Текст книги "Женька и миллион забот"

Глава 14. Вот уж действительно – все относительно!

Веки набрякли кровью, налились свинцом, голова раскалывалась, тело болело так, точно его пинали всю ночь напролет. Это было первое, что ощутил Геннадий Хлопков, после того, как его мутное сознание выбралось из черных лабиринтов небытия. «Господи, я что, умер? Ну, ты тормоз! – голос, прозвучавший в голове, показался чужим и насмешливым. – Ты сам-то прикинь – разве мертвые могут соображать? Хотя… хм, да, что-то я тоже торможу малость… – в голосе прорезались нотки сомнения. – Да, от кого поведешься, от того и заразишься. Скоро тоже стану таким же тормозом». Голос внутри головы показался совсем уж нестерпимым. Мало всех неприятностей, еще и это! Гена попытался двинуться, но лишь застонал от боли. Руки и ноги свело. Слушаться конечности категорически отказывались, но дольше лежать на мокрой земле тоже было никак нельзя.

Ни удивления, никаких иных эмоций не возникло. Только пустота, точно все внутренности вынули, оставив вакуум. Он плохо помнил, что с ним происходило накануне. Помнил, как поругался с Ниночкой, помнил звонок от шефа, помнил, как приехал к нему на виллу, как ему вручили конверт с письмом, помнил… нет, дальше ни черта не помнил, будто ножом отрезало. Что-то он должен был сделать, куда-то поехать, с кем-то встретиться, что-то передать, что-то очень важное… письмо? Письмо.

Геннадий с трудом разлепил веки и, не меняя положения, оглядел поляну, на которой лежал на спине. Сквозь густой полог зеленой листвы проглядывалось хмурое небо, похожее на ватное одеяло – серое, грязное, беспросветное; от него веяло промозглостью. Геннадий приподнялся на локте, подтянулся и сел, прислонившись к стволу. И только теперь понял, что его так мучило – холод. Его раздели, остались одни трусы, зеленые, с белыми рыбками. Остальное… от одного лишь усилия припомнить события вчерашнего вечера в голове запульсировала боль, Геннадий приложил ладонь к горячему лбу. В душе начала рождаться паника. «Тихо! – голос вновь выплыл из ниоткуда. И на сей раз в нем прорезались строгие, даже командирские нотки. Геннадий никогда не служил в армии – откосил, что называется, мамочка постаралась, – но ему всегда казалось, что именно таким вот тоном сержанты должны дрессировать рядовой состав. Рядовым ему себя чувствовать не хотелось. Хотелось – генералом. – Эк ты куда хватил, дружок! – голос вновь перешел на насмешливый тон. – Тебе до генерала, как мне до… до кого же? Ну, допустим, до эгрегора высшего порядка. Во! Так, ладно, не квасся! Жив – и ладно! Конявину спасибо скажи».

Почему он должен был благодарить за свои неприятности именно Конявина, Гена не знал, и знать не желал. На данный момент его планы так далеко не распространялись. Сейчас ему лишь хотелось каким-то образом выкарабкаться из леса, найти помощь и добраться до города…

Он принялся старательно растирать замерзшие плечи и руки, затем повертел головой, размял шею, потом с напряжением, прикладывая немалые усилия, помахал руками. Уже лучше. Попытался подняться. Получилось не сразу. Пришлось ухватиться за ветку. Ноги слушались с трудом. Еще бы! Полежи-ка целую ночь под дождем! Это ж тебе не Сочи и не Крым. Средняя Полоса, черт бы ее побрал! Тут ночи прохладные, а он – в одних трусах. Как марафонец-рекордсмен.

Эта неожиданная мысль вдруг развеселила Гену, он глухо рассмеялся, но тут же закашлялся. Тело до сих пор было мокрым после ночного дождя, а вот в горле изрядно пересохло. Хоть бы глотнуть чего-нибудь. Горяченького! Кофе, например! Крепкого, сладкого, со сливками! Он так явственно представил себе чашечку этого бодрящего напитка, что невольно сглотнул. «Ага, размечтался! – тут же встрял голос. – Ты это… двигай, давай! А то не успеешь!» – и замолчал.

Хлопков нахмурился, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Может, он в результате всего еще и с ума сошел? Может, у него шизофрения? «Обойдешься! – тут же вставил словоохотливый голос. – Это ты от армии закосил, а от судьбы не закосишь!»

Геннадий мотнул головой, отбрасывая эти назойливые мысли. Потом будет думать, сначала надо выбраться из леса. Он заозирался по сторонам, одновременно прислушиваясь к звукам. Будучи на все сто процентов городским жителем, он представления не имел, как ориентироваться по сторонам света. Какие-то обрывки информации услужливо всплыли в памяти: солнце (он с сомнением посмотрел на серые тучи, грозившие разразиться очередным дождиком), мох на северной стороне ствола (он с еще большим сомнением глянул на дерево, гостеприимно приютившее его на целую ночь), что там еще? Компас? Компаса не было. Были только трусы. И еще… лес… птички… их разноголосица доносилась со всех сторон. Потом откуда-то сверху донесся рев взлетающего самолета. Ага, значит от города недалеко. И то хорошо. Но вот куда идти?

Хлопков прислушался. Сначала ему показалось, что это одни лишь слуховые галлюцинации, но справа и в самом деле проехала машина. Большая. Похоже, грузовик. Ага, вот оно!

– Йес! – Геннадий хотел было изобразить известный всем жест, но, оторвавшись от ветки дерева, чуть не припечатался сопаткой прямо в землю.

И все же, если рядом проходит дорога, значит, есть шанс выбраться. Нетвердой поступью он двинулся в этом направлении, шипя и ругаясь при каждом шаге. Босые ступни, привыкшие к комфортным кроссовкам и ботинкам, не желали терпеть влажную траву, острые камешки, и сучки. В особенности раздражала земля, налипавшая на ноги. Он шел, как кошка после дождя, с брезгливостью встряхивая ногами при каждом шаге, высоко их задирая, точно это могло спасти его от грязи и мокроты.

Хлопков пробирался сквозь лес и думал, насколько же ему не повезло. Во-первых, поругался с Ниной. Ну, допустим, тут виноватым он себя не считал. В конце концов, эта… балда сама устроила ему скандал. И из-за чего? Из-за какой-то там фаты! Да Боже мой! Вот выберется он из этого пакостного леса, он ей десять таких фатов… фат… ну, одним словом, километр тюля ей купит, пусть хоть вся в него замотается с головы до ног. Во-вторых, совершенно некстати пришлось это внезапное задание от Конявина. Черт бы его побрал! Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю, что… впрочем, принести он должен был письмо… хоть это Гена вспомнил в точности, а вот куда его направлял Конявин? Вот тут в сознании всплывал один большой вопросительный знак – гигантский, жирный такой, хвостиком помахивал в пустоте и дразнился, показывая язык… впрочем, чего это он? Какой же у вопросительного знака язык? Ладно, будем считать, воображение разыгралось. В-третьих, судя по теперешнему его положению, задание он не выполнил, письмо не довез… или довез? Нет, вероятней всего, не довез, стало быть, важное письмо до адресата не дошло. Словесное послание тоже не добралось по назначению… Хлопков даже замер на месте. Ага, значит, Конявин, все-таки еще что-то просил передать на словах…

Он сделал еще шаг, ударился большим пальцем о камень, прятавшийся в траве, схватился за ушибленное место, шипя, точно змея, и принялся скакать по поляне на одной ноге…

Вжик! Красная машина ярким вихрем пронеслась всего в пяти метрах. Забыв об ушибленном пальце, о колючках, о кустах, которые сплошной стеной росли по обочине дороги, Хлопков бросился к спасительному тракту, надеясь, что завидев его в таком плачевном положении, хоть кто-нибудь окажет ему помощь.

Вот ведь подсуропило! Ни тебе денег, ни мобильника… позвонить неоткуда… да к тому же, он знать не знает, и ведать не ведает, где его выбросили эти двое… двое?

Он прислушался к собственным воспоминаниям, вернее, их отсутствию, и вдруг осознал, что парней и в самом деле было двое. Вот только лиц их он не помнил, хоть убей! «И не надейся! – голос вновь возник в голове, зазвучав даже отчетливей и громче, чем раньше. – Помирать тебе еще рановато. Тебе, во-первых, надо конявинские планы разрушить. Во-вторых, на Ниночке жениться, она, как-никак, беременна от тебя. В третьих…

– Стоп! – вдруг прошептал Геночка, замирая на полдороге, – то есть как это: беременная? А я почему ничего не знаю?

«Так это, не сказала пока. Не успела. Но факт – беременная. Так что тебе помирать никак нельзя. Ты через восемь… – голос на секунду засомневался, – … да, через восемь месяцев отцом станешь. – Девочка у тебя родится».

– А почему не мальчик? – требовательно спросил Хлопков.

«Ага, щас! – злорадно выпалил голос. – Разогнался! Губоскатку французскую купи, пока магазины не закрылись! Сына ему! Ты наследника-то еще поди, заслужи. Понял?»

– Ну, знаешь, это уж вообще ни в какие ворота… – пробормотал ошарашенный Геннадий.

И вдруг вся эта сцена показалась ему полным бредом. Это же надо: стоит посреди леса, мокрый, голый, замерз до окоченения, и сам с собой разговаривает, нет, ну точно шизофрения! Этого только не хватало.

«Да иди ты! Какая там шизофрения! – вспылил голос. – Ты меня всякими обидностями не обзывай, понял? А то сейчас как… короче, если хочешь стать профессиональным бильярдистом, делай, что я говорю. А то… а то… – голос явно задумался, и в друг как заорал, да так, что черепная коробка чуть не треснула: – А ну давай шевели задницей! Они уже близко! Совсем близко! Дуй, говорю!»

Кто там близко и почему надо «дуть», разбираться Хлопков не стал, да и не особо хотелось. Голос явно был не в духе. Уж лучше слушаться. И он вновь двинулся вперед, с удвоенной силой заработав руками и ногами.

Продравшись сквозь кусты, он ступил на обочину грунтовой дороги, еще влажной после ночного дождя. Лес вплотную подбирался к обочине, деревья так и тянули ветви навстречу друг другу, стремясь преодолеть возникшее между ними препятствие. Чуть дальше дорога делала резкий поворот вправо, уходя за пригорок. Вот теперь бы еще хоть кого-нибудь остановить и спросить, в каком направлении город.

– Ну, а теперь-то что? – Гена задал вопрос вслух. Но голос не откликался. То ли, наконец, благополучно убрался из головы, то ли и в самом деле был просто галлюцинацией.

Первая легковушка, лихо вильнув, прибавила газу. Какой-то старый дачник со своей женой, завидев зеленые с белыми рыбками трусы, дал деру так, что древний жигуленок едва не надорвался, завывая на все лады, будто тип в трусах кинется догонять. А Хлопков не решился, расставив руки, изображать из себя непреодолимое препятствие. Слишком разные у них весовые категории: у машины и у него. Он только тяжело вздохнул, но не сильно расстроился. Жертва аферы и сам знал, что мало кто отважится вот так запросто, посреди леса, остановиться перед раздетым до трусов гражданином. А вдруг в кустах целая банда прячется? И ломиком не отмахнешься.

КамАЗ тоже не остановился, а только обдал Гену удушливым дымом и скрылся за поворотом, надрывно ревя мотором. Парень, невольно нюхнув выхлопа, закашлялся, на глаза навернулись слезы.

Еще раз – вжик! Черный джип мелькнул перед глазами с такой скоростью, что Хлопков не успел проголосовать. Впрочем, даже если бы и успел, все равно бы не стал. Такие машины не останавливаются, им нет никакого дела до зеленых трусов с белыми рыб… из-за поворота на медленной скорости, задом, выезжал обратно черный джип. Гена замер, почти не дыша. Неужели!

Машина поравнялась с ним, остановилась, дверцы открылись, вылезли два парня. Одеты просто, без наворотов, без болтов на пальцах, без золотых цепей на дубовых шеях… впрочем, и шеи у них были самые обыкновенные. Вот только оба в камуфляжной форме и куртках, у обоих цепкий взгляд. Один, что пониже ростом и костистей, смотрел с прищуром, уголки губ кривились. Второй – постарше и повыше, прокаченный на все сто, смотрел открыто, голубые глаза излучали откровенное любопытство. Огибая машину и подходя ближе, он насмешливо, но без издевки, поинтересовался:

– Слышь, парень, ты у нас кто, эксгибиционист, что ли?

– Нет, не эксгибиционист, – Хлопков старался говорить уверенно, но голос предательски дрожал. Во-первых, от холода – он все пытался кутаться в собственные руки, но хлипкие мощи нисколько не грели, во-вторых, от страха. Мало ли братков шастает по округе – закопают живьем, никто ведь не дознается.

Голубоглазый хмыкнул, откинул рукой полу куртки, демонстрируя кобуру на боку.

– А чего тогда в таком виде?

– Обобрали меня… – с запинкой произнес Геннадий, вопросительно глядя на голубоглазого. Ему почему-то казалось, что здесь все решает именно этот верзила. – Вчера… и здесь бросили…

– Та-ак, понятно, – протянул голубоглазый, и его тон не сулил ничего хорошего. Геннадий невольно поежился и сделал шаг назад, готовый в любую секунду сигануть обратно в кусты. Уж лучше в лесу, под деревцем, чем… – Ты посмотри, опять Комлюк за старое взялся.

Жилистый кивнул, не отрывая взгляда от зеленых трусов потерпевшего, затем мотнул подбородком своему напарнику:

– Так, давай, звони Виталию, пусть отправит группу. Комлюк уже всю округу достал. Константин Николаевич его уже дважды предупреждал. Надо этому безобразию положить конец.

– А если майор… – начал было голубоглазый. Но худощавый лишь перевел на него тяжелый взгляд черных, прищуренных глаз, и здоровяк коротко кивнул:

– Правильно, кто крышует, тот и ответ держит, – похоже, эти двое понимали друг друга и без слов.

Он полез в нагрудный карман куртки, достал мобилу.

– А ты не стой, давай, забирайся на заднее сидение, там плед, слева, бери и кутайся. Что, всю ночь под дождичком валялся? – черноглазый усмехнулся. – Павел, – неожиданно представился он, протягивая руку для пожатия.

– Геннадий, – отозвался жертва аферы, пожимая узкую, крепкую и жесткую, точно деревяшка, ладонь.

– Давай, давай, не стой. – Павел подтолкнул Хлопкова, помогая сесть в машину. Плед нашелся сразу. Он был теплый, мягкий, похожий на медвежью шкуру. В салоне пахло кожей, черные сидения приятно поскрипывали. Пока голубоглазый о чем-то там договаривался по мобильнику, Павел откуда-то достал бутылку армянского коньяка, налил почти полный стакан и протянул Гене.

– Пей.

– Да я… – начал было тот, всеми правдами и неправдами пытаясь отбояриться от нежданного угощения. – Того… не пью…

– Язвенник что ли?

– Да нет… я это…

Голубоглазый открыл переднюю дверцу джипа:

– Трезвенник?

– Ну… вроде того…

– А ты нос зажми и выпей, как лекарство, – посоветовал Павел, настойчиво предлагая стакан.

Хлопков так и сделал. По горлу пронеслась раскаленная волна, ударила в желудок, голова моментально закружилась. Ему тут же сунули что-то под нос, он даже не понял, что именно, нюхнул, но ощутил лишь запах чеснока. Сглотнул весь кусок разом, и тут же перед глазами все поплыло.

– Слышь, парень, – окликнул его голубоглазый, садясь на водительское кресло. – Тебя вообще кто-нибудь ищет? Может, позвонишь кому?

– Да… это… – мысли разбегались в разные стороны, как белые рыбки на трусах, угнаться за ними не представлялось возможным, тело все больше наливалось теплом и тяжестью, и бороться с этим у Хлопкова не хватало ни силы, ни воли, – невесте… того… ик… поругался…

Да, внятное объяснение, ничего не скажешь.

– А, так ты с невестой поругался! – голубоглазого, так и оставшегося безымянным, почему-то развеселила ситуация. – Отправился развеяться, вот тут-то тебя Комлюк и накрыл со своим подельником… ты еще спасибо скажи, что жив остался. Они, как видно, тебе в спиртное… чего ты там пил? Пиво? Они тебе в пиво дряни какой-то добавили. От их отравы, случается, люди мрут.

– Я вообще-то… ик!.. не пью… ик!.. это я нечаянно…

– Ты хоть номер своей невесты-то помнишь? – обернулся к нему с переднего сидения Павел.

Хлопков поднатужился, уж больно заковыристый вопросик оказался. Сколько у него невест было? Три что ли? Или две?

– Не, это только маман может сказать… она моим невестам счет ведет…

Голубоглазый фыркнул. Жилистый схватил Геннадия за плечо и тряхнул как следует:

– Ну и долбануло же тебя! Я не про это, у нее мобильник есть?

– Есть.

– Так я про его номер говорю… вот же тормоз.

Голубоглазый усмехнулся:

– Да он не тормоз, он задний газ.

– Я не задний… ик!.. я это…

– Одним словом, дитя цивилизации, не помнишь, – констатировали черные с прищуром глаза. – А мамаши своей телефон помнишь?

– Помню… только у меня мобилы нет… – он попытался развести руками, но плед, спеленавший его по рукам и ногам, не дал.

– Да мобилу мы тебе дадим, не вопрос, – покровительственно откликнулся голубоглазый, включая зажигание. Мотор заурчал ровно, мощно. Машина плавно тронулась с места, набирая скорость. – Фамилия-то твоя как? Где работаешь?

– Геннадий Хлопков… а работаю в компании… ик!.. Конявина… ик… младшим менежредом… межренедом… мереж… что-то я того, пьяный маленько…

– Опаньки! – рука Павла с мобильником замерла на полпути, потом он повернулся спиной к жертве аферы и дернул головой в сторону напарника. – А ну-ка дуй домой! С этим разобраться надо.

Последние его слова Геннадий услышал, словно сквозь вату. Сон навалился тяжелой подушкой, несчастная жертва аферы только успел подумать, что надо бы все-таки позвонить Ниночке и успокоить ее, а то еще всю милицию переполошит. С нее станется.

Происходило это в восемь часов утра. И не знал несчастный везунчик Геннадий Хлопков, что в тот момент Ниночка, все еще лежа в постели, размышляла про себя: то ли ей отправиться в салон красоты, и привести себя в порядок перед свадьбой, то ли идти отлавливать сбежавшего жениха. Минут пятнадцать ее одолевали самые противоречивые сомнения, а затем она все же пришла к выводу, что случись жениху сбежать, то никакой марафет уже больше не понадобится. И она, решительно сбросив с себя пуховое одеяло, приступила к делу.

* * *

Самого дома Хлопков разглядеть не успел. Успел заметить только гигантские ворота, крепкого деда с винтовкой на плече, да здоровенного мохнатого кобеля, который, едва не выворачивая цепь из стены, рвался «познакомиться» с заезжим гостем. Затем его вытащили из джипа и первым делом запихнули в горячую ванну. А потом, совершенно разморенный, в шикарном кремовом халате с барского плеча, Геннадий Хлопков сидел на диване с кружкой крепчайшего черного кофе.

Только тогда сознание вновь заработало. Интересно, а куда это его привезли?

Он окинул взглядом шикарную гостиную… или не гостиную, одним словом, комнату, где один диван, на котором он изволил сидеть, стоил тысяч пятьсот. На стенах красовались картины: пейзажи. Ни натюрмортов, ни портретов. Да и работы были выдержаны все в едином стиле. То ли дизайнер постарался, то ли хозяин сам подбирал. Если сам…

«Сам, сам! У Костика Штуки вкус – дай Бог каждому!» – вернулся вредный внутренний голос.

Костик Штука? Геннадий едва не подавился горячим кофе. Вот черт! Как же его угораздило? Костик Штука и Конявин всегда были на ножах. А он кто? Так – разменная монета! Хлопков посильней вжался в мягкий диван, спать расхотелось. В мозгу билась только одна примитивная мыслишка: влип, влип, влип…

«Да успокойся ты! Я тебе плохого не посоветую! – голос звучал насмешливо и снисходительно одновременно, будто он знал нечто такое, чего ему – Геннадию Хлопкову – знать не положено. – Не трясись. Константин Николаевич Демидов – человек с понятиями. Никого просто так не убирает. А если убирает, то за дело. А ты перед ним пока еще никак не провинился. Но будешь дергаться, тебе же хуже. И запомни: хочешь из… ну… короче, из задницы выбраться, доверься Павлу. Демидов – твой единственный шанс».

– А теперь давай, рассказывай, – Павел появился словно из ниоткуда, уселся напротив него в шикарное, глубокое кресло, подавшись корпусом вперед и опершись локтями на расставленные колени.

– А что рассказывать? – кофе начал действовать с реактивной скоростью. В голове значительно прояснилось, и мысли стали принимать оформившиеся очертания.

«Ты не кобенься! – не слишком деликатно посоветовал голос. Геннадий, глотнувший горячий кофе, так и поперхнулся. – Рассказывай все, что помнишь. И про Ниночку, и про скандал, и про задание Конявина, и про письмо. А то не видать тебе своей судьбы! Хочешь стать профессиональным бильярдистом? Ну, так, вот твой шанс!»

Хлопков представления не имел, как одно связано с другим, однако ничего иного ему не оставалось. Павел сидел хмурый и сосредоточенный, а за его спиной стоял голубоглазый, многозначительно положив правую руку на плоскую кобуру на поясе.

– А позвонить можно? – гундосо заныл Геннадий. – У меня там невеста… она беременная… ей нервничать нельзя, а я вчера с ней поцапался… малость… – под пристально холодным взглядом Павла его голос звучал все тише и тише, пока совсем не умолк.

Хлопков вздохнул и приступил к рассказу.

Павел слушать умел, прервал только однажды, когда речь зашла о письме. Он резко вздернул указательный палец, заставив Геночку замолчать, затем вытащил мобильник и принялся кому-то звонить.

– Так, новые подробности возникли. Кроме всех прочих вещей – письмо.

– В желтом конверте! – вставил Гена с готовностью, отхлебывая кофе. Кружка быстро опустела. – А можно мне еще? – обратился он к голубоглазому. Тот кивнул, взял кружку, ушел.

– Нашли? – поинтересовался Павел, лицо его прояснилось. – Что у тебя украли? – это уже Хлопкову.

Тот торопливо принялся перечислять, описывая во всех подробностях. Не забыл упомянуть и машину, служебную, которой пользовался по разрешению самого Конявина.

Павел все это передавал собеседнику на другом конце связи, когда список иссяк, парень коротко кивнул:

– Так… так… есть? Гони сюда. С Комлюком? Пусть Константин Николаевич решает.

Вернулся голубоглазый с еще одной кружкой кофе. Геннадий от такого обслуживания чувствовал себя почти счастливым. Вот еще бы позвонить…

– А можно я позвоню? Ниночке?

Павел убрал мобильник в карман и лишь коротко дернул головой:

– Извини, друг. Нельзя. Пока Константин Николаевич не прибудет, пока все не прояснится, никаких звонков. Конявин и так нам кучу неприятностей доставил. Так что, не обессудь. Борис за тобой пока приглядит, а у меня дела. Ты только не вздумай что-нибудь отколоть. Боря, парень хоть и смирный, но сюрпризов не любит. А во дворе Пачо-террорист бегает. Тебе с ним лучше не встречаться, уж поверь мне.

– Пачо-террарист? – не поверил собственным ушам Гена. Услужливое воображение тут же нарисовало бородатого дядьку в чалме и засаленном халате, крест-накрест перепоясанного пулеметной лентой – фильмов про басмачей в детстве насмотрелся. – Это кто?

– Это кавказская овчарка.

Геннадию сразу представилась кавказская овчарка, крест-накрест перепоясанная… а потом он вспомнил мохнатого кобеля у ворот.

– А почему террорист-то? – удивился младший менеджер.

– А потому, что от тех, кто с ним пообщается, остаются только клочки, – улыбчиво и с охотой пояснил Павел. – Как от террориста с поясом шахида. Так, ладно, ребята. Я вас оставляю. Мне пора, – он деловито хлопнул себя по коленям и поднялся с кресла. – Не скучайте. Скоро буду.

Скучать не пришлось. Сначала немногословный Борис поволок Геннадия завтракать. Затем, плотно откушав, решили на пару чем-нибудь заняться.

– Ну, хочешь, книжку почитай, что ли, – лениво предложил Борис, встряхивая перед носом увесистым томом. – Я вот читаю. Мне нравится.

Хлопкова чтиво – «Маятник Фуко» Умберто Эко – не заинтересовало. Философия вообще не была его коньком. Его больше привлекал бильярд. Он поскреб затылок и только задумчиво протянул:

– Н-да…

– А что, книжка хорошая, умеет человек писать, – сразу же заступился за произведение Борис.

Они сидели в небольшой комнате с двумя диванами и книжными полками. Насколько Геннадий успел заметить, имелась здесь литература сугубо профессионального толка: про оружие, руководство по рукопашному бою, несколько книг о телохранителях, о науке выживания, по собаководству и прочая, и прочая, и прочая.

– Что-то я здесь классики не вижу, – заметил младший менеджер, удобно развалившись на диване. Диван был мягкий, упругий, и хотя до хозяйского не дотягивал, но все же поваляться на нем так и хотелось.

– Классику мы у Константина Николаевича из библиотеки берем, – охотно пояснил Борис, усаживаясь напротив.

– А он – не против?

Конявин о Костике говорил много, и все, что говорил, литературным языком назвать было трудновато. Поэтому в воображении Геннадий рисовал Штуку чем-то вроде зэковского пахана на выезде. Он по наивности своей полагал, что у такого человека и телохранители должны быть соответствующие – громилы, навроде шкафов с антресолями. А громилы, к его изумлению, оказались интеллектуалами, классику читают, русский язык знают прилично, изъясняются, как культурные люди, и это уж совсем не вязалось с образом «пахана», который до сего дня устойчиво занимал место в голове младшего менеджера.

– Против? Да ты что! Он только рад. У него все телохранители, между прочим, с высшим образованием. Даже кто и был без, заставил пойти учиться. Мы-то тут в основном, его дом да прилегающую территорию охраняем, а вот Мишане и Игорьку пришлось языки учить. Константин Николаевич ведь частенько за рубежом бывает, ну, само собой, у него свои переводчики и синхронисты имеются, но телохранителям тоже не помешает. Мало ли какая ситуация возникнет. А вдруг какая-нибудь шайка прямо у них под носом будет договариваться, а они и знать не знают.

Борис аккуратно отложил книгу и криво усмехнулся.

– Мишаня у нас три языка знает, а Игорь – два.

– Ничего себе! – только и сумел выдавить Гена. Он озадаченно почесал затылок. Это уж ни в какие рамки не лезет. – Телохранители – полиглоты. Твою мать, прямо как у президента!

– Смотря у какого, – вновь усмехнулся Борис. – Если у нашего только. У американского телохранители все-таки нашим не чета, – он с гордостью расправил плечи.

– Понятно. А эта комната – для телохранителей?

– Ну конечно, так тебя туда и пустили! – кривая ухмылка Бориса стала еще шире. – Это просто комната для отдыха. Здесь и прислуга может отдохнуть, если надо.

Геннадий заелозил на диване. Ничего себе! Если бы Конявин своим подчиненным такие условия создавал, от него бы люди не бежали. Впрочем, Конявин – человек из другого теста. Его только прибыль интересует. Станет он заниматься образованием телохранителей, как же! Он в свою гвардию каких-то отморозков набирает. Хлопков до сих пор помнил, как один из телохранителей весьма чувствительно врезал ему под ребра, так, забавы ради. А когда он скрючился от боли, все трое ржали, как жеребцы. Им, вишь, смешно стало. Пошутили. Добрые дяденьки.

– Я смотрю, вы своего шефа как китайского императора охраняете, – с нескрываемым уважением бросил Хлопков.

Кривая ухмылка сползла с лица Бориса.

– Во-первых, никогда не называй Константина Николаевича шефом. Во-вторых, охраняем лучше. В то время профессиональных телохранителей не было. Сейчас служба охраны работает куда эффективней. Уж можешь мне поверить.

– Ну да, у президентов вон какая охрана, – произнес Геннадий. – Думаю, не один раз им приходилось под пули кидаться.

– Не тот телохранитель хорош, который клиента от пули спас, а тот, который не дал врагу выстрелить. Понял?

Хлопков сообразил, что ляпнул глупость. Не стоило вообще затрагивать эту тему. И в самом деле: ну что он – младший менеджер – может соображать в охранном деле?

– А охраняем мы Константина Николаевича с такой бдительностью потому, что он – клиент повышенного риска.

– Как это?

– А так. Бизнесмен крупного масштаба. Не всем его деятельность нравится. Некоторые, как твой Конявин, норовят палки в колеса вставить. Хотя, если честно, твой Конявин, по сравнению с Константином Николаевичем, что твоя Моська против слона. Так, пешка разменная в чужой игре.

– Вы его всегда так… уважительно называете? По имени-отчеству?

– Всегда, – решительно отбрил Борис.

Заработала рация, висевшая у Бориса на поясе.

– Пошел на второй обход.

– С богом, Петрович.

– Тунгуса не кормили?

– Кормили, – отозвался Борис.

– Тогда лады. Я его с собой возьму. А то в прошлый раз хулиганы у западной стороны через забор какой-то дряни накидали, все кусты потравили, пакостники. Поймаю, ноги повыдергиваю.

– Бери. Только с цепи не спускай. А то знаю я тебя, так и норовишь на волю выпустить.

– Эх, мне бы этого Тунгуса да в сорок втором, я бы немцам-то…

– Ладно, Петрович, держи меня на связи, но эфир не засоряй.

– Лады.

Борис отключил рацию и вновь повесил на пояс.

– А кто этот Петрович? – Геннадию стало любопытно. – Ему уж, наверное, лет восемьдесят, если воевал? Чего же такого… пожилого человека на такой опасной должности держите?

Борис только улыбнулся.

– Петрович-то? Да он нас всех вместе взятых стоит. И не восемьдесят ему уже, а почти все девяносто. Он Великую Отечественную от звонка до звонка прошел. В Берлине побывал. Он – снайпер. У него до сих пор зрение такое, что со ста метров в монету попадает. Да и на слух он стреляет – дай Бог каждому. Ему цены нет. А старик он еще крепкий, правда, на склероз последнее время жаловаться стал, – Борис снова усмехнулся. – А работает здесь потому, что пенсия не слишком большая, он же к регулярным войскам только в конце войны присоединился. А потом что-то у него там не заладилось, то ли документы потеряли, то ли перепутали что… – Борис сокрушенно развел руками, – не признали его ветераном войны, а по инстанциям бегать, да доказывать – не по нему это. Гордый.

– Понятно.

– Мужик правильный, только с норовом, – продолжал объяснять Борис. – Он в прошлом году нашему Константину Николаевичу такого наговорил… хм… ну, знаешь, такое в книжках не напечатают… одним словом, выволочку ему устроил.

– За что?

– Да за то, что собак держат из рук вон плохо. Был тут у нас один… – в нотках Бориса прорезалась злость, – коз-зел! – с чувством сцедил он сквозь зубы. – Собак обворовывал, гад, бил их. Так хитрый, сволочь, бил втихую, чтобы никто не заметил. Ну да Петрович-то у нас глазастый, углядел. Вот и попытался своими силами за собак заступиться, а тот крепкий такой, здоровый… ну, не вышло у Петровича ничего… так он к Константину Николаевичу жаловаться пошел… а у того тогда неприятности кое-какие вышли, не до собак, что называется, ну, он и отмахнулся… вроде как пообещал вопрос решить, и забыл… вот Петрович-то и осерчал. Второй раз поймал Константина Николаевича, когда тот на машине из ворот выезжал и прилюдно его таким матом обложил, что сапожник бы обзавидовался.

– И что?

– Ничего. Выслушал, извинился, что вовремя меры не принял… ну и убрали эту сволочь…

– Уволили что ли? – уточнил Гена.

– Ну, вроде того, – с нехорошей ухмылкой протянул голубоглазый. – Только вот уже почти год у собак смотрителя нет… Павел уж кучу народу перебрал, да все не то… Одного даже кинолога взяли… да что-то, видимо, человек попался не слишком хороший… собаки на него кидались, не слушались… а Тунгус, так его вообще чуть не порвал, наши ребята вовремя прибежать успели. Одним словом, не вышло ничего. Теперь вот один Петрович и территорию охраняет, и за собаками догляд держит, но силы-то не те. Куда ему. Не молоденький.