Текст книги "Дочь часовщика. Как видеть свет в кромешной тьме"

Глава 5
Уход под воду

Петер знал, что у него есть лишь один шанс, думать нужно было быстро. В Амстердамской тюрьме пришлось несладко, но он также знал, что, если он попадет на немецкие фабрики, домой он никогда не вернется.

«Погодите минутку, господин офицер, – сказал он. – У меня есть другие доказательства того, что я проповедник».

«Это какие же?»

«Уделите всего пять минут вашего времени, послушайте, как я расскажу вам о Евангельском послании. Тогда вы поймете, правду я вам говорю или нет».

Командир откинулся на спинку стула и смотрел на него, казалось, несколько дней. Он подозвал другого офицера, они кратко переговорили, о чем – Петер расслышать не смог. Внезапно немец раздраженно поднял глаза и указал на дверь.

«Воооон отсюда!»

Петер поспешил исчезнуть, прежде чем удача изменит ему.

Однако «рацциас» продолжались с нарастающей суровостью. Немецкие солдаты вылавливали парней на всех ключевых городских локациях – без лишних вопросов они просто арестовывали их и отправляли в Германию. Теперь выходить на улицу стало опасно, удостоверение церковнослужителя больше не помогало. Каждый раз выходя из дома, он одевался в сестринскую одежду. Удивительно, но шарфы и юбки сработали: несколько раз солдаты даже свистели ему вслед.

Однако шли дни, и теперь даже маскарадного костюма стало недостаточно: «агенты-вербовщики» гестапо без предупреждения совершали набеги на дома, хватая всех обнаруженных парней. На данный момент альтернативы не осталось: Петеру пришлось «уйти под воду».

Голландцев, которым приходилось исчезать и прятаться то тут, то там, как это делали евреи, прозвали ондердуйкерами (Onderduikers)[19]19
  Дословный перевод: «люди, ушедшие под воду».


[Закрыть]. Евреи тоже старались не «выплывать на поверхность», ведь последствия их поимки были радикально иными. Для голландцев-неевреев арест означал тяжелый принудительный труд; для еврея арест означал смерть.

Начиная с января 1941 года немцы проводили регулярную перепись населения на всех оккупированных территориях и отлавливали евреев для депортации в Германию. Перепись еврейского населения снабдила нацистов необходимыми документами для последующих облав: они начались следующим же летом. В июне 1942 года Центральное управление, занимавшееся организацией депортаций, объявило, что начиная с 14 июля все евреи будут отправляться под надзором полиции в Германию на работы. Однако мало кто послушался приказа, поэтому в тот же день немцы совершили налет на дома в Амстердаме, арестовав и удерживая в качестве заложников около семисот пятидесяти евреев. Репрессии возымели желаемый эффект: в течение следующих двух недель около шести тысяч евреев «добровольно» отправились в Вестерборк, транзитную станцию на северо-востоке Нидерландов, которую нацисты использовали в качестве перевалочного пункта для дальнейшего распределения людей в концентрационные лагеря.

Одной из таких семей, попавших в водоворот репрессий, была семья Анны Франк. 9 июля Анна описала в дневнике, как складывалась ситуация для скрывавшихся евреев: «Мама разбудила нас в половине шестого. Мы вчетвером были завернуты во столько слоев одежды, что казалось, будто мы собираемся провести ночь в холодильнике. … Ни один еврей в нашей ситуации не осмелился бы уйти из дома с чемоданом, полным одежды и вещей. На мне, например, были надеты две майки, три пары трусов, платье, а поверх него юбка, куртка, плащ, две пары чулок, тяжелые ботинки, шапка, шарф и многое другое.

«Разобранные кровати, продукты для завтрака на столе, фунт мяса для кошки на кухне – все это создавало впечатление, что мы уезжали в спешке. Но мы больше не переживали, что подумают люди. Мы просто хотели выбраться оттуда, убежать и добраться до безопасного места. Ничто другое не имело значения».

Семья Анны Франк нашла убежище в офисном здании ее отца на улице Принсенграхт, 263. Нестандартная планировка комнат позволяла им прятаться на верхних этажах. На первом этаже располагался склад: различные кладовые, мастерские и фрезеровальные комнаты. В углу здания располагался офис, через который можно было попасть на второй, третий и четвертый этажи. На втором уровне располагались три офиса, на третий этаж вела лестница: там было еще несколько небольших комнат и ванная. На четвертом этаже находились две крошечные комнаты и мансарда. Именно в этих комнатах на третьем и четвертом этажах укрылась семья Франк.

Их семье повезло, что у них нашлось, где укрыться, но теснота помещения и сам режим заточения переносились очень тяжело. «Невозможность выйти на улицу расстраивает меня до степени, которую я не могу выразить словами, – написала Анна в своем дневнике 28 сентября, – и я живу в постоянном ужасе, представляя себе, что наше укрытие обнаружат и нас застрелят».

Действительно, любой, кто оказался бы на третьем этаже здания, легко обнаружил бы их укрытие. Чтобы чуть больше обезопасить себя, у входа поставили встроенный книжный шкаф; если нажать или потянуть в нужном месте, он распахивался. Они называли свой новый дом «Убежищем».

* * *

В то же время Одри Хепберн описывала происходящее в Анхеме: «Мы с мамой шли на станцию[20]20
  Центральный вокзал Арнема находился всего в двух кварталах от квартиры Хепберн на улице Янсбинненсингель.


[Закрыть], чтобы сесть на поезд, и я видела грузовики для скота, заполненные евреями… ужаснее зрелища и представить себе нельзя… Я смотрела, как семьи с маленькими детьми, с младенцами, загоняли в вагоны для скота – составы состояли из больших вагонов, сколоченных из деревянных досок с небольшой открывающейся дверцей наверху, а на платформе солдаты подгоняли к ним все новые и новые еврейские семьи с маленькими детьми, со скудными узелками с пожитками в руках. Многие семьи разлучали прямо на платформе: «Мужчины в один вагон, а женщины в другой». Затем они забирали детей и младенцев и помещали их в третий вагон».

Эти младенцы и их судьба скоро привлекут внимание Корри тен Бум.

Тем временем в Делфте, маленьком городке примерно в 48 километрах к югу от Харлема, высокий восемнадцатилетний юноша прибыл в кампус Делфтского технологического университета. Его звали Ганс Поли. После первых налетов в 1941 году и вплоть до сентября 1942 года нацисты в основном игнорировали колледжи. Для всех, кроме евреев, университеты служили, пожалуй, последним безопасным убежищем. Скоро не останется и его. Ганс заметил, что, хотя внешне все казалось нормальным, студенты и преподаватели держались из последних сил.

Нацистский комиссар Зейсс-Инкварт на самом деле планировал взяться за голландские университеты, просто отвлекся на первоочередную задачу: поимку евреев. Он рьяно организовывал рейды по еврейским кварталам Амстердама: только в сентябре были арестованы тысячи человек.

Анна Франк записывала в своем дневнике шокирующие новости, поступавшие в «Убежище»: «Множество наших еврейских друзей и знакомых увезли, – написала она 9 октября. – Гестапо обращается с ними очень грубо и перевозит их в вагонах для скота в Вестерборк… Людей практически не кормят, не говоря уже о питье: вода доступна только один час в день, а на несколько тысяч человек приходится только один туалет и раковина. Мужчины и женщины спят в одной комнате, а женщинам и детям бреют головы. Мы предполагаем, что большинство из них погибли. Английское радио сообщает, что их травят газом».

Но это было еще не все. Чтобы подавить акты саботажа против немецких властей, гестапо начало чудовищные репрессии. «Уважаемых горожан, – писала Анна, – держат в плену в ожидании казни. Если гестапо не может найти диверсанта, они выбирают любых пятерых заложников и ставят их к стене».

В Лондоне королева Вильгельмина, убитая горем после сообщений о творящихся бесчинствах, 17 октября выступила по радио с обращением: «С пристальным вниманием и глубокой тревогой я слежу за растущими трудностями и страданиями, за горем, постигшим тысячи моих людей в тюрьмах и концентрационных лагерях… Я всем сердцем разделяю ваше негодование и скорбь по поводу судьбы наших еврейских соотечественников; и вместе со всем моим народом я воспринимаю это бесчеловечное обращение, это систематическое истребление граждан, которые веками жили с нами на нашей любимой родине, как преступление против лично нас с вами».

В последующие недели преследование усилилось. 19 ноября Анна Франк записала в своем дневнике: «Ночь за ночью по улицам курсируют зеленые и серые военные машины. Военные стучат в каждую дверь, спрашивая, живут ли там евреи. Если их обнаруживают, то всю семью немедленно забирают. Вырваться из их лап невозможно, остается только до поры до времени скрываться. Они часто ходят со списками, предлагают награду, определенную сумму за голову… Вечерами, когда темно, я часто вижу длинные очереди хороших, ни в чем не повинных людей, плачущих детей, бредущих по улицам – ими командует горстка военных, они запугивают и избивают евреев до тех пор, пока те практически не падают замертво. Никому нет пощады. Больные, старики, дети, грудные младенцы и беременные женщины – все они строем направляются навстречу своей смерти».

В начале декабря распространились слухи о том, что нацисты вскоре возобновят рейды и массовые аресты начнутся во всех голландских университетах. Почувствовав надвигающуюся опасность, Делфтский университет объявил, что рождественские каникулы начнутся раньше срока, якобы «из-за нехватки угля для отопления помещений».

Во время каникул Ганс решил покинуть Делфт и найти убежище у родственников в Зееланде, в юго-западной части Голландии. Эта наименее населенная провинция в Нидерландах наверняка привлекла бы внимание немцев в последнюю очередь. Приехав туда, молодой человек влюбился в красивую семнадцатилетнюю девушку по имени Миес. Она жила в соседнем городке и ответила юноше взаимностью. Каждый вечер Ганс встречал ее на вокзале, чтобы проводить домой после учебы в местном педагогическом колледже. Они решили пожениться, хотя вероятность успеха такого мероприятия была нулевой.

После Нового года зло, происходящее в Амстердаме, нарастало с каждым днем. Зейсс-Инкварт не только возобновил рейды по всему городу – он предпринимал особые усилия по розыску и депортации сирот, стариков и больных.

* * *

Ежедневно выглядывая в свое окошко, Анна Франк наблюдала свой самый страшный кошмар. 13 января 1943 года она написала: «Снаружи творятся ужасные вещи. В любое время дня и ночи бедных беспомощных людей вытаскивают из домов, семьи разрываются на части, мужчины, женщины и дети разлучены. Дети приходят домой из школы и обнаруживают, что родители исчезли. Женщины возвращаются из магазинов к опечатанным дверям, целые семьи исчезают средь бела дня. Христиане в Голландии также живут в страхе, потому что их сыновей принудительно отправляют в Германию. Все донельзя напуганы».

Помимо нацистов, голландцы боролись с другой напастью. С наступлением зимы исчезли продукты питания – людям остались сахарная свекла, луковицы тюльпанов и, в лучшем случае, один-два ломтика хлеба в день. Семьям не хватало средств, чтобы прокормить себя, не говоря уже о незнакомцах, умоляющих их об укрытии. В голландских домах не было ни электричества, ни тепла.

Жизнь в Нидерландах стала холодной, жалкой и опасной.

Однажды утром в начале февраля господин Кристоффельс не пришел к совместному утреннему чтению Библии, да и позже не явился на работу. Корри связалась с его квартирной хозяйкой, и ее сердце разбилось от полученных новостей: старик замерз насмерть в своей постели.

После успешной облавы на евреев Зейсс-Инкварт обратил свое внимание на голландцев-неевреев. Когда студенты вернулись в кампусы на зимний семестр, нацисты набросились и на них. 6 февраля гестапо начало общенациональные рейды по университетам, арестовав десятки тысяч студентов. Выбор, предоставленный молодым людям, состоял в том, чтобы либо подписать клятву верности националистской партии, либо отправляться в Германию на принудительные работы.

Чтобы избежать подписания клятвы, Ганс решил не возвращаться в Делфт. «Битва против национал-социализма вершилась не только с оружием в руках, – объяснял он, – это была идеологическая, религиозная битва».

* * *

24 апреля Корри, Бетси и Опа собрались вокруг своего маленького радиоприемника, чтобы послушать обращение королевы Вильгельмины из Лондона. Зная, что ее слова дойдут до Гитлера, Ее Королевское высочество не стеснялась в выражениях: «Я хочу выразить горячий протест против хитро организованной и постоянно расширяющейся охоты, которую немецкие орды при содействии национал-предателей проводят по всей стране. В нашем языке не хватает слов, чтобы описать ваши позорные нападения».

Ближе к концу месяца – крайнему сроку подачи заявлений о желании произнести клятву верности Рейху – нацисты объявили, что студенты, которые не подписали таковой, должны зарегистрироваться для депортации в Германию. Чтобы обеспечить соблюдение требований, Ханнс Раутер, верховный главнокомандующий гестапо, пообещал арестовать родителей не явившихся.

Ганс знал, что нацисты будут проверять не только дома родителей, но и родственников. Ему пришлось искать другое место, чтобы спрятаться. Таким местом оказалось Бейе. Мать Ганса знала Корри по церковному приюту для детей-инвалидов и обратилась к ней за помощью в сложившемся затруднительном положении Ганса.

«Он может пожить с нами, пока мы не найдем для него более подходящего места», – заверила Корри.

Описание убежища – дом, где жили две женщины за пятьдесят и их отец за восемьдесят – не показалось Гансу особенно привлекательной перспективой, но выбирать было не из чего. Они договорились, что юноша прибудет в Бейе на второй неделе мая.

С целью помочь скрывающимся голландцам и евреям в поиске убежища в конце 1942 года появился довольно необычный союз. Госпожа Хелена Т. Кейперс-Ритберг, домохозяйка и мать пятерых детей, объединила усилия с преподобным Ф. Сломпом, кальвинистским пастором, которого изгнали с кафедры за антинацистские проповеди и противоправную деятельность. Именно эти такие разные люди сформировали подпольную организацию под названием Landelijke Organisatie voor Hulp aan Onderduikers[21]21
  Национальная Организации Помощи Скрывающимся.


[Закрыть], сокращенно LO, которая быстро распространилась по всей Голландии. Благодаря связям преподобного Сломпа в Реформатской церкви, в ряды ЛО вступило множество набожных кальвинистов, движимых религиозными убеждениями и чувством мужественного самопожертвования.

Отделение ЛО в Харлеме возглавлял и курировал никто иной, как дядя Герман – веселый пухлый Пиквик.

Работа, проводимая ЛО, носила деликатный характер: им приходилось наводить связи между теми, кто скрывался, и принимающими семьями, у большинства из которых просто не хватало места для размещения всей еврейской семьи целиком. Когда размеры дома позволяли принять вторую семью, это обычно означало, что евреям приходилось жить в подвалах или потайных комнатах на верхнем этаже. Когда речь шла о младенцах и детях, ЛО пыталась разместить их в деревнях в северо-восточных провинциях. Часто именно ЛО платили принимающим семьям за питание ребенка.

Жители сельской местности охотно принимали скрывающихся взрослых, поскольку те могли помогать семье, выполняя физическую работу. Такое трудоустройство можно было легко объяснить даже агентам гестапо. При этом независимо от местонахождения принимающей семьи скрывающимся строго запрещалось рассказывать членам своей семьи о новом убежище и, конечно же, навещать родных. Те, кто предоставлял кров и убежище, серьезно рисковали, потому что, если беглеца поймают, его могут пытать и заставить выдать имена тех, кто помогал ему, вплоть до их связей с ЛО. В конце концов гестапо прокладывало себе путь вверх по цепочке связей и находило руководителя сопротивленцев.

Так произошло и с госпожой Кейперс-Ритберг. Весной ее арестовали и отправили в немецкий концентрационный лагерь, где она погибла.

Глава 6
Келья ангелов

13 мая 1943 года, сразу после захода солнца, но до наступления комендантского часа, Ганс Поли направился по закоулкам к магазину Бейе. Подойдя ко входу в переулок тен Бумов, он нажал на звонок – дверь открыла женщина средних лет.

«Добро пожаловать! Входи, быстро. Я тетя Кеес[22]22
  Прозвище Кеес обычно давали мальчишкам; Корри всегда росла сорванцом, и потому ее всю жизнь так и называли.


[Закрыть], и я очень надеюсь, что тебе у нас понравится».

Корри повела его наверх по лестнице в главную гостиную, где Бетси шила, а Опа грелся у угольной плиты.

«Отец, это Ганс. Он поживет у нас некоторое время».

Ганс посмотрел на пожилого господина. Его волосы и борода были белоснежными, он смотрел на гостя поверх очков в позолоченной оправе.

«Что ж, мой мальчик, мы рады, что ты доверился нам и согласился на наше убежище, но всецело полагаться мы должны только на поддержку нашего Небесного Отца. Мы очень надеемся, что наш Господь благословит твое у нас пребывание. Садись сюда».

Прежде чем занять свое место, Ганс представился женщине, которая шила.

«Называй меня тетей Беп», – ответила Бетси.

Ганс сразу понял, что все, кто попадал в Бейе, считались одной большой семьей, а Корри и Бетси объявлялись всеобщими тетушками.

«Мы не сможем предложить тебе много в плане общения с людьми твоего возраста, – добавила Бетси, – но мы, безусловно, поладим». Ганс сел, и Опа начал расспрашивать. Он попросил Ганса рассказать о себе, своем прошлом, своих убеждениях и о том, почему ему пришлось прятаться. Ганс объяснил теперешнюю ситуацию в университетах и рассказал, как и почему ему приходится скрываться. Опа кивнул, подтвердив, что и у него несколько собственных внуков находятся в таком же затруднительном положении. Он также сказал, что служил председателем правления начальной и старшей школы Дрееф и что в прошлом году они получили письменное указание, требующее от правления под присягой подтвердить, что у них нет учеников-евреев. Он убедил остальных членов правления игнорировать приказ.

Закончив расспросы, Опа взглянул на часы: четверть десятого. «Дети, старику пора ложиться спать. Произнесем же наши вечерние молитвы. Пожалуйста, Беп, подай мне Библию».

Он начал читать из Псалма 121: «Откуда приходит моя помощь? Моя помощь исходит от Господа, Творца неба и земли»… Завершив чтение, Каспер начал молиться, прося Бога защитить пропавших друзей, своих внуков, и даже саму королеву. «Мы просим Твоего особого благословения для нашей любимой королевы Вильгельмины, – молился он, – на чьи плечи Ты возложил такое тяжелое бремя. Будь ее силой, чтобы она смогла направлять нас согласно Твоей воле».

Опа удалился на покой, а Корри повела Ганса вверх по короткому пролету изогнутых ступенек, объясняя, что здание имеет сложную планировку, потому что изначально на этом месте стояло два дома. Когда они проходили по коридору, Ганс заметил несколько дверей, ведущих в крошечные комнаты, а затем дверь в конце коридора. Корри открыла эту дверь, и Ганс поразился, увидев меблированную комнату, занимавшую всю ширину дома. Под круто наклоненной крышей стояли две кровати и несколько искусно вырезанных комодов.

«Держись подальше от окон», – предупредила Корри. «Как видишь, висит тюль, но соседи не должны заметить ничего необычного. Кроме того, ты не должен появляться в магазине и мастерской, расположенной прямо за ним. В этой комнатке чувствуй себя как дома, можешь делать все, что хочешь. Я надеюсь, Ганс, тебе у нас понравится».

Корри указала на кровати: «Возможно, скоро здесь придется разместить других гостей, так что одиночество твое временно». Затем она повела его обратно по коридору и открыла дверь в небольшое помещение, где над белой эмалированной раковиной был установлен водопроводный кран. «Здесь можно помыться. Ничего особенного, но на какое-то время придется обойтись этим».

Ганс ответил, что ему много раз приходилось ночевать на природе и что по сравнению с прошлыми нынешние условия кажутся ему просто прекрасными. «Я чрезвычайно благодарен вашей семье за то, что вы согласились принять меня и пойти на такой серьезный риск».

В тот вечер, лежа в постели, Ганс слушал перезвон колоколов Дамиаты, старинной церкви Святого Баво. В верхней части дома, где ему придется провести неизвестно сколько времени, казалось, что колокола звонили прямо над его головой. Мелодия была хорошо знакома каждому жителю Харлема, она чудесным образом утешала Ганса, смягчая осознание того факта, что его свободная жизнь закончилась.

Он вспомнил о Миес, мысленно рассказывая ей о своем новом доме, а потом крепко заснул.

Утром Корри провела ему полноценную экскурсию по Бейе. Учитывая возраст здания, в нем не было ни центрального отопления, ни даже ванн и душевых кабин. Имелись только две угольные печи – одна в гостиной, а другая в прихожей – и два туалета – один на втором этаже и один в подвале. Имелся кран с холодной водой, который Корри показала ему накануне вечером, и больше ничего; «ванной» называли таз для умывания и кувшин для воды.

Тем не менее здесь царили тепло и счастье, которых по тем временам немного осталось в голландских домах. Позже в тот же день Ганс познакомился с остальными членами «семьи»: господином Инеке, который помогал Касперу и Корри в магазине; Дженни ван Данциг, жизнерадостной женщиной за тридцать, которая помогала с продажами; и даже со Сноетье, кошкой тен Бумов. Черная как ночь Сноетье бродила по дому. Во время трапез она пробиралась к обеденному столу за подачками. Осторожно переступая с одного плеча на другое, она обходила сидящих за столом, пока не набирала достаточно объедков для своего собственного ужина.

В тот вечер у тен Бумов появился еще один гость: Хансе Франкфорт-Израэлс. Женщина попросила называть ее Теа, и история ее уместилась в один вечер: она и ее муж были евреями и работали в «Хет Апелдорнше Бош», приюте для умственно отсталых евреев. В январе, по ее словам, немцы совершили налет на это заведение и начали пинать и избивать пациентов. «Немцы вывели этих бедных людей на улицу и с криками и палками погнали их через ворота к железнодорожным вагонам, предназначенным для перевозки скота. Их запихнули внутрь, как животных, и увезли в Германию. Большинство их них погибло еще до того, как вагоны пересекли границу».

Пока они разговаривали, Ганс взглянул на Бетси и заметил слезы в ее глазах. Корри, однако, слушала, сжав кулаки.

Теа объяснила, что они с мужем сразу же сбежали и с тех пор прячутся. Чтобы найти место для ночлега, им пришлось разделиться. Она не получала от него вестей уже несколько недель.

Одновременно с Гансом и Теей в Бейе появились первые два постоянных беженца: голландец и еще одна еврейская женщина. Корри намеревалась поселить у себя всех, кого потребуется, особенно евреев.

В воскресенье, 18 мая, обитатели Бейе отпраздновали восемьдесят четвертый день рождения Опы. Днем на праздник пришли Нолли и ее муж Флип, а также Виллем. Когда все расположились в гостиной, Корри спросила Виллема, не сможет ли он найти ферму, где Ганс смог бы спрятаться и одновременно физически помочь по хозяйству добропорядочной деревенской семье. Виллем ответил, что хлопоты кажутся ему преждевременными, ведь никто не поинтересовался пожеланиями Ганса, но Корри быстро разубедила его.

«Это еще не все», – сказала она. – Я все думаю о том, что рассказала нам Теа. Наш еврейский народ будет все больше нуждаться в убежище. Всегда легче найти голландцев, которые предоставят дом неевреям, чем евреям. Мы же готовы помочь евреям, поэтому давайте приютим как можно больше людей».

Никто не стал спорить с доводами Корри, и Виллем пообещал подумать, что можно сделать.

* * *

В тот же день Анна Франк записала в своем дневнике, как несколькими ночами ранее она была свидетельницей воздушного боя, развернувшегося высоко в небе, и летчикам союзников пришлось прыгать с парашютом со своего горящего самолета. Позже она узнала, что это были канадцы и что пятеро членов экипажа благополучно спаслись. Пилот, однако, сгорел заживо, и гестапо сразу же схватило еще четырех военных.

Рано утром опасность подошла пугающе близко, и Анна написала: «Прошлой ночью пушки производили такой шум, что мама закрыла окно. За этим последовал громкий хлопок, который прозвучал так, как будто прямо рядом с моей кроватью упала зажигательная бомба. – Огонь! Огонь! – закричала я. Я думала, что комната в любой момент может вспыхнуть пламенем».

Такие сцены, описанные Анной, повторялись регулярно, в Амстердаме и Харлеме.

* * *

Ганс, тем временем, привык к размеренной жизни у тен Бумов. Они с Корри вставали первыми и завтракали вместе около половины восьмого. Опа и Бетси спускались вниз около половины девятого, ели, а потом Опа занимал свое место у плиты или в мастерской. Корри уже давно взяла на себя основную работу по изготовлению и ремонту часов, и Ганс восхищался ее мастерством.

«А теперь посмотри на это, – сказала она однажды утром, поигрывая старыми часами на цепочке, и включила Би-би-си. – с первым ударом часов Биг-Бен будет ровно 8:00 утра. В этот момент дня, ровняясь на эти основные часы, я всегда засекаю возможное расхождение в секундах». Корри посмотрела на секундную стрелку и, когда раздался первый удар лондонских часов, подсчитала, что часы на цепочке отстали всего на три секунды. «В течение дня, – добавила она, – эта разница послужит стандартом для всех остальных часов, продающихся в магазине и сданных в ремонт. Так начинается каждое мое рабочее утро». Ганс мысленно подсчитывал, что Корри сейчас пятьдесят один год, из которых более тридцати лет она занималась этим ремеслом. Как и ее отцу, ей нравились сложные задачи часового дела и ремонта, и она очень гордилась своей работой. Теперь ее новой страстью стало спасение еврейских жизней.

В конце мая Ганс обнаружил, чем он сможет помогать своим спасителям, не выходя из дома. Каждую неделю его мать заходила в Бейе, чтобы принести чистую одежду, последние новости и – самое главное – письма от Миес. Однажды он нашел в своей посылке экземпляр «Вильгельмуса», голландского национального гимна. Распространение этого текста, его продажа или приобретение были объявлены вне закона.

Ганс просиял и показал его Корри. Опа взглянул на текст и сказал: «Я думаю, мой мальчик, всем нам не повредило бы прочитать этот гимн вслух». Ганс прекрасно понимал, что Опа, как и все остальные, конечно, знали слова наизусть, но обретение запрещенного текста можно было считать маленьким праздником. «Гимну более четырехсот лет, – вспоминал Ганс, – он был написан, когда Вильгельм Оранский боролся за свободу вероисповедания в Нидерландах, находившихся под властью Испании. Теперь эти старинные слова приобрели новое и очень личное значение для каждого из нас. Вильгельм глубоко верил, что Всемогущий оправдает народную борьбу и принесенные жертвы, и эти слова перекликаются с нашей собственной ситуацией».

Но Богу, величайшему из Повелителей, я обязан повиновением, в первую очередь и в последнюю очередь, ибо такова воля справедливости.

Ганс прикрепил бумажку с текстом гимна к наклонной крыше над своей кроватью, в голову ему пришла идея. Да, снаружи показываться ему было нельзя, но он мог помочь другим способом, изнутри. Он вспомнил, что мать передавала ему свою пишущую машинку, и теперь он решил, что его посильным вкладом в общее дело может стать набор подпольных текстов. У Сопротивления была в распоряжении активная сеть для распространения новостей и листовок со словами ободрения; призыв всегда был одним и тем же: «Размножьте текст и передайте дальше!» Он поделился этой идеей с Корри, и примерно через день она пришла к нему с первым заданием. По ее словам, клиент, работавший в ратуше, пришел к ней с просьбой отремонтировать часы и рассказал, как нацисты потребовали от персонала предоставить адреса молодых людей, которых они порекомендовали бы к отправке на немецкие заводы. Она протянула Гансу бумагу. «Вот прощальное обращение, – сказала она, – голландского правительственного чиновника, который подал в отставку, потому что не желал мириться с тем, как немцы обращаются с его согражданами, особенно, евреями. Я подумала, что текст подойдет для копирования, и одолжила его на денек».

Ганс пробежал текст глазами:

«Я чувствую необходимость кратко объяснить вам, моим сотрудникам, причины, послужившие мотивом для подачи в отставку 12 сентября 1940 года. В этот день мне стало ясно, что так называемая Арийская декларация станет в нашей стране обязательной. Это означает, что при рассмотрении заявлений или планировании перемещения персонала мы будем обязаны выяснять, имеет ли то или иное лицо еврейское происхождение. Как бы ни было дорого мне мое призвание, из-за этих насаждаемых мер я считаю своим долгом подать в отставку, поскольку моя совесть как христианина и как голландца никогда не позволит мне задать человеку этот вопрос…»

Ганс знал, что этот человек был абсолютно прав в том, что за его будущее теперь никто не мог ручаться. Нацистские репрессии против подобных деклараций были суровыми, как и наказания за их копирование или распространение. Ганс заверил Корри, что напечатает несколько экземпляров, чтобы мужчина мог раздать их своим коллегам.

8 июня гестапо провело новые рейды по всей Голландии; на следующий день сотни молодых голландцев отправлялись в Германию. Возросшая опасность привела в дом тен Бумов третью гостью, вторую еврейку: Мэри ван Италли. Эта миниатюрная женщина 42-х лет была дочерью профессора Амстердамского университета, и ее история потрясала воображение посильнее, чем история Теи. Она рассказала тен Бумам, что, когда немцы начали преследовать голландских евреев, ее родители покончили с собой, чтобы не попасть в лагерь смерти, подобный Аушвицу. К ее чести, несмотря на травму, Мэри сохранила позитивное отношение к жизни и оптимистичный настрой. Она верила, что добро и истина в конечном счете восторжествуют, и хорошо поладила со всеми жителями Бейе. Вскоре после прибытия Мэри Корри приняла еще двух голландских беженцев: Хенка Весселса и Лендерта Кипа. Никто не спрашивал их возраста, но Хенк выглядел на восемнадцать, а Лендерт на двадцать пять. У Хенка было лицо мальчика из церковного хора, чему соответствовал и его тихий и жизнерадостный нрав. Лендерт был его полной противоположностью – он казался зрелым, озорно улыбался, был разговорчив и самоуверен. Их занятия совсем не соответствовали внешним проявлениям: застенчивый «мальчик-хорист» на самом деле работал юристом, а «самоуверенный повеса» – школьным учителем.

У тен Бумов теперь проживали пять беженцев – Ганс, Теа, Мэри, Хенк и Лендерт – и все вместе они обсуждали, как лучше спрятаться в этом старом доме. Ганс подумал, что хорошим потайным местом может послужить чердак; он исследовал покрытое пылью пространство и заключил, что чердачная дверь слишком бросается в глаза, поэтому он заколотил оригинальный люк и пропилил новый, в менее очевидном месте. Однако, когда они протестировали его во время аварийной тренировки, стало ясно, что чердак не сработает; требовалось слишком много времени, чтобы поднять всех наверх и закрыть люк.