Текст книги "Школа мастерства (сборник)"

Лариса Зубакова
Школа мастерства

© Зубакова Л. Г., 2019

© ИПО «У Никитских ворот», серия, 2019

Космогония поэзии Ларисы Зубаковой

Дорогие читатели, любители поэзии!

У Вас в руках только что вышедший очередной (восьмой по счёту) сборник стихов уже достаточно известного поэта Ларисы Зубаковой. Её творчество обращает на себя внимание яркостью таланта и самобытностью выражения не только знатоков и профессионалов, но и просто влюблённых в поэзию читателей.

Мир её стихов составлен из разных, зачастую непохожих друг на друга фрагментов. Но эта мозаика каким-то непостижимым образом складывается в целостную картину бытия, которая открывается духовному взору читателя лишь по прочтении всего сборника – слишком широк охват тем и созвучий, предлагаемых автором. А её умение обнажать события и чувства в необычном ракурсе, с неожиданной стороны заставляет (нет! помогает) и читателя тоже посмотреть на мир свежим взглядом.

Но не только сюжет и мировоззренческая позиция отличает и выделяет Ларису Зубакову, как самобытного автора. Поэты – это, прежде всего, искатели красоты. И неудивительно, что её стихи свободно и глубоко дышат аллитерациями, слова легко конструируют мысли, а образы наполнены ёмкими метафорами. Иногда стихам становится тесно в жёстких классических рамках. Тогда автор ищет и находит для себя и читателей новые формы выражения. Лариса Зубакова по мере необходимости обращается к приёмам из арсенала неоклассической поэзии. Это не всегда точные рифмы, свободный стих, верлибр, нарушение размерного ряда. Но всё это не в ущерб целостности образа, а, наоборот, чтобы сделать его более выразительным и отчётливым.

В современной поэзии это смелая, но в чём-то опасная тенденция. Но только не для поэта Зубаковой. Нужна воля, жизненный опыт, воспитание в духе традиции и здравого смысла, и ещё чувство меры и врождённый поэтический вкус. Всем этим, на мой взгляд, обладает Лариса Зубакова.

Наш век сменил век 20-й и открыл перспективы третьего тысячелетия. Все мы родом из ушедшего тысячелетия. Но если по Бродскому:

 
Мир остаётся лживым,
мир остаётся вечным,
может быть, постижимым,
но всё-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
…И, значит, остались только
иллюзия и дорога.
И быть над землёй закатам,
И быть над землёй рассветам.
Удобрить его солдатам.
Одобрить его поэтам, —
 

то, по убеждению Ларисы Зубаковой, поэтам дана Божественная возможность осмыслить и воспеть величие земного бытия, несмотря на… Вопреки потрясениям нашего неуравновешенного времени.

Беньковская Т. Е., доктор филологических наук, профессор

«О этот цвет и светоносная прозрачность…»

 
О этот цвет и светоносная прозрачность,
рождающие трепетный восторг!
И время отступается, не властно
преодолеть забвения порог.
 
 
Я погружаю в глубину морскую,
в сознании нетленной красоты,
земной мечты создание живое.
А качество уже оценишь ты,
 
 
как волны, тяжко дышащее время,
вдыхающее жадно пыль веков.
Неутомимый всадник ногу в стремя
вставляет – и уж был таков!
 
 
У времени – полёт стрелы напевный.
А у художника одна лишь страсть,
и ничего во времени его уже не держит
за исключением созданья своего.
 

Гимн солнца

1

 
Стрелой, направленною в небо, —
      любовь! —
вся в самоцветном оперенье.
      И вновь
 
 
одно над этим миром небо —
      какая высь! —
а сколько мест, где был и не был,
      смогло вместить,
 
 
где облака бесшумной стаей
      стоят? плывут? —
и в дымке сумерек растают.
      Уснуть… уснуть…
 
 
День – золотая поволока
      судеб и лет.
И где там смысл? И что в нём проку?
      Иль вовсе нет?..
 

2

 
Стрелой, направленною в небо, —
      любовь! —
вся в самоцветном оперенье.
      И вновь
 
 
душа – созданье неземное —
      её пронзит.
К ней тайна горнею стезёю
      к тебе спешит,
 
 
и шелеста не слышно.
      Какая тишь!
А ночь не спит: всё видит, слышит.
      И точит мышь
 
 
грёз золотое покрывало —
      калейдоскоп
всего, что было, не бывало,
      в долине снов.
 

У озера. Свидание

 
Там, у слияния двух лун,
      на пятачке —
сиянье глаз, свеченье скул.
      На волоске
 
 
повисла без движенья даль,
      поник простор.
На цыпочки поднявшись, встал
      под небосклон
 
 
едва забрезживший рассвет.
      В лучах зари
всё – слух, и зрение, и вздох.
      Не говори.
 
 
Как первозданный мир открыт! —
      Сиянье. Свет.
Здесь корень знания зарыт.
      А в нём – ответ.
 

Южная ночь

 
Сквозь сутолоку смотрят на меня
забытые, немыслимые очи.
…Благоухание померкнувшего дня
течёт по жилам душно-томной ночи.
 
 
Весь в царственном убранстве кипарис
указывает путнику дорогу,
и мириады звёзд – лучами вниз —
в глухой ночи мерцают искрой Божьей.
 

Элул

 
Месяц трубления в рог.
Лодкой над Иерусалимом
луна золотая плывёт
ночью. А утром ранимым
 
 
яростный пышет день
из своего горнила
солнцем, где даже тень
испепеляет. Сила
 
 
выжженных солнцем трав.
Горечь песка и дыма.
Месяц трубления в рог.
Золото Иерусалима.
 

Русское поле

1. Полевые цветы

 
…И надвигающейся тучей
уже пугает небосклон.
Опушка леса. Трав пахучих
всё сладостней призывный звон.
 
 
Как лиловеют колокольчики!
Ах, как ромашки хороши!
И как же, Господи, не хочется
идти. А надо поспешить.
 
 
Тропинкой узкой, краем поля —
ещё далёко до жилья, —
с охапкою цветов, тревожно
на тучу, что кругом зашла,
 
 
косясь. Как сразу стало холодно,
и ветер пыль столбом погнал.
Свинцовый цвет размыл, рассеял
все краски солнечного дня.
 
 
Ворваться в дом под самым носом
дождя. Закрыть плотнее дверь.
И вот забарабанил косо
по стёклам ливень. Но теперь
 
 
не страшно слушать ливень шумный.
Цветы поставить на окно —
и сразу мутный свет заглушен.
Какое яркое пятно!
 
 
Лиловый, золотой. Меж ними
небесной синью васильки.
В прозрачной кружке из простого
стекла – ромашек белых лепестки.
 

2. Осенняя палитра

 
Вот и кончилась лета услада.
Там, вдали, затаился мороз.
И ни складу с тобою, ни ладу,
сердце бедное. Невтерпёж
 
 
разыграться вовсю непогоде:
буря, мгла да промозглость насквозь
всё вокруг за околицей бродят.
Но подпортить погожий денёк
 
 
не вольны. Солнце. Вёдро. А в дымке,
вся пропахшая гарью костра,
осень прячется невидимкой,
лес обманным путём золотя.
 
 
Астры звёздами просятся в небо.
Кровь сочится из георгин.
Гладиолусов пышные стрелы
защищают от мороси мир.
 
 
Но поблёкли, вконец побледнели
розы чайные в чахлых кустах,
словно заживо саван надели,
прошептали погоде: «Прощай!»
 
 
А природа, цветов не жалея,
краски выплеснула на холсты
пестрорядных картин, обещая
встречу новой прекрасной весны.
 

Блюз под дождём

 
Блюз!
За тёмным набухшим окном,
в резком круге, очерченном лампой,
на натянутых струях дождя
ночь разыгрывала вариации
в стиле блюза.
 
 
Под напором, под спудом, давясь
бесконечной импровизацией,
ночь всю ночь свой неистовый джаз
предлагала взахлёб.
             В буйном танце прорвавшись
 
 
через толщу потоков воды,
обратилась невольничья Африка
тёмным ликом богини Луны
в бесконечность пространства
и времени.
 
 
Статуэткой эбеновой тьмы
в леопардовой шкуре дождя —
прочь!
       в ночь —
               через двери закрытые,
ни себя, ни воды не щадя,
рвался блюз.
 
 
И звуки, и воды текли.
То всемирным потоком обрушась,
то совсем замирая вдали,
ночь играет на крышах —
                           слышишь? —
блюз.
 

Петербург

1. Дворцовая площадь

 
Аллюзией небытия
мираж или волшебный остров
из зыби призрачной восстал
видением бесплотной ночи.
 
 
В промозглости беспутных дней,
вселяющих смертельный ужас,
кипящим варевом смолы
прольётся на священный город
 
 
дождь. Льёт и льёт. Лучом зари
запечатлел надменный Росси
крест, вознесённый изнутри,
и циркулем раздвинул площадь,
 
 
пробив тоннелем толщь стены.
Тех гениальных планов росчерк
к морям, лежащим на пути
крутой дороги русской мощи.
 

2. Очертания

 
В Петербурге пурга: в Петербурге метель
и промозгла балтийская сырость.
Всё приходит на ум почему-то теперь
эта слякоть, тоска да унылость.
 
 
А набухшей волны оцинкованный блеск
весь изжёван тяжёлым туманом.
Отдалённые звуки, приглушенный всплеск
приближающегося урагана.
 
 
Там, в высоких широтах,
                          где, сгрудившись, льды
стали лежбищем белых медведей,
распускаются звёзд неземные цветы
в искромётном сиянии Севера.
 
 
Дьявол ночи иной – перечёркнутый Крест
распростёрся с отвагой беспечного Юга.
…В Петербурге пурга: в Петербурге метель…
Значит, мы не услышим друг друга.
 

3. Разведённые мосты

 
Чёрный жемчуг холодной Невы,
где вода тяжелее гранита,
переплёскивает валы,
упирается в скальные глыбы.
 
 
Этот сфинкс иллюзорных ночей,
Летний сад, в чёрном золоте скрытый,
и мелькнувшего Всадника тень
с распростёртой карающей дланью.
 
 
Упереться стеною в стекло
света ночи без сна. Даже сумерек
не сгустить. Днём и ночью светло —
только зори мерещатся смутные.
 
 
Только призраки улиц, домов
над болотной кривляются нечистью.
Только знаки и числа мостов,
разведённых для нас сквозь столетия.
 

Белые ночи

 
Май колдовал.
                    Волшебным светом
пронизан мир и рассечён
на плоскую развёрстку света
и долгих зимних вечеров.
 
 
Май ворожил.
                      Всё – ликованье
цветов, и трав, и пустоты,
сосущей птахи щебетанье.
Великолепье остроты
 
 
чистейших звуков, осязанья.
И зренья утомлённый нерв
горит в потоке мирозданья
огнём несущихся комет —
 
 
все прочь с дороги!
                              Май неистов
в своей гульбе и ворожбе.
Но в золотых прожилках листьев
все травы преданы земле.
 
 
Май светозарен, безысходен,
и кроме нет иных тенет,
чем свет, который ввысь восходит
над самой лучшей из планет.
 

Белое безмолвие

 
Всё Великое смёрзлось в одно:
Небо, воздух, земля и вода.
В сердце неба – хрусталик
                        чистейшего льда.
Перезвон тишины неземной.
 
 
И от холода смёрзшихся сил
в оглушительный пресс тишины
сам Великий ломал и крушил
лёд. Мороз на морозе застыл.
 
 
В сердце неба – хрусталик из льда;
в человеческом – стынет огонь,
и Великое Никогда —
тайна вечности жизни земной.
 

«Глаза, широко открытые в ночь…»

 
Глаза, широко открытые в ночь.
Природа, она выбирает,
кого казнить, а кому помочь.
На радости в жизни скупая
 
 
и щедро дарящая боль.
Ну вот и дошли до края
тоски-глухомани. Позволь,
кто это там рыдает?
 
 
Слезами не опорочь – прочь! —
трепетности сопричастья.
…И водит, и водит по краю ночь
Божественного участья.
 

Ода красоте

 
Спасая мир, будь спасена сама,
о, эфемерность зыбкая!
                                  От века
дарующая чудо красота —
надежды смысл и веры.
                               Человеком
 
 
воспетая и проклятая.
                                Мир,
что раем наречён для обречённых,
сложивших о тебе прекрасный миф.
Философов, поэтов и учёных
 
 
за что караешь?
                       и зачем хранишь? —
о, трижды назову тебя прекрасной! —
как дьявол, отрешением казнишь.
Как Бог, даришь в страданиях участьем.
 

«Чёрная роза печали…»

 
Чёрная роза печали;
алая роза любви.
Жизнь – это просто качели,
балансировка. Во дни
 
 
мрачные и золотые
помни, что счастья игра —
случай, упущенный нами,
свыше подстроенный фарс.
 

«Воробьиное счастье чирикает…»

 
Воробьиное счастье чирикает
и случайные зёрна клюёт.
Если горе беду не накликает,
то она стороною пройдёт.
 
 
Тоже мне! кладовая, сокровище!
света солнечного закрома.
Для кого-то оно незаконное,
но по праву владенья – моё
 
 
это счастье. Нахохлилось
в ожиданье погожего дня.
Всё ждало и упрямо надеялось
на удачу, судьбу и себя.
 

Разлом

1

 
Нам ошибки судьбой не прощаются….
И в паденье ночной звезды —
неисполненное обещанье
беды чёрные отвести…
 

2. Порочный круг

 
Как непреложность бытия,
в колоде Жизнь тасует Время,
сдаёт, и… – дрогнула рука! —
не козыри —
                  одни потери.
 

3. Обретение

 
Руки засуну в карманы —
пусто. Ищи не ищи.
Жизнь оказалась дырявой.
В дырах – лишь ветер свистит.
 

4

 
Нас крутила крутая судьба.
Наши судьбы – судёнышки-щепки
выносила на гребень волна
и бросала в кипящую бездну.
 

Миллениум

 
И миг один другой не помнит.
Волна волну перекрывает,
и ветер вдаль её уносит.
– Такого, – скажешь, – не бывает.
 
 
Когда встречаются столетья,
на миг всё сразу замирает.
Ты скажешь: – Это незаметно.
Движенья круг не замыкая,
 
 
звезда блестящей погремушкой
ребёнка к себе властно манит.
На миг забава, побрякушка,
в конце концов его обманет.
 
 
Сегодня – тянется столетьем;
вчера – мгновеньем день промчался.
Как парадокс преодолеть нам?
Сквозь вековую толщь отчаянья
 
 
цветут цветы и стынут звёзды.
Судьба в движенье неделима
на увядания и вёсны —
сжигает всё. И в струйках дыма
 
 
разносит по ветру надежды,
погибшие и те, что сбылись.
И всё в движении, как прежде.
И всё давным-давно забылось.
 

«Круговорот событий и времён…»

 
Круговорот событий и времён;
круговорот безвременья и боли.
Как быть? как быть? —
с ума сойти, ух, что ли,
чтобы не помнить близких мне имён?
Как быть? как всё забыть?
 
 
Я не хочу попасть в круговорот,
я не хочу заплакать от бессилья!
Но тихий берег сладостно-далёк.
А жизнь – за поворотом поворот,
и чтобы прямо – надобно усилье.
И тихой пристани не брезжит огонёк.
 

«Забыв о прошлом, прожитом, былом…»

 
Забыв о прошлом, прожитом, былом,
приятно погрузить ладони в волны счастья.
Пусть боль о прошлом рвёт тебя на части,
приятно погрузить ладони в волны счастья,
забыв о прошлом, прожитом, былом…
 
 
Пускай душа твоя горит огнём,
её остудят медленные воды
спокойным мудрым холодом свободы.
Её остудят медленные воды —
пускай душа твоя горит огнём!
 

«Жизнь стала непонятною и горькой…»

 
Жизнь стала непонятною и горькой,
как шелест звёзд, чудовищно далёких.
Так, выбившись из сил, большая гончая
не в силах ухватить звезду в полёте.
 
 
И всё-таки… За гранью озарения
приходит ощущение полёта.
А жизнь, она – сплошные превращения:
то прямо, то сплошные повороты —
 
 
так пушкинские, лёгкие и звонкие,
гармонии исполненные строки, —
в них буря чувств и зрелый холод мудрости —
преподнесут прекрасные уроки.
 

Звездопад

 
Судьба, оставь меня;
звезда, зайди…
 
 
Вот розовощёкие дети —
совсем крохотные звёздочки.
 
 
А эти —
           туманные и слезящиеся —
почтенные старцы на закате дней своих.
 
 
Или те, —
        интенсивно излучающие
                                      световую
энергию, —
тридцатилетние мужчины,
уверенно восходящие
                            на вершину
своей карьеры.
 
 
Нервный,
            прерывистый свет —
юноши, думающие о будущем.
 
 
Судьбы – звёзды.
Судьбы…
 
 
Звезда, зайди;
судьба, оставь меня!
 
 
Вот вижу,
звезда упала.
Мгновенье.
Небытиё.
Забытьё.
 
 
…И всё уложилось в мгновенье.
 

«Да, всё-таки немыслим счастья бред…»

 
Да, всё-таки немыслим счастья бред
ни полностью, ни даже вполовину —
лишь слышу вдалеке: – Попали мы в лавину.
Попали мы в лавину страшных лет.
 
 
И где, мой друг, затерянный твой след
найду, исколесив бескрайнюю равнину?
Лишь слышу вдалеке: – Попали мы в лавину.
Попали мы в лавину страшных лет.
 

В эпоху перемен

Моему поколению

 
Нас в тридцать три распяли на кресте
и воскресили уже в новой жизни.
Мы думали: «Спаслись!» И в суете
задёрганной, затравленной Отчизны
 
 
так рассуждали: «Доживём свой век,
потом… Потом история рассудит».
Как слаб в своих сужденьях человек!
Мозг – примитивное и грубое орудье
 
 
в Твоих руках, Господь. Гляжу назад,
и ничего-то в будущем не смыслю.
А то, что Бог хотел тебе сказать,
Он говорит посредством этой жизни.
 

«Я лёгкости училась у тебя…»

 
Я лёгкости училась у тебя —
благодарю.
Так складывается опыт.
Из мыслей, своих и чужих,
но лишь своих ошибок,
которые уже не повторишь,
потому как знаешь,
чем они чреваты.
 
 
А лёгкость —
это хорошо.
Спасибо тебе
за всё.
Особенно за лёгкость
эту.
 

«Июльские душные стелются ночи…»

 
Июльские душные стелются ночи.
Далёких зарниц электрический свет…
Представший пред светлые звёздные очи,
узревший провалы мучительных бездн,
 
 
глотнувший межзвёздной неласковой пыли,
не выдержав взгляда их, ниц упадёт
в сухие объятия жаркой полыни,
горчайшую тишь полнолунья глотнёт.
 

Тихий дождь за окном в эту ночь

 
Росинками – по маковкам церквей;
дробинками – по лицам площадей;
смешинками – в глубокий сон;
пушинками – в тугую влажность крон;
слезинками – в погашенный огонь;
дождинками – в раскрытую ладонь.
 

Чистые пруды

 
Сирень в цвету. Как древние хвощи,
опутала злосчастный город мой,
сдавила глотку. Бед не отвести —
не замолить слезами и тоской.
 
 
Да будет дождь!
             В холодный скользкий дождь
сирени лиловеющей цвести.
Июньских дней струящаяся дрожь
на смену маю может не прийти.
 
 
Всё позабыть! Лишь прошептать:
                                         – Прощай!
Сгореть мне ясным пламенем в аду,
в сирени лиловеющих хвощах,
что настоялись на крещенском льду.
 

Попытка оправданья

 
В который раз я снова покупаюсь —
                                           каюсь! —
на никому не нужной доброте
и в доброту, как в волны, погружаюсь.
Не в силах зализать ушибы все,
 
 
в который раз —
                 в бессчётный раз! —
                                          пытаюсь
быть в положенье том на высоте
и снова —
           вновь! —
                     срываюсь —
                                ошибаюсь —
у доброты слепой на поводке.
 
 
Мне говорят,
           мол, слишком много увлекаюсь —
 
 
забываюсь! —
и предаюсь бездумно доброте.
И вот я с добротой – назло – сражаюсь,
пытаюсь
      не то, чтоб сверх, но всё же жить, как все.
 
 
Но, как всегда, —
                  и навсегда! —
                             вновь ошибаюсь —
 
 
расшибаюсь —
в крови колени, ссадины везде —
не в первый раз. Но не сжимаюсь —
                                           поднимаюсь,
тянусь упрямо —
                      прямо —
                                  к высоте.
 

«Занесённые песком дороги…»

 
Занесённые песком дороги.
Только ветры свищут над пустыней.
Погибающий от жажды странник.
…Всё теряется в немыслимом просторе.
 
 
Ты ещё не допил этой чаши?
…Красоты нетленной светлый искус…
Господи! Почто меня оставил?
Свет небес – высокое искусство
 
 
торжества любви. В земной юдоли
постигает путник безыскусный
смысл страданий. Нестерпимо больно
свет пронзает грозовые тучи.
 

Моему оппоненту

1

 
О юности магический кристалл!
Сквозь переливы радужных видений
проходят вереницей скорбной тени
тех дел, что ты в удел себе избрал.
 

2

 
О юность! Только ты была права.
Презренье к злату, неустройство быта —
и это всё в порыв единый слито.
И падает на плаху голова.
 

3

 
О юности магический кристалл!
Всё спуталось…
                Расплата за награду
приходит в срок.
                И ничего не надо
менять в судьбе, где все слова —
                судьба.
 

4

 
О юность! только ты была права!
За клятву верности восторженным обетам
уплачено сполна. Страданья и обиды,
по крайней мере, обратят в дела
те помыслы.
 

Синтезатор

 
Прощальная симфония стучится —
уходят музыканты, гасят свечи.
Судьбе претит премного благолепья.
В холодном блеске проступает Вечность.
Но вздыблена в порыве Бесконечность.
Судьбе земной причастность, как участье.
 
 
А быть Судьбою – надобно решиться.
 

«Это горькое-горькое время…»

 
Это горькое-горькое время —
смутной Вечности мутный поток,
инфильтрованный в жизнь, где отмерен
чистой радости светлый глоток
 
 
скупо, скаредно. Еле-еле
наползает на берег волна,
и нога, занесённая в стремя,
ожиданием странствий полна.
 

«Имя чьё не призывая всуе…»

 
Имя чьё не призывая всуе,
не сумел пробить твердыню стен?
Кто сказал, что это всё пустое?
Для кого успех? А ты успел?
 
 
Временами даже время плачет,
не сумев стать жизнью и судьбой.
Тот, кто раз хоть на земле заплачет,
остановит миг и – сгинет в нём.
 

«На пустынном океанском берегу…»

 
На пустынном океанском берегу
трубили ветры в раковину морей,
и зарубцовывались раны на телах атлантов.
Их прижигали небо, солнце, ветер и песок.
 
 
В солёных брызгах клочья пены висли.
И океан безбрежные объятья
раскрывал для всех бродяг морей.
 

«Раскалённое солнце распласталось медузой…»

 
Раскалённое солнце распласталось медузой.
Весь в ожогах от прикосновения
гигантских щупалец,
город пытался зализать свои раны
едва заметным колыханием ветра
и уползти в тень деревьев —
обрубков, лишённых листвы.
 

Шарик улетел

 
Дворы – колодцы; улицы – траншеи.
Слепят глазницы окон облака.
Тягучий зной асфальт расплавил. Шеи
согнули крыши, и едва-едва
 
 
колеблет ветер ретушью ленивой
искусно заштрихованный простор.
Дыханье спёрло. Не хватает ливня.
Да проку нет от редких облаков.
 
 
Ну и кого обрадовало солнце
в таком гигантском каменном мешке?
Ту девочку с косичками, быть может,
с воздушным красным шариком в руке.
 
 
Она смеётся. Просто нету сладу
с тонюсенькою ниточкой в руке.
Поднялся ветер. Он принёс прохладу.
Вот только жаль, что шарик улетел.
 

«Среди степей под раскалённым небом…»

 
Среди степей под раскалённым небом
всё выжжено, и зной слепит глаза,
и солнце жалит беспощадным светом,
как будто разозлённая оса.
 
 
Июль увяз в расплавленном асфальте
и задыхается в густой пыли
и духоте. А сверху солнце жалит
большой пчелой. Гудит. Жужжит. Палит.
 
 
И степь от солнечных ожогов в язвах:
трава вся выжжена, растрескалась земля,
и небо обожжённое лизали
своими языками тополя.
 
 
И в мареве расплавленном калёный,
усталый ветер крылья опустил.
…Но и такой, ветрами опалённый,
сожжённый солнцем край, ты сердцу мил.
 

Попытка скепсиса

 
Ты сказал:
                  – Что такое загар?
Краткосрочная память о лете?
Моря солнечного расплав
по талону в курортном бювете,
отпускаемый простачкам?
 
 
– Неоглядная даль горизонта.
Пенный шёпот обманчивых волн
и магнитное марево солнца.