Текст книги "Зеркальный человек"

Памелу всегда смущало, как легко она возбуждается.

Деннис поцеловал ее в шею, в подбородок и принялся расстегивать пуговки на платье. Памела смотрела на него – в сосредоточенные глаза, на дрожащие пальцы.

– В постель? – прошептала она.

Деннис тыльной стороной ладони осторожно стер с губ ее помаду и пошел за ней – мимо прихожей, в спальню. Памела на дрожащих ногах подошла к кровати, сдвинула декоративные подушки и отогнула покрывало.

Деннис снял рубашку и бросил ее на пол у стены. По левой груди протянулся глубокий шрам – как будто кто-то провел палкой по песку.

Памела стянула с себя платье, повесила его на спинку кресла. Расстегнула лифчик, положила на платье.

– Какая же ты красивая.

Деннис поцеловал ее, мягко обхватил рукой грудь, поцеловал в шею, взял в рот сосок, стал жадно целовать грудь. Выпрямился, начал расстегивать брюки.

– У тебя есть презервативы? – прошептала Памела.

– Могу выйти купить.

– Не надо, мы осторожно. – Памела не стала объяснять, что у нее спираль.

Стянув трусы, она наспех промокнула ими промежность, ногой затолкнула их под кровать и легла.

Когда Деннис опустился рядом, матрас просел под его тяжестью. Деннис лег на нее, стал целовать в губы, в грудь, в живот.

Памела позволила ему развести ей бедра, провела пальцами ему по волосам и прерывисто задышала, когда он начал лизать ей промежность.

Ощущая, как мягкий язык скользит по клитору, она поняла, что оргазм уже близок. Чтобы не выглядеть слишком уж изголодавшейся, Памела остановила Денниса, отстранила его голову, свела ноги и перекатилась на бок.

– Хочу, чтобы ты вошел в меня, – прошептала она и перевернула его на спину.

Памела рукой направила напрягшийся пенис в себя и села на Денниса верхом.

Он скользнул в нее; Памела задохнулась, поняла, что уже едва сдерживается.

Она задвигалась и стиснула зубы, пытаясь скрыть оргазм.

Бедра дрожали; Памела нагнулась и оперлась о кровать.

Деннис задвигался в ней жесткими толчками; судороги не отпускали.

Спинка кровати стукнулась о стену, пыль, кружась, слетела с крючка в виде ангела. В ушах у Памелы рывками раскачивались аквамариновые капельки.

Памела поняла, что Деннис вот-вот кончит; у него взмок лоб. Он вдруг резко остановился, желая вытащить член.

– Кончи в меня, – прошептала Памела.

Он вошел еще глубже, держа ее за ягодицы. Памела застонала, словно оргазм наступил только сейчас, ощутила, как сперма толчками изливается в нее и тут же, пузырясь, вытекает.

29

Просторный конференц-зал полицейского управления наполняли гул голосов и скрежет стульев, передвигаемых по полу; в зале толпились журналисты. Перед узким столом, поставленным на возвышении, вытянулись микрофоны теле– и радиоканалов.

Марго, в черных брюках и форменной черной рубашке, натянувшейся на груди, стояла у стены возле возвышения и читала что-то в телефоне. Йона подошел к ней. Дубовые листья и золотые звездочки на погонах Марго блестели в ярком свете.

– Надеюсь, ты не собираешься заявить, что вы задержали подозреваемого?

– Он признался, – ответила Марго, не отрываясь от телефона.

– Знаю. Но с этим признанием не все так просто. У него серьезные трудности с памятью и речью. Когда Арон надавил на него, он просто решил поступить, по его мнению, правильно.

Марго подняла глаза, и на лбу у нее прорезалась нетерпеливая морщина.

– Я все слышу, но…

– Ты в курсе, что он – пациент психиатрической клиники и дома только на испытательном сроке?

– Похоже, у него рецидив. – Марго убрала телефон в сумочку.

– И к тому же характер его болезни не подразумевает приступов агрессии.

– Йона, выброси это дело из головы. Все, разговор окончен.

– Поговори с прокурором. Скажи, что мне обязательно нужно допросить Мартина, хотя бы еще один раз.

– Йона, – вздохнула Марго, – ты что, не знаешь, как работает система?

– Знаю. Но заключать его под стражу еще рано.

– Может быть, но это надо доказать. Для этого и существует прокуратура.

– Ну ладно.

Руководительница пресс-службы поднялась на возвышение и постучала по микрофону.

– План такой, – торопливо заговорила Марго. – Сначала Виола приветствует журналистов, потом слово беру я. Рассказываю, что прокуратура потребовала заключить под стражу вероятного подозреваемого в убийстве Йенни Линд… потом я передаю слово полицеймейстеру лена… Он говорит что-нибудь вроде: благодаря оперативным действиям полиции Норрмальма подозреваемый был быстро арестован, и…

Йона не стал дослушивать. Он повернулся и зашагал к выходу, обошел справа стулья, занятые журналистами, и под приветственное слово руководительницы пресс-службы покинул зал.

Поток машин тревожно шумел где-то далеко внизу. Йона стоял, опустив руки на спинку мягкого кресла. Расстегнутая черная рубашка свисала на черные джинсы, под рубашкой виднелась белая майка.

Натан Поллок завещал свою квартиру в «Корнер-Хаусе» Йоне. Две комнаты на последнем этаже высотки. Натан даже не упоминал, что у него, помимо дома, есть эта квартира.

Йона посмотрел вниз, на церковь Адольфа-Фредрика. Величественный купол, крытый блестящей медью, окружали зеленые кроны деревьев.

Ему вспомнились навязчивые, неконтролируемые движения Мартина во время допроса.

Как будто тело этого человека отказывалось вместить то, свидетелем чего он стал. Мартин снова и снова заглядывал под стол, оборачивался через плечо.

Словно кто-то преследовал его на самом деле.

Йона подошел к другому окну. Над холмами Хагапаркена висела в светлом небе белая луна.

Он прикрыл глаза – и тут же увидел перед собой тело Йенни Линд, лежащее на секционном столе.

Неестественно белая кожа, черная борозда от петли – как на черно-белой фотографии.

Йона помнил желтые глаза и волосы табачного оттенка, но она все равно казалась ему лишенной всех красок.

Йенни, обесцвеченная смертью, одинокая, смотрела в никуда.

Он обещал ей, что найдет ее убийцу.

Должен найти.

Йона знал: да, это дело ведет не он. Но он все равно не сможет бросить Йенни Линд.

Именно этот внутренний огонь не давал Йоне покончить с полицейской службой, хотя, наверное, ему следовало бы сделать этот шаг.

Йона взял с тумбы телефон и набрал номер Люми. После нескольких гудков наконец послышался ее чистый голос – так близко, словно она была совсем рядом.

– Oui, c’est Lumi[4]4
  Люми (фр.)


[Закрыть].

– Это папа.

– Папа? Что-то случилось? – встревоженно спросила дочь.

– Нет… У тебя там все нормально? В Париже?

– Как обычно. Но мне надо бежать.

– Я только хотел сказать…

– Знаю. Послушай, я не хочу, чтобы ты продолжал звонить, я думала, ты это понял. Мы не поссорились, но мне надо сделать перерыв.

Йона провел рукой по губам, проглотил комок в горле. Оперся ладонью о прохладную стеклянную столешницу, сделал глубокий вдох.

– Я только хотел сказать, что ты права. Теперь я понимаю, что ты права… Я занялся новым расследованием. Не стану о нем рассказывать, но из-за него я понял, что всю свою жизнь проживу полицейским.

– Я другого и не ждала.

– И то, что ты держишься на расстоянии от моего мира – это хорошо… он изменил меня, сделал меня хуже, но я…

– Папа, я только прошу, чтобы ты дал мне немного времени. – В голосе Люми зазвучали слезы. – Я знаю, что идеализировала тебя, и сейчас мне страшно тяжело собирать все заново.

Люми отключилась. Йона еще какое-то время стоял в тишине.

Дочь отвернулась от него, потому что он показал ей свое истинное лицо, показал, на что он способен. Люми видела, как он убил беззащитного человека – без суда, без необходимости.

Она никогда не поймет, что жестокость – это цена, которую ему пришлось заплатить.

Цена, которую назначил сам Юрек Вальтер.

Доказательством тому стали его последние слова, загадочный шепот, прежде чем он сорвался с крыши.

Те несколько секунд изменили Йону.

И с каждым днем ощущение, что он изменился, делалось все сильнее.

Чувствуя пустоту в душе, Йона посмотрел на зажатый в руке телефон и набрал еще один номер – номер, который, как он думал, ему больше не пригодится. Поговорив, он вышел из квартиры.

В Веллингбю Йона вышел из метро в жаркий предвечерний воздух. Надел солнечные очки и наискосок пересек выложенную брусчаткой, украшенную белыми кольцами площадь.

В центре расположились невысокие здания – рестораны, продуктовые и ювелирный магазины, табачный киоск и игровой салон.

С газетных страниц смотрело лицо Мартина; заголовки кричали, что Палач схвачен.

Иногда Йоне казалось, что быть полицейским – все равно что одиноко брести через залитое кровью поле боя.

Останавливаешься перед каждым телом и пытаешься прочувствовать страдания жертвы, постичь жестокость убийцы.

Возле церкви современного вида курили какие-то парни в пляжных шортах.

Миновав две высотки, Йона остановился у дома на несколько квартир с фасадом, походившим на кусок грязного поролона.

Такого же цвета были стены тюрьмы в Кумле.

Йона посмотрел на зарешеченные окошки над самой землей. Занавески задернуты, но все равно видно, что в квартире цокольного этажа горит свет.

Йона нажал на кнопку домофона.

– Лайла, это я, Йона.

Зажужжал замок, и Йона шагнул в подъезд. На лестнице сидел и спал какой-то человек с небритыми ввалившимися щеками, горловина его футболки намокла от пота. Когда хлопнула дверь, человек открыл мутные глаза с расширенными зрачками и посмотрел на Йону.

Йона спустился по лестнице к подвальной двери, подпертой шваброй.

Он убрал швабру. Дверь у него за спиной захлопнулась тяжко, как сейфовая.

Йона спустился еще и вошел в просторное помещение. Бетонные стены выкрашены светло-желтой краской, на полу пластиковое покрытие.

Пахло моющим средством и мусором.

Лайла работала учительницей в летней школе. Сейчас она сидела за компьютером и проверяла контрольные по химии.

Ей было под семьдесят. Седые, свинцового оттенка волосы коротко острижены, щеки в морщинах, под глазами темные полукружья. Черные кожаные штаны в обтяжку, розовая рубашка.

У внутренней стены стоял старый диван-кровать. Разложенный диван был прикрыт плотным зеленым полиэтиленом.

За шторами, прикрывавшими расположенные под самым потолком окошки, едва угадывался внешний мир.

На полу стоял пластиковый контейнер с остатками суши и палочками для еды.

Скрипнуло компьютерное кресло. Лайла полуобернулась и посмотрела на Йону спокойными светло-карими глазами.

– Хочешь начать по новой? – спросила она.

– Да. Наверное.

Йона повесил пиджак и наплечную кобуру с пистолетом на крюк.

– Ложись.

Йона подошел к дивану, поправил коричневые вельветовые подушки под полиэтиленом, постелил сверху простыню, подоткнул края.

Лайла включила на кухне вентилятор, достала из шкафчика под раковиной ведро и поставила его у дивана.

Йона сбросил ботинки и лег на простыню, под которой зашуршало покрывало.

Лайла поставила на столик рядом с Йоной зажженную масляную лампу с жестяным конусом-воздуховодом.

– У часовщиков было получше. – Йона натянуто улыбнулся.

– Здесь тоже хорошо, – ответила Лайла и вернулась на кухню.

Из кухонного шкафчика она принесла целлофановый пакет и села на край разложенного дивана. Компьютер перешел в спящий режим, и теперь комнату освещала только масляная лампа. Рваные тени протянулись по стенам, на потолке дрожало маленькое солнце.

– У тебя боли? – спросила женщина, глядя Йоне в глаза.

– Нет.

Йона уже давно не обращался к Лайле. Обычно он сам справлялся и с горем, и с болью, анестезия ему не требовалась. Но сейчас он не знал, как понять и принять тот факт, что он изменился. Йона не хотел признавать перемены, но знал: перемена свершилась, и Люми видела, как она произошла.

Чаша трубки являла собой закопченный шарик размером с лайм. Лайла внимательно осмотрела ее и закрепила на чубуке из березового корня.

– Мне нужно расслабиться. И все, – прошептал Йона.

Лайла покачала головой, развернула целлофан, в который был завернут бронзового цвета опиум-сырец, и отщипнула от комка.

Йона поправил подушку, лег на бок и попытался разгладить под собой покрывало.

Он понимал: мир, в котором он обитает, настолько изменил его, что он не сможет оставить его даже ради дочери.

Она смотрит на меня как на часть силы, что хочет блага, но совершает зло, подумал Йона.

А может быть, желание измениться ничего не значит. Может быть, я просто часть злой силы.

Йона попробовал лечь удобнее.

Чтобы понять, что правильно, а что нет, ему требовалось выйти за пределы себя.

Лайла скатала в пальцах липкий шарик, насадила его на черную иглу и разогрела над масляной лампой. Когда шарик размягчился, она вдавила его в маленькое отверстие чаши и сплющила края.

Осторожно вытащила иглу и протянула трубку Йоне.

С тех пор как Йона повадился ходить к Лайле, он слабел с каждым днем, с каждой новой трубкой. Он сам чувствовал, как жизнь вытекает из него, но остановиться не хотел.

Лайла заговорила о том, что, прежде чем придет его срок, он должен встретиться с духом смерти Ямбе-Аккой. Старуха хочет показать ему какое-то полотно.

Йона помнил, как ему пригрезилась старая хозяйка мира мертвых.

Скрюченная спина, морщинистое лицо.

Хозяйка мертвых медленно разворачивала перед ним ткань, и Йона не мог оторвать от нее глаз.

Йона сам не знал, каким чудом вернулся назад, к жизни.

Он всегда был благодарен за это. И все-таки он снова здесь и берет в руки трубку.

Йона поднес трубку к лампе, к струе горячего воздуха, и его накрыла волна тревоги.

Он готовился переступить грань, которую надеялся никогда больше не переступать.

Как огорчилась бы Валерия, увидев его сейчас.

В черной массе что-то щелкнуло – раз, другой. Йона поднес трубку к губам и втянул опиумные пары.

Эффект последовал мгновенно.

Йона выдохнул. Тело покалывало от ощущения счастья.

Он подержал чашу трубки над лампой, снова глубоко вдохнул пары.

Жизнь сразу стала прекрасной и исключительно приятной. Каждое движение доставляло удовольствие, голова исполнилась творческих, несущих гармонию мыслей.

Йона с улыбкой смотрел, как Лайла скручивает большим и указательным пальцем новый шарик.

Он еще затянулся, закрыл глаза, почувствовал, что Лайла забрала у него трубку.

Вспомнилось, как в детстве они с одноклассниками после уроков отправлялись на велосипедах к Оксундашён, купаться.

Йона словно видел перед собой головоломные трюки стрекоз над поверхностью воды.

Воспоминание было исполнено спокойной красоты.

Йона затянулся, вслушался в тихий булькающий звук. Вспомнил, как в первый раз увидел спаривающихся стрекоз.

Два длинных узких тела на несколько секунд сложились в сердечко.

Йона очнулся, поднес трубку к лампе, услышал, как потрескивает в шарике, и вдохнул сладковатые пары.

Улыбнулся, закрыл глаза. Во сне ему явился гобелен с вытканными золотом стрекозами.

Бледными, как полная луна.

Свет переменился, и одна из стрекоз стала похожей на тонкий крест, после чего вторая захватила ее, и обе образовали кольцо.

После восьмой трубки Йона несколько часов пролежал, то задремывая, то просыпаясь. Наконец чудесные сны перешли в тревожную дурноту.

Йона покрылся потом, его стало знобить.

Когда он попытался сесть, его вырвало в ведро. Он лег на бок и закрыл глаза.

Ему казалось, что комната стремительно раскручивается то в одну, то в другую сторону.

Йона полежал, собираясь с силами, и встал с кровати. Комната перекосилась, его бросило в сторону, Йона перевернул столик и упал на пол, ударившись плечом. Встал на четвереньки, причем его вырвало прямо на пол, попробовал ползти, но повалился на бок и замер, тяжело дыша.

– Еще трубку, – прошептал он.

Когда Йону вырвало в очередной раз, он даже не смог поднять головы. Лайла помогла ему вернуться на кровать, расстегнула запачканную рубашку и ею вытерла ему лицо.

– Еще одну, – умолял он, трясясь от озноба.

В ответ Лайла молча расстегнула собственную блузку и повесила ее на спинку компьютерного кресла. Сняла лифчик и легла у Йоны за спиной, согревая его.

Желудок сводило, но рвота прекратилась.

Комната кружилась, выгибаясь в разные стороны. Очень хотелось что-нибудь с этим сделать, но мягкие объятия Лайлы удерживали Йону.

Тело мелко дрожало, покрытое холодным потом. Грудь Лайлы как будто скользила по мокрой спине Йоны.

Лайла что-то прошептала по-фински ему в шею.

Йона послушно лежал, глядя на окошки под потолком. Когда за окнами кто-нибудь проходил, свет менялся.

Наконец тепло Лайлы начало проникать в его тело.

Озноб понемногу унялся, дурнота стала не такой мучительной. Лайла, одной рукой обнимая его, тихо запела.

– Ну вот, ты вернулся в себя, – прошептала она.

– Спасибо.

Лайла встала и оделась. Йона остался лежать, глядя на грубый пластик, прикрывавший бетонный пол. В углу под окном стояли красное ведро и швабра. На полу рядом с письменным столом – коробка с остатками суши.

Прозрачная крышка отражала свет, и на потолке белел солнечный зайчик.

Йона пытался припомнить свой сон о бледных стрекозах.

Там было что-то, связанное с убийством.

Йона закрыл глаза. Много лет назад он случайно увидел три фотографии, сделанные в морге Эребру.

На секционном столе лежал труп девушки.

Самоубийство.

Йона отчетливо вспомнил, как стоял и рассматривал фотографии. Девушку положили на живот, и Йона подумал, что фотограф, должно быть, выбрал неверный угол: вспышка отразилась от какого-то блестящего предмета, и отсвет лег на темные волосы на затылке покойной.

А что, что если это не блик? Что, если на затылке были белые волосы?

Йона заставил себя встать и сказал Лайле, что ему пора. Пошатываясь, он вышел на кухню, умылся и прополоскал рот.

Те фотографии лежали на столе у Нолена. Еще там был вскрытый конверт.

Йона тогда так и не узнал, что послужило причиной смерти.

Нолен как раз говорил про самоубийство, когда в кабинет вошел напарник Йоны, Самуэль Мендель.

– Мне пора, – повторил Йона и промокнул лицо бумажным полотенцем.

Лайла достала из открытой картонной коробки белую футболку и протянула ему. Йона сказал «спасибо» и быстро оделся. Оставшиеся на груди капли воды быстро впитались, и спереди на футболке расплылись серые пятна.

– Сам знаешь – я не хочу, чтобы ты ходил сюда. Тебе здесь не место, у тебя важные дела.

– Все не так просто. – Йона оперся о спинку дивана. – Я изменился. Не знаю, как объяснить, но во мне появилось что-то, с чем я не могу справиться.

– Я так и поняла. Если тебе понадобится еще один сеанс – я здесь.

– Спасибо. Меня ждет работа.

– Вот и хорошо, – кивнула Лайла.

Йона снял с крючка кобуру с пистолетом, застегнул на правом плече и потянулся за пиджаком.

30

До полицейского управления на Кунгсхольмене Йона доехал на такси. Надо рассказать Марго и прокурору о той мертвой девушке, о фотографиях, сделанных в отделении судебной медицины в Эребру.

Да, Мартин Нордстрём сделал признание, но это ничего не решает.

Нельзя терять времени.

Дорожное полотно гудело под покрышками; такси объехало рейсовый автобус, снова вернулось в правый ряд и пристроилось за старым «мерседесом».

Несмотря на долгий сон, Йона чувствовал усталость после наркотического опьянения. Руки дрожали от ломки.

Нельзя говорить Марго, что он так и не прекратил заниматься делом Йенни Линд.

А еще нельзя говорить, что допрос Мартина и его признание – дело во всех отношениях неправильное. Мартин явно ничего не помнит о событиях той ночи. Он просто сказал то, что, по его мнению, хотел услышать от него Арон.

Камешек отскочил из-под колес и ударился о лобовое стекло, оставив после себя голубую звездочку.

Йона думал о фотографии, виденной много лет назад. Ему тогда показалось, что на ней блик от вспышки.

Он, не особо задумываясь, принял белое пятно на затылке мертвой девушки за отраженный свет.

Сейчас Йона думал по-другому.

Смерть девушки классифицировали как самоубийство. Но кто-то поставил ей «холодное» клеймо и, по всей видимости, убил ее – так же, как убили Йенни Линд.

Йона напомнил себе: разговаривая с Марго, следует выражать почтительность, упомянуть, как он уважает работу, проделанную полицейскими Норрмальма, признать, что ему бывает трудно бросить тот или иной случай, а потом попросить разрешения заняться именно этим – ради собственного душевного спокойствия.

Нужно только с согласия Марго запросить информацию, связанную с тем старым делом о самоубийстве. Сделать один-единственный телефонный звонок.

«А если Марго откажет?» – подумал Йона.

Машина повернула. Высокие здания бросали на асфальт глубокие тени. Йона откинулся на спинку, чувствуя, как не до конца оставившее его головокружение перекатывается в мозгу, будто скользкий шарик в подшипнике.

Йона набрал номер полицейского округа Бергслаген. Через несколько секунд его соединили с коллегой по имени Фредрика Шёстрём.

– Йона Линна, – повторила она, когда Йона представился. – Какой у вас вопрос?

– Четырнадцать лет назад одна девушка в Эребру покончила с собой. Я не помню обстоятельств, но, по-моему, это произошло в раздевалке бассейна.

– Не припомню, – призналась Фредрика.

– А не могли бы вы поднять отчет судебно-медицинской экспертизы? И фотографии?

– Как звали девушку?

– Я не имел отношения к расследованию.

– Неважно, я ее нашла. Здесь такое нечасто случается… Мне только залогиниться. Четырнадцать лет, говорите. Значит…

Йона услышал, как полицейская из Эребру щелкает клавиатурой.

– Вот, наверное, – сказала Фредрика и тихо кашлянула. – Фанни Хёг… Повесилась в женской раздевалке Дворца спорта в Эребру.

– Ее нашли повешенной?

– Да.

– А фотографии есть?

– Их не оцифровывали… но я вижу регистрационный номер. Давайте я вам перезвоню через минутку.

Йона нажал «отбой» и закрыл глаза. Мягко покачивалась машина. Дело Фанни Хёг могло оказаться важным, даже решающим моментом для текущего расследования, но Йона все равно надеялся, что он ошибается.

Потому что если он прав, то тут просматривается определенная схема. И тогда они ищут убийцу, который повторяется. Который уже стал или скоро станет серийным убийцей.

Телефон у Йоны в руке зазвонил; Йона открыл глаза и ответил.

– Здравствуйте, это снова Фредрика. – Женщина на том конце кашлянула. – Судебно-медицинской экспертизы не было. Только обычное вскрытие.

– Но фотографии вы нашли?

– Да.

– Сколько их?

– Тридцать две. Включая детальные.

– Они сейчас перед вами?

– Да.

– Вопрос прозвучит странно, но… на них нет ничего неправильного? Может быть, вы видите какие-нибудь дефекты проявки или странные блики от вспышки?

– А поточнее? – спросила Фредрика.

– Бледные пятна, засвеченные места, что-то вроде солнечных зайчиков.

– Нет, совершенно обычные снимки… Погодите-ка. На одной фотографии белое пятнышко.

– Где?

– У верхней границы снимка.

– Я имею в виду – где на теле Фанни?

– Посреди затылка.

– Еще снимки ее затылка есть?

– Нет.

Четки, свисавшие с зеркала заднего вида, качнулись: машина переехала через «лежачего полицейского».

– Что написано в отчете?

– Не много.

– Прочитайте, пожалуйста, – попросил Йона.

Такси причалило к тротуару Польхемсгатан, напротив шероховатой каменной стены. Йона вышел, пропустил семейство с детской коляской, нагруженной надутыми фламинго, водными пистолетами и зонтиками.

Он пересек дорогу и вошел в стеклянные двери полицейского управления, слушая, как Фредерика читает то немногое, что было написано о смерти Фанни.

Четырнадцать лет назад девушку по имени Фанни Хёг обнаружили повесившейся в женской раздевалке Дворца спорта в Эребру.

У Фанни были контакты с Церковью саентологии, и когда она сбежала из дома, родители были уверены, что она прибилась к саентологам. Полицейским не удалось отыскать ее, а потом Фанни исполнилось восемнадцать лет, и через полгода поиски прекратились.

Когда Фанни вернулась домой, родители были в отпуске. К тому времени она числилась пропавшей уже больше года.

Может быть, ей требовалась помощь, чтобы порвать с саентологами, и из-за того, что родители оказались в отъезде, девушка почувствовала себя совсем одинокой.

По версии полицейских, Фанни отправилась во Дворец спорта, чтобы поговорить с тренершей футбольной команды, видя в ней свою последнюю надежду. Не найдя тренерши, Фанни повесилась.

И криминалисты, и судебный медик расценили ее смерть как самоубийство. Полиция свернула предварительное расследование.

Узнав имя судмедэксперта, Йона поблагодарил Фредрику и закончил разговор. Он стоял возле лифта, упершись руками в стену. По телу прокатывались волны озноба.

Большие стеклянные двери управления беспрестанно то открывались, то закрывались.

Группа полицейских, что-то громко обсуждая, торопливо вышла под стеклянный купол внутреннего дворика.

Прислушиваясь, как во сне, к громким голосам, Йона собрался с силами и нажал кнопку лифта. Вытер губы, провел рукой по волосам.

Фредрика подтвердила, что на остальных снимках она не увидела ни бликов, ни отсветов.

Блик был на одной-единственной фотографии: затылок Фанни.

Видимо, Йона все же оказался прав, несмотря на ломку.

Кто-то поставил Фанни холодное клеймо.

А потом повесил ее. Казнил.

Один и тот же убийца, один и тот же модус операнди.

Войдя в кабину, Йона набрал номер патологоанатома, который четырнадцать лет назад проводил вскрытие Фанни Хёг. Сейчас эксперт работал в отделении лабораторной диагностики в университетской больнице Эребру.

Двери лифта разъехались, и Йона вышел в коридор, слушая скрипучий голос в трубке:

– Мистер Курц.

Йона остановился, ощущая, как его захватывает опиумная петля. Он откашлялся и объяснил, по какому поводу звонит.

– Да, я ее помню, – ответил патологоанатом. – Она училась в одном классе с моей дочерью.

– У нее в волосах были белые пряди.

– Верно, – удивленно сказал эксперт.

– Но вы их не сбрили. – Йона снова зашагал.

– Причины не было. Никто не сомневался в произошедшем, и я подумал о ее родных… – Курц помолчал, напряженно дыша, и сказал: – Я подумал, что она осветлила пару прядей, вот и все.

– Вы ошиблись.

Йона прошел мимо своего кабинета. Убийца держал в плену двух девушек, а потом убил их. Не исключено, что он собирается схватить или уже схватил третью. С этой мыслью Йона подошел к двери Марго Сильверман, постучал и шагнул через порог.

Марго взглянула на него, и он заговорил:

– Марго, ты знаешь, что мне трудно выбросить незавершенные дела из головы. Я бы хотел, чтобы мне разрешили запросить информацию у Региона Восток. Она касается одного старого случая, который, возможно, связан с убийством Йенни Линд.

– Йона. – Марго вздохнула и посмотрела на него воспаленными глазами.

– Я знаю, прокуратура уже забрала расследование.

– Вот, пришло по электронной почте. – И Марго развернула монитор к Йоне.

Йона подошел ближе и стал читать письмо какого-то rymond933. Письмо переслал Марго Арон.

Я прочитал, что вы арестовали сволочь, про которую газеты пишут как про Палача. По-моему, его надо приговорить к пожизненному и выслать из страны.

Я таксист и в ту ночь сидел в макдаке на Свеавеген. Снимал смешных ворон через окно. А сегодня вот просматривал видео и увидел эту сволочь на заднем плане. Теперь у его адвокатов есть шанс.

Йона открыл файл. На экране позади отражений ярко освещенного «Макдональдса» возникли пустой бассейн, стена и торец Школы экономики.

На дорожке возились вокруг закрытой коробки из-под пиццы вороны.

Поодаль от серых птиц и бассейна маячил Мартин. Он стоял под зонтиком, держа на поводке лабрадора.

Детской площадки с этого ракурса видно не было.

Мартин выпустил поводок и сделал шаг вперед.

Значит, времени было три восемнадцать.

Чрез две минуты Йенни Линд уже будет свисать с лазалки.

Мартин вошел в слепую зону и зашагал дальше по мокрой траве.

Вот они, две минуты, которых им не хватало.

Сейчас они увидят, как Мартин огибает детскую площадку и подходит к ее скрытой части – той, где лазалка.

Он все еще успевает покрутить лебедку.

Мартин остановился возле домика, глядя прямо на лазалку. Сделал еще пару шагов и снова встал, держа над собой зонтик.

Деревья над ним поблескивали под белым светом.

Вода с зонтика лилась Мартину на спину.

Камера дрожала.

Вороны совместными усилиями изловчились и открыли коробку.

Мартин довольно долго стоял без движения, а потом повернулся и направился назад, к киоску «Прессбюро».

Он просто смотрел.

Он даже не приближался к Йенни.

Когда Мартин ушел, часы показывали двадцать пять минут четвертого. Йенни Линд к этому времени была мертва уже пять минут.

Собака, волоча поводок по земле, последовала за Мартином, который направился к входу в метро и скрылся из кадра.

Камера еще засняла, как одна из ворон улетает с остатками пиццы в клюве, а потом запись резко оборвалась.

– Не желаешь заняться этим случаем? – натянуто спросила Марго.

– Я был прав, – ответил Йона.

– В смысле?

– Мы имеем дело не с единичным убийством.

31

Памела достала из буфета непочатую бутылку «Абсолюта», оборвала пластик на горлышке, захватила из шкафчика стаканчик и села за кухонный стол.

Она неделями думала, что надо бросить, прекратить пить, но все же налила себе водки.

Посмотрела на прозрачную жидкость, на заполненную светом тень на столе.

Все, последняя рюмка, подумала она, и тут зазвонил телефон.

На дисплее высветилось «Деннис Кранц».

Желудок свело от тревожного чувства. Вчера, прося Денниса приехать, Памела была пьяна в стельку. В мозгу пронеслись обрывки воспоминаний, оставшиеся после вечера и ночи: они занимаются любовью, а потом лежат бок о бок, тяжело дыша.

Памела уставилась на розетку вокруг люстры. Комната вертелась, как плот в водовороте.

Ночью Памелу разбудило ощущение опасности.

В спальне стояла почти кромешная тьма.

Лежа голая под одеялом, Памела пыталась припомнить события вчерашнего вечера.

Не делая никаких движений, Памела прислушалась. Из гардеробной доносилось посвистывание старой вентиляции.

Шторы опущены, но сквозь щель пробивается серый свет ночного города.

Памела поморгала, пытаясь сфокусировать зрение. Ей показалось, что она различает на оконном стекле отпечаток детской ладони.

За спиной скрипнули половицы.

Памела беззвучно повернула голову. Посреди спальни темнела высокая фигура. В руке фигура держала ее, Памелы, лифчик.

– Деннис? – прошептала Памела.

– Я ходил в душ, – объяснил Деннис и повесил лифчик на спинку кресла.

Памела села, облизала губы. Между ног было липко. Памела смотрела, как Деннис поднимает с пола возле кресла ее платье и выворачивает его налицо.

– Наверное, будет лучше, если ты уйдешь.

– Ладно.

– Мне надо поспать, – объяснила Памела.

Одеваясь, Деннис сделал попытку заговорить с ней: он не хочет, чтобы она разочаровалась в нем или пожалела о вчерашнем.

– С моей-то стороны все логично, – прибавил он, застегивая рубашку. – Я всегда любил тебя, даже если самому себе в этом не признавался.

– Извини, но у меня сейчас на такой разговор сил нет. – Во рту у Памелы пересохло. – Я даже не очень осознаю, что мы действительно занимались тем, чем занимались. Это как-то не соответствует моим представлениям о себе.

– Не обязательно всегда и во всем быть самой сильной, пойми это.