вот здесь должно быть дерево: корявое, обожженное с одного боку. А оно куда-то пропало. А здесь рос гигантский куст малины, и его нет. Да что же это такое?

Женщина остановилась, озираясь по сторонам. Вот же правильно гласит пословица: пришла беда, отворяй ворота! Не было печали – черти накачали!

– Девонька…

Диана рывком обернулась. Еще секунду назад никого рядом не было, а теперь перед ней стоял невысокий мужичонка в драном тулупе, в кирзовых сапогах и шапке-ушанке с корявой палкой в руке, вместо посоха. Клочковатая седая борода топорщилась навроде мочала, один глаз явно косил, второй… второй часто мигал невпопад, и при этом кустистые брови обладателя такой незаурядной внешности то вздергивались, пропадая под шапкой-ушанкой, то опадали до самой переносицы.

– Ты… это… того… не гуляй тута… неча тебе тута…

– А-а-а! – Диана с воплем кинулась прочь, подальше унося ноги от страшного маньяка. В голове колотилась единственная мысль: сейчас догонит, сейчас догонит!

А дедок и не собирался догонять. Он с секунду стоял в недоумении, потом озадаченно поскреб узловатой пятерней затылок, совсем уж сдвинув шапку-ушанку на лоб, и недовольно проворчал:

– Экий народец нынче пошел… все больше темный да необразованный… вот ведь тетёха… лесовика испужалась… тьфу! – он смачно сплюнул и исчез.

Диана бежала, не разбирая дороги, ей чудилось, будто этот замшелый дедок с палкой гонится за ней и вот-вот настигнет. А потом ударит ее по спине своим батогом… дальше воображение женщины, испорченной средствами массовой информации, рисовало такие кровавые и гадкие картинки, что даже рассказывать не хочется.

Впереди замаячил жуткий куст с синюшными листьями, Диана лишь успела разглядеть, что над ним вьется какой-то черный рой, больше ничего. В следующую секунду ее со всех сторон облепили мухи. Они жужжали, атаковали глаза, нос, рот, забивались в уши… словно камикадзе, втыкались в лоб…

Пытаясь отмахиваться, Диана крутилась, бестолково размахивала руками, пока не сообразила, что лучший способ избавиться от назойливых насекомых – бежать без оглядки, сломя голову, нестись, как сумасшедшая куда глаза глядят…

Но вот глаза-то как раз и не глядели, потому как мухи, точно вредители-диверсанты, в первую очередь сплошной массой облепили голову, норовя залезть в рот, нос и уши. Она не смогла даже позвать на помощь.

Не разбирая дороги, крепко зажмурившись, Диана неслась по лесу, спотыкаясь, оступаясь, натыкаясь то на ветки, то на стволы деревьев. Она не видела, да и не могла видеть, как прямо перед ней разверзлась бездонная черная ямища.

Она ухнула в эту яму, не успев даже вскрикнуть…

* * *

– Агашка! Агашка! – заполошно орал знакомый дедок в рыжей кепке, на полусогнутых несясь вдоль улицы. – Беда! Ох, беда!

Женька с Димой недоуменно переглянулись. Анна Михайловна нахмурилась. Кирюшка сидел, взгромоздившись пушистой попой на забор, и болтал лапами, точно его беда совсем не касается.

Знахарка, вышедшая за калитку к машине проводить случайных гостей, так и замерла, уперев кулаки в бока.

– Чего орешь-то? – совсем не ласково осведомилась она, когда дедок подбежал ближе.

– Ой, беда, Агашка! Тетёха какая-то в пруд свалилась! Да не наша тетёха-то! Не местная. Ихняя! – он ткнул скрюченным старческим пальцем в сторону пришлых.

Пришлые вновь переглянулись, озадаченно соображая, кто бы это мог быть.

– Тьфу! – смачно сплюнула на пыльную дорогу знахарка. – Вот же день! Ведь знала, что худо будет… ладно уж, идем!

Пошли всем квартетом, прихватив с собой для верности Кирюшку, как-никак а его рук дело: пруд над базарной площадью.

Конечно, Женька предполагала, что сие зрелище будет впечатляющим, но не думала, что до такой степени. Гигантская махина, вроде грязной, земляной чаши и впрямь висела над базарной площадью, закрывая собой весь обзор. Внизу уже собрался любопытный народ, раззявив рты, стояли любопытные, пришедши поглядеть: что же будет дальше. Уж больно день выдался урожайный на чудеса да зрелища. И даже сыплющаяся на головы землица да камешки не могли разогнать народ. Да и то: за год-то уж ко всему привыкли.

А зрелище заключалось в том, что высоко в уже совершенно темном небе, свешиваясь с края гигантской чаши, виднелась крохотная голова, чего-то скулящая неразборчиво. Членораздельно прорывалось только: «помогите!»

Знахарка уставилась на страдалицу:

– Эй, ты чьих будешь-то? Откель? Звать как?

– Господи, да снимите же меня как-нибудь отсюда! – возопил жалостливый голос с небес.

– Ясно. Покуда энту тетерю оттедова не снимем, – со знанием дела заключила Агафья, – николи от нее не добъесся.

– Ой! – на пару мгновений голова совсем пропала из поля зрения. Народ загомонил, оживленно обсуждая: сразу потопнет али ашшо побултыхается маленько. – Я плавать не умею!

В Женьке проснулось сочувствие. Она вдруг вспомнила, как еще вчера вечером сама чуть не утопла в мелкой речушке, где и воды-то было по колено.

– Агаша, ну сделайте же что-нибудь! Она же там захлебнется! Жалко! – воззвала она одновременно к совести и жалости.

Кирюшка захихикал, сидя на Женькином плече, но тут же словил затрещину от Анны Михайловны.

– Ты, ангел, или где? Летать умеешь? Крылья имеешь? Вот и давай, спасай, не сигать же ей оттудова.