Текст книги "Зеркальный человек"

– А кто тогда будет самой сильной?

Памела, пошатываясь, заперла за Деннисом дверь, вынула контактные линзы и снова легла.

Она спала тяжелым сном без сновидений. Когда зазвонил будильник, Памела встала, приняла душ, убрала бокалы и перестелила постель. Бросила вчерашнюю одежду в корзину с грязным бельем, выгуляла собаку и поспешила на работу.

После совещания она поднялась на чердак дома на Нарвавеген, сделала несколько набросков и постояла во временном строительном лифте.

Памела сняла каску, и мысли снова закрутились вокруг того факта, что она изменила Мартину. Надо во всем ему признаться.

И вот она сидит за столом с телефоном в руке, и перед ней водка. Телефон зазвонил.

– Памела.

– Я только что звонил в полицию. Похоже, прокуратура снимает с Мартина обвинения и отпускает его, – сказал Деннис.

– Прямо сейчас?

– Обычно, когда решение уже принято, все происходит довольно быстро. Его наверняка выпустят минут через десять.

– Спасибо.

– Ты как?

– Нормально… но тогда у меня нет времени на разговор.

Они распрощались. Памела взяла рюмку. Надо попробовать слить водку назад, в бутылку, но она сейчас слишком нервничает. Памела выплеснула водку в раковину, схватила в прихожей сумочку и ключи, вышла, заперла дверь и бросилась к лифту.

Спускаясь, она смотрела сквозь лифтовую решетку. Пол уплывал вверх, кабина, поскрипывая, спускалась вниз.

Свет на четвертом этаже не горел, но Памела разглядела у одной двери детскую коляску.

Надо успеть к тюрьме до того, как Мартина выпустят.

Памела взглянула в зеркало, проверить макияж, и вынула из сумочки пудреницу. Кабина миновала третий этаж.

Внезапно кабину залил резкий свет, послышался щелчок фотоаппарата.

Памела обернулась, но увидеть успела лишь чьи-то черные ботинки. Лифт уже опустился на второй этаж.

Сердце встревоженно заколотилось – Памела сама не поняла почему. Наверное, она так напряжена, что во всем видит угрозу. А это просто какой-нибудь риелтор делает фотографии.

На первом этаже лифт остановился. Памела отвела решетку и вышла. Бегом кинулась в гараж, села в машину и тронула ее с места, одновременно нажимая кнопку на пульте.

– Ну давай же, – шептала она, пока ворота гаража медленно складывались гармошкой.

Памела въехала на пандус, пересекла тротуар и уже на Карлавеген прибавила скорости.

Мысли в голове неслись ураганом.

Мартина выпустили, обвинения сняли. Надо оспорить решение комиссии, позвонить Мии, сказать, что все будет хорошо.

На светофоре загорелся желтый свет, но Памела, вместо того чтобы затормозить, прибавила газу. Какая-то женщина в бурке раздраженно взмахнула рукой, кто-то протяжно засигналил.

Памела проехала по Карлавеген, свернула на Далагатан – и тут поравнявшийся с ней полицейский на мотоцикле сделал ей знак остановиться.

Памела встала, задев бордюр колесом. Полицейский слез с мотоцикла, снял белый шлем и приблизился.

Памела опустила окошко. На нее вежливо, но скептически смотрел загорелый полицейский.

– Вы слегка превысили скорость. Не заметили?

– Извините, я просто очень нервничаю.

– Покажите, пожалуйста, права.

Памела принялась неуклюже рыться в сумочке. Выложила на сиденье рядом с собой ключи, очечник, отыскала бумажник, а потом никак не могла вытащить водительское удостоверение. Чтобы вынуть его из отделения, пришлось достать все кредитные и магазинные карточки.

– Спасибо. – Полицейский сравнил фотографию Памелы с самой Памелой. – Вы ехали со скоростью семьдесят четыре километра в час, а здесь школа.

– О господи… Я не увидела. Наверное, я пропустила знаки.

– В любом случае, мне придется изъять у вас права.

– Да, я понимаю. – Памела ощутила, как взмокла спина. – Но я очень спешу. Могу я остаться за рулем? Только на сегодня?

– Думаю, прав вас лишат месяца на четыре, не меньше.

Памела смотрела на него, пытаясь осознать услышанное.

– Но… мне что, оставить машину прямо здесь?

– Где вы живете?

– На Карлавеген.

– У вас там парковка?

– Гараж.

– Я поеду с вами до гаража.

32

Мартин, сгорбившись и обхватив руками колени, сидел на полу рядом с нарами. На нем была зеленая тюремная роба, плоские тапки валялись под раковиной. Глаза щипало от усталости – ночью Мартин совсем не спал. Пакет с постельным бельем, полотенцем, мылом и зубной щеткой так и остался невскрытым.

До того как в семидесятых годах на этом месте построили тюрьму, здесь располагался сиротский приют под патронатом кронпринцессы Лувисы.

Ночью мертвые мальчики вместе с толпой детей носились по коридорам тюрьмы, колотили во все двери подряд, после чего собрались возле его камеры.

Мальчики толкали и дергали железную дверь, а потом легли на пол и стали заглядывать в щель под дверью.

Внутрь они пробраться не могли и потому старались поймать взгляд Мартина. Мартин отвернулся и до утра просидел, зажав уши руками.

В коридоре послышались тяжелые шаги, лениво звякнули ключи. Мартин крепко зажмурился. Один из надзирателей отпер дверь, и голос с финским акцентом проговорил:

– Меня зовут Йона Линна, мы с вами встречались в допросной. Я пришел сказать, что прокурор не будет возбуждать против вас дело, она прекратила следствие, так что вас прямо сейчас освободят… Но прежде чем вы выйдете отсюда, я хочу принести вам свои извинения и спросить: может быть, вы хотите помочь нам найти того, кто убил Йенни Линд.

– Если смогу, – тихо ответил Мартин и посмотрел на ботинки говорившего. На ботинки и черные брючины над ними.

– Я понимаю, что вы мало что можете рассказать, – продолжил Йона. – Но когда мы с вами беседовали в допросной, вы что-то хотели мне сообщить. Мой коллега не дал нам договорить, но вы уже начали описывать, как Йенни Линд стояла под дождем.

– Я не помню, – прошептал Мартин.

– Мы сможем поговорить позже.

– Хорошо.

Мартин поднялся с пола; тело у него затекло.

– Если хотите, я позвоню, скажу, что вас отпустили?

– Нет, спасибо.

Мартин не решался упомянуть про Памелу, потому что дверь в коридор стояла открытой. Если произнести имя жены, мертвые мальчики наверняка захотят забрать его себе. Разозлятся, что им не разрешают написать это имя на могилах.

Полицейский, говоривший с финским акцентом, подвел Мартина к надзирателю, а тот отвел его в приемное отделение, где Мартину выдали сумку с одеждой, обувью и бумажником.

Пять минут спустя он уже выходил на Бергсгатан. Ворота у него за спиной с жужжанием закрылись. Мартин зашагал по тротуару вдоль ряда припаркованных сверкающих машин.

Вдалеке послышался собачий лай.

Мальчик с серым лицом, стоявший возле большой вентиляционной решетки, не отрываясь, смотрел на него. Вода стекала с мокрых волос на серую курточку, грязные джинсы были порваны на коленях.

Пальцы одной руки судорожно растопырены.

Мартин повернулся и пошел назад. За спиной послышались быстрые шаги – кто-то приближался к нему. Вдруг Мартин почувствовал, что его схватили за рукав. Он сделал попытку вырваться, и тут его сильно ударили по щеке. Мартин пошатнулся, упал на выставленные руки, ободрал ладонь об асфальт.

В ушах гудело, словно он с размаху ушел под воду.

Мартин вдруг вспомнил, как провалился под лед. Внезапный холод, и его как будто переехала машина.

Мартин попытался встать, но какой-то мужчина с вытаращенными глазами и напряженным ртом ударил его в лицо.

Кулак наискось задел нос.

Мартин сделал попытку прикрыться руками и встать. Он ослеп на один глаз, кровь лилась по губам.

– Что ты, сволочь, делал с ней пять лет? – кричал мужчина. – Пять лет! Я тебя сейчас голыми руками убью, понимаешь ты это?..

Нападавший, прерывисто дыша, схватил Мартина за куртку, они неуклюже сцепились.

– Отвечай!

Перед ним был отец Йенни Линд.

Мартин узнал его – видел по телевизору, когда он и его жена умоляли преступника отпустить их дочь.

– Это ошибка, я не…

Мужчина ударил его по зубам. Мартин обрушился на велосипед, прикованный к столбу, и услышал, как звякнул звонок.

К ним через газон бежали двое полицейских.

– Он похитил мою дочь. Он убил ее! – выкрикнул мужчина и поднял с земли булыжник.

Мартин стер кровь с лица. Мальчик, стоя на полоске пожухлой травы, снимал его на мобильный телефон.

Свет, отразившийся в зеркале бокового вида одной из припаркованных машин, ослепил Мартина. Он отвернулся; ему вспомнилось, как преломлялись, проникая через лед, солнечные лучи.

Полицейские велели нападавшему бросить камень и успокоиться. Мужчина, тяжело дыша, посмотрел на камень, словно не понимая, откуда он взялся, и уронил булыжник на тротуар.

Один из полицейских отвел Мартина в сторону, спросил, как он себя чувствует и не нужно ли вызвать «скорую». Второй, глядя в водительские права мужчины, объяснял, что против него возбудят дело о нападении и нанесении побоев.

– Все это просто ошибка, – проговорил Мартин и торопливо ушел.

33

Весь день они слушали звуки, с какими лопата втыкалась в землю, и шорох гравия, высыпаемого из тачки. Цезарь решил, что надо построить бункер, где они смогут отсидеться, когда настанет конец. Он казался нервознее обычного и вчера толкнул бабушку так, что та упала. Цезарь решил, что она слишком медлительна.

Несмотря на жару в клетке, Ким вздрогнула, когда Бленда начала пальцами расчесывать ей волосы. Ким с трудом выносила, когда кто-нибудь оказывался у нее за спиной, и теперь постаралась сосредоточиться на светлой полоске под дверью.

В проходе между клетками стояло ведро с кусками хлеба и вяленой рыбой; над ведром жужжали мухи. Бабушка принесла его еще утром, но девушек еще не кормили.

– Можно посмотреть на тебя? – спросила Бленда.

Обеим хотелось пить, но Бленда все же вытряхнула последние капли из пластиковой бутылки в ладонь и умыла Ким.

– Ой, здесь, оказывается, девочка! – улыбнулась она.

– Спасибо, – прошептала Ким и слизнула воду с губ.

Ким выросла в Мальмё. Ее гандбольная команда направлялась на соревнования в Сольну, и микроавтобус остановился в живописном местечке Брахехюс, где ребята хотели пообедать. В туалет выстроилась длинная очередь, а Ким не могла ждать.

Прихватив салфетку, она направилась на лесную опушку. Там все было усеяно использованной бумагой, и Ким немного углубилась в лес. Наконец строения и машины скрылись из виду.

Ким очень хорошо помнила ту поляну, жаркие солнечные лучи, падавшие на черничник и мох, сверкающие паутинки и темные верхушки елей.

Ким стянула штаны и трусы до самых ступней и присела на корточки, широко расставив ноги.

Одной рукой она отвела штаны подальше от наполненной светом струйки, от брызг, которые отскакивали от земли.

С треском сломалась ветка, и Ким поняла, что рядом кто-то есть, но ей очень хотелось писать.

Шаги приближались, за спиной у Ким потрескивали ветки и шишки, сухостой со свистом задел чьи-то штанины.

Дальше все произошло очень быстро. Нападавший вдруг прижал Ким ко рту тряпку и опрокинул на спину. Ким попыталась отбиваться, чувствуя, как теплая моча струится по ногам, а потом потеряла сознание.

В доме Ким жила уже два года.

Первые шесть месяцев ее продержали одну в подвале. Потом пустили жить в доме. Ким помнила день, когда бабушка рассказала, что ее больше не ищут. Бленда, с которой Ким делила комнату, прожила в доме гораздо дольше; она носила золотой браслет, и ей пришлось научиться водить грузовик. Девушки жили наверху, они прибирали в доме и мыли посуду, но никак не контактировали с остальными насельницами.

Колеса тачки проскрипели по двору, и Ким с Блендой услышали, как бабушка кричит Аманде: «Кто не работает, тот не ест!»

– Ты их знаешь? – вполголоса спросила Ким.

– Нет. Но Аманда, по-моему, сбежала от родителей, потому что ей все казалось скучным. Она хотела посмотреть мир, поездить по Европе, петь в какой-нибудь группе.

– А Ясин?

– Она из Сенегала. Вроде бы. Ругается по-французски.

После побега Йенни Линд все изменилось. Девушки лишились всех преимуществ, и жить в доме им больше не разрешали.

Теперь они обитали в тесных клетках, как звери.

Все они видели полароидные фотографии: вот Йенни борется за жизнь, а вот труп Йенни.

Бленда уже начала заплетать Ким косу, как вдруг брус на двери поднялся, и вошел Цезарь.

В клетки хлынул дневной свет, и девушки заморгали. У бедра Цезаря покачивалось мачете, тяжелое лезвие поблескивало черным.

– Ким, – позвал он, останавливаясь перед клеткой.

Ким опустила глаза, как научила ее бабушка, и сама почувствовала, как часто дышит.

– Все нормально? – спросил Цезарь.

– Да, спасибо.

– Что скажешь насчет ужина со мной?

– Я была бы очень рада.

– Если ты не против, аперитив можно принять прямо сейчас. – И Цезарь отпер клетку.

Ким выползла из клетки, отряхнула спортивные штаны от мусора и соломы и вышла за Цезарем во двор, под солнечный свет.

В пальцах ног покалывало от притока крови.

Тачка была перевернута, гравий высыпался. Ясин лежала на земле, бабушка молча била ее тростью. Аманда бросилась к тачке, подняла ее, схватила лопату и принялась сгребать гравий назад, в тачку.

– Это что? – Цезарь указал на тачку мачете.

– Просто несчастный случай. – Аманда посмотрела на него.

– Несчастный случай. И почему же он произошел?

Бабушка опустила трость и, дыша открытым ртом, отступила. Ясин так и лежала, глядя перед собой.

– День жаркий, нам хотелось пить, – объяснила Аманда.

– И ты высыпала гравий, чтобы привезти воды? – спросил Цезарь.

– Нет…

Аманда дрожащими пальцами застегнула верхние пуговицы пропотевшей насквозь блузки.

– Стоит мне отвернуться – и вы делаете вид, что правила ничего не значат, – заговорил Цезарь. – Что это с вами? Что вы станете делать без меня? Будете сами заботиться о себе, сами добывать еду и покупать украшения?

– Простите. Нам просто хотелось пить.

– Значит, Бог, по-твоему, не знает о ваших нуждах? – Цезарь повысил голос.

– Он…

– Все начинается с недовольства, – перебил Цезарь. – А от недовольства и до мыслей о побеге недалеко.

– Она ничего такого не имела в виду, – заговорила бабушка. – Она…

– Вы сами вынудили меня ужесточить наказания, – рявкнул Цезарь. – Я этого не хотел, я не хотел сажать вас под замок.

– Я никуда не убегу, – заверила его Аманда.

– Ты что, собака? – Цезарь облизал губы.

– Чего?

– Собаки не сбегают, – проговорил Цезарь, глядя на нее. – Если ты собака, то почему стоишь не по-собачьи?

Аманда с отсутствующим лицом положила лопату в тачку и опустилась перед ним на четвереньки.

Блуза выбилась из юбки, обнажив блестящий от пота крестец.

– Фанни пыталась сбежать, Йенни пыталась сбежать. Еще кто-нибудь хочет попробовать? – спросил Цезарь.

Он схватил Аманду за волосы, задрал ей голову и полоснул мачете по шее с таким звуком, с каким топор втыкается в полено. Аманда завалилась вперед, тело несколько раз дернулось и застыло.

– Я займусь ею, – прошептала бабушка и положила руку на кулон, свисавший с ее шеи.

– Зачем? Она не заслуживает погребения. Пусть гниет на обочине шоссе.

И Цезарь зашагал к дому.

Ким, дрожа, стояла возле трупа Аманды и смотрела, как Цезарь тянет через двор удлинитель, как втыкает в него штепсель болгарки.

Следующие несколько часов прошли как в тумане. Цезарь распиливал труп, а Ким и Ясин рассовывали отпиленные части по пластиковым мешкам и заматывали их скотчем. Мешки они относили в прицеп фуры.

В последний мешок, с головой и правой рукой, Цезарь швырнул бутылку воды, несколько украшений, сумку и велел бабушке выбросить мешок куда-нибудь подальше.

34

Мия Андерсон сидела напротив соцработницы, ответственной за рассмотрение ее дела, в комнате на первом этаже.

Кружка с кофе у нее в руках успела остыть.

Что бы ни происходило с Мией, ее всегда преследовало чувство одиночества.

В детстве о ней никто не заботился. Необходимость содержать себя в чистоте и что-нибудь есть целиком и полностью лежала на ней. В семь лет Мия обнаружила своих родителей в ванной, мертвыми. Передозировка фентанила. Мия попала сначала в одну временную семью, потом две недели провела в приемной семье в Сандвикене, но разругалась с другим ребенком.

Мия красила свои светлые, как у матери, волосы в голубой и розовый цвет. Густо мазала брови и ресницы, жирно подводила глаза. Кривые зубы придавали симпатичной, в общем, улыбке зловещее выражение.

Мия носила черные джинсы, тяжелые ботинки и мешковатые кофты.

Она уже поняла: доброты в людях нет. Все просто используют друг друга. Нет ни настоящей любви, ни истинного сочувствия, есть только красивые слова.

Как в той брошюре: ориентированный на результат торговый агент придерживается методов, доказавших свою эффективность.

Мия ненавидела эту систему.

Совершенно очевидно, что некоторые дети никому не нужны.

А те, кому они все-таки нужны, сами те еще типы.

Памела звонила сегодня, но Мия не ответила. Когда Памела через пять минут позвонила еще раз, Мия заблокировала ее номер.

– Что думаешь, Мия?

– Ничего.

Соцработнице было лет пятьдесят. Седое каре, на необъятной груди – очки на золотистой цепочке.

– Я понимаю, что ты расстроилась из-за отказа комиссии.

– Да ладно, ничего.

Время, проведенное с Микке, было единственным в жизни Мии периодом, когда ей казалось, что у нее есть семья. Но и потом, когда Микке посадили, она не смогла осознать, что была влюблена в него, что он хорошо обращался с ней только потому, что она добывала деньги воровством.

– До того как попасть сюда, ты жила в двух приемных семьях.

– Да, ничего не вышло.

– Почему?

– Спросите у них.

– Я спрашиваю тебя.

– Ну, там надо было мило улыбаться, а я не из таких, и меня это иногда раздражало. Люди хотели решать за меня, а сами ни фига про меня не понимали.

– Мы собираемся провести дополнительное психиатрическое обследование.

– Я не псих, вот уж точно не псих. Я просто не вписалась в семью такой, какая есть.

– А сюда ты вписываешься, – без улыбки заметила соцработница.

Мия почесала лоб. Начальство интерната утверждает, что заботится о ней, но эти люди – не ее родители и не хотят ими быть, у них есть собственные дети, у них такая работа, им за нее платят. Они не плохие люди. Но все же ее проблемы для них – просто источник дохода.

– Я хочу попасть в настоящий дом, – сказала Мия.

Соцработница заглянула в лежащие перед ней бумаги.

– Ты уже внесена в лист ожидания. Я считаю, что ты, безусловно, должна в нем оставаться, но, честно говоря, шансы у тебя не очень. Тебе же скоро восемнадцать.

– Ну да, понимаю, чего уж тут. – Мия проглотила комок в горле.

Она поднялась, сказала «спасибо», пожала соцработнице руку. Вышла в холл и села на ступеньку лестницы, ведущей наверх.

У нее нет сил подниматься, когда у Лувисы случаются припадки.

Она сидела на ступеньке, читала мемы в телефоне и вдруг увидела новостной заголовок: стокгольмский следователь Арон Бек, руководивший предварительным расследованием убийства Йенни Линд, заявлял, что прокурор ошиблась, потребовав заключения Мартина Нордстрёма под стражу. С Нордстрёма полностью сняли обвинение в убийстве, и теперь следователи рассматривали его как ключевого свидетеля.

Мия спустилась по лестнице и вышла на улицу. Было жарко. Трава, ревень и кусты сирени, которыми была обсажена беседка, источали сладкий запах.

Мия прошагала мимо двух машин, стоявших во дворе, пробежала по подъездной дороге, свернула налево и коротким путем, через высокую траву вышла на Варвсгатан.

Обернулась, посмотрела через плечо.

На обочине немолодой мужчина с длинными седыми волосами фотографировал шмелей, вьющихся над люпином.

Мия прошла по лесной опушке, поглядывая на стволы деревьев. Ей все еще казалось, что за ней кто-то наблюдает.

Дорога обогнула перелесок и вывела Мию в промышленную зону со строительными рынками и автомастерскими.

Мия миновала старые газгольдеры.

Над полукруглыми крышами дрожал горячий воздух.

Сзади приближалась машина.

Под медленно крутившимися колесами пощелкивали камешки, валявшиеся на асфальте.

Мия обернулась, козырьком приставила ладонь к глазам и рассмотрела такси.

Машина остановилась метрах в двадцати позади нее.

Потянулся забор, Мия зашагала быстрее. Машина тронулась, набрала скорость и поравнялась с ней.

Мия уже подумывала перелезть через ограду и убежать к набережной, когда окошко опустилось и показалось лицо Памелы.

– Здравствуй, Мия. Нам надо поговорить.

Такси остановилось, и Мия забралась на заднее сиденье, к Памеле.

– Я прочитала, что Мартина выпустили, – сказала Мия.

– Об этом уже пишут? И что именно?

– Что он вообще не при делах… но что он вроде как важный свидетель.

– Для начала могли бы спросить меня, – вздохнула Памела.

Мия подумала, что Памела красивая, но глаза у нее грустные, а на лбу залегли морщины.

– Я несколько раз пыталась до тебя дозвониться.

– Правда? – буркнула Мия.

Машина тронулась с места. Мия поглядывала в окно и улыбалась – она поняла, что Памела примчалась сюда на такси из самого Стокгольма только потому, что она, Мия, не брала трубку.

– Я уже связалась с адвокатом, который сможет обжаловать решение комиссии.

– А получится? – спросила Мия и искоса взглянула на Памелу.

– Не знаю. Если Мартин… он довольно чувствительный человек, у него с психикой не все ладно. Но я ведь об этом говорила?

– Ага.

– И я боюсь, что после тюрьмы ему снова станет хуже, – объяснила Памела.

– А сам он что говорит?

Машина медленно катила через Евле, а Памела рассказывала. У ворот тюрьмы на Мартина набросился с кулаками отец Йенни Линд. Памела искала мужа до двух часов ночи, обзвонила все больницы. Рано утром его обнаружили спящим в лодочке на Кунгсхольмс-странд. Когда полиция взялась за него, Мартин очень растерялся и не смог объяснить, что он здесь делает.

– Я отвезла его в отделение скорой психиатрической помощи, но… Мартин не захотел говорить, почти ничего не сказал. И был слишком напуган, чтобы вернуться домой.

– Как же его жалко-то, – сказала Мия.

– Я думаю, через пару дней ему придется собраться с мыслями и понять, что обвинения против него выдвинули по ошибке.

На Стурторгет три девочки, смеясь, прыгали по плитам и гонялись за мыльными пузырями.

– Куда мы едем? – Мия выглянула в окошко.

– Не знаю. А ты чем хочешь заняться? – улыбнулась Памела. – Есть хочешь?

– Нет.

– Хочешь, съездим в Фурувик?

– В зоопарк? Вы в курсе, что мне почти восемнадцать?

– А мне сорок. И я обожаю американские горки.

– Я тоже, – призналась Мия и улыбнулась.

35

В девять вечера Памела вылезла из такси на Карлавеген. Вошла в подъезд и поднялась на лифте на пятый этаж.

Лицо у нее порозовело, волосы растрепались. Они с Мией раз десять прокатились на американских горках, ели попкорн, сладкую вату и пиццу.

Памела отперла железную дверь, подобрала почту, валявшуюся на полу у порога. Сейчас она примет душ, ляжет и почитает.

Памела стала просматривать почту и вдруг похолодела.

Среди конвертов был полароидный снимок Мии.

Прядь голубых волос за ухом, счастливое лицо. На заднем плане – вход в павильон страха, что в Фурувике.

Фотография сделана всего несколько часов назад.

Памела перевернула снимок. На обороте что-то написано – так мелко, что слов не разобрать.

На кухне Памела зажгла потолочную лампу и положила фотографию на стол, под яркий свет. Потом надела очки и склонилась над снимком.

Если он заговорит – она понесет кару

Стоя над снимком, Памела с тяжелым сердцем пыталась понять, что означают слова и фотография. Это явная угроза. Кто-то пытается запугать их с Мартином.

Новостные сайты и газетные анонсы сегодня вечером были полны заголовков и наспех написанных статей, сводившихся к тому, что полиция теперь рассматривает Мартина как ключевого свидетеля.

Кто-то хочет ее запугать, сделать так, чтобы она убедила Мартина не выступать свидетелем.

Наверное, это убийца.

Он наблюдает за ними, знает, где они живут, знает про Мию.

При этой мысли Памелу замутило от страха.

Она взяла было телефон, чтобы позвонить в полицию, объяснить, что произошло, и потребовать для Мии защиты, но тут же поняла, что все будет впустую. Ее выслушают, примут у нее заявление, а потом объяснят, что в подобных случаях защита со стороны полиции не предоставляется.

Да, так и будет. У нее всего-навсего фотография и неясная угроза. Ни имен, ни особых признаков.

Но человек, убивший Йенни Линд, боится, что Мартин начнет свидетельствовать.

И если Мартин расскажет, что видел в ту ночь, этот человек покарает Мию.

Памела положила телефон на стол и снова посмотрела на фотографию.

У Мии такое счастливое лицо, целый ряд мелких колечек в ухе блестит на солнце.

Памела перевернула фотографию, потерла буквы пальцем, глядя, как они исчезают с блестящей поверхности.

Кончик пальца посинел, слов больше нет.

Памела встала, дрожащими руками открыла буфет, достала бутылку «Абсолюта», посмотрела на нее и вылила водку в раковину. Раковину она промывала до тех пор, пока не исчез запах спирта, а потом взяла телефон. Надо позвонить Мии, попросить ее быть осторожной.

36

Йоне понадобилось чуть больше часа, чтобы доехать до Капелльшера, откуда он на водном такси переправился к укрепленному городку на северо-восточном берегу Идё.

Перед ним блестело, как зеркало, Аландское море.

Такси пристало к бетонному причалу, заставив чаек подняться в воздух.

Йона добрался до современного строения из просмоленной доски и нажал кнопку домофона. Дверь открылась.

У стойки дежурного он предъявил удостоверение и уселся ждать в прохладной приемной.

В деревянном доме размещалась особая клиника: здесь проходили реабилитацию высокопоставленные управленцы, политики и военные.

Через пять минут одетая в форму женщина пригласила Йону в один из восьми номеров.

Сага Бауэр сидела в кресле перед огромным окном. В руке бутылка минеральной воды, взгляд, как всегда, устремлен куда-то за горизонт.

– Сага, – позвал Йона, садясь в кресло рядом с ней.

В первые месяцы Сага только ходила взад-вперед, как зверь в клетке, и твердила, что хочет умереть.

Теперь она больше ничего не говорила. Просто сидела у окна и смотрела на море.

Йона регулярно навещал ее. Сначала читал ей, потом начал рассказывать о себе, но первые проблески внимания заметил, когда случайно заговорил об одном расследовании.

После этого Йона стал рассказывать Саге обо всех своих расследованиях, излагая те или иные версии.

Сага слушала. Когда Йона во время своего последнего посещения упомянул о том, что обнаружил холодное клеймо, она едва заметно улыбнулась.

И вот теперь Йона рассказывал ей о Мартине Нордстрёме – человеке, который видел, как убивали Йенни Линд, от начала до конца, да еще с близкого расстояния. О человеке, которого вынудили признаться в убийстве и который, как теперь установила полиция, невиновен.

– Его избили у ворот тюрьмы, и он снова попал в психиатрическую клинику, – говорил Йона. – Не знаю, получится ли у меня допросить его… сейчас дело буксует, но я нашел один старый случай, который связан с нашим расследованием…

Сага молчала, глядя на воду.

Йона положил на стол перед ней две фотографии.

С одной смотрела Фанни Хёг – мрачно, полусонно. Йенни Линд глядела прямо на фотографа; девушка словно едва сдерживала смех.

– Фанни тоже повесили, как и Йенни, но четырнадцать лет назад. Подробного изображения клейма у нас нет, но ее клеймили холодным тавром, это очевидно. Прядь в темных волосах совершенно белая.

Йона рассказал, что девушки были примерно ровесницами, у обеих друзья, но не было пары и что обе много писали и комментировали в соцсетях.

– Разное телосложение, разный цвет глаз, у одной волосы светлые, у другой темные. Когда Йенни похитили, все сочли, что выбор преступника пал на нее случайно… но когда я сравниваю ее фотографию с фотографией Фанни, я вижу нечто общее… нос, линия скул, может быть – линия роста волос.

Сага лишь теперь перевела взгляд на лежащие на столе фотографии. Йона снова заговорил:

– Конечно, мы продолжаем искать. Могли быть и другие убийства, самоубийства и киднеппинг, которые можно связать с тем же преступником. Судя по тому, что нам известно, он не особенно активен – вероятно, еще не превратился в серийного убийцу. Но он следует определенной схеме, у него своя манера действовать… и я знаю: он не остановится.

На обратном пути Йона свернул к Римбу, поговорить с коннозаводчицей Еленой Постновой. Узкая аллея вела к парковке, соседствовавшей с изгородью. Арон Бек стоял, привалившись к серебристо-серому «мерседес-бенцу»; когда Йона вылез из машины, Арон оторвался от телефона и поднял глаза.

– Марго решила, что я должен приехать извиниться, – сказал он. – Прости, я вел себя как дурак. К сожалению. Надо было, чтобы ты допросил Мартина до того, как я привлек к делу прокурора.

Йона надел солнечные очки и взглянул на темно-красную конюшню. По загону бегал черный жеребец, которым правил молодой седок. Пыль от сухой земли вилась между деревьями, окрашивая ноги лошади серым.

– Марго говорит: тебе решать, останусь я в команде или нет, и я пойму, если ты меня выкинешь, – продолжал Арон. – Мне наплевать, как я буду выглядеть. Я просто хочу остановить эту сволочь, и если ты дашь мне еще один шанс, я буду вкалывать, пока ты не скажешь мне «хватит».

– Годится, – согласился Йона.

– Да? Ох, ну и хорошо, – с облегчением сказал Арон.

Йона зашагал по гравийной дорожке к конюшне. Арон догнал его, и по дороге они обсудили ход расследования.

Группа следователей из Национального бюро расследований прошерстила базы данных за последние двадцать лет, но не обнаружила убийства, самоубийства или какого-либо смертельного случая с похожей схемой.

Каждый год в среднем около сорока молодых шведок сводят счеты с жизнью. Примерно двадцать пять процентов этих самоубийств совершается через повешение.

А вот убийство через повешение – дело гораздо более необычное. За все это время повесили, не считая Йенни Линд и Фанни Хёг, трех женщин, и эти три убийства были совершены сожителями-абьюзерами.

Эти три повешенные подверглись дополнительному посмертному обследованию, но отчеты экспертизы не содержали упоминания ни о холодном клеймении, ни об изменении пигментации.

Дорожка широкой дугой заворачивала между каким-то высоким строением и загоном с восемью лошадями. Солнце заливало загон, было очень жарко. В канаве стрекотали кузнечики; ласточки проносились в небе высоко над крышей.

– Сложнее обстоит с женщинами, которых могли увезти, – продолжал Арон. – Если отсеять явные случаи, когда девушек вывозили из Швеции для принудительных браков, остается несколько сотен подобных дел.

– Проверим все.

– Но только шесть из них выглядят как явный киднеппинг.

Из конюшни, неся на плече седло, вышла немолодая женщина. Она бросила седло в кузов ржавого пикапа, обернулась и прищурилась на полицейских.

Седой «ежик», заляпанные штаны для верховой езды, высокие кожаные сапоги и футболка с изображением Владимира Высоцкого.

– Я слышал, вы все знаете о разведении лошадей, – начал Йона, протягивая женщине служебное удостоверение.