Текст книги "Сила любви"

Четвертое июля в этом году вряд ли станет для них праздничным днем. Пикника не будет. Ведь Крис еще в апреле упросил капитана дать ему выходной в этот день. Теперь, наверное, лучше будет попроситься на дежурство – пусть уж кто-нибудь из женатых ребят проведет этот день с семьей. Черт возьми, так, пожалуй, и надо сделать. Крису было не впервой добровольно дежурить в праздники. Все лучше, чем слоняться без дела, чувствуя себя одиноким и никому не нужным.

Он вспомнил один из праздников Четвертого июля, когда ему было лет двенадцать. В школе он записался в оркестр, попросив, чтобы ему дали тубу, – дома денег на инструменты не было, а в школе тубы и барабаны давали бесплатно. Крис до сих пор помнил, как приятно оттягивала туба плечо, как впивались губы в огромный мундштук, с каким вдохновением он впервые маршировал по улице с оркестром, и над его головой возвышалась медная тарелка тубы. Играли тогда его любимый марш «Клаксон» – да, именно его, – и, черт возьми, до чего же здорово они его исполняли, прямо кровь стыла в жилах. Пум-пум-пум-пум… Они с барабанщиком на пару задавали ритм всему оркестру. Дирижер, мистер Затнер, объявил, что их юношеский оркестр пригласили на парад в маленький городок Принстон, и всем музыкантам выдали атласные накидки – с одной стороны черные, с другой – бордовые, и просили надеть черные брюки и белые рубашки. У Криса по дороге домой от волнения даже живот скрутило: придется просить родителей купить ему черные брюки…

Лаллеки жили в вонючей квартирке над магазином электробытовых приборов. В квартиру вела видавшая виды открытая лестница со стороны аллеи. В теплые месяцы здесь стоял тяжелый запах гнилых овощей из мусорных баков, что стояли неподалеку от магазина «Красный филин». Иногда, когда в доме нечего было поесть, Крис слонялся на заднем дворе овощного магазина в часы, когда хозяин выбрасывал разную гниль.

– Эй, не нужно ли помочь? – предлагал он свои услуги, а детина в засаленном белом фартуке отвечал:

– Ого! Это что-то новенькое! Такой сопляк предлагает помощь? Что ж, почему бы и нет?

Рабочий вытаскивал тухлую цветную капусту, почерневший и скользкий салат, пучки брокколи, которые Крису казались с виду вполне съедобными. Но беда была в том, что он терпеть не мог брокколи. Однажды очередь дошла и до апельсинов – они были местами мягкими, но совсем без плесени.

– Послушайте, они выглядят вполне сносно, – сказал Крис.

– Но не для продажи.

– Ничего, если я съем один?

– Да ничего, конечно. Вот, на тебе два. Даже три возьми.

Крис на лету поймал три апельсина, брошенные ему рабочим. В тот день он принес домой апельсины, немного увядшей моркови и что-то под названием «каша из макарон», напоминавшее по вкусу корм для скота. Младшая сестренка Джинни захныкала:

– Но мне это не нравится!

– Ешь! – приказал он. – Тебе это полезно, а наш старик получит пособие только через девять дней.

Но оба они знали, что, даже и получив деньги, отец с матерью в первую очередь купят себе что-нибудь выпить в местной забегаловке, которую дети называли не иначе как «дыра». Находилась она недалеко от дома, в сыром вонючем погребке, куда отец направлялся каждое утро, едва продрав глаза. Мать присоединялась к нему тотчас же, как заканчивала работу. Она была кухаркой в шоферской закусочной на Десятом шоссе, она уходила из дома рано утром, когда дети еще спали, и часто приползала обратно уже далеко за полночь.

В тот злополучный день старики, как всегда, проводили время в «дыре». Крис, придя домой, сварил Джинни немного макарон, смешал их с томатным соусом некогда девочка, поев, ушла спать, стал дожидаться родителей.

Они вернулись около полуночи, как обычно, разругавшись по дороге. Когда они ввалились в квартиру, грязные и вонючие, отец, мусоля во рту дымящуюся сигарету, спросил:

– Какого черта ты не спишь?

– Мне надо поговорить с тобой.

– В полночь? Боже упаси. Такой сопляк, как ты, в это время должен уже быть в постели.

– Я бы там и был, если б вы пришли домой вовремя!

– Каков засранец! Не смей указывать мне, когда возвращаться! Я еще пока в портках! Мужик!

Насчет портков он был прав. Они действительно на нем были – такие же грязные и вонючие, как и он сам, свисавшие, словно гамак, с его накачанного пивом брюха.

– Мне нужно немного денег, чтобы купить брюки.

– У тебя есть джинсы.

– Мне нужны черные брюки.

– Черные! – взорвался отец. – Какого черта тебе понадобились именно черные?

– Это форма для нашего оркестра. Мы будем выступать на параде, и всем нужно быть в белых рубашках и черных брюках.

– На параде! Господи Иисусе, они думают, у меня есть деньги, чтобы тратиться на их парады! Скажи своему дирижеру, пусть сам придет и посмеет сказать мне, что я должен раскошеливаться на эту чертову форму! Уж я ему скажу пару ласковых!

Вмешалась мать:

– Тихо, Эд, заткнись, Бога ради! Ты разбудишь Джинни!

– Не затыкай мне рот, Мэйвис! Это мой дом, черт побери! И я могу орать здесь во всю глотку!

– Папа, мне нужны деньги.

– У меня их нет!

– Но на выпивку у тебя они нашлись. И для тебя, и для мамы.

– Прикуси язык, сын!

– Но это правда.

– Ничего страшного, если человек немного и выпьет. И не тебе, сопляку, учить меня!

– Эд, не заводись.

– Ты всегда заступаешься за него, черт бы тебя побрал! У этих говнюков нет никакого уважения к старшим, вот что я скажу. Когда такой засранец начинает учить своего отца… – Он вдруг громко рыгнул, нижняя губа у него отвисла.

– Я буду единственным, у кого не будет черных брюк.

– Ну и что в этом плохого? Это чертово правительство и так высасывает из нас налоги на строительство школ, а теперь вот выпрашивают и еще! Ты вполне можешь надеть джинсы, а если их это не устраивает, пошли их ко всем чертям.

– Папа, пожалуйста… все же будут в бордовых с черным накидках, и мои голубые джинсы будут смотреться…

– Ах, еще накидки! – Эд выпучил глаза. – Накидки! Боже ты мой, что они еще навыдумали, стервецы! Накидки! – Он разразился диким хохотом. Презрительно уставившись на сына, он вытащил изо рта сигарету и бросил ее в пепельницу.

– У меня нет денег на всякие там глупости, так и передай своему дирижеру.

Кристофер с Джинни ютились в крошечной спаленке, где места едва хватало на две узкие кровати и грубо сколоченный шкаф. Хотя Крис и забрался в постель, не включая света, он знал, что сестренка не спит. Иногда, когда родители затевали драку, она притворялась спящей, но не сегодня.

– Я их ненавижу, – бросила она.

– Ты не должна так говорить.

– Почему? Разве ты не думаешь так же?

Он испытывал те же чувства, но не хотел, чтобы их испытывала сестра. Ведь она девочка, а девочки совсем другие. Им гораздо больше, чем мальчишкам, нужны матери.

Джинни удивила его, заявив:

– Как только я подрасту, сразу же выберусь отсюда.

Господи, а ведь ей было всего-то девять лет. И, вместо того чтобы радоваться беззаботному детству, она уже строила планы своего бегства из родного дома.

– Джинни, не говори так.

– Но это правда. Я собираюсь убежать.

– О, Джинни…

– И уже никогда не вернусь сюда. Может, зайду раз-другой, чтобы повидать тебя. Я только тебя здесь люблю.

Он промолчал, не смея переубеждать ее, поскольку и сам помышлял о том же.

На следующей неделе Мэйвис сунула ему двадцать пять долларов.

– Это тебе на черные брюки, – сказала она.

– Спасибо, – безучастно произнес он, не испытывая особой благодарности к матери. Он заслуживал приличной одежды, еды на столе, достойных родителей. По крайней мере, трезвых. Такой малости заслуживал любой ребенок. Если бы не Крис, Джинни ходила бы в школу еще большей неряхой. Это он причесывал ее, кормил тостами по утрам, надевал пальто, пока отец храпел в похмельном сне, а мать жарила яичницы в закусочной, зарабатывая деньги на их с отцом беспробудное пьянство. И эти двадцать пять долларов, которые вдруг перепали от матери, никак не могли восполнить недостаток родительского тепла и любви.

– Не держи зла на отца. Ему и так пришлось несладко, ты же знаешь, – после того как он расшибся, упав с грузовой платформы. До этого он был совсем другим человеком…

Крис часто слышал эту историю, но разжалобить его было трудно. У других людей тоже случались жизненные катастрофы, но они не сдавались, с честью выходили из сложных ситуаций. Другие матери сознавали, что девятилетняя девочка еще нуждается в уходе и присмотре и нужно постирать и погладить ее одежду, вовремя приготовить ей ужин, а перед сном пожелать спокойной ночи. Эд и Мэйвис превратились в алкоголиков, самых что ни на есть заурядных, и Мэйвис была ничуть не лучше мужа. Правда, они не били своих детей, но родительское невнимание было хуже побоев.

На параде в день Четвертого июля Кристофер Лаллек маршировал в новых черных джинсах. Однако в толпе родителей, наблюдавших праздничное шествие, он не увидел родных глаз, и радость, которую он предвкушал, меркла, стоило ему вспомнить грубые выкрики отца. На следующий год он бросил оркестр и перешел в класс домоводства. Он подумал, что коль уж ему придется в ближайшие пять лет готовить самому и для себя, и для сестры, то стоит хотя бы научиться это делать. К тому же в классе домоводства иногда кормили бесплатно.

Кристофер сидел на ступеньках крыльца, погрузившись в прошлое. Сгустились сумерки, и в небе засияли первые звезды. В саду заливались сверчки. За его спиной сквозь решетчатую дверь из кухни струился свет. Живот подвело: Крис вспомнил, что не ел целый день. Впрочем, и аппетита не было. Надо бы пойти домой, оставить миссис Рестон наедине с детьми, но он совершенно не представлял, как это он вдруг войдет в квартиру, где все напоминает о Греге. В ванной – его халат на вешалке, на кухне – его почта, в душе – шампунь, в холодильнике – его любимый сок.

Крис все бы сейчас отдал за то, чтобы оказаться в уютном тепле родительского дома, ощутить внимание, заботу и любовь – как это было в семье Рестонов. Чтобы ему постелили в свободной комнате, а когда бы он лег, неслышно подошла бы мать, провела пальцами по волосам и тихонько шепнула: «Все образуется, сынок. Ты потерял друга, но у тебя остались мы. И мы любим тебя».

Но он не услышит этого. Никогда. Он и сам никогда и никому не говорил таких слов – ни Джинни, когда она уезжала, ни Грегу, которого уже нет в живых. Он сказал правду миссис Рестон: его не учили говорить такие слова.

Они все еще жили в городе, Эд и Мэйвис, в грязной трущобе, куда Крис часто выезжал по вызовам на драку или хулиганство. В последний раз он видел родителей года три назад. Старик был с облезлой бородой и все так же гнусно вонял, он сидел в кресле-качалке, посасывая дешевое виски прямо из литровой бутылки. Мать пила пиво и смотрела «мыльную оперу» по телевизору. Хибара их была такой же мерзкой. Крис приехал разнимать драку у соседей и неожиданно для себя почему-то постучал в их дверь. Лучше бы он этого не делал. Ничего не изменилось. Ничего и не могло измениться.

…За его спиной раздался голос Ли Рестон:

– Кристофер? Что ты здесь делаешь – один, в темноте?

Он вздохнул и поднялся с твердого деревянного порога, разминая затекшую спину.

– Так, вспоминаю.

Она открыла дверь и вышла к нему на крыльцо. Сложив руки на груди, она, так же как и он, подняла взгляд на небо.

– Да, – сказала Ли, и они оба какое-то время помолчали, думая о бессонной ночи, что ждет их впереди, о днях и месяцах, наполненных печалью. Сверчки все продолжали свой концерт. Сад благоухал цветочными ароматами. В небе взошла луна, и в ее свете стали видны капельки росы, уже выступившие на траве.

Жизнь продолжалась.

И им тоже нужно было как-то жить.

– Мне пора идти, – сказал он.

– Куда?

– Домой.

– О, Кристофер… я… может, попросить кого-нибудь…

– Все в порядке, миссис Рестон. Рано или поздно все равно придется пройти через это. А вы побудьте с детьми. Капитан освободил меня от работы до окончания похорон, так что завтра я буду дома. Вам понадобятся вещи, почта, ключи от машины… в общем, возьмете все, что захотите. Если вам нужно мое присутствие, когда приедете за ними, скажите. Если же мне лучше уйти – о'кей, я так и сделаю. А теперь отдохните. У вас был тяжелый день.

Она прошла по крыльцу – разутая, в одних чулках, туфли остались где-то в доме – и встала рядом с Крисом. Руки ее все еще были сложены на груди, в волосах затерялся луч света, проникший с кухни.

– Не нужно тебе сейчас возвращаться туда. Оставайся, поспишь на диване в гостиной, а завтра мы поедем вместе.

Какое-то мгновение он колебался. В сознании ожила только что нарисованная его воображением картина: вот она гладит его по волосам и тихо говорит: «Все в порядке, Кристофер, я здесь, и я люблю тебя. У тебя все будет прекрасно». Но ведь у нее есть своя семья и свое собственное горе, с которым ей нужно справиться. И вовсе ни к чему, чтобы он слонялся тут весь вечер, – ей было о ком заботиться и кого утешать.

– Спасибо, миссис Рестон, но за меня не волнуйтесь. Возвращайтесь в дом к детям. Увидимся завтра.

Она молча наблюдала за ним, пока он шел к машине. Когда он заворачивал за угол дома, она позвала:

– Кристофер?

Он обернулся. Луна уже стояла высоко, и в ее свете Ли разглядела его короткую стрижку, пестрый рисунок рубашки, голые ноги и ступни в резиновых шлепанцах, которые он надел утром, собираясь на озеро в надежде отдохнуть и повеселиться.

– Спасибо тебе за все. Без тебя я бы не выдержала.

– И вам тоже спасибо, – сказал он, – что позволили побыть с вами. Я бы свихнулся, если бы переживал все это в одиночестве.

Он уже собрался идти дальше, как вдруг Ли крикнула: «Подожди минутку!» – и исчезла в кухне. Вскоре она вышла, держа в руке завернутый в фольгу сверток. Мягко ступая босыми ногами, она подошла к Крису и протянула ему сверток.

– Ты целый день ничего не ел. Подогрей это в печке… обещаешь?

– Обещаю. Спасибо.

Сверток был холодный – видимо, только что из холодильника. Крису не надо было разворачивать его, чтобы убедиться в том, что это лазанья.

Глава 3

В машине Кристофер положил сверток на сиденье, завел мотор и с величайшей неохотой поехал домой.

Квартира, которую они уже два года делили с Грегом, находилась в жилом комплексе под названием «Лесная просека». В свое время Криса привлекло то, что дом был новый, и он стал одним из первых его жильцов. Крис не скрывал, что помешан на чистоте. Его квартира должна была в первую очередь отвечать этому требованию, и тот, кому предстояло стать его соседом, должен был непременно соблюдать образцовый порядок!

Когда Крис узнал, что новенький ищет квартиру, он подошел к нему и честно признался:

– Я рос в помойке. Мои родители алкоголики, и им было наплевать, есть ли в доме какая-нибудь еда, я уж не говорю о том, что их совершенно не интересовало, отдраен ли сортир. Так что если ты не намерен следить за домом, скажи лучше сразу. Это избавит нас в дальнейшем от ненужных трений.

Грег ответил:

– Моя мать овдовела в тридцать шесть лет. С этого времени я вынужден был трудиться. Нас трое детей. Каждый четверг мать будила нас в шесть утра и до семи заставляла убираться. Вечером, после ужина, мы заканчивали уборку, так что к уик-энду дом блестел чистотой. Если же кто-то отлынивал от работы по дому, он лишался всех привилегий. А это и карманные деньги, и право пользоваться автомобилем. Как тебе это нравится, Лаллек?

Улыбнувшись, они пожали друг другу руки. Так началась их дружба.

Когда Кристофер открыл дверь своей квартиры и включил свет, он убедился, что кругом царит привычный порядок. Справа по коридору располагалась кухня, где все было вычищено до блеска. Прямо напротив входной двери была гостиная, выдержанная в теплых тонах: от светло-кремового до шоколадного. Еще когда друзья только устраивались на новой квартире, они сразу же договорились, что негоже двум холостякам сидеть на пивных бочонках вместо стульев, положив ноги на деревянные бобины, прежде служившие для намотки телефонных кабелей. Так что вскоре квартира приобрела вид уютный и явно не лишенный оригинальности. Здесь, в гостиной, стоял огромный кремового цвета диван с безразмерными подушками, пара мягких клубных стульев, коричневое кожаное кресло и в тон ему оттоманка. Целую стену занимал огромных размеров развлекательный центр. Особую домашность придавали всякие мелочи – фиговое дерево возле стеклянных дверей на балкон, подаренное матерью Грега на новоселье, пара окантованных плакатов на стене, несколько латунных настольных ламп, чайный столик из тикового дерева, развешанная на другой стене коллекция кепок. Они любили носить кепки и решили разместить коллекцию так, чтобы экспонаты были вполне досягаемы.

Кристофер заметил, что среди кепок нет красной с надписью «Миннесота Туинз». Он содрогнулся, подумав, где она сейчас и на что похожа. Любимая же кепка Грега – зеленая – была на месте. Ее подарил ему дедушка на последний день рождения. Грег утверждал, что у нее идеальная форма. Крис медленно подошел к стене, снял зеленую кепку и долго держал в руках. Потом тяжело опустился в кожаное кресло, положил сверток с едой на оттоманку и нацепил на голову кепку. Закрыв глаза, он откинулся в кресле и погрузился в воспоминания о Греге: вот они играют в бейсбол… катаются на водных лыжах… едят хот-доги – Грег сходил по ним с ума; вот он едет в патрульной машине… сидит в дежурке, задрав ноги на стол, треплется с ребятами… слоняется по квартире… усиливает звук радиоприемника, услышав любимую песню, особенно если в исполнении Винса Джилла…

Воспоминания… Проклятье, как они терзают душу!

Кристофер поднялся, отнес лазанью в холодильник и прошел по коридору в дальний конец квартиры. Он долго стоял возле спальни Грега, собираясь с духом, чтобы войти туда, зажечь свет и оказаться один на один с тоскливой пустотой. Наконец он вошел… и замер, прислонившись к косяку двери, пронзенный страшной реальностью. Этого пистолета и кобуры, лежавших на комоде, уже никогда не коснутся пальцы Грега. Никогда уже не наденет он свою форму, не пришпилит к ней эмблему их полицейского управления, не возьмет в руки рацию. Он уже никогда не будет спать в этой комнате, переодеваться в гардеробной, рассматривать семейные фотографии, что стоят в рамках на комоде, никогда не дочитает книгу Роберта Паркера, не заплатит по счетам, что лежат в ящике шкафа, не включит радио, не наденет наушников, не крикнет из своей комнаты: «Я умираю от голода! Пойдем съедим где-нибудь хот-догов!»

Он частенько предлагал это, а Крис кричал ему в ответ: «Опять ты со своими хот-догами! Передохни-ка, слышишь, Рестон?»

Шуткам по поводу хот-догов не было конца.

В прошлом году на Рождество Грег получил праздничный сертификат закусочной «Джимбоз догз» на Майн-стрит, которая стала уже городской достопримечательностью. Достаточно было съесть там один хот-дог, чтобы в течение двух дней ощущать во рту его привкус, а уж ароматный шлейф от него тянулся за тобой и все трое суток. Очень часто, проезжая в патрульной машине мимо этого заведения, Грег просил:

– Притормози-ка.

– О нет, – отвечал Крис. – Боже, только не сегодня!

– А ты посмотри на это по-другому: мы же сэкономим на ужине…

Так сказал ему Грег и в последний раз, когда они ехали мимо «Джимбоз».

Крис прошел в спальню Грега, все еще не сняв зеленую кепку. Он чувствовал, как подступает боль – сдавило горло, грудь напряглась, защипало в глазах. И он сдался. Повалившись на пол, он прислонился спиной к кровати Грега, уткнулся головой в колени и зарыдал в голос. Комната наполнилась ужасающими воплями, которые, казалось, проникали во все щели и даже сквозь потолок в квартиру этажом выше. Криса это не волновало. Он дал волю своим чувствам – так было легче смириться со смертью.

Боль была ужасной.

Жестокой.

Но и необходимой.

– Проклятье! – орал он и рыдал, пока не иссякли слезы и не покинули силы.

Он еще долго сидел потом в той же позе на полу, недоумевая, почему Господь забирает лучших, а всякая шваль продолжает грабить, насиловать, бросать своих детей на произвол судьбы.

Был уже час ночи, а он все не мог встать. Он комкал в руках кепку Грега, и время от времени новые приступы рыданий душили его. Он не сопротивлялся им, чувствуя себя беспомощным и растерянным. Наконец он глубоко вздохнул и распрямился. Как странно: слезы все-таки приносят облегчение.

Но чувствовал он себя погано.

Ему казалось, что голова раскалывается, а глаза вот-вот лопнут, как кукурузные хлопья.

И он вдруг признался самому себе, что этими горькими слезами оплакивал сейчас не только Грега, но и себя, свое одиночество, несчастное детство, о котором столько вспоминал сегодня.

Дом Рестонов опустел, и Ли осталась с детьми одна. Они уже переоделись ко сну, ложиться поодиночке не хотели. Как отголосок тех дней, когда хоронили Билла, к ним вернулась боязнь одиночества.

– Идите в мою постель, – предложила Ли, и дети, довольные, кинулись к ней.

Они легли обнявшись, Ли – в середине, но сон не шел к ним.

Прошло довольно много времени, прежде чем Джои, не без колебаний, решил сделать признание.

– Послушай, мам…

– Что, милый?

– Когда ты позвонила… я сказал совсем не то, что думал. То есть я хочу сказать, что сморозил глупость.

– А что ты сказал?

– Ну, что Грег собирался взять нас с ребятами на ярмарку. Как будто только это для меня и важно. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Она крепче прижала к себе сына.

– О, Джои, неужели ты все время мучился из-за этого?

– Но это же прозвучало так эгоистично.

– Нет-нет, Джои, милый, не переживай. Это нормальная человеческая реакция, вот и все. В то, что случилось, верится с трудом. Вполне естественно, человек теряется и говорит первое, что приходит в голову. День за днем тянется размеренная жизнь, и мы воспринимаем ее привычный ход как нечто само собой разумеющееся. И вдруг в эту повседневность вторгается страшное, а мы по инерции продолжаем думать о самых обыденных вещах: «Боже, как же такое возможно, что человека нет? Он же обещал сделать то-то и то-то»… Я помню, когда умер твой отец, я все твердила: «Но мы же собирались поехать путешествовать во Флориду». А сегодня, когда Кристофер сообщил о гибели Грега, я все причитала, как же так – он ведь обещал починить мне шланг. Так что, видишь, я вела себя так же, как и ты. Когда такое на тебя сваливается, мы не думаем, мы лишь реагируем, поэтому не казни себя.

Дженис спросила:

– Мама, знаешь, какие мысли вертелись у меня всю дорогу домой?

– Какие?

– О том, как обездолил меня Грег своей смертью. Он уже никогда не женится, у него не будет детей и жены, которые стали бы моими родственниками. Как ужасны будут теперь рождественские вечера, и мои дни рождения уже не будут такими веселыми, как раньше.

– Я полагаю, каждый из нас думал сегодня о том же.

Они замолчали.

Слабый лунный свет проникал в комнату сквозь прозрачные шторы, выхватывая из темноты отдельные предметы, отражаясь в зеркале, висевшем над комодом.

У Ли затекли руки. Она слегка высвободила их, но детей не отпустила.

– А теперь я расскажу вам, о чем сегодня думала я, и не раз. От этих мыслей мне стало так страшно… что… ну нет, лучше уж все по порядку. В разгаре всей этой суматохи, когда беспрерывно звонил телефон, приходили и уходили люди, я вдруг поймала себя на том, что хочу спросить: «А Грегу позвонил кто-нибудь?» И меня как будто обожгло – ведь Грега нет! Он уже никогда не придет. И я испытала чувство страшной вины – будто забыла о том, что Грег умер и что вся суета вокруг именно поэтому…

Дженис призналась:

– То же самое было и со мной.

– И со мной тоже, – сказал Джои.

Но слова Ли о том, что их поведение было совершенно естественным, успокоили обоих. Потом Дже-нис робко шепнула:

– Теперь никогда не будет так, как было.

И Ли ответила:

– Да, это точно. Но мы сами должны позаботиться, чтобы без Грега наша жизнь – насколько это возможно – была полной и радостной. Именно это я тысячу раз повторяла себе после смерти вашего отца. Мне это помогало жить. Если станет невмоготу, думайте так же. Вы обязательно должны быть счастливы, хотя это и потребует некоторых усилий.

Наконец сон сморил их. Но был он беспокойным, тревожным. И не удивительно – ведь это была их первая ночь без Грега.

С утра не смолкал телефон. Уловив момент затишья, Ли набрала номер телефона Ллойда.

– Привет, дорогой, – сказала она. – Это Ли.

– Детка! Как приятно слышать твой голос, хотя он и дрожит слегка.

– Я хотела попросить тебя об одной услуге, Ллойд.

– Конечно, о чем речь?

– Ты не смог бы сходить со мной к похоронному агенту сегодня утром?

– Конечно.

– Я не хочу подвергать детей такому испытанию. Сильвия хотела поехать со мной и мои родители тоже, но я предпочла бы, чтобы со мной был ты.

– Это самое приятное, что ты могла сказать старику в столь ранний час. Во сколько за тобой заехать?

Рядом с Ллойдом она вновь обрела некоторое спокойствие, как если бы с ней был Билл. Добрый, милый Ллойд, лучик света в непроглядной тьме, – как она была благодарна ему за то, что он был в ее жизни.

Ли уже доводилось встречаться с Уолтером Деуэем, и она знала, что ее ожидает: этот человек, безусловно, участлив, но он прежде всего делает свое дело и потому вынужден будет задавать вопросы, которых оно требует.

В первую очередь занялись оформлением свидетельства о смерти: дата и место рождения покойного, полное имя, номер страхового полиса. Отвечать на эти вопросы было еще можно. Гораздо труднее было потом: на какой день хотели бы назначить похороны, время траурной панихиды, приглашать ли органиста, есть ли уже место на кладбище, какие подобрать цветы, как организовать поминальный обед, напечатать ли уведомление о траурной церемонии? Какой заказать гроб – открытый или закрытый? Есть ли с собой недавние фотографии Грега? Кто будет нести гроб?

На этом вопросе Ли дрогнула, и за нее продолжил Ллойд.

– Вчера со мной об этом говорил Кристофер Лаллек. Судя по всему, на похороны Грега соберутся полицейские со всего штата. Так у них принято хоронить своих. Ты не против, если кто-то из них понесет гроб, Ли? Для ребят это будет большая честь. Конечно, если ты позволишь.

– Да… о, да. И Грег бы это одобрил. Он так любил свою работу.

Ллойд взял ее руку в свою и мягко улыбнулся:

– И, если ты позволишь любящему деду, – а я думал об этом всю сегодняшнюю бессонную ночь, – я бы хотел сказать надгробное слово.

Ли всегда восхищалась душевной красотой этого человека – его милосердием, добротой, основанной на любви, его спокойной уверенностью в себе и силой духа. Так многому научилась она в жизни у Ллойда. В ответ на его просьбу она горько улыбнулась и нежно пожала ему руку.

– Я знаю, что твой внук одобрил бы это. Спасибо тебе, дорогой.

Они прошли в соседнюю комнату, уставленную гробами, и попытались взять себя в руки, не давая воли чувствам. Ллойд, внимательно осмотревшись, указал Ли на серебристый.

– По-моему, вот этот. Он почти такого же цвета, как и первый автомобиль Грега, который я подарил ему в день окончания школы.

Они покидали похоронное бюро, пообещав сообщить по телефону, кто будет нести гроб, и занести попозже одежду для Грега.

Теперь предстояло еще одно испытание – прийти в дом, где он жил, строил счастливые планы на будущее, прийти туда, где каждая вещь напоминала о своем хозяине.

– Ну что ж, па, – сказала Ли, когда они оказались в машине Ллойда. – Пришло время съездить на квартиру Грега.

Ллойд взял ее за руку.

– Никто еще не брался утверждать, что быть родителем просто. Всегда нужно помнить, что это не только великое счастье, но и великий труд. Сейчас как раз такой случай. Но ты постарайся думать о той радости, которую принес в твою жизнь сын. Помнишь, как они с Дженис, когда были маленькими, решили испечь для вас с Биллом праздничный торт? Торт получился замечательный, но, насколько я помню, они были не слишком сильны в кондитерском ремесле и вместо глазури посыпали его обыкновенным сахаром.

– И мы тем не менее его с удовольствием ели… – Ли улыбнулась воспоминаниям.

– А еще тот День матери, когда Грег построил тебе скворечник…

– У меня он до сих пор хранится.

– Я тогда предсказывал, что ребенок определенно вырастет плотником. Уж очень ловко он управлялся с молотком.

– А помнишь, как он участвовал в соревнованиях в школе? Боже, как я любила болеть за него!

Они так углубились в воспоминания, что не заметили, как подъехали к дому Грега. Несколько минут они сидели в машине, не решаясь выйти.

Ллойд спросил:

– Хочешь, чтобы я пошел с тобой?

– Да, – прошептала она. – Пожалуйста.

На их осторожный стук дверь открыл Кристофер. Он был свежевыбрит, аккуратно причесан, в джинсах и майке. Ли достаточно было одного взгляда на его припухшие веки, чтобы понять, какую ночь он провел.

– Привет, – просто сказала она и обняла его. Они постояли так, прижавшись друг к другу, вспоминая вчерашний день и первый шок от страшного известия.

Наконец Крис сказал:

– Привет, Ллойд, как ты?

– Бывало и получше, – ответил Ллойд. – Догадываюсь, что ночью тебе тоже пришлось несладко.

– Да, хуже не придумаешь.

– Тебе надо было остаться у нас, – сказала Ли.

– Может быть, – ответил он. – Может быть. Но рано или поздно все равно пришлось бы возвращаться сюда. И впереди еще так много трудных дней и ночей. Ли знала, что Крису сейчас по-своему тяжелее других – ведь он был ближе врех к Грегу. Да, она мать, но они с сыном жили порознь вот уже больше двух лет. А здесь, в этой квартире, его отсутствие ощущается каждоминутно, и справиться с этим Крису будет очень нелегко.

– Ты съел мою лазанью? – спросила она.

– Да, сегодня утром. – Он приложил руку к своему плоскому животу и слегка улыбнулся. – Она пришлась очень кстати.

Ли оглядела кухню. Она все пыталась найти предлог, чтобы задержаться здесь подольше, оттягивая момент, когда нужно будет пройти в комнату, где жил Грег.

– Можно, я позвоню, Кристофер? Мне нужно позвонить в магазин.

– Конечно.

Они с Ллойдом прошли в гостиную, и она набрала номер «Эбсолутли флорал».

Ответила Сильвия.

– Сильвия, ты уже пришла?

Сестры наняли четырех дизайнеров, которые работали в магазине посменно.

– Я подумала, что мне стоит проверить, как идут дела.

– Все в порядке?

– Да. Девочки справляются. Ни о чем не волнуйся. Ты хоть поспала?

– Немного. Мы с Ллойдом уже были в агентстве, похороны в понедельник, в два часа дня.

– Дорогая, я бы могла съездить с тобой.

– Я знаю, и мать с отцом предлагали. Но поехал Ллойд. Мы со всем нормально справились… честное слово. А ты лучше помоги мне вот в чем, Сильвия…

– Ради Бога. Все, что угодно, только скажи.

– Позвони, пожалуйста, в «Келер энд Драмм» и закажи три десятка калл, немного фрезий, гардений и папоротника. Все растения – белые и зеленые. Позаботься также, чтобы был высокий мирт… – Она сделала паузу и добавила: – К понедельнику.