Текст книги "Священный котел. Психотерапия как духовная практика"

Сильные религиозные убеждения способны выстраивать жизненный опыт личности и кардинально влиять на ее представление о себе. В случаях духовно мотивированного аскетизма порой трудно отличить самоотречение от мазохизма. Терапевту следует изучить те убеждения, которые привели человека к отчуждению и отчаянию, а также все его потенциально опасные мысли. Трудно сказать, как должен действовать терапевт, когда пациент сообщает ему что-нибудь типа «Бог приказывает мне взорвать клинику, где делают аборты». Даже в таких крайних случаях, если мы не будем пытаться сочувствовать, то мы рискуем упустить личность. Ведь даже такие убеждения можно истолковывать и контейнировать в ходе терапии, главное – предупредить потенциальных жертв об опасности. Чтобы терапевт ни говорил, реагируя на ужасные действия, как бы он ни пытался быть тактичнее, пациент всегда поймет его истинные чувства. Терапевту совсем не выгодно и попросту бесполезно пытаться обмануть такого пациента, а его молчание может стать знаком согласия. К счастью, большинство из тех, кто готов совершать насильственные действия во имя своих убеждений, имеют отдаленное представление о той или иной массовой религии. Такой экстремист может совсем не понимать богословских аспектов учения или неправильно их истолковывать, и тогда даже простая консультация может оказаться полезной. Но всегда существует риск, что представитель духовенства вновь пробудит в человеке слепую веру.

Очень важно попытаться понять те убеждения индивида, которые связаны с ненавистью, деструктивностью и насилием. Когда подобные убеждения помогают предотвратить тревогу дезинтеграции и поддерживают уверенность в себе, то это говорит о глубокой патологии личности. Перед тем, как начать непосредственную работу с этими убеждениями и принципами, необходимо понять их эмоциональные основания. На начальном этапе терапии этим обычно не занимаются; слишком быстрый переход к этим вопросам может вызвать защитную реакцию, поэтому лучше подождать, когда установятся доверительные отношения, и начинать только потом, очень осторожно. Но в конце концов наступает момент, когда религиозные убеждения могут стать полноправной частью терапии. Если до этого человек не размышлял над подобными вопросами, то очень важно предоставить ему возможность сформулировать и осмыслить свои убеждения.

Зачастую терапевты, принадлежащие к религиозной традиции, сознательно совмещают роли психотерапевта и духовного наставника. Работая со страданием и поисками смысла, светский терапевт тоже может оказать в роли духовного учителя, так как эта роль становится ему необходима в процессе психотерапевтической работы. Терапевт не всегда выбирает эту роль сознательно, он может даже чувствовать себя к ней не готовым, но дело в том, что эту роль навязывает ему всплывающий в процессе терапии материал. Временами сознательное желание учить духовным основам просыпается в терапевте как что-то вроде призвания, внутреннего зова, говорящего – вот наконец есть кому тебя слушать. Иногда в роль учителя посвящает трансперсональная Самость. Однако надо быть честным в отношении своих мотиваций; чувство собственной важности и жажда власти не имеют ничего общего с духовностью. Роль духовного учителя таит в себе опасности, которые в последние десятки лет стали всем очевидны (обсуждение темы духовного ученичества см.: Bogart, 1997). Духовное надругательство со стороны недобросовестного учителя или терапевта-нарцисса может быть опустошающим и травмирующим. Поэтому важно понимать психодинамику идеализации – об этом я буду говорить далее, в главе 6.

В случае, когда духовный учитель или терапевт использует в своей практике нарциссизм, ситуация еще более усугубляется. Угрожающими признаками такого нарциссизма могут быть призывы духовного учителя быть особенным, презирать другие традиции или использовать духовность для обогащения и манипулирования другими людьми. Возможность использования личности для неблаговидных целей исходит от самого злоупотребления властью – можно использовать другого для получения собственной выгоды, проецировать на него свои принципы и сомнения, контролировать, игнорируя его собственные чувства. Эта опасность свойственна всякой иерархической организации, утверждающей особую (божественную) власть и авторитет. Сродни этому и опасность быть слишком привязанным к единственной психотерапевтической системе.

Описывая духовный опыт

Психотерапевты ненавязчиво учат людей, с которыми они работают, говорить об одних вещах больше, чем о других, в зависимости от анализируемого материала. Теоретическая установка терапевта, таким образом, приучает человека не говорить о том, что с точки зрения психотерапевта не является важным. Некоторые терапевты готовы обсуждать духовные вопросы, если человек первым их затрагивает, тогда как другие уклоняются от этой темы, не считая ее частью своей профессиональной области. Тогда человек начинает опасаться, что духовность будет сведена к чему-то более материальному или же ее просто назовут защитной реакцией. Так некоторые терапевты придерживаются современной точки зрения, согласно которой сакральное не существует объективно, не является вещью sui generis, а представляет собой лишь социальный или лингвистический конструкт. В таком случае пациент не будет раскрываться перед терапевтом и делиться своим духовными опытом. Отношение с божественным так же важно, как и любое другое отношение, просто его труднее описать. Такое отношение почти всегда невербально. Присутствие божественного обычно ощущается как нечто зыбкое, некое ощущение в теле, чувство теплоты, света, покоя или внутреннего знания – все это трудно облечь в слова.

Игнорируя духовность личности, мы соглашаемся с той точкой зрения, что подобные вопросы не должны подниматься в процессе терапии. Однако если человек обладает ощущением трансцендентной реальности, то нам важно понять, как на него влияет это чувство. Даже если он открыто отрицает любые духовные убеждения, то и эту позицию необходимо проговорить. Причины отрицания традиционной религии могут многое рассказать о типе ранних идентификаций и особенностях социализации. Отношения личности к традиционным верованиям может быть теснейшим образом связано с ее психодинамикой, объектными отношениями, а также позицией по отношению к семейным религиозным установкам. Так, например, весьма полезно знать, что разные религиозные традиции предполагают весьма разнообразные типы раннего религиозного воспитания. Иудеи безоговорочно подчиняются семье, в них взращивается чувство вины по отношению к браку с представителями других религиозных традиций, а католики недовольны контролем со стороны религиозных властей и постоянно подвергают вероучение сомнению. По мнению Ловингера (Lovinger, 1984), протестанты испытывают чувство вины в отношении корыстных действий, в то время как католикам для этого достаточно корыстных помыслов.

Вопросы свободы и детерминизма в контексте психотерапии

Вопросы о том, обладаем ли мы свободой воли, или о том, насколько предопределено наше поведение, ставят сложную философскую проблему, относительно которой невозможно сформулировать единственно правильное мнение. Эти споры затрагивают психотерапию в тех случаях, когда человек воспринимает свои бессознательно контролируемые поступки как дурные, постыдные и противоречащие религиозным нормам. Монотеистические религиозные традиции признают наличие у человека свободной воли и определяют грешное поведение (как правило, преднамеренное) как поступки, противоречащие воле Бога. Глубинная психология утверждает, что как минимум часть таких поступков управляется бессознательными факторами, не оставляющими выбора; примером может служить навязчивая сексуальность, вызванная внутренней пустотой.

Одна из традиционных задач психотерапии состоит в том, чтобы высвободить личность из тисков внутренних патологических ограничений, лишающих ее возможности делать выбор. Типичными ограничениями являются интернализированные запреты на сексуальность или удовольствие в целом, на любой бессознательный упорядочивающий принцип или комплекс, сковывающий здоровое, разумное самовыражение. Практика психотерапии нацелена на то, чтобы заставить ценить личную свободу, однако такая установка может вступить в конфликт с традиционным воспитанием индивида. Пациент может ссылаться на коллективные представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, но терапевт должен чувствовать, когда поведение человека даже немного выходит за рамки коллективных или религиозных норм. Подобное внутреннее напряжение возникает в моменты важных решений, например о разводе или аборте. Тогда терапевту нужно попытаться понять, обусловлен ли тот или иной выбор эмоциональным состоянием или же сделан свободно. В ситуации нравственного конфликта человек зачастую не способен сделать выбор, свободный от патологических влияний, и терапевт должен это чувствовать. В рамках духовной традиции, в которой была воспитана личность, те или иные поступки могут считаться злонамеренными, хотя терапевт понимает, что данная модель поведения обусловлена бессознательными факторами.

Хорошим терапевтическим результатом работы с проблемой свободы выбора можно считать появление у человека опыта субъективного выбора. Осознание бессознательных комплексов, конфигураций взаимоотношений и их проработка в рамках терапевтических отношений позволяет человеку почувствовать себя свободнее. Наша терапевтическая задача – помочь личности хотя бы гипотетически почувствовать свободу выбора, сохранить уверенность в себе, балансируя между своими потребностями и потребностями другого и оправдывая социальные ожидания. Свобода, помимо прочего, означает, что наша духовность больше не управляется бессознательными факторами. Такой исход терапии имеет глубочайшую духовную и психологическую ценность.

Глава 2. Формы выражения сакрального

В этой главе будут описаны некоторые варианты переживания сакрального, или священного, в рамках психотерапевтического процесса, а также будут рассмотрены различные факторы, способные повлиять на реакцию психотерапевта[14]14
  Строго говоря, слово священный относится к непосредственным проявлениям божественного, в то время как сакральность – это атрибут, который человек может чему-то приписывать, например: поклоняться какому-либо месту или предмету, благоговеть перед пережитым опытом. Так, христианский фундаменталист скажет, что Библия священна, а другие восточные писания и тексты или, к примеру, ритуальные предметы индейцев, являются сакральными, так как только преклоняющиеся перед ними люди наделяют их этим качеством. В этой работе я использую слова священный и сакральный как тождественные, так как меня интересуют только субъективные переживания.


[Закрыть]. Я допускаю, что переживание сакрального относится к чему-то реальному, хотя скептически настроенный терапевт или атеист будет утверждать, что такие переживания являются продуктом одной только веры[15]15
  Дальнейшее обсуждение эпистемологических аспектов восприятия божественного см.: Alston (1991).


[Закрыть]. Однако все терапевты согласятся, что для психотерапии важны прежде всего отношения индивида, а для многих людей существенную роль играют именно отношения с божественным.

Термин переживание сакрального может пониматься очень широко; он покрывает целый спектр значений – от чувства присутствия до опыта единения души с богом или божественных откровений. Во всех определениях подобного переживания есть нечто общее – это ощущение связи с сознанием, по всем параметрам превосходящим свое собственное. Это переживание может разниться по интенсивности, а ощущаться как нечто положительное, необъяснимое или даже ужасное. Старк (Stark, 1965) составил типологию духовных переживаний, которую я и буду использовать с небольшими лишь поправками. Эта типология является общей для всех людей, независимо от того, какой религиозной традиции они придерживаются.

Чувство благоговения или святости может возникать в особые моменты, например: во время крещения или бракосочетания, рождения или смерти или просто созерцания прекрасного заката. Переживание возвышения сознания также приходит в форме неожиданного ощущения присутствия Бога, близости чего-то божественного, не в абстрактном смысле, а прямо здесь и сейчас. Подобное чувство божественного присутствия характерно для мистиков всех традиций, которые описывают также сопутствующее ему ощущение подъема и покоя, иногда даже счастья и блаженства. Некоторых людей такие состояния сопровождают в течение всей их жизни: они либо испытывают чувство взаимной дружбы, привязанности к божественному, либо ощущают постоянное духовное наставничество. Временами человек может получать посланное лично ему сообщение о божественных намерениях, выраженное в форме видений или голосов, предвещающих будущие события или предупреждающих об опасности. Это переживание «чьего-то присутствия» может быть также описано как встреча со злом.

Ощущение духовной взаимосвязи возникает в том случае, когда человек видит, что божественное тоже признало его присутствие. И тогда возникает чувство благодарности или уверенность, что ты «спасен». Все это может произойти в периоды кризиса и восприниматься как чудесное вмешательство, например, при исцелении от болезни или спасении от физической опасности. При неудачах и невезении, а также в состоянии искушения подобный тип переживания может восприниматься как божественная кара.

Среди членов христианского «харизматического движения» до сих пор бывают случаи духовного исцеления или «умерщвления духом» (человек перестает управлять двигательным аппаратом и падает на землю). Подобный экстатический опыт обычно описывается как «прикосновение Святого Духа», сопровождающееся дрожью, криками и способностью говорить на разных языках. Оценивая подобный опыт, терапевт всегда должен принимать во внимание, что именно считается нормальным для данной группы людей, памятуя о том, что и сами групповые нормы могут сильно отклоняться от общепринятых (как, например, массовые суициды или убийство иноверцев). Экстатические формы переживания сакрального могут восприниматься и как эротические; существует давняя традиция, связывающая религиозный экстаз с сексуальным возбуждением.

Негативные формы этого типа переживания – это ужасающие встречи с дьяволом или ощущение одержимости дьяволом (что было характерно для Средних веков, но очень редко встречается в наши дни). Однако люди и сегодня сообщают о состояниях «одержимости» злыми силами, а некоторые обращаются с этими проблемами к психотерапевту[16]16
  Как отмечает Энтони Стивенс, очень важно осознавать, что концепция одержимости и освобождения от нее путем экзорцизма представляет собой «ризому, из который выросли динамическая психиатрия и психоанализ» (Stevens, 1993, p. 110). Лекции Барбары Ханны об анимусе (Hannah, 2011) – это глубочайшее исследование средневековой одержимости.


[Закрыть]. Антрополог Вивиан Гаррисон (Garrison, 1977) описывает историю 39-летней пуэрториканки Марии. Она сидела на скамейке на фабрике в Нью-Йорке и вдруг начала кричать и рвать на себе одежду. Потом она чуть не выбросилась из окна. Как только ей удалось взять себя в руки, она тут же потеряла сознание и упала. Она сама объявила об одержимости, что породило большое количество различных диагнозов – от притворства и симуляции до истерии и параноидальной шизофрении. В контексте ее собственной субкультуры такими вопросами занимается espiritista (практикующий спиритист), который истолковал ее состояние как одержимость насланными на нее злыми духами. Такой тип ataque de nervious[17]17
  Нервный припадок (исп.). – Прим. пер.


[Закрыть] – принятый в культуре механизм защиты от стресса, который трактуется традиционной психиатрией как истерическая или диссоциативная защитная реакция на гнев или тревогу. Припадок был вызван болезнью и смертью мужа, а также другими семейными трудностями и проблемами сексуального характера. Принимать ли подобный опыт одержимости за чистую монету или сводить его к психопатологии – выбор каждого, соответствующий его метафизическим убеждения. Гаррисон отмечает, что даже в рамках субкультуры пуэрториканцев, в среде их медиумов и спиритистов, нет единого мнения о природе злых духов. Для некоторых эти духи не менее абстрактны, чем Ид, Эго и Супер-Эго для психоаналитика. Гаррисон предупреждает: мнение о том, что спиритизм этой культуры является всего лишь магией, а психотерапия – наукой, есть чистой воды этноцентрическое сверхупрощение.

Для некоторых юнгианцев «одержимость духами» может означать, что человеком и его поведением временно овладел автономный комплекс. Эмоциональная жизнь индивида зависит от царящей вокруг атмосферы и поведения других людей, поэтому, как отмечала фон Франц, комплекс не является исключительно внутрипсихической данностью; она описывает его «свободно передвигающимся» в окружающей среде (von Franz 1986, p. 282). Тогда получается, что комплекс может переживаться как автономный дух, а значит, человек всегда «заселен» собственными комплексами.

В терапии случается сталкиваться с разными типами паранормальных явлений[18]18
  О паранормальных явлениях в психотерапии см.: Mintz, 1983.


[Закрыть]. Сюда входят: экстрасенсорное восприятие, ясновидение, телепатия, вещие сны, психическое исцеление, переживания смерти, а также встречи с умершими людьми, обычно родственниками или друзьями. Подобная встреча может происходить как во сне, так и в состоянии бодрствования. Когда кому-то снится погибший человек, то терапевт может понимать это по-разному. Кто-то скажет, что это персонификация одного из качеств сновидца или защитный механизм, а кто-то действительно подумает, что это душа умершего решила нанести визит. Подобные сны всегда описываются самим сновидцем как непохожие на обычные сновидения. Опыт общения с некоей фигурой, недоступной восприятию других, включает также детские игры с воображаемым другом, который очень важен для ребенка. Реакция терапевта на подобные вещи зависит от того, признает ли он существование духовного измерения реальности, которое может взаимодействовать с реальностью, данной нам в ощущениях.

Современная наука не готова объяснить природу парапсихологических явлений, а потому ученые-материалисты называют их самообманом и фикцией. Однако я считаю, что для признания их реальности уже накоплено достаточно доказательств (Radin, 1997; Cardeсa, Lynn, Krippner, 2000). Я упоминаю все это здесь потому, что из-за скептического отношения терапевта человек может отказаться поделиться эмоционально значимыми переживаниями. В своей несправедливо забытой работе Джером Франк описывает различные парапсихологические способности терапевта, такие как ясновидение, телепатия и так называемая «целительная сила» (Frank, 1982, p. 7). Эта область требует большего числа исследований, потому что в отношениях психотерапевта и пациента порой присутствует экстрасенсорное общение (возможно, такая вещь, как телепатия, объясняет возможность сочувствия, сопереживания и проективной идентификации).

Паранормальный опыт должен быть сообщен терапевту, так как он эмоционально очень важен для человека. В свою очередь, игнорирование или отказ от рассмотрения этих переживаний по причине их «иллюзорности» может нанести значительный вред. Задача терапевта – понять важность подобного опыта для личности. Если терапевт сам верит в существование паранормальных явлений, то он сможет признать ценность переживаний другого. Скептически настроенный терапевт будет просто выказывать здоровый интерес.

Паранормальные переживания зачастую случаются в периоды стресса или нужды, и они очень мощно воздействуют на личность. Кому-то они кажутся увлекательными, кому-то – пугающими; у людей с хрупким характером они могут спровоцировать паранойяльные тревоги. Поэтому необходимо нормализовать этот опыт, например убедив человека, что в нем нет ничего столь уж необычного, или рассказав о том, что подобные явления уже исследуются и изучаются. Таким образом мы предотвратим опасность инфляции, чрезмерного раздражения и страха (в обсуждении этих вопросов я изначально отталкиваюсь от того, что мы не говорим о психозе. Многие психотики говорят об очень важных для них голосах и видениях, но мы не берем их в расчет, поскольку у этих людей дезорганизовано мышление, см.: Wapnick, 1969).

Парапсихологические явления подтверждают существование более глубокого уровня связи между людьми. Они бросают вызов представлениям классической физики о природе реальности и заставляют нас осознать существование других измерений реальности, недоступных повседневному сознанию. Парапсихология заставляет нас усомниться в позициях материализма и во взгляде на сознание как на продукт деятельности мозга.

Нуминозные переживания в психотерапии

В 1917 г. вышла книга лютеранского богослова Рудольфа Отто под названием «Священное». В ней он высказал мыль, что всякий религиозный опыт включает в себя особый, ни на что не похожий компонент, который он назвал «нуминозное». Так, например, в Библии Моисей слышит голос Бога из горящего, но несгорающего куста, или Савл по дороге в Дамаск слышит голос Иисуса, вопрошающий: «Что ты гонишь меня?». Отто верил, что подобные переживания являются неразложимым священным опытом, или mysterium tremendum et fascinans, грандиозной и захватывающей тайной. Эти переживания ужасны, необъяснимы, поразительны и таинственны. Без слов они проникают в самую глубину нашего бытия, и мы не можем описать обычными словами все, что с нами произошло. Перед лицом такой силы человек осознает собственную «тварность», чувство того, что он находится в присутствии чего-то трансцендентного. В то же самое время нуминозный опыт привлекает нас потому, что от него мы ждем неописуемой любви и благодати. В момент экстаза мы опьянены и можем чувствовать себя благословенными, исцеленными и искупленными. Однако переживание бывает также необъяснимым, пугающим и даже ужасающим.

Многие пытались описать особую феноменологию мистического опыта. Уильям Джемс (James, 1958) отмечал четыре его особенности: переживание неописуемо – обычным языком его не пересказать; оно умопостигаемо – несет в себе особое, ни с чем не связанное знание; переживание кратковременно, длится несколько минут, обычно не более получаса; оно всегда возникает независимо, помимо нашей воли или нашего желания. Маслоу отметил (Maslow, 1970), что о подобном опыте часто сообщают люди, реализовавшие свой потенциал – он назвал это вершинным переживанием (peak experience).

Важно отметить, что такого рода переживания не являются исключительно прерогативой святых, мистиков или библейских персонажей. Они случаются и с простыми людьми, в разных ситуациях, и могут быть поведаны на сеансе психотерапии. Нуминозные переживания встречаются в снах, видениях, на природе, в теле, в форме психопатологий, после применения энтеогенов (психоактивных веществ) и в других формах и могут восприниматься человеком как положительные или как отрицательные (Corbett, 2006)[19]19
  Более подробное обсуждение нуминозных переживаний см.: Corbett, 1996, 2007.


[Закрыть]. Пример положительного переживания – случай женщины, потерявшей контроль над машиной на покрытой льдом дороге. Она на большой скорости беспомощно неслась прямо в дерево, приготовившись к смерти, когда вдруг услышала голос: «Твое время еще не пришло, не волнуйся». Затем было типичное «околосмертное» состояние. Она выжила, а когда пришла в сознание, то почувствовала вновь обретенную волю к жизни.

Нуминозные переживания часто случаются в периоды внутреннего смятения. Женщина, страдающая от запретной любви, молилась в церкви, как вдруг «время остановилось; золотой свет затопил все и вся, и я почувствовала, что связана со всей вселенной. Я вся была пропитана неописуемой любовью, я находилась за пределами пространства и времени. Мои проблемы перестали существовать; я знала точно – все в порядке». Эйген, один из духовно ориентированных психотерапевтов, описывает типичное нуминозное переживание, случившееся на автобусной остановке с двадцатилетним мужчиной, когда у того был период эмоциональных мучений.

Я удваивал свою боль, слепо акцентируясь на ней. Я сидел весь разбитый и вдруг был поражен тем, что боль превратилась в красноту, затем в черноту (как будто все погасло), затем появился свет, в моей душе как будто бы раскрылась вагина, излучавшая этот свет. Я был ошеломлен, поражен, преображен – я почувствовал существование чего-то большего, чем я сам… благоговение и уважение… Это было незабываемо. После этого переживания моя жизнь уже никогда не будет такой, как прежде (Eigen, 1995, p. 386).

Как писали Отто и Джемс, нуминозные переживания могут быть эмоционально окрашены, притом что их содержание необязательно должно включать иудео-христианскую образность. Вот пример появление нуминоза в сновидении.

Я была окружена плотным туманом. Я ощущала присутствие, как будто бы кто-то приближался ко мне. Туман немного рассеялся, и сквозь него я увидела огромный синий глаз, около трех футов в длину. Его взгляд проникал в меня, а сама я стояла пораженная, полная благоговейного трепета. Очертания глаза становились красными, оранжевыми и золотыми. Он приближался до тех пор, пока все поле зрения не заполонила его радужная оболочка, которая становилась квадратной, затем круглой, затем снова квадратной и так далее. Теперь глаз казался огромным окном или дверью, через которую я видела мир света и куда я теперь могла войти. Я была поражена открывшимся передо мной пейзажем, хотя и была немного испугана его безграничностью, бесконечностью, извечностью. Свет не был похож ни на какой виденный мной ранее; он был серебристым и холодным, но в то же время и теплым, мягким, бесцветным. Я как будто бы падала в него.

Глаз – это древний символ всевидящего божества. Сновидица чувствовала, что на нее смотрит сам Бог, принявший форму портала или окна в царство трансперсонального.

Далее приведем типичный пример устрашающего нуминозного переживания.

Внезапно я понимаю, что над моей кроватью стоит огромная фигура какого-то существа. Оно, безусловно, живое, хотя и окрашено в серый цвет, как будто бы сделано из камня. К моему ужасу и страху, я вижу, что у него одна голова, но три лица. Одно смотрит на меня, а два других находятся как бы с боков. Я боюсь, что это существо злое; мне приходит на ум благословить его, и оно тут же исчезает.

Мы ничего не добьемся, если просто отринем этот сон как бессмысленный кошмар или демоническое наваждение. Ведь подобные сны имеют огромную важность. Для понимания такого материала необходим юнгианский подход. Юнг отмечает, что бессознательное может использовать образы любой мифологической традиции, необязательно той религии, в которой человек был воспитан. В античности божества с тремя головами или тремя лицами встречались относительно часто[20]20
  Примерами могут служить кельтский бог Кернунн (тж. Цернуннос), эллинистическое божество египетского происхождения Серапис, греческий Гермес. Юнг считал, что триадический характер является атрибутом богов подземного мира (Jung, 1948b, par. 270 / Юнг, 1996, с. 39–41). См. также: Miller, 2005.


[Закрыть]. Фигура из сна может представлять мифологического Гермеса-Меркурия, дохристианское божество, связанное с символом троицы. Это был бог, сопровождающий души в подземном мире, а также служивший вестником между богами и смертными. Гермес – бог всего неопределенного и неоднозначного, архетип перехода между различными стадиями жизни. С приходом христианства языческие боги, такие как Гермес, были забыты или запрещены, но сохранились символизируемые ими психологические процессы. Сегодня мы называем их архетипами или духовными процессами бессознательного, которые то и дело появляются в образах сновидений.

В юнгианской психологии для введения сна в более широкий исторический и культурный контекст его амплифицируют с помощью алхимических образов. В алхимии существует два описания Меркурия; поверхностное толкование – ртуть, но есть и более глубокое: Меркурием называют неуловимый дух, таящийся в материи, душу материи, а также сам процесс преобразования духа в материю и материи в дух. Меркурий был подходящей метафорой для неустойчивости, неуловимости бессознательного или же для таинственных преобразований, происходящих в процессе индивидуации.

Юнг отмечал, что алхимики пользовались запрещенными Церковью образами и взглядами. Например, средневековые алхимики очень серьезно относились к идее о том, что материя обладает душой, и не считали ее лишь оболочкой для духа. Таким образом, они пытались компенсировать те психологические процессы, которые оказались за бортом культуры того времени. По словам Юнга, попытки алхимиков получить золото были лишь прикрытием для поиска духовного золота Самости. В процессе этих поисков они сталкивались с темными силами бессознательного, которые проецировали на свои лабораторные занятия. Традиционный христианский образ Бога – это только свет, но Юнг отмечает, что такой образ несправедливо исключает темную сторону Самости, ту часть духа, что вступает в сговор со злом и страданием, как в случае библейского Иова. Таким образом, Юнг делает вывод об амбивалентности Меркурия алхимиков; помимо способности к преобразованию, он олицетворяет непризнаваемую «темную хтоническую» сторону божественного (Jung, 1948, par. 271 / Юнг, 1996, с. 41). Сновидцу приходится признать данный факт и осознать, что глашатай возвещает о начале нового этапа жизни. Что касается вышеописанного сновидения, то трехликое существо предсказало начало серьезной болезни.

Для большинства психотерапевтических школ сновидения не очень важны с духовной точки зрения. В юнгианской традиции, однако, создателем снов считается трансперсональная Самость, поэтому сны уже нельзя рассматривать просто как продукты субъективно-личного уровня психики. С точки зрения биологии, это – нонсенс, так как «люди науки» признают лишь неврологическую основу сновидений. Некоторые считают сны попыткой мозга очистить себя от бессмысленной информации, собранной в течение дня, или механизмом отучения и забывания (Crick, Mithison, 1983, 1986). Другие утверждают, что сны появляются в те моменты, когда лобные доли пытаются осмыслить произвольно извлекаемую другими частями мозга информацию (McCarley, Hobson, 1977), или что сны нужны для обработки той информации, что не могла быть обработана днем, а значит, во время сна работают мотонейроны (Winson, 1990). Я привожу здесь все эти нейропсихологические теории сна, чтобы показать ту пропасть, что лежит между духовно и материалистически ориентированными терапевтами. Однако и многие современные христиане отрицают духовную ценность сновидений, хотя ранняя Церковь и многие другие духовные традиции всегда считали сны одним из способов общения с божественным (Sanford, 1951; Kelsey, 1974).

Многие авторы отмечают, что мы не можем переживать божественное без некоего посредника. Некоторые переживают сакральное с помощью мира природы. Уважение к природе как проявлению божественного начала присутствует во всех религиозных традициях. Монах-бенедиктинец Бе́да Гриффитс, например, вспоминает благоговейный трепет, который он испытал еще мальчиком: прогуливаясь вечером, он слушал пение птиц и смотрел, как цветет боярышник. «Мне хотелось встать на колени, как будто бы передо мной был ангел Господень; и я не осмеливался взглянуть на небо, ибо оно казалось мне легкой завесой, скрывающей лик Господа» (Griffiths, 1977, p. 27). Он испытал «непреодолимое ощущение присутствия природы… И с тех пор она является для меня чем-то священным» (там же, p. 28). Однако в иудео-христианской традиции есть тенденция толковать стих 1:28 Книги Бытия как призыв подчинить землю, как если бы она не являлась священной сама по себе. Традиционные верующие избегают прямого поклонения природе (пантеизм), и признают лишь присутствие Бога в природе (панентеизм), т. е. природа является лишь средством получения опыта общения с Богом. В дикой местности люди часто приходят в состояние повышенной духовной осознанности, хотя консервативные толкователи мистицизма не считают эти переживания подлинными, так как, по их мнению, божественное отделено от природы (Zaehner, 1961).