Текст книги "Логика чудес. Осмысление событий редких, очень редких и редких до невозможности"

12
Антихрупкость

Если и победитель не получит жестко пару раз, тогда это не бой, а бойня.

Нассима Талеба всегда интересовало, как можно бороться с хрупкостью вещей. Через несколько лет после «Черного лебедя» он написал целую книгу, посвященную этой теме. Она называется «Антихрупкость». Он выбрал ее названием слово, не существующее в английском языке, чтобы подчеркнуть, что тема этой книги – новая концепция, которой требуется новое название. Я считаю открытие Талеба настолько важным элементом арсенала, необходимого для выживания в Диконии, что оно заслуживает отдельной главы.

Если вы попросите друзей и знакомых назвать антоним слова «хрупкий», то услышите в ответ что-нибудь вроде «стабильный», «массивный», «прочный», «крепкий», «сильный», «основательный», «нерушимый». Но эти слова однобоки: они говорят лишь о том, что, если нечто не хрупко, оно не поддается, когда его ломают. Почему бы не описать нечто, что становится лучше от попыток его сломать? В конце концов, противоположность «добру» – «зло», а не некое нейтральное состояние; противоположность «положительному» – «отрицательное», а не «нулевое»; противоположность «разрушению» – «созидание», а не сохранение существующего положения вещей. Однако оказывается, что противоположность «хрупкости» – всего лишь «неразрушимость». Нужно какое-то новое слово, скажем «антихрупкость», которое описывало бы нечто не просто не ломающееся, но и выигрывающее от попыток сломать его. В этом и состоит концепция, открытая Талебом.

Мы познаем идею противоположностей из повседневного опыта. Противоположность «большого» – «малое», а не «среднеразмерное», даже не «нуль-размерное» и уж точно не «отрицательно-размерное». Бывает также, что у какого-то понятия есть несколько противоположностей. Например, у «увлеченности» – не только «безразличие», но и, скажем, «отвращение». У «негибкости» – как правило, «гибкость», а вот у «гибкости» – не только «негибкость», но и «хрупкость», из чего следует, что противоположностью «негибкости» может быть «антихрупкость». И действительно, гибкость пружины выражает нечто большее, чем тот факт, что сжатие не причиняет ей вреда; пружина получает от сжатия выгоду, потому что именно сжатие придает ей способность распрямляться. Тем не менее «гибкость» – не антоним «хрупкости».

Ни одно из известных мне слов какого бы то ни было языка не выражает напрямую ту выгоду, которую приносит чему-либо попытка его сломать. Однако такие явления существуют, и не только в связи с пружинами. Талеб приводит удачный пример гидры из греческой мифологии: у нее было множество голов, и, когда одну из них отрубали, на ее месте вырастали две новых[126]126
  Приведенный Талебом пример гидры см. в Taleb (2012), р. 34.


[Закрыть].

Гидра – существо мифологическое, но ее способность к регенерации широко встречается в биосфере. Например, бактерии становятся более жизнестойкими, когда мы пытаемся бороться с ними при помощи антибиотиков. Главная движущая сила биологической эволюции в том и состоит, что конкуренция и тяжелые условия существования отсеивают тех, кто хуже приспосабливается к ним, и от этого выигрывают те, кто может извлечь выгоду из неблагоприятной в остальном среды. Понятие антихрупкости относится не только к биологическим видам, но и к отдельным организмам. Например, мышцы и кости развиваются от упражнений – то есть от напряжения, – а рост растений стимулирует подрезка. Нечто подобное происходит и с человеческим мышлением: иногда нам требуется, чтобы что-то заставило нас думать более интенсивно. Один из моих преподавателей математики говаривал, что некоторые ученики похожи на лекарства: перед употреблением их нужно встряхнуть. Что он и делал, причем не только в переносном смысле.

Психологи используют термин «резильентность», описывающий качество человека, который становится сильнее в борьбе с жизненными трудностями. Эта идея выражается в строчке из популярного мюзикла «Фантастикс» (The Fantasticks), поставленного в 1960 году: «Без боли в сердце пустота». Таким образом, «резильентность» описывает частный случай антихрупкости, но используется только в профессиональном жаргоне психологов. Еще более специальный термин «посттравматический рост» описывает это качество более конкретно: травмы и невзгоды могут привести не просто к выздоровлению, но и к дальнейшему улучшению психологического здоровья.

Еще один тип антихрупкости называют, обычно с уничижительным оттенком, «комплексом Наполеона». Это название основывается на распространенном мнении (у которого, к слову, немного убедительных оснований), что низкорослым людям, таким как Наполеон, свойственно чрезмерное стремление компенсировать свой малый рост излишней агрессивностью или властностью, и именно это стремление к компенсации позволяет им добиваться успеха. Сам Наполеон был человеком не особенно низкорослым: его рост – 168 см (или, по другим данным, 170) – был даже выше среднего для взрослого француза его времени.

Концепцию антихрупкости можно с пользой применять к состязаниям любого типа, в том числе к спортивным единоборствам. Профессиональные боксеры говорят, что бокс – это спорт, в котором избивают даже победителя: если и победитель не получит жестко пару раз, тогда это не бой, а бойня.

Есть люди, которым хорошая драка, по-видимому, доставляет удовольствие. Настоящий боец не боится пропустить несколько ударов соперника, если в конце концов выходит победителем; чем ожесточеннее бой, тем больше ему нравится драться и тем энергичнее он сражается. Такой боец не просто не замечает ударов; бьют его, бьет он, и это делает бой интересным.

Многие бойцы обладают на удивление мягким характером. Они не напрашиваются на неприятности. Их латентные дикость и агрессия проявляются, только когда начинается бой. Выше я упоминал, что крещендо рассерженных голосов может быть предвестником кабацкой драки. В этот момент спокойный тихонский мир добродушного пьянства готов уступить место диконскому хаосу – если, конечно, противная сторона не найдет умиротворяющих доводов. Но на этом этапе мирное разрешение конфликта случается редко, хотя вежливое извинение почти всегда способно предотвратить драку. Меня поражает, что люди готовы рисковать своей жизнью, лишь бы не потерять лицо.

Как-то раз, подъезжая к светофору, я замечтался, не успел вовремя затормозить и стукнул машину, стоявшую впереди. Удар был очень слабым, и все повреждения свелись к царапине на бампере. Но это была блестящая новенькая BMW; из нее выскочил мускулистый молодой человек, непрерывно крича: «Почему ты это сделал? Почему? Почему? Почему?» Он был явно расстроен, и я видел, что при малейшей провокации дело перейдет в драку. Не думаю, чтобы он хотел сильно меня покалечить, хотя я вряд ли вышел бы из этой переделки целым и невредимым; ему скорее хотелось сорвать на мне свою злость. Меня внезапно осенило, и я ответил: «Почему? Потому что я облажался. Мне очень жаль». Молодой человек моментально смягчился. Теперь ни о какой драке не могло быть и речи. Через несколько минут мы уже обменивались данными для отчета о ДТП, в полном соответствии с тихонскими правилами дорожного движения.

Бойцы встречаются и в интеллектуальных сферах. Не так давно я читал лекцию по психологии мышления группе очень молодых шахматистов. Я сказал, что те из них, кто хочет стать великими игроками, должны любить боевые аспекты игры. Нужно и выстоять, и одолеть противника, находящегося по ту сторону шахматной доски. Один из тренеров этой команды, гроссмейстер – то есть игрок наивысшей категории в Международной шахматной федерации (ФИДЕ), – не принадлежавший, однако, к числу самых успешных игроков мира, сказал мне, что после моих слов его осенило: «Теперь я понимаю, почему я так и не стал великим шахматистом. Я не люблю драться!» Действительно, он был шахматистом аналитического, интеллектуального склада и всегда пытался найти оптимальный ход для каждой конкретной ситуации, но не обращал внимания на боевые аспекты соревнования. Тем не менее, поскольку обычно ему удавалось найти наилучший ход, гроссмейстером он стал.

Но в шахматах борьба и соперничество не сводятся к определению объективно лучшего хода. Соревнование между двумя людьми – это борьба за нахождение того, что в данный момент окажется наиболее действенным против данного противника. Каждый великий шахматист видит в шахматной партии не борьбу между двумя наборами фигур, а борьбу между двумя людьми – двумя умами, двумя волями, двумя личностями. Великому шахматисту доставляют удовольствие попытки перехитрить противника. Именно против конкретного противника – его психологического склада и стиля игры – шахматист строит атаки и оборону, и вовсе не всегда выбирает «лучший» по объективным критериям ход. Именно поэтому в великих шахматных партиях мы можем увидеть, как игроки пытаются использовать рискованные дебютные гамбиты или идут на опасные жертвы, подставляясь под сокрушительные удары в надежде на то, что, если они перенесут эти удары, это может дать им более сильную позицию.

Я как-то спросил нескольких боксеров, борцов и людей, которые не занимаются никакими спортивными единоборствами, кто, по их мнению, победит в поединке между боксером и борцом. Предположим, что оба они – первоклассные (но не мирового уровня) спортсмены в своих дисциплинах и принадлежат к одной и той же весовой категории. Те, кто не занимается единоборствами, в подавляющем большинстве ответили, что победит боксер, но боксеры и борцы единодушно проголосовали за борца. Борец может получить несколько ударов, пока будет сокращать дистанцию, но как только он окажется на столь малом расстоянии, что у боксера уже не будет места для свободных движений руками, у последнего не останется никаких шансов. Разумеется, существует возможность, что боксер отправит борца в нокаут в самом начале схватки, но такой исход вероятен, только если боксер – спортсмен мирового класса. Первоклассный борец чаще всего способен выдержать несколько ударов первоклассного боксера.

А что произойдет в схватке между дзюдоистом и борцом классического стиля? Когда я задал этот вопрос дзюдоистам и спортсменам, занимающимся греко-римской борьбой, я получил весьма удивительный ответ: мне сказали, что все будет зависеть от того, как одеты участники поединка. Если, например, на них будут традиционные костюмы дзюдоиста, «дзюдоги» – тяжелая куртка, легкие штаны и пояс, – то дзюдоист почти наверняка победит. Однако против борца почти обнаженного дзюдоист окажется практически беспомощен, так как он привык хватать противника за одежду, и если свободной одежды на участниках схватки не будет, то борец получит большое преимущество.

Если не считать случайных кабацких драк, в реальной жизни боксеры и борцы редко вступают в схватки друг с другом. Воинственность шахматистов, однако, бывает очень разной, и они ежедневно вступают друг с другом в бой за шахматной доской. Можно сказать, что среди них есть игроки типа боксеров, типа борцов и типа дзюдоистов. И если вы думаете, что игроки боксерского типа – это крупные, массивные громилы, не тут-то было! Юдит Полгар, лучшей шахматистке всех времен, которая участвовала в мужских международных турнирах, присущ очень агрессивный стиль игры. Она явно наслаждается острой борьбой и не боится жертвовать фигуры. Кроме того, чем больше атак ей приходится отражать, тем сильнее становится ее игра. Как и большинство выдающихся бойцов, вне поля боя она становится человеком очень мягким.

Соответствуют стереотипному образу бойца и многие инвесторы. Малкольм Гладуэлл сравнивает в своей книге «Что видела собака» двух успешных инвесторов, представителя более традиционного типа Виктора Нидерхоффера и нашего друга Талеба. Нидерхоффер – типичный боец. Он обожает соревнование и готов идти на огромный риск, но, подобно хорошему игроку в покер, умеет оценивать конкурентов и знает, когда лучше спасовать. Поэтому он, как правило, ежедневно получает хорошую прибыль. Иногда ему все же не везет, и он несет огромные убытки. В один ужасный день он потерял все свое состояние, $130 млн. Ему пришлось продать все свои биржевые активы и всю свою коллекцию произведений искусства, а когда и этого не хватило, чтобы расплатиться с кредиторами, он был вынужден заложить свой замок и даже занять денег у собственных детей. После этого он начал все сначала и вскоре вернул себе все свое состояние, выкупил произведения искусства, выплатил закладную на дом, отдал долги детям и стал еще богаче, чем раньше. Нидерхоффер неоднократно оказывался у разбитого корыта, и каждый раз ему удавалось встать на ноги после очередного краха. Талеб считает, что инвестиционная стратегия Нидерхоффера – типичный пример хрупкой стратегии, но благодаря бойцовским качествам Нидерхоффера она становится антихрупкой, потому что его мотивируют именно тяжелые потери, и, разумеется, ему помогает тот факт, что «свалка богача» – источник богатства. В данном случае на свалке Нидерхоффера были записи из его картотеки – координаты людей, которым он не звонил годами, предпочитая им лиц более важных, а также стратегии, которые он не применял десятилетиями, и знание отраслей и отдельных компаний, которое в свое время уступило место более выгодной информации. После каждого краха эти «плевелы» снова становились полезными.

Таким образом, «свалку богача» не следует считать просто грудой вещей, отправленных в мусорный ящик или на чердак. На этой «свалке» также скапливаются знания, отброшенные за ненужностью или потому, что уступили дорогу новым. В некотором смысле можно сказать, что человечество владеет свалкой, на которой содержатся огромные информационные богатства, дающие нам возможность менять курс после очередной катастрофы.

У Талеба также проявляются типичные характеристики бойца, но если Нидерхоффер – боксер, то Талеб больше похож на дзюдоиста, хотя судя по тому, что пишет Гладуэлл, он вполне мог бы ввязаться в некоторые драки, если бы его не удерживали сотрудники. Боевая тактика Талеба-инвестора основана на принципах антихрупкости: он никогда не теряет помногу, но готов смириться со множеством мелких потерь в ожидании крупного выигрыша. Гладуэлл называет его «главным диссидентом Уолл-стрит», отмечая, что «консервативная Уолл-стрит восприняла [одну из первых книг Талеба, “Одураченные случайностью” (Fooled by Randomness), ] примерно так же, как католическая церковь – 95 тезисов Мартина Лютера» – или, может быть, как боксера, который внезапно начинает применять на ринге приемы дзюдо[127]127
  Gladwell (2009), р. 56.


[Закрыть].

Теорема Гёделя касается и единоборств. Она говорит нам, что не существует настолько сильного боевого стиля, чтобы невозможно было разработать новый боевой стиль, способный успешно ему противостоять. А затем, может быть, кто-то создаст еще один стиль для противодействия последнему. Это отчасти объясняет, почему возникает столь много боевых искусств, в результате чего каждый может найти тот вид единоборств, который лучше всего соответствует его способностям и предпочтениям. Спортсмен мирового класса, занимающийся любым видом боевых искусств, должен быть способен победить в поединке менее успешного мастера любого другого единоборства просто потому, что обладает лучшими бойцовскими качествами. И разумеется, спортсмен мирового класса сможет одолеть любого непрофессионального драчуна, даже если тот нападает на него, вооруженный тяжелой бутылкой.

Посреди всех этих разговоров о том, кто кого может победить в кабацкой драке, стоит отметить, что не во всякой стычке дело непременно доходит до кулаков. Много лет назад в дверь моего университетского кабинета постучали: я открыл и увидел на пороге девушку, которая хотела со мною поговорить. Она была чемпионкой мира в одном не слишком известном виде боевых искусств и прочла в моей книге о том, что мастер мирового уровня в любой области держит в голове около десяти тысяч когнитивных схем. Она хотела узнать, относится ли это и к боевым искусствам. Когда я заверил ее, что это, несомненно, так, она спросила, как ей узнать, обладает ли она такими знаниями. Я ответил: сам тот факт, что она является чемпионкой мира, говорит о том, что у нее эти знания есть. Девушка была очень умна, и беседа наша была весьма интересной, но я не мог добиться того, чтобы она поняла мою неприязнь к боевым искусствам и к боям вообще. «Что вы будете делать среди ночи, – спросила она, – если на вас нападут на улице?» Я ответил: «Если к вам или ко мне подойдут сзади и огреют по голове бейсбольной битой, толку-то от нашего боевого мастерства? Даже от вашего. С другой стороны, если я окажусь с нападающим лицом к лицу и смогу с ним поговорить, то наверняка подберу слова и уговорю его не причинять мне увечий, пусть даже он и отнимет у меня кошелек». Девушка обдумала это и сказала: «Ну, наверное, слова – тоже своего рода оружие».

Многие считают, что бои принадлежат к миру Диконии и находятся далеко за пределами их собственной зоны комфорта. Чтобы выиграть напряженное соревнование, боец должен черпать силы из ударов, которые он получает в схватках. Таким образом, антихрупкость – важное качество успешного бойца. Нашим друзьям фермеру и мельнику, с которыми мы время от времени встречаемся на страницах этой книги, бои ни к чему. Предприятиям, которыми они управляют, воинственный настрой профессионального инвестора пользы не принесет. Они довольны, когда жизнь изо дня в день течет без возмущений, по правилам Тихонии. Если они останутся ни с чем, им будет очень трудно снова встать на ноги, и именно поэтому они считают целесообразным покупать опционы, страхующие их от неблагоприятных поворотов рынка, хотя и знают, что это позволяет инвестору, продающему эти опционы, наживаться за их счет, – но только до тех пор, пока ход событий удерживается в рамках знакомого им безмятежного мира Тихонии.

С тех самых пор, как появились опционные договоры, существуют и те, кто спрашивает, не следует ли запретить опционы вообще или хотя бы некоторые их виды. Мы уже видели, что законы, устанавливающие ограничения рынка опционов, возникли еще в 1600-е годы. В пользу ограничения торговли опционами можно привести убедительные этические доводы, особенно теперь, когда мы знаем, что для некоторых из опционных контрактов – а именно для тех, которые касаются самых глухих дебрей Диконии, – в принципе невозможно назначить справедливую цену. В Тихонии существует формула Блэка – Шоулза, позволяющая устанавливать реалистичные цены некоторых опционов, но в наиболее диких областях Диконии такой формулы нет – и быть не может. Тамошние опционы нельзя назвать «справедливыми» в обычном смысле этого слова.

И все же каждый раз, когда правила становятся слишком строгими, это вызывает громкое возмущение всех заинтересованных сторон. Фермеры и мельники жалуются, потому что потеря доступа к рынку опционов подвергает их ненужному риску. Торговцы опционами протестуют, потому что им кажется, что государство не должно регулировать их деятельность. В конце концов, говорят они, если дела пойдут плохо, мы не побежим к государству за помощью (хотя, как мы видели в 2008 году, это не вполне соответствует истине). Они примут удар на себя и будут самостоятельно пытаться снова встать на ноги, насколько это будет в их силах.

По-видимому, инвесторы верят в свою антихрупкость, хотя Талеб считает, что их образ действий порождает предельную хрупкость, раз им угрожает внезапное и полное банкротство. Но инвесторы, как и другие люди с бойцовским складом ума, не хотят, чтобы им запрещали драться так, как им хочется. Если опасные виды спорта вроде бокса разрешены законом, почему бы не считать законным и инвестиционный спорт? На этот довод можно возразить, что некоторые виды инвестиционной деятельности создают опасность для национальной экономики. Такую опасность можно яснее всего увидеть в инвестиционных стратегиях, подобных стратегии Талеба, потому что ставки на возникновение кризиса могут стать самоисполняющимся пророчеством, если вызовут панику среди инвесторов и крах рынка. Поэтому после экономического кризиса 2008 года в некоторых странах были приняты законы, накладывающие ограничения на финансовые «боевые искусства» того стиля, которого придерживается Талеб. Заметим, что во всех боевых искусствах действуют весьма строгие правила. Например, все знают, что в боксе запрещены удары ниже пояса. Инвесторы, как и боксеры, в целом готовы терпеть некоторые ограничения, если те не мешают им участвовать в схватках в выбранном ими стиле.

Большее беспокойство вызывают вопросы этические. Говорят, что одной из главных причин кризиса 2008 года была жадность инвесторов, и в этом обвинении есть доля правды. Бойцы чрезвычайно сильно стремятся победить и в пылу битвы могут забывать о вежливости и приличиях. Они охотно используют любые законные средства, имеющиеся в их распоряжении, а иногда идут и на нарушение правил, если считают, что это сойдет им с рук. Жадность – или, если угодно, волю к победе – невозможно искоренить. В таком случае вопрос сводится к следующему: пересекла ли жадность инвесторов, которая внесла свой вклад в кризис 2008 года, границу законности, – и если это так, не следует ли более сурово применять законы или, может быть, изменить их?

Наши родители и учителя, несомненно, были правы, когда учили нас, что драка, вообще говоря, – не самый этичный способ разрешения споров. Но драки – будь то драки физические, интеллектуальные или финансовые – никуда не денутся. Во всяком случае, для людей бойцовского склада основной смысл драки не сводится к разрешению спора. Их увлекает сама драка. Запрет поединков не помешает бойцам находить возможности подраться, и существует опасность, что такие запреты, несмотря на все их этические преимущества, могут в конечном счете принести обществу больше вреда, чем пользы.

Естественная антихрупкость такого рода, какой можно найти у боксера, может быть полезна обществу – например, когда ему требуются солдаты. Если взять менее милитаризованный пример: энергичный трейдер, торгующий опционами, если он делает жизнь фермера и мельника лучше, производит социальное благо для всех нас. В некотором смысле инвесторы оказываются благородными спасителями Тихонии – ее «белыми рыцарями». Мы видели выше, что принцип теоремы Гёделя можно применить к вопросам этическим и социальным, и потому должны признать, что задача уравновешивания этических и практических последствий любого конкретного законодательства или правила может быть неразрешимой.