Текст книги "Тридцатник, и только"

Лайза Джуэлл
Тридцатник, и только

Глава первая

Диг проснулся внезапно.

Первым делом он ощутил привкус во рту: прогорклая пленка обволакивала нёбо – что это? Лук? Чеснок? Какой-то кислотный аккумулятор, работавший на всю катушку. Диг с трудом выпростал руку из-под одеяла, сложил ладонь горстью и поднес ко рту. Коротко выдохнул, втянул носом застоявшийся запах. Господи. Еще хуже, чем он предполагал. Диг плотно сжал губы.

Следом он ощутил свою голову – в нее словно опрокинули контейнер с шарикоподшипниками, а в кровь подсыпали кремнезема; кровоток с сухим скрежетом замирал где-то вокруг висков.

Затем настал черед желудка – густого скопления газов и едких жидкостей, плескавшихся и бурливших словно первичный бульон в миниатюре. Диг почувствовал, как трескучий столбик газов выбрался из желудка и потек зигзагами по кишечнику вниз. Диг предположил, что последствия этого путешествия будут тяжелыми. И точно, стоило горячему столбику с приглушенным ф-фэт вырваться наружу, как душная комната наполнилась смердящим запахом дрожжей и чеснока.

– Фу-у, откуда эта вонь!

И только теперь Диг осознал четвертое обстоятельство своего пробуждения – девушку в постели.

Он медленно повернул голову – вот она. Лежит. Со спутанными светлыми волосами, размазанной черной тушью под глазами, худыми плечами и морским коньком, вытатуированном на правом предплечье. Морщась, она зажимала ладонью нос.

– Черт! – Девушка возмущенно перевернулась на бок. Говор у нее был не лондонский, а на спине обнаружилась еще одна татуировка – бабочка. Очень симпатичная бабочка. Осторожно приподнявшись на локте, Диг разглядывал девушку, словно диковинное морское существо, выброшенное приливом на его кровать. Она выглядела очень юной. Господи, сколько можно! Лет двадцати, не больше. И худая. Даже слишком. А какими еще бывают малолетки?.. Интересно, как ее зовут?

– У тебя есть нурофен? – осведомилась она, не отнимая руки от лица. Диг распознал ирландский акцент, северо-ирландский, если быть точным.

– Угу. – Он нащупал таблетки на тумбочке и стакан воды, приготовленный с вечера, – верный признак того, что вернувшись домой, он был в состоянии хоть как-то соображать и передвигаться. Следовательно, велика вероятность, что он успел вступить в отношения с этой маленькой тщедушной девчушкой.

Диг свесил голову вниз. Так и есть. Вон оно валяется, отливающее жемчугом, скомканное изделие из латекса с аккуратным узелком на кончике. Что ж, и на том спасибо.

Шум на Кэмден-роуд, врывавшийся через приоткрытое окно, навел Дига на мысль, что сейчас, возможно, не шесть утра, как ему хотелось бы думать своей раскаленной головой, но много позже. С трудом ворочая шеей, он взглянул на будильник: 11.48. В комнате было жарко, удушливо жарко. Странно для середины ноября.

Он передал воду и таблетки девушке.

– Спасибо. – Она залпом выпила. – Сколько времени?

– Без десяти двенадцать.

– Что?! Е-мое, ты серьезно? – Она проворно вскочила, напомнив Дигу длинноногого щенка афганской борзой, и принялась торопливо одеваться: крошечный черный топ, лифчик отсутствовал, маленькие твердые соски натягивали ткань; трусики из трех тесемок, камуфляжные штаны, кроссовки. – Черт, черт, черт. – Девушка раздвинула тяжелые шторы, и Диг откатился вглубь кровати, прикрывая локтем глаза. Она разглядывала улицу. – Где я, черт побери? На Бродвее в час пик?

– Что? Нет… нет… это Кэмден-роуд.

– О нет! Блин! Через десять минут я должна быть в Клэрхеме. Господи! Автобусы здесь ходят? Где метро? У тебя есть машина?

– Нет. Пять минут ходу отсюда. Да, но она на ремонте.

– Черт… придется взять такси. А у меня только пятерка. Наличные имеются? – Диг выудил последнюю мятую десятку из бумажника и протянул девушке. Она поцеловала купюру. – За мной должок.

– Куда ты собралась?

– На работу.

– В субботу?

– Ага… Я официантка… Гадство, сегодня будет дико много народу, погляди, солнце вовсю шпарит… Но это так, временно, подрабатываю.

– Так ты учишься? – в голове Дига зашевелилсь смутные воспоминания о прошлом вечере.

– Точно. – Она стянула волосы на затылке в подобие узла. Солнечные блики играли на ее лице. Хорошенькая девушка, подумал Диг. Энергичная и рассудительная.

– Где ты учишься? – Дига вдруг потянуло пообщаться, словно он рассчитывал снова с ней увидеться.

– Так ты ничего не помнишь, да? – Она ухмыльнулась, вынула из рюкзачка солнечные очки с желтыми стеклами и нацепилп их на макушку. – В общем… – она выглядела довольной и немного смущенной – …я пока в последнем классе школы, но учителя считают, что через год я попаду в Оксфорд… если, конечно, сдам экзамены.

Экзамены? Экзамены?! Что за черт?

– Какие … э-э… зкзамены? – Диг потер щетину на подбородке.

– Выпускные, какие же еще.

– А… сколько же тебе лет?

– Семнадцать.

Боже милостивый!

Она уже стояла в дверях, закинув рюкзак за спину, вид у нее был совершенно девчоночий – соплячка, в маминых шмотках. Дигу вдруг почудилось, что она трансформируется у него на глазах: бедра сузились, грудь опала, талия расплылась, а стильный пучок на голове преобразился в задорные косички. О черт! Семнадцать лет…

– Эй! – девушка помахала на прощанье десятифунтовой бумажкой. – Как-нибудь отдам деньги.. обещаю. У меня есть твой телефон. Я позвоню.

Она позвонит! В дверях его спальни стоял ребенок с проколотым пупком, рахмахивал банкнотой и обещал позвонить. Да что же это делается?

– И, кстати, с днем рождения! – Она просияла дружеской улыбкой и исчезла.

С днем рождения. Вот уж действительно словно заново родился. Тридцать. Три десятка. Тридцатилетний извращенец. Старый развратник. Мерзкий, в засаленном плаще таскающийся по барам, всегда готовый угостить, слюнявый, болтливый старикашка.

Он переспал с семнадцатилетней девчонкой…

Положим, об этом все мечтают, его ровесники только и делают, что перебрасываются пошлыми шуточками о малолетках за пинтой пива. Но одно дело болтовня, а другое реальность. Обнаружить в своей постели семнадцатилетнюю свистушку – каково, а! Младшей сестре Дига было восемнадцать, и если бы он узнал, что она… с тридцатилетним мужиком… он бы… Неизвестно, что бы он сделал, но так нельзя. Диг вдруг почувствовал себя слишком старым, чтобы гоняться за женщинами много моложе него.

В памяти забрезжили отрывочные воспоминания о вчерашнем вечере. Текила за текилой у Надин. Подарки. Пиво рекой в баре «Леди Сомерсет». В полночь все набились в такси. Какой-то клуб где-то в центре. (Клуб? Да ведь он больше не ходит по клубам!) Опять текила. А потом танцы, танцы до утра… Господи, он, наверное, вел себя, как последний идиот. А эта девочка, совсем ребенок… Кейти! Ее зовут Кейти… Только она произносила свое имя на ирландский манер «Кейде». Он танцевал с ней и повторял, как заведенный: «Сегодня мой день рождения!» Потом что-то ели – карри? Черт, к тому времени уже начало светать, где они умудрились разыскать карри в такую пору?

И эта девушка, Кейти, была с ним. И… точно, в ресторане Надин по какой-то причине – а скорее всего, без всякой причины, – наехала на Максвелла и давай выправлять его карму. Бедный Максвелл. Похоже, его дни сочтены. А что потом? Очевидно, взяли такси или как-то еще доехали. Больше он ничего не помнил.

Закутавшись в халат, Диг прошел на сверкавшую чистотой кухню от «Икеи» и заварил себе кофе. Включил ионизатор, закурил и погрузился в похмелье, пытаясь выловить из него еще какие-нибудь детали, но тщетно – лишь смутные образы и невнятные обрывки разговоров. Кофе и сигарета в сочетании с более чем реальной вонью изо рта довели его дыхание до критического состояния. Ему просто необходимо почистить зубы.

Водя щеткой, он рассматривал свое отражение в зеркале. Старая развалина, думал он, ни дать, ни взять. Пару лет назад, просыпаясь после бурной ночи, он еще, пусть и отдаленно, но походил на человека, а сейчас из зеркала в ванной на него смотрел мешок с костями – студенистые щеки с посеревшей жирной кожей, круги под глазами. Ему уже тридцать, и хотя молодость еще не кончилась, но большая ее часть осталась позади, и тело перестало быть его союзником, оно более не желает мириться с систематическим надругательством над собой. Мое тело требует отдыха, признал Диг, и в наказание за то, что вожделенного покоя никак не дождется, тело и выглядит по утрам столь омерзительно.

И все же, немного взбодрился Диг, разменяв четвертый десяток, ему грех жаловаться. Он живет насыщенной жизнью, у него полно верных друзей. Почти все знакомые его любят и уважают. Ему удается цеплять симпатичных девушек, у него есть квартира… маленькая, конечно, и шумная, и на третьем этаже без лифта, но зато – его собственность. У него есть работа, о которой он мечтал, – арт-директор в небольшой звукозаписывающей студии в Кэмдене… Верно, платят ему мало, а работает он много и не слишком успешно, но он доволен. В отличие от многих сверстников, он не потерял ни одного волоска, а живот у него гладкий и твердый. Его родители живут за углом, и он видится со своей драгоценной мамочкой раз-два в неделю. А вчера ему исполнилось тридцать.

Тридцать – это не так уж плохо.

А что? Даже замечательно.

От двадцати девяти почти ничем не отличается.

Глава вторая

Надин перевернулась набок, позволив огромным медвежьим лапам Максвелла сомкнуться вокруг нее в сонном объятии. От его кожи исходил приятный сладковатый запах, слегка отдававший средством после бритья. Она чувствовала, как волоски на его груди щекочут ей кожу, слышала гулкий мерный стук его сердца.

В спальню сквозь желто-красные индийские шторы лился солнечный свет; умиротворяющий утренний шум залетал в комнату летним бризом, обдавая Надин свежестью: где-то по соседству лаяла собака, ребенок обсуждал с матерью планы на выходные, машины трогались с места, хлопали двери.

– Чаю?

– Уф… Да, пожалуй.

Максвелл едва втиснулся в чересчур узкий для него халатик Надин из красного шелка и босыми ногами прошлепал на кухню. Надин вытянулась на ставшей просторной кровати и улыбнулась, слушая как Максвелл грохочет ящиками и посудой. За три месяца он так и не научился находить ложки, кружки и чайные пакетики сразу, не заглядывая предварительно во все шкафы.

Она включила радио, послушала немного сбивчивые речи в прямом эфире Радио-5 и вдруг осознала, что, несмотря на остатки головной боли, засевшие вокруг висков, едва ощутимую тошноту в желудке и смутно постыдное воспоминание об очередной публичной ссоре с Максвеллом в ресторане прошлой ночью, чувствует себя необъяснимо и блаженно счастливой. Стояло субботнее утро, солнце сияло, мужчина на кухне заваривал для нее чай и ей некуда было спешить. Обычно Максвелл по выходным у нее не появлялся. Вчера она встретилась с ним лишь потому, что у Дига был день рождения, а Дигу Максвелл нравился, и он настоял, чтобы Надин его пригласила. Она не привыкла просыпаться по субботам рядом с мужчиной, и это оказалось очень приятным. Они могут провести целый день вдвоем: прогуляться, где-нибудь пообедать, почитать газеты. Или же вообще не вылезать из постели, смотреть телевизор, жевать бутерброды с беконом, болтать и заниматься сексом.

Вот одно из тех мгновений, решила Надин, одно их тех абсолютно прекрасных мгновений, которое обязательно следует вдохнуть полной грудью, задержать дыхание и впитать каждую его каплю, потому что это и называется «жить». А если ты только и делаешь, что тоскуешь по большому человеческому счастью, значит, ты упускаешь самое главное в жизни – вот такие мгновения.

– Держи, – Максвелл бесшумно опустил дымящиеся кружки на тумбочку. Кружки, отметила Надин, которыми сама она никогда не пользуется, разве что когда больше нечем; уродливые посудины, подарок матери, с пошлыми, потускневшими от десятилетнего мытья розочками и задвинутые в самый дальний угол шкафа, и только человек, напрочь лишенный художественного и эстетического чутья, мог выбрать их из двух десятков других, более привлекательных чашек. На Надин вдруг нахлынуло раздражение, и пузырек счастья с треском лопнул. Ну почему Максвелл настолько не совершенен? Неужто она требует слишком многого?

– Ради бога, Максвелл, – зажужжала она, – ну почему ты всегда выбираешь самые уродливые кружки?

– А? – растерялся Максвелл, но вместо вины Надин затопила злость.

– Неужели ты не замечал, – продолжала она, – что когда я завариваю чай, то пользуюсь кружками «Деко» или симпсоновскими, или «Саут-парк». Симпатичными кружками, понимаешь? Неужто ты не замечал, что я никогда – никогда! – не пользуюсь этими? – И она с отвращением ткнула пальцем в посудины.

Максвелл сконфуженно пожал плечами:

– А чем они плохи?

– Ха! Именно! Если ты не понимаешь, чем плохи эти кружки, то нам просто не о чем разговаривать. – Надин чувствовала, что ее заносит, но ничего не могла с собой поделать.

– Давай перелью в другие, – предложил он.

– Нет, Максвелл, – Надин вскочила. – Я не хочу, чтобы ты переливал в другие. Я лишь хочу, чтобы ты не выбирал эти. Чтобы ты испытывал к ним такое же отвращение, какое испытываю я. Чтобы, глядя на них, ты искренне жалел людей, которым владелец… – она подняла кружку и прочла надпись на донышке, – … фарфорового завода в Личфилде платит за то, что они расписывают эти посудины мерзкими цветочками, и, возможно, мнят себя при этом гениальными художниками. Вот чего я хочу от тебя, Максвелл.

От непомерного умственного напряжения добродушная физиономия Максвелла смялась в гармошку. Надин видела, что он старается, честно старается уразуметь, что же она пытается донести до него, и оттого рассвирепела еще сильнее. Она вела себя, как последняя стерва; настоящий мужчина предложил бы ей заткнуться подобру-поздорову. Но Максвелл не был настоящим мужчиной. Он растерянно вертел кружку, разглядывая со всех сторон с видом прилежного и совестливого ученика.

– Хм-м, – произнес он, – наверное, она немного простовата. И слегка старомодна…

– Да поставь ты ее, ради Христа! – рявкнула Надин. – Поставь эту гребаную кружку на место!

Прокол с посудой сам по себе не был такой уж большой бедой, но в общем контексте отношений, длившихся уже три месяца, кружки стали лишним доказательством их с Максвеллом несовместимости. Надин долго убеждала себя в том, что у них все получится, несмотря на кричащие различия между ними: пристрастие Максвелла к одежде ярких расцветок, его увлечение песенками Селин Дион, его вечную невозмутимость и неукоснительную вежливость; несмотря на то, что он жил за десять миль от нее, где-то в Эссексе, и служил курьером, а она была фотографом и зарабатывала раз в пять больше него, – вопреки всему Надин старалась, чтобы у них все получилось. Ибо Максвелл был хорошим парнем, каких поискать, а Надин чувствовала, что заслуживает хорошего парня. Но хорошие парни – не всегда подходящие парни, и Надин, коря себя за мелочность и нетерпимость, не могла – это было выше ее сил – закрывать глаза на свою несхожесть с Максвеллом.

– Надин, – мягко начал Максвелл, – я не совсем понял… Объясни, пожалуйста, почему ты так завелась по поводу этих кружек?

Следовало признать, что вопрос задан по существу.

– О боже, Максвелл, дело не в кружках, по крайней мере, не только в них. Дело в нас. То есть, во мне… у нас с тобой ничего не получается… – Слова эхом отдавались у нее в голове, удивляя Надин своей бесплотностью. Сколько раз ей уже приходилось говорить то же самое. Дело во мне, неизменно твердила она, не в тебе, только во мне.

И правда, на разрыв отношений всегда шла она. Ее не бросали с тех пор, как ей исполнился двадцать один год. Когда она была моложе, встречаться с неподходящими мужчинами было весело, потому что тогда все ее подружки встречались с неподходящими мужчинами. Собираясь вместе, они делились кошмарными историями, обсасывали неурядицы скоропалительных романов, объединяясь в презрении к низшему полу. В двадцать лет это нормально. Но постепенно подружки одна за другой понаходили себе приличных мужчин и откололись. А Надин на тридцатом году жизни болталась неприкаянной, словно дама пик в карточной «ведьме». Игра уже закончилась, всю колоду разобрали по парам, а она продолжала играть. Еще месяц назад такое положение вещей ее вполне устраивало.

Но потом ей исполнилось тридцать, и она начала оценивать ситуацию иначе; внезапно серийная моногамия утратила привлекательность и оказалось, что времени в запасе осталось не так уж много. Молодость таяла а вместе с нею таяли шансы, и Надин вдруг осенило: единственная причина, по которой она выбирает исключительно тюфяков и неудачников, заключается в том, что любовники не должны мешать ее дружбе с Дигом. Как только бойфренд начинал посягать на ее свободное время и привязанности, Надин разрывала отношения. Как только он начинал проявлять хотя бы малейшие признаки недовольства тем, что она чересчур часто и охотно видится с Дигом, все было кончено. Между Дигом и Надин существовал молчаливый уговор: они не имели права тратить самое ценное время на кого-нибудь, кроме себя самих. Будни предназначались любовникам и любовницам, выходные – Дигу и Надин.

Диг был лучшим другом Надин, его она отличала перед всеми прочими в этом мире, и пока они оставались друзьями, у нее не возникало нужды любить кого-то еще. Жизнь чересчур осложнится, если кто-нибудь из них всерьез влюбится.

Но загвоздка состояла том, что Дига и Надин физически не тянуло друг к другу, каждый из них предпочитал противоположный тип. Дига привлекали миниатюрные женщины-девочки, а Надин таковой ни в коей мере не являлась, на их фоне он ощущал себя сильным и мужественным. Надин же влекло к рослым волосатым мужикам, – на их фоне она могла чувствовать себя хрупкой и женственной. Если бы они запали друг на друга, то давно бы уже поженились. Вероятно.

Надин посмотрела на Максвелла, не сводившего с нее нежно-вопросительного взгляда, и приняла решение: он станет последним в череде неподходящих парней. Все, больше никаких поблажек. Со случайными связями покончено. Отныне только подходящие. Она совершит последний рывок в надежде найти нужного мужчину, и если попытка провалится, выйдет замуж за Дига, наплевав на его тощие ноги.

Надин опустилась на кровать, где по-медвежьи сгорбившись сидел Максвелл, и ласковым движением отняла у него кружку с чаем:

– Наверное, нам надо поговорить.

Что ж, думала Надин, тихонько закрывая входную дверь за понурившимся Максвеллом, по крайней мере не заплакал. Нет ужасней и невыносимее зрелища, чем плачущий мужчина, особенно если он такой громила, как Максвелл. Он принял удар молча, как человек, которому и в голову не приходило, что его могут бросить, и теперь ему надо в тишине обдумать случившееся. Словно она задала ему немыслимо трудную задачку в несколько действий. Бедный Максвелл, думала Надин. Но с ним все будет в порядке. Никаких сомнений. Симпатичный, забавный, нежный, щедрый, он скоро найдет ей замену. Хорошую девушку из Эссекса, которая станет смотреть на него снизу вверх, уважать и любить каждый дюйм его волосатого бугристого тела; добрую девушку, которая оценит его достоинства и сделает счастливым, много счастливее, чем он был с Надин.

У него все будет в порядке. Чего не скажешь про саму Надин.

Она оглядела опустевшую квартиру, взгляд скользнул по вмятинам на цветастом покрывале, оставленным двумя телами, по ненавистным кружкам. Она впитывала перемены в атмосфере, неподвижность воздуха, внезапную тишину за окном… и вспоминала, как всего лишь двадцать минут назад искренне радовалась предстоящему дню, как наслаждалась и смаковала мгновение незамутненного счастья.

Ей вдруг пришло в голову, что таким мгновениям нельзя позволять пролетать бесследно, их надо, как семена, высаживать, поливать и холить, и тогда, возможно, удастся вырастить Дерево Счастья.

Но если такая возможность существует, то почему ж она всякий раз, когда ей попадается семечко счастья, пренебрегает им, топчет, растирает каблуком и пускает на ветер? Почему она всегда все портит?

В животе забурлило от ложного чувства голода, спровоцированного пряным карри, съеденным прошлой ночью. Надин собралась было на скорую руку заглушить голод бутербродом с ветчиной, но потом решила, что ей необходимо выйти из дома, прогуляться, встретиться с кем-нибудь и поговорить.

Она сняла трубку и позвонила Дигу.

Глава третья

– Погоди, – оторвавшись от внушительной порции мяса с жареной картошкой, Диг недоверчиво уставился на Надин, – что-то я не врубаюсь. Ты бросила Максвелла, потому что он взял не те кружки?

– В общем, да. И поэтому тоже. То есть… и ты, и я знаем, что он мне не подходил, разве не так?

– Мне он очень нравился… по крайней мере, по сравнению с другими мужчинами, которые у тебя были за последние десять лет.

– Да. Конечно. И мне он нравился. Нормальный парень. Но, знаешь, иногда он дико раздражал. И манерой одеваться, и тем, с каким обожанием он говорил о своей мамочке, и любовью к Селин Дион, и своей аллергией на чеснок… Это надо же! Да как вообще можно жить с аллергией на чеснок?!.. А временами он бывал таким жалким, таким…

– Милым?

– Очень милым. Но в то же время…

– Добрым, симпатичным, великодушным?

– Да. Но таким…

– Любящим?

– Послушай, – Надин направила вилку с наколотой картофельной долькой на Дига, – он держал ложку и вилку так, словно намеревался связать ими свитер – это нормально? Это одна из тех вещей, с которыми я лично не могу мириться.

– Господи, Надин! Да ты законченный паршивый сноб!

– Что ж, возможно, но такой уж я уродилась. У меня прямо-таки волосы вставали дыбом. И у него были проблемы с орфографией, а нет ничего ужаснее мужчины, который делает ошибки… Открытки и любовные письма напрочь лишаются романтики.

– Ты – не человек, Надин Кайт, – Диг в изумлении медленно покачал головой, – честное слово. С какой планеты ты свалилась?

Надин ответила колючим взглядом, она и сама понимала, мягко говоря, зыбкость своих аргументов.

– Ладно, признаю: я сноб, капризная дура и требую от мужчин слишком многого. Но главное не в этом, а в том, что Максвелл мне не подходит, и я не хочу с ним больше встречаться, потому и придумала кучу отговорок, лишь бы не отвечать любовью на его любовь. Но я знаю, знаю: когда встречу того, кто мне подходит, мне будет наплевать, силен он в орфографии или нет и умеет ли управляться со столовыми приборами.

Диг скептически хмыкнул:

– Угу. Говори, что хочешь, но я-то знаю. – Проделав кусочком хлеба борозду в соусе, он криво улыбнулся: – Надин, – продолжил он, отправляя хлеб в рот, – ты знаешь, я тебя люблю, ты мой самый лучший друг, и я все что угодно для тебя сделаю. Но ты – кошмарец. Полный и законченный… Родись ты парнем, ты была бы такой скотиной. – Надин открыла рот в притворном возмущении. – … И когда-нибудь тебе отольются слезки твоих дружков. Когда ты встретишь «подходящего» парня, тебе придется мириться и с его жуткими манерами, и с безвкусными рубашками, и с неграмотностью, а он будет срать тебе на голову. А однажды придет и заявит: «Надин, ты хороший человек, но я видеть не могу сиреневые брюки, которые ты надевала в прошлый четверг, и то, как у тебя шевелятся уши, когда ты смеешься, и, если честно, меня тошнит от рыжины твоих лобковых волос. Уж не обижайся, ладно?» И Надин – говорю это с всей любовью и нежностью – я жду не дождусь, когда этот день наступит.

– Сволочь!

– С тех пор, как тебе исполнилось двадцать два, с того самого дня, как ты закончила университет и поняла, что никогда больше не увидишь Фила, ты заводишь интрижку с любым, кто попадается на твоем пути. Как будто трех лет с тем придурком было недостаточно. Ты ни разу не остановилась и не спросила себя, действительно ли ты хочешь встречаться с этими парнями, нужны ли они тебе, нравятся ли и стоят ли они усилий. Ты просто используешь мужчин, чтобы польстить своему самолюбию. Первые две недели ты делаешь все возможное, дабы влюбить их в себя, и как только цель достигнута, следующие два месяца ты занята тем, что составляешь длинный список их недостатков и грехов, который должен тебя оправдать, когда ты пошлешь беднягу ко всем чертям.

– Неправда!

– Правда. С любым, кто попадается тебе под руку. Не важно, худой он, толстый, молодой, старый, богатый, бедный или уродливый. Все, что от него требуется, – подвалить к тебе. Удивительно ли, что твои романы всегда кончается катастрофой? Удивительно ли, что ты потратила полжизни, подбирая и бросая парней? И, уж конечно, нет ничего странного в том, что ты до сих пор не встретила подходящего человека.

– Я не встречаюсь с каждым, кто подваливает ко мне.

– Хорошо, назови парня, которому ты отказала, хотя бы одного.

Надин на секунду задумалась, потом ехидно усмехнулась:

– Постой, дай-ка вспомнить. Ах да, точно! Этим парнем был… ты! – Она расплылась в самодовольной ухмылке. – Сам напросился! Я отказала тебе.

– Нет, нет, нет, – покачал головой Диг. – Это не считается. Тогда мы были детьми. Я говорю о годах после университета, после Фила.

Насупившись, Надин сосредоточенно листала файлы своей памяти.

– Но ведь ко мне не каждый день клеятся, – произнесла она наконец. – Надо пользоваться возможностями, которые подворачиваются не так уж часто.

– Да ладно тебе! За последние десять лет ты и недели не оставалась одна, и с каждым парнем встречалась не больше двух-трех месяцев. Вот и прикинь.

– Ну конечно, – фыркнула Надин, – разумеется! Как же я забыла, что беседую с ведущим в мире экспертом по взаимоотношениям! Как же я забыла, что беседую с мужчиной, которому в восемнадцать лет разбили сердце и с тех пор он в него никого не впускает. С мужчиной, который не знает фамилии последних шести девушек, побывавших в его постели, который полагает, что любовная связь – это однажды переспать, для которого свидание – милое, но необходимое занудство и который проснулся сегодня утром рядом с семнадцатилетней девчонкой!

Пожилой мужчина за соседним столиком, медленно и без удовольствия жевавший пережаренный ростбиф в застывшей подливке, бросил на Дига взгляд, исполненный глубокого восхищения, а молодая пара в углу оторвалась от газет и украдкой повернула головы, чтобы взглянуть на отъявленного педофила. Диг покраснел.

– Согласен, – зашептал он, – но по крайней мере я их не обманываю, по крайней мере, они знают, на что идут. Я не даю им ложной надежды. А кроме того, столь юным девушкам и не нужны серьезные отношения. Не то что вам.

– Вам? Кому это «вам»?

– Вам, – уточнил Диг, тыча в Надин пальцем, – женщинам за тридцать.

Надин закатила глаза.

– Только не надо про возрастные заморочки! – простонала она. – Сил нет спорить с похмелья. И между прочим, мне не за тридцать, мне тридцать ровно.

– А какая разница?

– А такая: тридцать – это всего лишь точка в конце третьего десятка, и пока не исполнится тридцать один, тебе еще за тридцать не перевалило. Но я не об этом хочу сказать. Уж кому-кому, но не тебе наставлять меня на путь истинный. Ты самый симпатичный парень, каких я знаю, и когда-нибудь из тебя получится потрясающий муж. Но сейчас на тебе, как на сигаретных пачках, надо бы печатать предупреждение: «Вредно для здоровья».

– Хорошо, хорошо, – улыбнулся Диг, – мы оба друг друга стоим. Ты с треском выгоняешь вполне приличных мужчин за то, что они пьют не из тех кружек, а я – Джерри Льюис[1]1
  Американский рок-музыкант; в возрасте 23 лет женился на своей 13-летней кузине


[Закрыть] Кентиш-тауна… Давай честно признаем: мы оба раздолбаи.

– О господи, Диг, да ты посмотри на нас! Нам обоим по тридцать – мы слишком стары, чтобы оставаться раздолбаями. В нашем возрасте люди обзаводятся семьями. У моей матери в тридцать лет было двое детей; я же, если не ошибаюсь, сама до сих пор ребенок. Что случилось с моими биологическими часами? Куда они подевались? Почему я их не слышу и не вижу? Наверное, если бы слышала и видела, я бы более придирчиво отбирала кавалеров, потому что подсознательно искала бы хорошую наследственность, этакого охотника-добытчика, донора спермы, а не просто удовлетворяла бы свое тщеславие.

– А я бы искал хорошую добрую крутобедрую бабу, способную рожать без продыху, а не гонялся бы за недоразвитыми полоскогрудыми андрогинами с проколотыми пупками.

– Чем мы занимались последние десять лет, Диг? Кончено, у меня нет иллюзий насчет вечной любви, но мы к ней даже на шаг не приблизились. Ни у тебя, ни у меня ни разу не было длительных отношений. Другие на третьем десятке набираются ума-разума, постигают науку любви и взаимоотношений. Мы же с тобой ходим по кругу и ничего не постигаем и не набираемся. Мы жалки… А что, Диг, если нам притвориться, сделать хотя бы вид, будто мы ищем партнера для обзаведения детьми, даже если это и не совсем так? Возможно, тогда мы станем выбирать с большим смыслом.

– Но мне не нравятся крутобедрые женщины.

– Ох, не говори глупостей! Не обязательно иметь широченную задницу, чтобы родить ребенка. Посмотри на Памелу Андерсон: если судить по ее виду, так она и одежную вешалку не смогла бы произвести на свет, а у нее двое детей… Нет, все дело в установке, в личной позиции. Думаю, стоит попробовать, Диг. Оглядись вокруг. Видишь, например, ту девушку? – Она указала на симпатичную женщину лет под тридцать, сидевшую в одиночестве за тарелкой с мясным сандвичем. – Хорошенькая, чудесные волосы, стройная и, весьма вероятно, одинокая. Спорим, если ты ее пригласишь куда-нибудь, она согласится.

– Да, но почему? Почему она одинока? Если она такая вся из себя замечательная, то почему жует сандвич одна, а не в компании?

– Откуда мне знать! Возможно, она только что порвала с парнем, бросила его, потому что он клал слишком много сахара в чай. Возможно, она такая же дура, как и мы… – В кафе вошла новая посетительница, и лицо девушки с сандвичем просияло. Подруги радостно приветствовали друг друга поцелуем в губы, и Надин увидела, как их ноги сплелись под столом. – … Либо она лесбиянка. Но дело не в этом. А в том, что нам по тридцать лет, мы здоровы, у нас есть квартиры, машины, работа, страховка, мы невероятно приятные люди, но однажды утром мы проснемся и обнаружим, что остались совсем одни. Все наши друзья переедут в отдельные дома, где будут жить в вечном беспорядке и в окружении шумных, крикливых детей и внуков, они будут устраивать свадьбы, присутствовать на вручении дипломов, хвастаться достижениями своих отпрысков, отправлять их в путешествия, а мы останемся одни: ты в своей ненормально чистой квартире, я – с подшивками глянцевых журналов за пятьдесят лет и воспоминаниями об ушедшей молодости. Это неправильно. Я так не хочу. И единственный способ избежать столь жалкой участи – немедленно принять меры, прямо сейчас.

Диг, во время монолога Надин, согласно кивавший, протянул руку:

– Договорились. Давай заключим соглашение здесь и сейчас. Я начну искать более зрелую женщину, а ты – мужчину, который соответствовал бы твоим стандартам.