Текст книги "Тайные желания джентльмена"

Глава 5

Однажды летним днем дама червей готовила пирожные.

Английская детская считалочка

Мария была уверена, что сможет выполнить условия сделки, заключенной между нею и Филиппом. У нее не было желания увидеться с Лоренсом, да и работы было много. В течение последних двух недель она каждую минуту посвящала подготовке к открытию магазина, в чем ей энергично помогали ее друзья.

Хотя у них было мало свободного времени, незамужние молодые женщины из общежития на Литл-Рассел-стрит старались помочь ей. Ее подруга Миранда, художник-иллюстратор, сделала эмблему компании «Мартингейл», использовав цветовую гамму, предложенную Эммой, а также заказала карточки и оберточную бумагу с этой эмблемой. Люси, у которой было агентство по трудоустройству, прислала по адресу Пиккадилли, 88, нескольких молодых женщин, и Мария после собеседования с ними выбрала для себя двух служанок и двух младших продавщиц.

Кроме нового персонала, она получила и другую ценную помощь. Сестра Люси Дейзи, работавшая в дневное время машинисткой в адвокатской конторе, а остальное время посвящавшая вдохновенному труду литератора, составила рекламу кондитерской и разместила ее в разных лондонских газетах. Пруденс и Эмма при каждом удобном случае превозносили способности Марии как кондитера, заверяя дам из высшего светского общества, что если их повара не достигли вершин мастерства в кондитерском искусстве, то компания «Мартингейл» сможет в ближайшее время обеспечить им самые великолепные пончики и пирожные.

Помощь друзей и персонала позволила Марии сосредоточиться на том, что она умела делать лучше всего. С рассвета до полуночи она месила тесто, темперировала шоколадную массу, взбивала сливки, готовила глазурь и тщательно проверяла каждый из своих рецептов в каждой из духовок, оттачивая методику приготовления. Даже когда ее помощницы расходились по домам, а служанки крепко спали в своих постелях наверху, Мария нередко все еще находилась в кухне. Потому что она хотела, чтобы, когда придет время представить ее кондитерские изделия на суд широкой публики, они оказались самыми лучшими из всех, которые могут быть сделаны руками человека.

Мария понимала, что вследствие загруженности работой ей не составит труда избегать Лоренса, однако она совсем не была уверена, что Лоренс имеет намерение избегать ее.

Однажды поздно вечером, за несколько дней до открытия ее кондитерской, когда Мария озадаченно разглядывала то, что должно было стать воздушным бисквитом «Виктория», а оказалось тяжелой бисквитной лепешкой, кухонная дверь открылась, и веселый знакомый голос произнес: «Черт побери, пахнет здесь божественно!»

Она с удивлением взглянула на красивого шатена, стоявшего на пороге кухни. Он явно возвращался после какого-то увеселительного мероприятия, потому что на нем были надеты фрак, плащ и цилиндр.

– Лоренс? Что ты тут делаешь?

Прежде чем он успел ответить, раздался другой мужской, тоже знакомый голос, который был, правда, не таким веселым.

– Идем, Лоренс, не мешай мисс Мартингейл. Видишь, она занята, и ей совсем не нужно, чтобы мы ее отвлекали.

Лоренс подмигнул ей:

– Скажи, я тебе мешаю?

Ей следовало бы ответить «да», сказать, чтобы он уходил, и тем самым избежать ссоры с Филиппом, но она ответила:

– Конечно, ты мне ничуть не мешаешь.

Лоренс снял цилиндр и, запрокинув голову, посмотрел вверх, на тротуар.

– Не беспокойся, дорогой братец. Она говорит, что я ей не мешаю.

Потом он вновь переключил внимание на Марию.

– Мы возвращаемся домой из оперы. Выходя из экипажа, мы заметили, что ты все еще трудишься, и я предложил зайти в кухню и составить тебе компанию. – Отклонившись назад, он сказал: – Спускайся вниз, Филипп, будь умницей. А то стоишь там на тротуаре, словно врос в землю.

Возможно, это объясняется тем, что Филиппу хотелось бы, чтобы ее кондитерская оказалась за несколько тысяч миль отсюда, подумала Мария. Тем не менее она не удивилась, увидев сквозь окошко у двери, что он спускается по лестнице. Он, несомненно, хотел защитить от нее своего брата. Но хорошо хотя бы то, что он убедится в ее полной невиновности. В том, что она выполняет свою часть условий сделки.

Лоренс вошел в кухню, но Филипп остановился, едва переступив порог. Как и брат, он был в черном вечернем костюме. Положив цилиндр на сгиб руки, он отвесил ей официальный поклон.

– Добрый вечер, мисс Мартингейл, – произнес он и закрыл за собой дверь.

Подражая ему, она присела в столь же официальном реверансе, потом, склонив набок голову, спросила:

– Опера неприятно подействовала на вас, милорд?

– Вовсе нет. Почему вы спрашиваете? – удивился он.

– У вас очень мрачное выражение лица, поэтому я подумала, что вам было мучительно слушать оперу. – Она усмехнулась. – Или, может быть, это вызвано тем, что вы спустились сюда? Вы выглядите так, как будто пришли на прием к зубному врачу.

Лоренс рассмеялся и пересек кухню, остановившись по другую сторону рабочего стола.

– Не обижайся, Мария. Ты ведь знаешь, как он относится ко всем этим правилам приличия. Он не хотел, чтобы мы сюда спускались. Сказал, что неприлично заходить к тебе в столь поздний час.

Переминаясь с ноги на ногу, Филипп глядел в потолок, как будто ему хотелось оказаться сейчас где угодно, только не здесь.

– Уже за полночь, Лоренс. Для визитов время неподходящее.

– Зачем нам соблюдать все эти церемонии с Марией? – сказал Лоренс, оглянувшись на него через плечо.

– Но это респектабельный район, – сказал в ответ Филипп. – Мисс Мартингейл – незамужняя женщина. Наше присутствие здесь может повредить ее репутации.

– Я об этом не подумал, – сказал Лоренс и обратился к ней: – Ты хочешь, чтобы мы ушли?

– Конечно, нет, – заявила она, радуясь тому, что можно бросить вызов консервативным понятиям Филиппа. – Шторы на окнах не задернуты, окна широко раскрыты. Любой прохожий может нас видеть и услышать наш разговор. Вы не пробирались сюда тайком.

– Можешь говорить что хочешь, – заявил Филипп, – но факт остается фактом: нам с братом не следует находиться здесь.

– Не будьте таким педантом, милорд. Мы знаем друг друга почти всю жизнь. Глупо теперь беспокоиться о точном соблюдении правил этикета, не так ли? – Она с вызывающим видом улыбнулась Филиппу. – Мне, например, кажется значительно более серьезным проступком избегать старых друзей или, еще того хуже, делать вид, что они не существуют.

Ее удар попал в цель. Он застыл в напряжении.

– Правильно! Правильно! – воскликнул Лоренс, не дав брату возможности сказать что-либо в ответ.

– Все эти понятия о том, что неженатые мужчины и незамужние женщины ни при каких обстоятельствах не должны встречаться без присмотра дуэньи, безнадежно устарели. Женщинам вроде меня, которым приходится зарабатывать средства существования и которые занялись бизнесом, не до защиты репутации. О таких тонкостях могут заботиться только леди.

– Извините меня за то, что я безнадежно старомоден, – саркастически заметил Филипп. – Но кроме социальных последствий, следовало бы еще учитывать ваше настроение.

Она удивилась такому неожиданному повороту разговора:

– Мое настроение?

– Мы видели через окно, как вы стояли, уперев в бока руки с явно сердитым выражением лица. Я сказал брату, что было бы разумнее не попадаться в такой момент вам под руку.

Та-ак. Значит, в дополнение к тому, что она соблазнительница, она еще и мегера. Мария открыла рот, чтобы сказать о нем что-нибудь такое же лестное, но в этот момент снова заговорил Лоренс:

– Ты действительно выглядела сердитой.

– Правда? – Она жестом указала на плоские, как лепешка, бисквитные коржи на столе. – Кулинарное фиаско.

Он с сомнением взглянул на пирожное:

– А что это такое?

Она вздохнула:

– Предполагалось, что это будут бисквитные пирожные.

– Для бисквитных они выглядят несколько плоскими, не так ли?

– Мисс Мартингейл, несомненно, очень ценит твои замечания, Лоренс, – сказал Филипп, но Лоренс даже не заметил язвительного тона брата.

– Что с ними случилось? Почему они такие плоские? – спросил он ее.

– Это третья духовка, – сказала она, махнув рукой в сторону плит, расположенных у нее за спиной. – Она непредсказуема, как погода.

– Значит, ее следует заменить. Брат поговорит об этом с мистером Гейнсборо. Ведь ты поговоришь, Филипп?

Замена своенравной духовки не входила в обязанности владельца арендуемых помещений, и Марии не хотелось быть чем-то обязанной Филиппу. Поэтому она поспешила сказать:

– Нет, благодарю вас, в этом нет необходимости. У каждой духовки свои причуды. К ней нужно просто привыкнуть.

– Ладно. Но если она будет продолжать причинять тебе беспокойство, ты, надеюсь, сообщишь об этом одному из нас. – Он окинул взглядом помещение. – Получилась весьма неплохая кухня, не так ли? Очень современная. Фионе она понравилась бы. А ты как думаешь, Филипп?

– А как же иначе? Ведь она строилась по ее проекту.

– Фиона? – Мария перевела взгляд с Лоренса на его брата и обратно. – Вы говорите о вашей тетушке Фионе.

Лоренс кивнул:

– Она собиралась открыть здесь чайный магазин. Нечто вроде кафе-кондитерских «Эй-би-си», но только более изысканную, более приемлемую для леди.

– Как чайные магазины мисс Крэнстон в Глазго? – спросила она. – Насколько я понимаю, они в большой моде. В Лондоне ничего подобного нет. Почему она отказалась от своего плана?

Лоренс рассмеялся:

– За несколько недель до открытия чайного магазина она познакомилась с лордом Истлендом. Он наш посол в Египте или в каком-то другом месте. Эти милые старые дурни безумно влюбились друг в друга, но ему надо было через неделю возвращаться в Каир, причем отложить отъезд было невозможно, поэтому они… они решили…

– Они решили заключить брак без соблюдения формальностей, так сказать, «с побегом», – закончил за него Филипп.

– Что? – расхохоталась Мария. – Ваша тетушка сбежала с послом?

– Свадьбы «с побегом» время от времени случаются в нашей семье, – холодно сказал Филипп, и Лоренс сразу же перестал веселиться по этому поводу.

– Если ты не возражаешь, Мария, я бы, пожалуй, взглянул на остальные помещения, – сказал покрасневший Лоренс.

– Пожалуйста, – сказала она, указав жестом в сторону судомойни.

Оставив плащ и цилиндр на конторке возле двери, Лоренс отправился посмотреть комнаты за кухней.

Мария взглянула на Филиппа, который не сдвинулся со своего места возле двери.

– Ты ведь стоишь не у ворот ада, – чуть насмешливо сказала она. – Входи, ничего с тобой не случится. Я все-таки не дьявол.

– Ты в этом уверена? – пробормотал он, пересек комнату и остановился на том месте, где только что стоял его брат. – Ты не раз давала мне повод усомниться в этом.

– Чего вы боитесь, милорд? – спросила она. – Как я уже сказала, это не ад. Никаких злых козней против твоего брата я не затеваю, у меня нет намерения ввести его во грех, искусив деликатесами с моей кухни.

Он кивком головы указал на бисквитные пирожные:

– Этими, пожалуй, не соблазнишь. Но ведь есть другие способы.

Она вдруг насторожилась. В его голосе ей почудилась мягкая нотка, которая ее удивила, потому что она никогда прежде ее не замечала. Но возможно, это ей только показалось. В его взгляде никакой нежности не было. В его синих глубинах было предостережение, гнев и что-то еще, чего она не могла распознать. Она отвела взгляд в сторону.

– Ты говоришь глупости, – насмешливо сказала она. – Не понимаю, почему ты упорно продолжаешь обвинять меня в том, что произошло много лет назад? – Она наклонилась и выбросила испорченные бисквиты в мусорное ведро. – Я не собиралась похищать твоего брата и под дулом пистолета тащить его в Гретна-Грин.

За дверью послышались шаги что-то насвистывавшего Лоренса, и они прервали дальнейшее обсуждение этого вопроса.

– Если ты закончил обследование, Лоренс, идем домой. Уже очень поздно, – сказал Филипп и повернулся, собираясь уходить.

– Зачем торопиться? – сказала она, и, услышав ее бодрый голосок, он остановился. – Мне еще нужно навести здесь порядок, так что я еще по крайней мере полчаса пробуду здесь. Не хотите ли чашечку чая? – Не дожидаясь ответа, она подошла к ближайшему шкафу и достала чайник.

– Совсем как в старые времена, а? – сказал Лоренс старшему брату, пока Мария наполняла чайник горячей водой из бойлера и заваривала чай. – Помнишь, когда мы были мальчишками, мы никогда не хотели пить чай в детской? И всегда настаивали на том, чтобы пить чай в кухне? Старого Сандерса это доводило до белого каления. «Джентльмены не пьют чай в кухне, словно мальчишки-рассыльные!» – говорил он. Помнишь?

– Помню, – резко ответил Филипп.

Она поставила на поднос чашки, блюдца, сахарницу, принесла с ледника молоко.

– Я тоже помню эти дни, – сказала она, возвращаясь к рабочему столу. – Вы оба всегда хотели сидеть в углу кухни у кладовой, – продолжала она, наливая чай всем троим.

– Конечно, это для того, чтобы быть поближе к тебе, – сказал Лоренс с улыбкой и, взяв серебряные щипцы, добавил в свою чашку несколько кусочков сахара. – За тем столом в углу ты всегда раскатывала тесто или делала пончики, помогая отцу. Насколько я помню, на тебе был надет такой же, как сейчас, белый фартук, и на голове у тебя был повязан такой же платочек, прикрывающий волосы. И у тебя всегда нас ждали пирожные.

– Правильно. Песочные для тебя и шоколадные для Филиппа. Ежедневно свежие. – Она рассмеялась, наслаждаясь теплом воспоминаний о тех днях. – Даже не верится, что ты тоже это помнишь.

– Конечно, помню. Те дни были… – Лоренс замолчал, и улыбка исчезла с его лица. Он взглянул на брата, снова перевел взгляд на нее. Потом он поднес ко рту чашку, глядя поверх ее краешка на Марию. – Это были самые счастливые дни моей жизни.

– Моей тоже, – произнесла она.

– И жизни Филиппа тоже, хотя он никогда не признается в этом, – подмигнув, сказал ей Лоренс.

– Напротив, – мягко возразил Филипп и сделал глоток чаю. – Это были счастливые дни для всех нас.

– А потом мы все должны были отправиться в школу, – сказал Лоренс и, отставив чашку, положил на стол локти. – Помнишь, когда ты узнала, что твой отец отправляет тебя в школу-интернат в Париже?

– Разве такое можно забыть? Отец настаивал на этом, говорил, что все годы экономил деньги для этой цели. Но как мне не хотелось уезжать!

– Я это помню. Ты тогда так расстроилась, что отказалась изучать французский язык. Чтобы заставить тебя учить язык, Филипп настоял на том, чтобы мы до конца лета разговаривали только по-французски. Ты тогда просто рассвирепела. Ты так рассердилась на него, что поклялась никогда больше не готовить ему шоколадных пирожных.

Она взглянула на Филиппа и заметила, что он за ней наблюдает. Судя по всему, он получал удовольствие от этих воспоминаний, но о чем еще он думал, было трудно сказать. Мысли Филиппа всегда было трудно прочесть.

– Я это помню, – сказала она, переключая внимание на Лоренса. – А он сказал мне в ответ, видимо, что-то очень злое, хотя я не поняла, потому что он сказал это по-французски. А к тому времени, как я выучила французский, я не смогла вспомнить, что он сказал.

– C’est pour le mieux, – почти шепотом произнес Филипп, потом поставил чашку и отошел от стола.

– Это к лучшему, так? – задумалась она, глядя ему в спину. – Наверное, так оно и было, хотя мне не хочется в этом признаваться. – Она усмехнулась. – Как это похоже на тебя, Филипп. Ты всегда знаешь, что лучше для каждого.

Он повернул голову, как будто хотел ответить, но передумал. Остановившись возле окна у двери, он наклонил голову и стал смотреть на освещенный светом газового фонаря тротуар наверху, как будто ему не терпелось уйти.

– Таков уж наш Филипп, – сказал, соглашаясь с ней, Лоренс. – Но знаешь ли, он обычно бывает прав. Вот что бесит больше всего.

«Нет, больше всего бесит то, что он вмешивается в дела каждого», – хотелось ей сказать, но она придержала язык.

– У меня как раз имеется несколько свеженьких песочных пирожных, – сказала она вместо этого. – Не хочешь ли попробовать?

– Великолепная идея! Я проголодался.

– Ты не можешь проголодаться, Лоренс, – сказал через плечо Филипп. – Тем более после обильного ужина в «Савое».

– Но я соскучился по песочным пирожным Марии, – ответил младший брат. – Я не пробовал их с детства. – Сделав вид, что обижен, он напомнил Марии, что, вернувшись из своей школы-интерната, она больше их не готовила.

– Я не виновата в этом, – сказала она, отправляясь в кладовку за любимым лакомством Лоренса. – Виноват отец.

Вместе с двумя песочными пирожными она принесла одно шоколадное для Филиппа, хотя сомневалась, что он будет его есть.

– Папа заявил, что я теперь стала леди, и больше не разрешал мне работать в кухне.

– Когда ты вернулась домой, ты была настоящей маленькой леди, – согласился Лоренс. – Хорошенькая, как картинка, и вся в кружевах и ленточках. Мы с Филиппом с трудом тебя узнали. – Он фыркнул. – А помнишь, как ты однажды потеряла ленточку для волос?

– Помню. Она принадлежала маме, и папа дал мне ее в то лето, когда я приехала домой из Франции. Лента была алая, и на ней были вышиты белые маргаритки.

– Когда она потерялась, ты ужасно расстроилась. Нечего было делать, нам пришлось перевернуть вверх дном весь дом, разыскивая ее. – Он взял пирожное и повернулся к брату: – Ты тоже помнишь это, Филипп?

– Нет, – ответил он, не поворачиваясь. – Боюсь, что не помню.

– Наверное, не помнишь, потому что, как только Мария начала плакать, ты куда-то исчез. Это я с ней целыми часами прочесывал дом в поисках той проклятой штуковины. Мы ее так и не нашли. – Откусив сразу половину пирожного, он аж застонал от удовольствия. – Пропади все пропадом, Мария, ты по-прежнему делаешь лучшие пирожные в мире. Потрясающе вкусно!

– Спасибо, Лоренс, – сказала она и взглянула на его брата. – У меня есть также одно шоколадное, Филипп. Не хочешь ли?

Он расправил плечи и повернулся:

– Спасибо, мисс Мартингейл. Вы очень добры, но я уже поужинал. А теперь я и впрямь должен настоять на том, чтобы мы с братом откланялись. Не хочу, чтобы наше присутствие здесь дало пищу нежелательным толкам. Я уверен, что Лоренс тоже этого не хочет, – добавил он, многозначительно взглянув на брата.

Лоренс тяжело вздохнул.

– Ну, ладно-ладно, – пробормотал он, схватил с тарелки второе пирожное и съел его, направляясь к двери. – Но Мария сказала, что это не имеет значения, а если ее это не тревожит, то я не понимаю, почему…

– Если ее репутация для тебя не является достаточно важной причиной, то позволь мне напомнить, что мисс Мартингейл всего через несколько дней открывает свою кондитерскую. – Филипп открыл дверь и придержал ее, пропуская брата. – У нее, несомненно, очень много работы, и она слишком устала, чтобы всю ночь предаваться воспоминаниям о нашем детстве.

Его желание поскорее уйти домой и намерение уберечь Лоренса от воздействия ее притягательной силы были так очевидны, что она не могла удержаться и постаралась еще немного отсрочить их уход.

– Но я совсем не устала, – возразила она. – Разве я выгляжу усталой, Филипп?

Он повернул голову и окинул ее холодным взглядом синих глаз, как будто определяя, какой следует дать ответ, однако, даже если он сформулировал мнение о ее внешнем виде, он его так и не высказал.

– Усталые женщины выглядят чрезвычайно непривлекательно, – продолжала она сладким голоском, – у нас краснеют и опухают глаза, и лица кажутся такими осунувшимися. – Она с озабоченным видом прикоснулась пальчиками к своему лицу. – Надеюсь, я не выгляжу так ужасно, милорд?

Он открыл было рот, но потом снова его закрыл и приподнял подбородок.

– Я не делал таких оскорбительных высказываний, – заявил он с достоинством.

– Конечно, не делал, – заверил его Лоренс и, взглянув на нее через плечо брата, добавил: – Ведь ты самая красивая девушка из всех, которых мы знаем, и всегда была такой.

– Самая красивая девушка? – эхом повторила Мария, продолжая глядеть на Филиппа. – Это правда?

Он скривил губы, давая понять, что знает: она его просто поддразнивает.

– Лицо у вас не осунулось, мисс Мартингейл, – сказал он, – и глаза не покраснели и не опухли. – Он сделал паузу и добавил: – Откровенно говоря, они у вас очень красивые.

Она поморгала глазами, услышав это неожиданное высказывание, но не успело до ее сознания дойти, что Филипп Хоторн только что сделал ей комплимент, как он продолжил:

– Правда, лицо ваше испачкано мукой, а на фартуке, кажется, пятна от яичного желтка. На платке, которым повязана голова, тоже какое-то пятно. Похоже, от сливочного масла. – Он повернулся и вслед за братом вышел за дверь. – Но позвольте мне заверить вас, – сказал он, уже закрывая за собой дверь, – что лицо у вас совсем не осунулось.

– Спасибо, Филипп, – сказала она ему вслед, – ты большой мастер говорить комплименты.

Дерзкая девчонка!

Филипп вышел из своей спальни на балкон и достал из внутреннего кармана любимого домашнего жакета сигару и спички. Какое она получала сегодня удовольствие, пытаясь поддразнить его. Но если ему не изменяет память, подумал он, зажигая сигару, она всегда получала от такой забавы огромное удовольствие.

Он уселся на один из стульев кованого железа, развернутый в сторону сада за домом, и стал глядеть на луну, диск которой смутно проглядывал сквозь густой слой лондонского смога. Ему вспомнились ее насмешливые слова:

«Вы выглядите так, как будто пришли на прием к зубному врачу».

Если это так, то не по его вине. Мало того, что Лоренс в полночь потащил его вниз по лестнице к служебному входу в магазин, но еще хуже, что это было сделано с целью навестить ту самую женщину, от которой он всеми правдами и неправдами пытается уберечь брата. К тому же нельзя было исключать возможность социальных последствий этой ситуации, хотя, кажется, никого, кроме него, это не волновало. Навещать незамужнюю женщину, которая живет одна, было немыслимо с точки зрения морали, и тот факт, что она занимается бизнесом, совсем не является оправданием, что она ни говорила бы. Никакая булочная не бывает открыта в столь поздний час.

Он и предположить не мог, что Лоренс, как только они подъехали к дому, направится прямиком в ее магазин. Не успел Филипп выйти из экипажа, как его брат уже был на половине лестницы, ведущей к ее двери. Но таков уж Лоренс, который привык действовать импульсивно, не задумываясь о том, как это выглядит со стороны. И Мария такая же беспечная.

«Как это похоже на тебя, Филипп. Ты всегда знаешь, что лучше для каждого».

Язвительный подтекст этих слов задел его. Он не всегда знал, что лучше. Дело в том, что она-то обычно этого совсем не знала. В поступках Марии всегда было больше дерзости, чем здравого смысла.

Несомненно, она всячески демонстрировала свое пренебрежение к собственной репутации для того лишь, чтобы досадить ему. Он затянулся сигарой и раздраженно выдохнул дымок. У Марии никогда не было никакого уважения к правилам приличия.

Мысленно вернувшись на двадцать два года назад, он увидел пару огромных светло-карих глаз, уставившихся на него – причем весьма бесцеремонно – откуда-то сверху, с ветки плакучей ивы. Насколько он помнит, в тот день он был один, потому что Лоренсу было запрещено выходить из детской, где он отбывал наказание за кражу подноса с пирожными за спиной нового шеф-повара.

Филипп устроился под ивой возле пруда и только что начал заниматься латынью, как какой-то звук заставил его взглянуть вверх. Он до сих пор до мельчайших подробностей помнил, как выглядела в тот день Мария: лучи солнца, пробиваясь сквозь листву, поблескивали на ее длинных золотистых кудрявых волосах, она была в сером платьице и белом фартуке, а это говорило о том, что она служанка; в руке она держала большое красное, наполовину съеденное яблоко.

«Яблоко, – подумал он, – имело вполне метафорическое значение».

– Что означает слово veritas? – спросила она, откусывая изрядный кусок яблока, и он понял, что за звук привлек его внимание к ее присутствию на дереве. Это был хруст яблока.

Услышав ее вопрос, он удивился. Предполагалось, что слуги не должны говорить с ним, если он не заговаривает с ними первым.

– Прошу прощения?

– Veritas, – повторила она, не обращая ни малейшего внимания на то, что говорит с набитым ртом. Какая невоспитанная девчонка! Она прожевала и проглотила, потом махнула полусъеденным яблоком в сторону книги, которую он держал в руке. – Ты произнес это вслух. Я не знаю этого слова. Что оно означает?

Он взглянул на открытый учебник, который лежал у него на коленях, потом снова посмотрел на нее:

– Это латинское слово, оно означает «истина». Я изучаю латынь.

Она на мгновение задумалась над полученной информацией, потом вонзила зубы в яблоко и, освободив таким образом руки, стала спускаться с дерева. Ее приземление обязывало его отложить учебник и встать.

Она легко спрыгнула перед ним на землю и, вынув из зубов яблоко левой рукой, протянула ему правую руку, как будто действительно ожидала, что он ее пожмет.

– Я Мария, – сказала она.

Вместо рукопожатия он поклонился:

– Виконт Лейтон, старший сын маркиза Кейна. К вашим услугам.

Видимо, это не произвело на нее должного впечатления. Она даже не присела в книксене. Откусив еще кусок яблока, она протянула ему полусъеденный плод.

– Хочешь откусить? Я угощаю.

Даже по прошествии всех этих лет нежный запах яблока, поднесенного к его носу, и обильное слюноотделение во рту, когда он откусил кусок, все еще живо помнятся ему, потому что с того момента его жизнь уже никогда не была прежней.

– Похоже, изучение латыни не такое уж веселое дело, – сказала она, когда он прожевал и проглотил кусок яблока. – Может быть, лучше поиграем? Если бы у нас была веревка, можно было бы сделать качели.

Хотя предложение было весьма заманчивым, он покачал головой.

– Спасибо, но мне нужно заниматься. – Он выпрямился и развернул плечи, весьма довольный собой. – Я собираюсь поступать в Итон.

– Мы могли бы привязать веревку к той ветке, – продолжала она, как будто он ничего не говорил, и указала на ветку, протянувшуюся над прудом.

Его одолело любопытство.

– Почему именно к той ветке?

– Потому что она над водой, глупенький. Если качнуться с берега как можно дальше, а потом отпустить веревку, то можно упасть в пруд. Вот будет весело!

Похоже, что это и впрямь будет весело, особенно в жаркий летний день, тем более когда альтернативой является латынь. Но он решительно покачал головой:

– Не могу. Я должен заниматься. До трех часов мне не разрешается играть.

– Полно тебе, – пробормотала она, и на ее губах появилась улыбка. – Я не наябедничаю на тебя.

Филипп до сих пор помнил ту улыбку. Даже в те времена она имела силу заставить человека делать такие вещи, которые ему никак не следовало делать.

Он капитулировал, втянутый в запретное развлечение крошечной девчонкой, которая не должна была даже осмелиться заговорить с ним. Результаты были плачевные: сломанная ветка дерева, перелом руки у него, три недели отсидки в детской в качестве наказания и хорошая взбучка от его отца.

Филипп печально улыбнулся. С первого момента, как он увидел ее, он подозревал, что от Марии Мартингейл жди беды. А в то лето, когда она вернулась домой из Франции, он уже знал это наверняка.

Он отлично помнил ту ленту для волос, хотя сегодня отрицал это. У него неожиданно заныло сердце. Он также помнил, как она плакала, когда потеряла эту чертову штуковину.

Дверь по другую сторону общей высокой кирпичной дымовой трубы открылась, и он аж застонал в темноте. «Легка на помине», – с досадой подумал он.

Он выпрямился на стуле и посмотрел через низкую стенку, разделявшую их балконы, чтобы убедиться в том, что предмет его мыслей действительно появился на балконе.

В руке ее была маленькая масляная лампа, и при ее мягком желтоватом свете он мог разглядеть, что фартука на ней больше нет. Она была одета более неофициально – в длинную белую ночную сорочку и халатик. Она сняла также с головы этот ужасный платок, и ее кудрявые волосы были заплетены в длинную, спускавшуюся до талии косу, отливавшую золотом.

Подойдя к металлическим перилам, она остановилась в полудюжине ярдов от того места, где он сидел. Поставив лампу на пол, она повернулась к перилам и подняла руку к шее.

Филипп застыл на своем стуле, когда она, засунув пальцы под косу, принялась массировать шею. Она явно не подозревала о его присутствии, и он отлично знал, что в такой ситуации джентльмену положено тихо кашлянуть.

«Он этого не сделал».

Вместо этого он притаился и стал смотреть, как она, склонив голову набок, стала массировать мускулы плеча.

Она застонала, и, услышав этот тихий звук, он почувствовал, как его накрыла горячая, безжалостная волна похоти, настолько мощная, что он не мог пошевелиться.

Между тонкими извивающимися ленточками сигарного дыма он, не сводя глаз, наблюдал, как она подняла руки над головой и потянулась, расслабляя усталые мышцы. Свет лампы обрисовывал ее тело сквозь тонкую ночную одежду, и ее темный силуэт будил в нем какое-то более глубинное, более потаенное и гораздо более примитивное чувство, чем джентльменская честь.

«Отвернись», – сказал он самому себе, когда его взгляд скользнул ниже тонкой талии и пополз к изгибу бедер и длинным стройным ножкам. Похоть в нем набирала силу, и ему стало трудно дышать.

Она опустила руки и, оперевшись на перила, наклонилась вперед. Он подозревал, что похожая по форме на якорь линия, определявшая контур ее ягодиц, была просто плодом его фантазии. Но была ли она реальной или воображаемой, уже не имело значения. Ее воздействие на его тело было одинаковым.

Она шевельнулась, как будто собираясь повернуться, и он резко опустил вниз руку, чтобы она не заметила мерцающий кончик сигары в темном углу, хотя был уверен, что эта попытка остаться незамеченным будет напрасной. Дым и другие загрязнители лондонского воздуха, конечно, скрывали запах его сигары, но она наверняка все равно почувствует его присутствие. Не может не почувствовать. Ведь его тело сгорает от похоти.

Однако, к его удивлению, она не заметила сидящего в тени соседа. Она наклонилась, взяла лампу, пересекла балкон и скрылась за дверью своих апартаментов, даже не взглянув в его направлении.

Дверь за нею закрылась, но Филипп продолжал сидеть на стуле, так как знал, что если встанет, то пойдет за ней следом. Словно стрелка компаса, поворачивающаяся к северу, он последует за ней. Он войдет в ее комнату. Прикоснется к ней. Он сомневался, что сможет остановить себя.

Когда он понял, что почти не может контролировать свое тело, это его потрясло и разозлило.

Филипп закрыл глаза, стараясь остаться там, где находился, тогда как внутри его чувство чести воевало с похотью. Он сидел с закрытыми глазами и делал медленные глубокие вдохи, ожидая, когда победит чувство чести. Он просидел там очень долго.