Текст книги "Сверху и снизу"

– Ей стало больно.

Он небрежно отмахивается от моих слов, словно боль не имеет для него никакого значения.

– Она не получила от этого никакого удовольствия, – продолжаю я. – Для нее это было унижением.

Он потирает переносицу, затем складывает руки на груди.

– И тем не менее ваша сестра это делала. – Последние слова М. повисают в воздухе, сковывая нас, словно цепью. Взглянув на часы, он подходит ко мне. – Вы тоже будете делать.

– Даже не мечтайте.

М. игнорирует мои слова. Он некоторое время неподвижно стоит передо мной, затем кладет руки мне на плечи. Это всего лишь демонстрация силы, тактический ход, рассчитанный на то, чтобы показать мне, кто хозяин положения. Нагнувшись, он обхватывает рукой мою шею, побуждая меня поднять на него взгляд, и держит меня крепко, но не причиняет боли. Когда он целует меня в губы, я не двигаюсь и не отвечаю. Я не хочу доставлять удовольствие своим сопротивлением.

– Я думаю о том, будет ли это унижением для вас, – глядя мне в глаза, говорит М. – Мне кажется, что нет.

Отпустив меня, он направляется к двери, но вдруг останавливается и, обернувшись, обводит комнату жестом радушного хозяина:

– Оставайтесь здесь сколько хотите. Полагаю, вы будете обыскивать мой дом в поисках неких улик – ради бога. Но старайтесь действовать поаккуратнее.

Его готовность к сотрудничеству вызывает у меня удивление – я не думала, что он так легко позволит мне обыскать дом. М. направляется к двери и снова останавливается.

– Да, тех снимков Фрэнни – в хлеву и все остальные – вы не найдете: когда я прочитал в газете о ее смерти, то уничтожил их. – Он медлит, наблюдая за моей реакцией, затем выходит из комнаты, кричит, чтобы я захлопнула дверь, когда стану уходить, и добавляет, что позвонит мне, когда захочет снова меня видеть.

Я слышу удаляющийся звук его шагов. Входная дверь открывается и вновь закрывается. Надев купальный халат М. – коричневый с монограммами, – я босиком иду в гостиную, чтобы посмотреть, как он уезжает.

Машина М. выезжает на улицу, и я думаю, с чего начать. Пожалуй, лучше всего с кабинета. Оглядевшись, я вижу над письменным столом абордажную саблю времен Второй мировой войны, принадлежавшую отцу М., – ее лезвие все еще острое и готово к бою. Я осматриваю письменный стол и книжные шкафы, но ничего не нахожу. В ящичке возле видеомагнитофона обнаруживаю коллекцию порнографических видеофильмов и стопку грязных журнальчиков – в общем, ничего интересного. В комнатах для гостей и бельевых шкафах тоже никаких улик.

В спальне, в прикроватной тумбочке, я нахожу коллекцию сексуальных принадлежностей – вибраторы, кольца для пениса, массажные масла, зажимы для сосков. Осматриваю бюро – опять ничего. В гардеробной я включаю свет и тщательно обследую одежду. Видно, что М. аккуратный человек: рубашки сложены одна к одной, причем даже подобраны по цвету, туфли тщательно выровнены, смазаны кремом и отполированы. Я заглядываю во все ящики – только рубашки, свитера и туфли. Приношу из кухни складной стул и взбираюсь на него, чтобы обследовать верхние полки. Между коробками из-под обуви и сумками для покупок, в которых сложены старые полотенца, я обнаруживаю большой пластмассовый контейнер размером с чемодан – в нем находятся кожаные ремни, различной длины веревки, наручники, старая ракетка для пинг-понга, какие-то непонятные устройства, о назначении которых я не имею представления. В углу лежит начатый рулон изоляционной ленты.

Меня вдруг начинает тошнить – все выпитое прошлой ночью просится наружу. Я закрываю глаза и вижу Фрэнни во время похорон, через пять дней после того, как нашли ее тело. В кино родственников привозят для опознания в морг, где долго водят по каким-то серым коридорам, но в реальной жизни все по-другому. В случае убийства родственникам не позволяют видеть тело до тех пор, пока его не выдают для похорон.

Что же касается точных обстоятельств смерти, о которых в кино известно абсолютно всем, то я узнала о них лишь через два месяца. Вначале мне сообщили только то, что произошло убийство и причину смерти невозможно определить. Коронер, эксперты, детективы – все в один голос говорили, что на этой стадии разглашение более подробной информации помешает расследованию. Управляющая домом, где Фрэнни снимала квартиру – пожилая женщина, обнаружившая тело через две недели после убийства, – тоже ничем не могла помочь. Тогда ее стошнило, и она поспешно отвернулась; единственное, что удержалось в ее памяти, – это ужасный запах и полчища мух. Я знаю, как выглядела Фрэнни, потому что бывала на вскрытиях. Ее язык, губы, пальцы рук и ног высохли и почернели; на вздувшемся теле высохшая кровь, в ранах копошатся черви, и везде летают тучи жирных мясных мух. Эти насекомые слетаются на запах смерти, ухитряясь проникнуть даже в закрытое помещение, чтобы попировать на трупе.

Через два месяца, когда расследование зашло в тупик, мне сообщили детали, так что теперь я мысленно представляю себе тело Фрэнни так точно, словно сама там побывала. Я вижу, как она лежит на полу с кляпом во рту, следы ран на ее обнаженном теле напоминают резьбу по дереву, ноги и руки связаны, а рот заклеен изоляционной лентой.

Сев на кровать, я кладу себе на колени наручники и изоленту. На кровати разложено содержимое коробки: хлысты, веревки, кандалы, цепи. Коллекция убеждает меня в том, что я на правильном пути, и одновременно приносит разочарование. Я не нашла ни бритвенных лезвий, ни ножей, ни фотографий связанных женщин, тела которых были бы разукрашены ножом М.; не нашлось также ни одной фотографии Фрэнни. Короче, никаких улик. Конечно, я покажу полицейским изоленту, но за тот год, что они безуспешно ловят убийцу Фрэнни, я успела в них разувериться. Я прямо-таки слышу, как мне говорят, что изоленту можно без проблем купить в любом хозяйственном магазине.

Внезапно хлопает входная дверь.

Я вздрагиваю, моя рука, держащая хлыст, застывает в воздухе. В передней слышны приглушенные, но явственно различимые шаги, и тут мое тело само, без всяких размышлений, начинает реагировать на угрозу. Я спрыгиваю с кровати и начинаю забрасывать в пластмассовую коробку все эти хлысты и цепи.

– Нора! – зовет М. Он уже в коридоре.

Схватив с пола наручники, я швыряю их в коробку. Где же изоляционная лента? Я ее не вижу.

– Нора! Вы еще здесь?

Я закрываю крышку, отношу ящик в гардеробную и ставлю его обратно на полку. Складной стул. Я складываю его и засовываю за стопку одежды. Делая вид, что ничего не случилось, я стою в дверях гардеробной и беспечно озираюсь по сторонам. Коробка стоит на месте, складной стул спрятан за пальто и куртками. Я тянусь к выключателю и тут чувствую на своей шее чью-то холодную руку. Я вскрикиваю от неожиданности.

– Вы разве не слышали, как я вас звал? – спрашивает М. Я отрицательно качаю головой.

Он вопросительно смотрит на меня.

– Ваш халат, – путаясь в словах, отвечаю я, довольная тем, что догадалась его надеть. – Было холодно.

– Я забыл свое пальто. – М. заходит в гардеробную и снимает с крючка коричневую куртку. Складной стул по-прежнему не заметен. Я возвращаюсь в спальню и озираюсь по сторонам в поисках ленты. Я замечаю ее на полу возле бюро и стремглав мчусь туда, чтобы ее поднять.

– Я вижу, вы нашли мое снаряжение, – выйдя из гардеробной, говорит М.

– Что? – выпрямившись, спрашиваю я и прячу ленту за спину.

Подойдя к постели, он поднимает черный хлыст, который я в спешке оставила здесь, – рукоятка его торчит из-под одеяла. Подойдя ко мне, М. вкладывает хлыст мне в руку.

– Положите его туда, где нашли, – говорит он. – Вы поняли? – В его голосе, тихом и сдержанном, явственно звучат повелительные нотки.

Не глядя на него, я молча киваю. Атмосфера продолжает накаляться.

– Вот и хорошо, – говорит он. – Уверен, что мне еще представится случай его снова применить.

С этими словами он покидает комнату.

Глава 12

Придя домой, я сразу звоню в полицию. В руках у меня изоляционная лента, которую я украла у М. Мне говорят, что детектива Джо Харриса, который ведет дело Фрэнни, сейчас нет на месте. Я называю себя и, пообещав позвонить позже, вешаю трубку.

На кухонном столе лежит номер «Сакраменто би». Раскрыв его на разделе «В городе», я читаю про двух молодых людей, устроивших ссору на баскетбольной площадке на Т-стрит. Один из спорщиков подошел к своей машине, вытащил пистолет, вернулся и пять раз выстрелил в оппонента. Неотразимый аргумент. Я вырезаю статью и кладу ее в папку под названием «Смерть и насилие – Сакраменто». За прошедший год эта папка сильно распухла. Хорошо, что я живу не в Сакраменто, но ведь и Фрэнни жила в Дэвисе, однако это ее не спасло.

Я снова звоню в полицию. Ровным, скучающим голосом дежурная сообщает мне, что детектива Харриса не будет на месте еще час. Чтобы как-то занять себя, я записываю последний разговор с М., включая его воспоминания о Фрэнни в хлеву, потом принимаю душ. Но хотя теперь мое тело чисто, никакое мыло не в состоянии отмыть мое сознание. Больше всего меня беспокоит моя неожиданная реакция. То, что я знаю об М., никак с этим не совмещается: вместо отвращения я испытала только возбуждение. Секс с ним действительно был очень хорош. Выходит, мои собственные эмоции предали меня.

Высушив волосы, я накладываю на губы ярко-красную губную помаду, затем надеваю синие джинсы, черную с блестками тенниску, кожаную летную куртку и, положив изоляционную ленту в коричневый бумажный пакет, еду в город.

Полицейский участок находится на углу Ф-стрит и Третьей авеню, в старом цементном здании, в котором раньше, тринадцать лет назад, размещался муниципалитет. Соответствующая надпись, выложенная темно-синей черепицей, все еще красуется над входом. Это приятное, в испанском стиле, сооружение было построено в тридцатые годы. Оно выкрашено в светло-желтый цвет и издали благодаря цветочным клумбам, тенистым деревьям, аккуратно подстриженной лужайке, скамейкам для отдыха и тому подобным деталям больше похоже на жилой дом. На углу здания красуется бронзовая статуя, изображающая двух бегунов. О том, что это полицейский участок, свидетельствуют только почти незаметная вывеска да стоящие неподалеку бело-голубые патрульные машины.

Я останавливаю свою машину на другой стороне улицы и, взяв бумажный пакет, направляюсь к входу. Холодно, но на ослепительно голубом небе ни облачка. Какая-то девушка, скорее всего студентка, продает цветы, а возле кафе «Тутти», несмотря на холодную погоду, сидят люди – о чем-то разговаривают и пьют кофе. Мимо проезжает на велосипеде молодой патрульный полицейский в темно-синей форме.

Я пересекаю улицу и вхожу в здание. За стойкой сидит дежурная – маленькая женщина с темными волосами. Слева от нее в застекленном помещении располагаются два диспетчера. Я говорю женщине, что меня ждет Джо Харрис. Она поднимает трубку и звонит.

Я присаживаюсь на скамейку. Дежурное помещение невелико по размерам, стены его обшиты деревянными панелями, на полу ковры – по моему мнению, оно больше подошло бы для какой-нибудь регистрационной палаты. На стене под стеклом висят фотографии местных полицейских, похожие на карточки бейсболистов. Для чего они здесь, лениво думаю я, может, их коллекционируют?

После того как дежурная кивает мне, я направляюсь в кабинет. Мне не раз приходилось бывать в участке, многие тут меня знают. Пока я иду по коридору, некоторые говорят «привет!», некоторые просто кивают, но большинство отворачиваются, делая вид, что очень заняты, – они считают, что я со своей навязчивой идеей найти убийцу Фрэнни перешла грань допустимого, и мое присутствие их раздражает. Один лишь Джо еще согласен меня выслушивать.

Я подхожу к его письменному столу. Джо Харрис – крупный мужчина пятидесяти с небольшим лет, настолько крупный, что всегда кажется, будто его чересчур много. Сейчас на нем белая рубашка с закатанными рукавами и потрепанным воротничком. Он как будто не очень рад меня видеть. Оно и понятно – его терпение я испытываю целый год своим отказом держаться в стороне от расследования. На столе Джо лежит фотография жены и троих детей, сейчас уже взрослых, на снимке они все еще подростки.

Не дожидаясь приглашения, я сажусь и кладу на стол коричневый пакет. Джо откидывается на спинку стула, на его лице написано страдание. С самого начала он относился ко мне очень доброжелательно и, рассказывая о смерти Фрэнни, старался говорить как можно тактичнее, а когда я звонила в участок и задавала вопросы, всегда подробно отвечал на них. С тех пор прошло уже несколько месяцев; дело Фрэнни нисколько не продвинулось, и Джо начал терять терпение. Теперь он намеренно избегает моих звонков и уговаривает прекратить игру в детективов.

– Откройте, – говорю я ему.

Джо даже не удостаивает пакет взглядом. Вместо этого он настороженно смотрит на меня.

– Что это?

– Изоляционная лента, – отвечаю я и, помолчав, добавляю: – Из его дома.

Джо знает, что речь идет об М.

– Господи, Нора! – раздраженно вздыхает он, а затем все-таки открывает пакет и смотрит на его содержимое. – Неужели вы тайно пробрались к нему?

– Вовсе нет. – Мне еще не до конца ясно, что можно ему рассказывать, а что нельзя. – Просто я с ним встречаюсь – что-то вроде этого. Он сам меня пригласил.

Джо молча трет рукой переносицу. Судя по его виду, он собирается прочитать мне лекцию, но затем только качает головой. У вращающегося офисного кресла, на котором он сейчас сидит, нет ручек, спинка углом выпирает вперед так, что кажется, будто кресло наносит сидящему на нем удар между лопаток. Учитывая размеры Джо, это выглядит довольно комично.

– Даже если вы и правы, – говорит он, – невозможно доказать, что лента из его дома или хотя бы ему принадлежала. Если мы его арестуем, он вряд ли сознается. Вы унесли улику, Нора, а его адвокат найдет для него миллион лазеек.

Разумеется, именно этого мне и следовало ожидать.

– А что нужно было сделать? – Я повышаю голос. – Оставить ее там? К тому времени, когда вы придете к судье и получите ордер на обыск – если вообще когда-нибудь получите, – он вполне может ее уничтожить. – Я уже кричу на Джо, в глубине души понимая, что он компетентный человек, который и так уже сделал все, чтобы найти убийцу Фрэнни. Я веду себя так от отчаяния, и Джо все понимает – это видно по его глазам.

– Вы будете с ней что-то делать?

– С лентой? Ну конечно, сделаем химический анализ, однако не хочу вас обнадеживать: липкая лента – вещь очень распространенная, у меня в гараже тоже есть такая.

– Не уверена, что она лежит там вместе с кнутами, цепями и прочими садомазохистскими принадлежностями.

Джо Харрис пристально смотрит на меня, и, похоже, его не слишком волнует то, что я сказала.

– Держитесь от него подальше, Нора, – говорит он. – Образцы волос, которые мы нашли на теле вашей сестры, не его, волокна от ковра также не из его дома. У нас нет никаких доказательств того, что он причастен к ее смерти. Мы разговаривали с его старыми подружками и выяснили, что он занимается садомазохизмом в легкой форме, но не более того. Женщины, которые в этом участвовали, описывали все как происходившее по взаимному согласию, это была просто игра.

С ними он никогда не использовал изоляционную ленту или нож. Так что если вы будете его преследовать, неприятности будут именно у вас. Он может заявить на вас в полицию.

– Это вряд ли – прошлой ночью я уже с ним переспала. Джо снова качает головой и вздыхает:

– У нас нет против него улик, но это не значит, что он ее не убивал. Этот человек останется подозреваемым до тех пор, пока дело не закрыто.

– Есть еще кое-что, о чем я вам не рассказывала. Несколько дней назад какая-то машина едва не сбила меня на автостоянке. Окна были затемнены, так что я не могла видеть, кто там сидит, и все произошло так быстро, что мне не удалось заметить номер, но неужели вы считаете это простым совпадением? Почему-то меня не пытались сбить до того дня, когда я сказала профессору, что собираюсь выяснить, кто убил Фрэнни.

– Вы зря с ним связались, и сами напрашиваетесь на не приятности, да еще мешаете нашему расследованию. Нам не нужны сыщики-любители, Нора, так что лучше оставьте его в покое.

– Не могу. – Я встаю и киваю в сторону пакета. – Дайте мне знать, если появятся какие-нибудь новости.

Когда я подъезжаю к своему дому, то вижу на другой стороне улицы соседку, Анну-Марию, маленькую женщину сорока с небольшим лет, которая обрезает живую изгородь. На ней джинсы, фланелевая рубашка не по росту и садовые рукавицы. Вокруг нее повсюду валяются обрезанные ветки. Забрав почту, я вхожу в дом, проверяю автоответчик и обнаруживаю, что пришло четыре сообщения: одно от подруги, живущей в Рено, одно от Яна, одно от Мэйзи, моей подруги из «Пчелы», и последнее от М. Я не давала ему свой номер телефона или адрес, но они указаны в справочнике, где он, очевидно, их и нашел. Послание короткое и простое: «Заеду за вами в субботу в девять утра». Себя он не назвал, но, судя по голосу, это, несомненно, М.

Я не знаю, что делать со звонком Яна. Он собирается увидеться со мной сегодня вечером, но мне пока не хочется с ним встречаться – я все еще переживаю свое предательство. В результате на его автоответчике появляется сообщение от меня: я заболела и не могу сегодня составить ему компанию. Возможно, в ближайшие дни мне станет лучше, тогда позвоню сама. Я вешаю трубку, довольная тем, что живу в век передовой технологии, позволяющей людям легко скрывать правду.

Глава 13

Когда в субботу утром М. звонит в мою дверь, я уже готова. Так как он не сказал мне, куда мы направляемся, на мне подходящие для любого случая черная юбка (короткая) и малиновый пуловер (длинный). Когда я открываю дверь, М., не дожидаясь приглашения, входит, как будто он здесь хозяин.

– Разве мы не едем сразу? – спрашиваю я.

– Едем, но чуть позже. – Он начинает экскурсию по моему маленькому дому. На М. саржевые брюки и шикарный серый свитер; у него самоуверенный вид человека, который привык, что все и всегда делается так, как он хочет. Это заметно по его манере держать себя, по точности его движений, по тембру голоса, по тому, как он в воскресенье занимался со мной любовью. Я помню, как он прикасался ко мне – уверенно, зная, что доставит мне удовольствие. Несмотря на всю враждебность к М., во мне пробуждается желание. Теперь я понимаю, что встала на очень опасный путь.

– Если мы куда-то едем, – говорю я, – то нечего тянуть.

– Мы действительно кое-куда отправимся, – улыбается М. – Уверен, вам будет интересно.

Тем не менее он отнюдь не спешит покинуть мой дом. Я следую за ним в прихожую и далее по узкому коридору. На концах его находятся две спальни, а посредине – ванная для гостей. Меньшую спальню я преобразовала в кабинет, где стоит письменный стол с компьютером, а на двух стенах висят книжные полки. М. окидывает кабинет беглым взглядом и направляется в мою спальню. Остановившись на пороге, он оглядывается по сторонам. Раздвижная стеклянная дверь выходит на задний двор, давая комнате дополнительное освещение. Всю противоположную стену занимает стенной шкаф, рядом с которым расположена раздвижная дверь с зеркалом от пола до потолка, отчего комната кажется больше, чем на самом деле. По громадной кровати разбросаны розовые и серо-голубые подушки. Заметив на туалетном столике фотографию Яна, М. подходит к ней. На снимке Ян улыбается, положив руку мне на плечо, склонив голову набок, как будто он вот-вот засмеется.

– Ваш приятель? – М. поворачивается ко мне. Я неохотно киваю.

Он долго рассматривает фото и наконец спрашивает:

– Как его зовут?

Я пожимаю плечами:

– Какое это имеет значение?

М. спокойно смотрит на меня, ожидая ответа. Щелкнув, включается калорифер и начинает тихо гудеть. Из отдушины в потолке льется поток теплого воздуха, снисходя на нас, словно некий дух.

– Ян. – Я забираю у него фото и ставлю его на место. – Ян Маккарти. А теперь пойдемте.

Мы выходим из дома и подходим к его машине, шикарному новому «мерседесу». Небо сплошь затянуто тучами. М. открывает передо мной дверцу машины и ждет, пока я сяду. Когда он кладет руки на руль, я спрашиваю:

– Куда мы едем?

– Прокатиться. На озеро Тахо.

Мы выезжаем на улицу. Для прогулки, пожалуй, выдался не самый подходящий день. Сейчас конец зимы, и недавно прошел дождь. М. выводит машину на шоссе, и я устраиваюсь поудобнее, готовясь к двухчасовой поездке. «Мерседес» плавно и беззвучно летит по дороге.

Мы едем молча. Начинает накрапывать дождь, и М. включает «дворники». Позади остаются миля за милей. Я гадаю, зачем он взял меня на эту прогулку. Выглядываю в окно – дождь стоит стеной. Мы уже в Сакраменто, где от пятидесятого шоссе отходит шоссе номер 80. Движение сейчас не такое оживленное, как в будние дни, и хотя М. превышает разрешенный лимит скорости, нас то и дело обгоняют.

– За все время вы так ни разу никуда и не вывезли Фрэнни, ни разу не назначили ей свидания – я имею в виду, настоящего свидания.

Он долго молчит, так что я уже решаю, что ответа не будет, но тут раздается его голос:

– Честно говоря, в обществе вашей сестры мне было скучно. Меня бесит жестокость этих слов, но тут я вспоминаю, что в своем дневнике Фрэнни записала, как я говорю то же самое о мужчинах. «Я знаю, что скоро он мне наскучит». Эта фраза сейчас меня преследует. Неужели мои слова звучали так же жестоко, как сейчас звучат слова М.?

– Если она была такой скучной, зачем же вы с ней встречались? И почему из всех женщин выбрали именно Фрэнни – она же не в вашем вкусе. Это сразу видно.

– Повторяю, я встречался с ней ради собственного развлечения. – Он искоса смотрит на меня. – Хотел посмотреть, что можно с ней сделать.

– Вы хотели властвовать над ней – разве не так? От вас не потребовалось больших усилий, чтобы ее развратить. Отчего бы не подобрать себе что-нибудь более подходящее, например, женщину, не такую…

– Не такую покладистую? – уточняет он. – Что-нибудь вроде вас?

Я не отвечаю.

Несколько следующих миль мы едем молча, затем М. говорит:

– Вы не понимаете. Господство, власть – это еще не все. Когда я впервые увидел вашу сестру возле Пута-Крик, мне захотелось научить ее любить – любить так сильно, чтобы быть готовой на все, лишь бы сохранить эту любовь. Мне было интересно, как далеко она может зайти.

На миг я теряю дар речи. Он говорит о Фрэнни так, словно она подопытный кролик или микроорганизм в чашке Петри.

– Значит, вы манипулировали ею? – наконец с усилием произношу я.

– Именно так.

– И в этом состояло ваше развлечение? – Мой голос дрожит. Как Фрэнни могла на такое попасться? – Вы ее использовали – вот к чему все сводится.

– Да, но не надо так возмущаться. Я просто предоставил ей то, что она хотела. Давайте говорить откровенно – она была толстой и скучной. Я не мог полюбить ее, зато мог заниматься с ней любовью и сделал так, что она почувствовала себя желанной. – Он на миг замолкает, затем добавляет: – А вот вы этого не сделали, Нора. Вы ее игнорировали, что гораздо более жестоко.

Его слова больно ранят меня.

– Но потом вы расстались с ней. Когда она вам надоела, вы от нее избавились.

– Мои отношения с вашей сестрой были непостоянными – как и со всеми другими. Я даже удивлен, что они продлились так долго. У всех есть свой срок годности, и люди должны это понимать. Не забывайте – Фрэнни мне все рассказала о вас. Я знаю, что вам нравится, что не нравится, знаю ваше прошлое и – готов поспорить – даже ваше будущее. Я знаю вас. В вашей жизни мужчины так же не задерживаются, как женщины в моей.

– Это неверно, – говорю я. – Теперь уже нет.

– Мне Фрэнни нравилась, – продолжает М., не обращая внимания на мое замечание, – и она это знала, но я ее не любил, никогда не говорил ей, что люблю, и никогда ничего не обещал. Я взял от нее все, что хотел, а в обмен дал все, что мог.

И снова я думаю о мужчинах в моей жизни. Я тоже брала от них то, что хотела, и давала то, что могла, – или, точнее говоря, давала минимум того, что могла.

– Вы разбили ей сердце, – говорю я, вспоминая о тех мужчинах, которых я так легко бросала.

Голос М. смягчается.

– Ее счастье, что мы с ней расстались. Я мог бы завести ее гораздо дальше.

Я вспоминаю хлев, ящик в гардеробной, дневник Фрэнни и то, как она хранила секреты М.

– Итак, куда же вы могли ее завести?

Вопрос риторический; я не жду, что М. ответит, и тем не менее…

– Скоро узнаете, – говорит он. Мне становится нехорошо.

– Что вы имеете в виду? Молчание.

Мы уже выехали из долины и находимся в предгорье, направляясь в сторону заснеженных гор. Дождь усиливается.

– Пожалуй, я действительно разбил ее сердце, – задумчиво изрекает М. – Но она бы это пережила. Она так бы и жила с разбитым сердцем.

– Если у нее вообще был шанс выжить. Вздохнув, М. устало улыбается.

– Кажется, мы вернулись туда, откуда пришли. Я расстался с ней за несколько недель до ее смерти, порвал с ней, понимаете? К чему мне было возвращаться и ее убивать? Зачем мне ее смерть?

– Я видела ваш ящик в чулане и знаю, что вы делали с ней. Вам нравится боль, которую испытывают другие. Думаю, вы из тех, кто теряет над собой контроль. Вы зашли слишком далеко, и Фрэнни умерла.

– Прежде всего, – назидательным тоном заметил он, – вы не знаете, что я делал с Фрэнни, и не узнаете до тех пор, пока я вам этого не скажу. Во-вторых, если вы считаете, что я убил ее в порыве садистской страсти, то не боитесь ли вы, что и с вами я потеряю контроль над собой?

– Чтобы сразу угодить в полицию? Вряд ли.

– Но если я потеряю над собой контроль, то не смогу рационально мыслить. Возможные последствия до меня просто не дойдут.

Внезапно я почувствовала себя словно в клетке, и машина как будто стала меньше.

– Если я погибну – вам тоже конец. Полиция узнает, что вы к этому причастны, и на сей раз они вас возьмут.

В этом для меня заключается некоторое удовлетворение – наконец-то он заплатит за то, что сделал с моей сестрой. М. с минуту молчит, затем медленно, как недовольный ребенком отец, качает головой:

– Вы очень безрассудны, Нора. Фрэнни вы так не вернете, а себя погубите.

Меня снова охватывает неприятное чувство оторванности от всего мира.

– Некоторые вещи достойны того, чтобы за них умереть. – Я чувствую, однако, что мои слова звучат не очень убедительно.

– Хочу предложить вам тест, – не отрывая глаз от дороги, говорит М.

– Согласна. – Слава Богу, мой голос не дрожит, но отчего-то становится страшно.

– Если бы я решил кого-нибудь убить, – М. бросает на меня многозначительный взгляд, – например, вас, я бы все очень тщательно спланировал, чтобы мне можно было насладиться столь неординарным поступком. Если же не владеть ситуацией, это просто неинтересно. Итак, пожалуй, для начала я бы вас связал по рукам и ногам, потом спеленал как мумию. Знаете, что это такое, Нора? Здесь существует много способов, но принцип один – погрузить человека в неподвижность, лишив его всякой связи с внешним миром. Вы становитесь совершенно беспомощны, не в состоянии двигаться, не в состоянии сопротивляться, не в состоянии даже позвать на помощь. Мне бы доставило удовольствие видеть вас такой. Но я ведь должен пойти дальше, не так ли, раз речь идет об убийстве? К тому же мне следует позаботиться, чтобы меня не поймали. Я бы подготовил деревянный ящик размером с гроб и поместил вас туда, а потом заколотил бы крышку и закопал гроб, возможно, у себя во дворе. Вы слышали бы, как стучат комья земли, падающие на крышку, но ничего не могли сделать – только слушать и сходить с ума.

Я смотрю на М. и чувствую, как все мое тело холодеет. Он улыбается той фальшивой полуулыбкой, которую я уже начинаю ненавидеть.

– Однако все это чисто гипотетически и произошло бы только в том случае, если бы я действительно был убийцей.

Я снова чувствую свою незащищенность, мне не следовало оставаться наедине с М. Выглядываю в окно и вижу, что мы уже в Сьерре. Вокруг молчаливо стоят заснеженные горы, дорога покрыта толстым слоем грязного снега. Я включаю обогреватель. На склоне растут высокие ели и кедры, тающий снег усыпан острыми иголками. Шоссе, вьющееся вокруг горы, изобилует резкими поворотами и подъемами; поэтому М. ведет машину очень осторожно. Снаружи температура плюсовая, и дождь, словно щитом, отделяет нас с ним от остального мира.

– То, что вы держите в чулане, вы тоже использовали, когда встречались с Фрэнни?

Он отвечает не сразу.

– Мне нравятся отношения, включающие некоторую долю садомазохизма, и обычно я выбираю женщин, которые также это любят. Фрэнни была другой, ей хотелось чего-нибудь более традиционного. Однако она была влюблена в меня больше, чем какая-либо другая женщина, и поэтому позволяла делать с собой практически все, что мне приходило в голову. Я требовал, чтобы она доказывала свою любовь ко мне снова и снова. Ее уступчивость, ее нежелание сказать мне «нет» только усиливали мои притязания. Я ждал от нее гораздо большего, чем от любой другой женщины. Ее натура прямо-таки требовала жестокого обращения. Она не отказывала мне ни в чем, поэтому испробовала на себе все, что было в ящике, и кое-что еще.

На миг я лишаюсь дара речи; затем, сделав глубокий вдох, говорю:

– Мне хочется знать больше. Расскажите подробней, что именно вы делали с Фрэнни?

Искоса взглянув на меня, М. отворачивается.

– Сегодня мы уже достаточно поговорили о ней.

Я чувствую, как во мне поднимается протест. Он выдает ровно столько информации, сколько нужно, чтобы поддерживать мой интерес.

– Неужели вы думаете, что сможете помыкать мной так же, как помыкали моей сестрой?

– Поживем – увидим, – отвечает он.

Некоторое время мы оба молчим. Мимо проплывают сосны с желтоватой морщинистой корой. Дождь кончается, мы уже на противоположной стороне горы, откуда идет спуск к озеру Тахо. Здесь сугробы уже начали плавиться, склон горы покрыт темнеющими проталинами.

– Вы считали сестру добродушной, уравновешенной, бесцветной, скучной личностью, с которой вам приходилось время от времени встречаться, и хотя любили ее, но она была не в вашем вкусе, так же, как и не в моем. Вы бы не стали с ней дружить, если бы не родственные отношения. Фрэнни это понимала; она знала, что вам с ней скучно, и принимала это как должное. Она никогда не говорила о вас плохо, никогда не жаловалась на ваше безразличие, даже несмотря на то что имела на это право. Вам всегда не хватало времени на то, чтобы узнать ее получше. А вот я ее узнал. Вы ведь помните последнее Рождество? Это семейный праздник – день, в который у вас было слишком много дел, чтобы отметить его со своей единственной родственницей. Фрэнни провела его в больнице для хроников, у своей подруги Сью Дивер. Раз в неделю она занималась со скаутами, потому что любила общество детей. Вы ничего об этом не знали, не так ли? Она была для вас почти посторонним человеком. Тем не менее Фрэнни вами восхищалась и всегда яростно вас защищала. Когда я сказал, что вы эгоистка, она тут же нашла для вас оправдание, объяснив, что у вас своя жизнь.