Текст книги "Тридцатник, и только"

Глава седьмая

В Лондон едут со всех концов света с целью окунуться в безбрежное море кулинарии. Всюду, куда ни глянь, корейские, вьетнамские, турецкие, бразильские, бирманские и кубинские рестораны. Изысканные французские заведения с заносчивыми поварами, рестораны с живой музыкой и суши, изготовленными конвейерным методом. Можно выпить алжирского чаю из крошечных цветных стаканчиков или обглодать ребра здоровенной коровы, нацепив на себя слюнявчик. Можно отведать страуса в Чизвике и осьминога в «Пастушьих зарослях». Можно съесть, что душе угодно, где угодно и когда угодно.

Не город, но кулинарный плавильный котел. Тогда почему единственным рестораном, который мог припомнить Диг, был «Бенгальский улан», расположенный на Кентиш-таун-роуд?

Несомненно, «Бенгальский улан» был его любимым местом. Владелец, Арчад, встречал клиентов с неизменным дружелюбием, индийские лепешки в «Улане» были самыми пышными в Лондоне, и, что самое главное, Арчад обслуживал до полуночи. Но вести туда Дилайлу Лилли – нет, это немыслимо!

Он позвонил ей посреди дня. Все утро номер ее телефона огненными цифрами пылал в его мозгу, и ему стоило больших трудов продержаться столько времени. Они мило поболтали и он предложил поужинать вместе во вторник вечером. Она согласилась. Так запросто и сказала: «С удовольствием» и еще раза три в течение разговора обронила, что будет рада с ним поужинать.

А потом произошло нечто слегка сюрреалистическое. Дилайла внезапно оборвала Дига на полуслове:

– О боже, надо заканчивать… кошки взяли Дигби в заложники… сейчас приставят беднягу к стенке.

– Кого? Дигби?

– Да, мою собаку, Дигби. Я назвала его в честь тебя. Ой! Слушай, позвони завтра. Договоримся, когда встретиться, ладно?

– Э-э.. хорошо, – Диг немного растерялся. – Ладно.

И она пропала. Повесила трубку. Оставив его с чувством, будто… будто… Дигби? Она назвала пса Дигби? Черт. То есть, с одной стороны, это, наверное, должно быть лестно. Но … пса? Он вдруг чувствовал себя кастрированным. Будем надеяться, что собака большая, ройтвеллер или шарпей. Он не переживет, если это нечто мелкое и пискливое. Мысль о псе по имени Дигби, которого зажала в углу парочка котов, его удручила: пес – слабак или того хуже трансвестит.

Диг не сразу примирился с тем фактом, что Дилайла назвала свою собаку в честь него, но в конце концов к нему вернулся привычный оптимизм. Это комплимент, убеждал он себя. Уверен, она обожает своего пса больше всего на свете. Точно, комплимент.

И вдруг он почувствовал волнение, страшное волнение. Какое удивительное совпадение! Буквально через несколько минут после субботнего разговора с Надин, через несколько минут, после того, как они заключили пари, которое, на самом деле, никто из них не собирался выигрывать, кто же абсолютно случайно попадается ему на пути? Женщина тридцати одного года, единственная на всем земном шаре, с которой ему хотелось бы прожить вместе жизнь. Дилайла Лилли. Его единственная любовь. Утраченная и, возможно, вновь обретенная. Эта встреча… как знак свыше, как послание от Господа. И он не только проведет вечер с женщиной, которой самое место на обложке «Мари-Клэр», но и выиграет стольник. Чем плохо?

После стольких лет Дилайла могла его разочаровать. Она могла растолстеть, или постареть, или стать счастливой женой и многодетной матерью. Она могла оказаться грубой или высокомерной. Однако ничего подобного: Дилайла выглядела даже лучше, чем прежде, и была явно несчастна в браке, и детей у нее не было. И она стала более симпатичным человеком, чем в школе, – открытой, разумной, дружелюбной и легкой в общении.

– На твое усмотрение, – ответила она, когда Диг спросил, где бы ей хотелось поужинать, – ты знаешь Лондон лучше меня. Я понятия не имею, где сейчас хорошо кормят. – Как ни странно, но Диг тоже не знал.

А потом позвонила Надин и сообщила потрясающую новость про календарь Ракхема, – везучая дуреха, всегда приземляется на четыре лапы, – и он попытался спросить у нее совета: Надин была ходячим путеводителем по ресторанам. Теперь он жалел, что спросил. Она повела себя ужасно. Враждебно и пакостно, что на нее совсем не похоже. И что с ней стряслось? Ей только что предложили самый большой гонорар за всю карьеру – сорок тысяч! Дигу бы такие деньги! – а она злится. Похоже, как ни странно, у нее зуб на Дилайлу. Но с какой стати, Диг не мог уразуметь, хоть тресни.

Он лихорадочно просматривал ресторанную колонку в «Ивнинг Стандарт» в надежде, что старая добрая обозревательница подбросит ему заманчивую подсказку: какой-нибудь чудесный морокканский ресторанчик в двух шагах от его дома, который он прежде в упор не замечал, мерцающий цветным стеклом и медными украшениями, источающий запах кумина и розовой воды, с ужинами за пятнадцать фунтов с носа.

Но нет. Не сегодня. Сегодня в газете обозревали супермодное европейское заведение, открывшееся не где-нибудь, а на вокзале Виктория, – холодное, гулкое и, конечно, безумно дорогое; а также новый ресторан в Мейфэре – последнее предложение от бельгийской нефтяной компании с французскими поварами-зазнайками. Все это не годилось – возмутительные цены да и столик, наверное, надо заказывать за год вперед.

Когда он уже начал терять надежду, в его кабинет ввалился Ник Джефриз, суперзвезда рекламы и законченный придурок. Впрочем, Диг не мог с полным правом назвать кабинет «своим» – в «Джонни-бой Рекордс» дела велись по-простому, ни иерархии, ни структуры, ни прочих столь ныне модных фирменных заморочек здесь не существовало; студия «Джонни-бой» больше походила на убежище от житейских бурь.

Ник был знаком со всеми. Он вечно отирался в барах больших отелей, где супермодели тянули пойло с клюквенным соком и где как-то раз видели Мадонну. (Остался ли в Лондоне хоть один уголок, кроме квартиры Дига, где Мадонну не видели?) Он водил знакомство и с более солидными людьми – модными писателями, концептуальными художниками, ди-джеями и стилистами. Ник должен знать все о ресторанах, а потому обязан помочь Дигу.

– Где я мог бы поужинать с девушкой завтра вечером, чтобы было не слишком дорого, не слишком отвязно и не слишком далеко?

– Что за девушка?

– Я влюблен в нее с четырнадцати лет, и выглядит она, как богиня. – Ник быстро начинал скучать, поэтому в беседе с ним следовало выражаться кратко и по существу.

– Гм-м… – Ник почесал затылок, перхоть посыпалась с него, как с бомжа, и водрузил свою тощую задницу в штанах защитной раскраски на край стола. – Она влюблена в тебя?

– Была. Сейчас нет. Впрочем, не знаю.

– А ты все еще ее любишь?

– Не знаю. Может быть.

– Гм-м.

– Я бы предпочел марокканский ресторан.

– Ага… Момо. Хеддон-стрит. Не то, что было раньше, но столик найти можно.

– Дорого?

– Понял. Как насчет суши?

– Отпадает. Она из провинции. К сырой рыбе там не приучены.

– Понятно. – Ник щелкнул пальцами, перегнулся через Дига, схватил телефон и принялся нажимать на кнопки.

Диг заметил, что пиарщики всегда так делают: посредством телефона вовлекают в беседу третью сторону. У них всегда есть наготове чей-нибудь номер и они обязательно его используют.

– Фредди, – пояснил Ник Дигу, – мой приятель. Только что открыл заведение в… О, привет, Фредди. Это Ник. Слушай, у тебя будет свободный столик завтра вечером? Для двоих? Отлично. Диг. Спасибо, приятель. Будь здоров. Тебе того же. Завтра. Все путем. – Диг вздрогнул, сообразив, что Ник уже дал отбой и обращается к нему. – В восемь часов. Эксмаут Маркет. Называется «Экс». Он посадит тебя за хороший столик. Не беспокойся. Она будет в восторге. – Ник подмигнул и коротко ухмыльнулся.

– Да, но чем там кормят? – заторопился Диг. Ник не любил, когда ему задавали слишком много вопросов.

– Понятия не имею. Мясом. Или еще чем. Это мясное заведение.

И он ушел. Оставив Дига мучаться над сотней не проясненных вопросов: например, где именно в Эксмаут Маркет находится этот ресторан? Какое мясо готовят? Сколько за него берут? Какая там атмосфера? «Экс» звучит несколько выпендрежно, а он такие места не любит. Но… сам-то он вообще ничего не смог придумать. В любом случае ресторан должен быть модным, и у Дилайлы появится возможность всем рассказывать, как она побывала в новом ресторане раньше всех, пока тот еще был классным. Ладно, он туда пойдет. Поведет Дилайлу в «Экс».

Не может же там быть совсем плохо, правда?

Глава восьмая

Оказывается, может.

И совсем плохо.

Господи, что за место! Диг даже засомневался, закончены ли здесь строительные работы. Или заведение так и должно выглядеть?

Бледная испанка с алой помадой на губах провела их к столику. Точнее, к невероятно большому столу, протянувшемуся в длину всего помещения; шириной стол был с небольшую комнату. Сделан он из цельной дубовой доски, побелен и отполирован до блеска и наверняка обошелся в кругленькую сумму. На столе красуются огромные белые китайские тарелки и приземистые бокалы. Стол в зале единственный. Над ним висит массивная люстра, сделанная из… выбеленных на солнце костей? Очень длинных, высушенных на солнце костей. Абажуры на чересчур ярких лампочках напоминают яйца птеродактилей – испещренные мелкими трещинками. Точно как в «Парке Юрского периода». Очень остроумно. И очень странно.

Их посадили рядом, приблизительно посередине стола – слава богу! А то Диг уже забеспокоился, представив на мгновение, как они сидят по разные концы этого гигантского стола и с сожалением улыбаются друг другу весь вечер, не имея возможности поговорить.

– Ждете наплыва посетителей? – осведомляется Диг у прозрачной испанки, помогавшей ему усаживаться на обитый лошадиной кожей стул.

– Мы только открылись, понимаете? – с некоторой обидой отвечает она. В невинном вопросе Дига ей явно послышался сарказм. – В первую неделю всегда тихо.

– Да, конечно, – смутился Диг. – Вы правы.

Девушка исчезла, а Диг обернулся к Дилайле, с интересом разглядывавшей столовые приборы. Вилка была сделана в форме птичьей лапы со скрюченными, узловатыми когтями вместо зубцов. Нож напоминал птичье перо, зазубрины смотрелись страшновато; а ложка была яйцом, яйцом на палочке. Дилайла скорчила гримасу и положила приборы обратно на столешницу.

– Чудно, – произносит она беззвучно, одними губами.

Диг более чем согласен.

О какой-либо атмосфере и речи быть не может. В этом заведении атмосфера отсутствует. Напрочь. Дигу вдруг открылась бездна собственного идиотизма: как он мог обратиться за рекомендациями к Нику! Уж кто-кто, но не Ник позаботится о том, чтобы Дигу было хорошо, он лишь сведет одного приятеля, открывшего ресторан и нуждающегося в посетителях, с другим, которому необходимо где-то перекусить, и останется весьма доволен своей находчивостью, своими классными профессиональными навыками. Да и что, спрашивается, Ник Джефриз с душой анаконды может понимать в романтических увлечениях, в атмосфере, располагающей к беседе? Ник не беседует, он связывается с общественностью…

Впрочем, думает Диг, не все так плохо; в сложившейся ситуации есть по крайней мере одно преимущество: возможность побыть наедине с Дилайлой Лилли. Он оборачивается к ней и усмехается, оглядывая диковинную обстановку:

– Вот тебе лондонские приколы и современное искусство разом.

– По-моему, это больше похоже на замок Дракулы, – шепчет Дилайла, и Диг сдавленно хихикает, отмечая про себя, что никогда прежде не слышал, чтобы Дилайла шутила.

Сейчас бы завести беседу – ему о стольком нужно с ней поговорить, о стольком спросить, – но он не решается: слова в зале отдаются гулким эхом, а испанка стоит в углу, уставившись в пространство. И как, черт возьми, начать сугубо интимный разговор, когда у тебя над головой висит связка старых костей, а за столом зияют пустотой тридцать стульев! И почему нет музыки?

Диг уже уведомил Дилайлу, что он понятия не имеет, чем здесь кормят; ему было лишь сказано, что ресторан специализируется на мясе. К счастью для него, Дилайла не стала вегетарианкой и перспектива поужинать мясным ей показалась заманчивой:

– Отлично. Я люблю мясо.

От того, как она произнесла слово «мясо», у Дига пот выступил на загривке.

– Хорошо, – просипел он, – я рад.

Хоть бы дали меню, думает Диг, или карту вин, да что-нибудь, чем можно было бы заняться. Он с надеждой улыбается официантке, та мгновенно выпадает из мечтательного состояния и почти бегом бросается к ним.

– Да? – опять с обидой в голосе вопрошает она, явно ожидая услышать жалобу.

– Э-э.. а нельзя ли взглянуть на карту вин, например. Или на меню? Если не трудно, конечно. Спасибо. – Он опасливо улыбается, надеясь, что она не истолкует его просьбу превратно.

Испанка просияла. Губы расплылись в улыбке от уха до уха, обнажив ряд исключительно крепких и ослепительно белых зубов, слегка тронутых губной помадой. Затем она трясет головой и, не переставая улыбаться, произносит:

– Нет.

Диг решил, что ослышался.

– Простите? – переспрашивает он, на его лице появляется зеркальное отражение улыбки испанки.

– Меню нет. Вы здесь дома. Понимаете? – Диг и Дилайла медленно качают головами. – «Экс» – наш дом. Вы – наши гости. Шеф-повар – хозяин дома. Это.. – она показала на стол, – .. наш обеденный стол. Вы как бы пришли на званый обед. Понимаете? – Диг и Дилайла неуверенно кивают. – Для своих гостей шеф-повар приготовил обед из четырех блюд, а наш сомелье подаст вино, которое подходит к блюдам повара. Вы поедите, выпьете, а потом заплатите! – На последнем слове ее лицо заметно светлеет. – Это гениальная новая концепция! – щебечет она. – Вот. Вам уютно? – Они опять кивают. – Сомелье сейчас подойдет, – обещает девушка, прежде чем отойти к стойке и снова впасть в транс.

Диг и Дилайла переглядываются и пожимают плечами. Дигу мерещится, что Дилайла злится на него за то, что он притащил ее сюда; он уже готов испуганно умолять о прощении, и объяснить насчет Ника с его эгоистичными идеями, и предложить уйти, если она пожелает, и каяться в том, какой он негодяй, что приволок ее сюда, в это жуткое коммунистическое заведение, где нет свободы выбора, но вдруг он замечает, что она улыбается.

– Черт, – театрально произносит она, – какая же я невоспитанная. Надо было принести в подарок нашему хозяину коробочку конфет. – И Дилайла принимается хихикать, как напроказившая девчонка.

Диг не секунду теряется, но тут же с удивлением осознает, что Дилайла опять шутит. Он приглушенно смеется и подхватывает:

– Интересно, куда они дели наши пальто? Наверняка сложили наверху, в хозяйской спальне.

Дилайла прыскает, затем делает серьезную мину и притворяется, будто встает с места:

– Пойду гляну, не нужна ли помощь на кухне. – После чего на нее нападает безудержный хохот и она падает на стул.

– Надеюсь, – шепчет Диг на ухо Дилайле, – нам на сладкое дадут компот.

Оба заходятся смехом, и лед, похоже, окончательно сломан. Дилайла Лилли образца 1999 года обладает чувством юмора! Испанка наконец спохватывается и заводит музыку, ресторан уже не так напоминает морг. Диг оборачивается к Дилайле, полной грудью вдыхает ее красоту и не выдыхает, удерживая это очарование в груди, поближе к сердцу, готовому разорваться от счастья.

Глава девятая

Надин сидит, поджав ноги, на кожаном диване «ар-деко» с потрескавшейся обивкой. На ней кокетливый халатик, вышитый по моде пятидесятых годов птицами марабу, и огромные пушистые шлепанцы. Она прихлебывает какао «Кэдберри» из кружки «Саут-парк» и отчаянно пытается не думать о том, что сейчас поделывают Диг и Дилайла. Попытка с треском проваливается.

Надин бросает взгляд на видеомагнитофон, на дисплее 12.20. Следовательно, в действительности 9.45 вечера; дисплей испортился года три назад.

9.45. Они уже, вероятно, едят пудинг. Надин живо представила, как Диг кормит с ложечки Дилайлу, кладет клубнику в ее нежный, красный, с готовностью открытый рот и смеется, когда тонкая струйка ягодного сока стекает по подбородку Дилайлы. Диг наверняка надел новый свитер, купленный в «Джигсо», кашемировый, с треугольным вырезом, она сама помогла его выбрать, и свитер Дигу очень идет. А поверх свитера он набросил кожаный пиджак, в котором он выглядит массивнее, чем есть на самом деле. Это его лучший наряд на сегодняшний день, наряд для особых случаев. И должно быть, ради столь особого случая он не пожалел сил и отполировал зубы, надушил шею, спрыснул дезодорантом трусы, причесал бровь и отмыл шевелюру до полного блеска. Уж кто-то, а Надин знает, на что он способен.

Чувствует она себя ужасно. До сих пор мучается угрызениями совести из-за вчерашнего разговора с Дигом. И до сих пор не может поверить, что они поссорились, что он бросил трубку, что они ругались. Это так на них не похоже. Что Диг теперь думает, беспокоится она. Что он думает обо мне? Надин всегда была ему ровней, человеком, которого он уважает за логичный мужской ум, высоко ценит за пониженное содержание чисто женских качеств, как то: стервозности, страсти к сплетням, чрезмерного тщеславия и жеманства. Он всегда говорил, что эстроген и тестостерон пребывают в ней в завидном равновесии, но в тот ужасный позорный момент она позволила своему эстрогену вырваться из строгих брюк и превратилась в неуправляемую злобную стерву.

Как было бы хорошо, если б жизнь походила на компьютер и управлялась кнопками «вернуть» и «стереть». Тогда бы Надин бесследно стерла тот телефонный разговор из памяти.

Но теперь весь разговор от первого до последнего слова болтается в ее под – и просто сознании, словно запотевшая сардина в банке. Диг, надеется она, уже списал эту размолвку на случайный гормональный всплеск и, предвкушая встречу с Дилайлой, забыл о ней – мужчины не любят подолгу размышлять о подобных вещах. Но чем больше Надин раздумывает, тем тяжелее и горше ей становится, и тем сильнее она ненавидит себя.

Кроме того, ее тревожит (возможно, конечно, она себя накручивает) скрытая неприязнь к ее манере одеваться, которую она усмотрела в реплике Дига: «У Дилайлы есть стиль; она отлично одевается». Что это значит? Неужто Дигу нужна шикарная женщина? В костюмах от «Эскады»? В синих лодочках и золотых украшениях? В жемчужных серьгах и благоухающая дорогими мазилками? До сих пор Надин видела Дига с более интересными персонажами, более выразительными и классными, – если уж быть до конца откровенной, с девушками, более похожими на нее саму.

Надин понимает, что ее собственный стиль в одежде немного… вызывающий. Она привыкла к нелицеприятным комментариям таксистов, водителей автобусов и даже любовников – некоторых из них ее внешний вид смущал.

Для мужчин женская одежда – разновидность языка, и посему они делят ее на две категории: одежда, которую они понимают и которую не понимают. К моде эти категории не имеют ни малейшего отношения. Женская одежда призвана либо издевательски закамуфлировать сексуальность, либо бесстыдно выставить ее напоказ. Все прочее для мужчин китайская грамота.

Надин знает, что большинству мужчин ее гардероб внятен не более, чем иероглифы. Прежде всего они не могут взять в толк, почему девушка с такими заработками предпочитает носить подержанные шмотки или шить сама.

И напротив, женщинам очень часто импонирует ее чувство стиля – умение соединить разнородные элементы гардероба так, чтобы добиться законченного и классного ансамбля. Им нравится очарование и искусная выделка ее старинных вещичек, они восхищаются старомодной женственностью Надин, которая наряжается каждый божий день, привнося в свою жизнь забытое многими изящество. Они одобряют ее постоянные эксперименты с волосами, у них самих для этого нет времени либо склонности. «Ты храбрая, – твердят они. – Жаль, мне не хватает смелости носить такие вещи».

Надин всегда полагала, что Диг одобряет ее манеру одеваться и даже восхищается ею. Она всегда полагала, что он не похож на других мужчин, – он понимает язык ее нарядов. Теперь же выясняется, что он относится к ним враждебно, как и все прочие.

А взять ее квартиру. Это жилище сумасшедшей. Вы только гляньте: обои с кроликом Миффи[8]8
  Персонаж английских детских книжек


[Закрыть] и розовый телефон. Подсвеченное неоновыми лампами зеркало, как это было принято у Элвиса Пресли, и торшер, танцующий фламенко. Подушки, обтянутые искусственным мехом леопарда и зебры. Коктейль-бар. Чайный сервиз «ар деко». Фонарики в виде кактусов, мягкие игрушки. Нелепые пустячки, памятные сувениры и прочий мусор, выброшенный другими. В квартире царит полный бедлам, но каким-то образом он производит впечатление. Ее жилище даже фотографировали для «Обсервера». Дом у нее действительно потрясающий, – всем, кто сюда попадает, он нравится, – но если ее одиночество затянется, то до добра это не доведет: она, чего доброго, начнет подбирать старые газеты, мертвых голубей и пакеты со стоптанными мужскими башмаками. И когда соседи заметят, что она уже несколько дней не выходит из дома, и взломают дверь, то обнаружат ее тело под грудой старых номеров журнала «О'кей», причудливого тряпья и пустых сигаретных пачек. «Бедняжка, – скажут они, – у нее была одинокая жизнь. Но по крайней мере она находила утешение во всей этой ерунде.»

О боже. С Надин вот-вот случится нервный срыв.

Она переодевается ко сну, испытывая отвращение к себе. Она противная, гнусная, плохо одетая, чокнутая старая дура и она желает соответственно выглядеть. Ее так и подмывает провести черные линии под глазами и размазать помаду на губах, выпить бутылку джина и разораться. Она хочет походить на Бетт Дэвис из «Что случилось с малышкой Джейн?», Фэй Данауэй из «Дорогой мамочки» и Элизабет Тейлор из «Кто боится Вирджинии Вульф?» – на всех троих одновременно. Она жалеет, что для полноты картины не обзавелась кудрявой болонкой с бантиком на макушке и гнусавым американским акцентом.

Надин могла бы просидеть на диване всю ночь, упиваясь своими несчастьями и ненавистью, воображая Дилайлу и Дига. Дилайлу – всю из себя элегантную и изысканную, в шикарных тряпках, дорогих серьгах и с гигантским бриллиантом на пальце. И симпатягу Дига, ее Дига, в его лучшем костюме и наилучшем расположении духа. Вот они сидят в модном ресторане, и Дилайла буквально вынуждает Дига снова влюбиться в нее.

Нет, это невозможно. Он не может влюбиться. Просто не может.

А что тогда будет с ней?

Горькие слезы ручьями бегут по щекам Надин. Она на грани дикой истерики. Всего несколько дней назад у нее был красивый парень и интересная жизнь. Всего несколько дней назад она была свободной и счастливой девушкой с отличной работой, замечательной квартирой и лучшим другом, очень много для нее значившим. А теперь она незадачливая старая дева, брызжущая ядом и дурно одетая. Она поссорилась с лучшим другом, она поссорилась сама с собой и откатилась назад, в пору мучительного отрочества – она снова неуклюжа, застенчива и неуверена в себе.

А все из за Дилайлы Лилли, черт бы ее побрал.

Наднин вытягивает ногу с небесно-голубыми ногтями, подцепляет пальцами сигарету из пачки, лежавшую на журнальном столике, и отправляет ее в рот. Сигарета застревает в уголке рта, вульгарно свисая.

Пусть, думает Надин, все равно.