Текст книги "Тридцатник, и только"

– И тот, кто первый начнет встречаться с подходящим мужчиной или женщиной, получит… – Надин быстренько прикинула шансы Дига опознать «настоящую» женщину, – … стольник.

Брови Дига взлетели вверх, однако руку он не убрал:

– Идет. Стольник тому, кто первый найдет подходящего человека.

– «Подходящий» означает женщину старше двадцати шести лет для тебя, а для меня – мужчину, который всерьез понравится мне. Так?

– Так!

Хитро улыбаясь, они скрепили договор крепким рукопожатием, при этом каждый был уверен, что денег с него никогда не потребуют.

Морские звезды и воздушные змеи

Впервые Диг увидел Надин, когда их посадили рядом на первом уроке в школе при монастыре Святой Троицы в Кентиш-тауне, и счел ее обормоткой.

Ее рыжие волосы топорщились во все стороны, а на руках, напоминавших копытца, там, где у всех нормальных людей костяшки, у нее были ямочки. Она была очень маленькой и кругленькой, серая школьная юбка торчала на ней колоколом, словно накрахмаленная, и доходила до лодыжек, плотно упакованных в толстые ребристые колготки.

Впервые Надин увидела Дига, когда он неуклюже приблизился к соседней парте, и сочла его обормотом. Он был тощим и очень бледным, с невероятно густыми черными волосами, выглядевшими как парик. Его форма была не жесткой и новенькой с иголочки, как у нее; потертый костюмчик печально обвис и смотрелся на Диге нелепо. Надин смекнула, что он донашивает вещички старшего брата, и предположила, что Диг происходит из какой-нибудь огромной ирландской семьи католиков, про которых ей рассказывала мама. У него была только одна бровь, что делало его похожим на персонажа из «Планеты обезьян»[2]2
  Роман французского писателя Пьера Буля, неоднократно экранизировавшийся


[Закрыть].

Неудивительно, что, когда в 10.30 прозвенел звонок на первую перемену, никто из детей не бросился знакомиться с Дигом и Надин, и в результате на игровой площадке им пришлось довольствоваться обществом друг друга. Они уселись на скамейке.

– По-моему, Диг, – заявила Надин, покачивая короткими толстенькими ножками, – жутко дурацкое имя. Почему тебя так назвали?

– Нормальное имя. Уменьшительное от Дигби.

– Тоже дурацкое имя.

– Нет… Оно французское.

– Врешь. «Диг» – это вобще не имя. Это глагол[3]3
  Dig – по-английски «копать»


[Закрыть].

– А сама-то! Как тебя зовут? Надин Кайт. Это не фамилия, это то, что запускают в небо[4]4
  Kite – «воздушный змей»


[Закрыть].

– Да знаю я, что такое воздушный змей!

– Ну конечно!.. Спорим, ты никогда не запускала змея? А я запускал. Мне папа купил, и мы ходили с ним на Цветочный холм.

Надин помолчала секунду, сделала большой глоток бананового сока и пожала плечами:

– Ну и что? Воздушные змеи – занятие для малышни. А почему, – сменила она тему, – у тебя только одна бровь?

– Не одна!.. Две, просто они срослись посередке.

– Выглядит по-дурацки.

– Ну спасибо.

– Не за что.

Наступила пауза, оба яростно высасывали питье из соломинок. Диг повернулся к Надин и показал на ее руки:

– А тогда почему у тебя нет костяшек? Почему они провалились?

– Как это?

– Гляди. – Диг взял руку Надин в свою и провел большим пальцем по ямочкам на суставах. – У тебя кожа проваливается внутрь, а не выпирает. Это ненормально!

– Нормально! – Надин растопырила пальцы, теперь ее рука напоминала морскую звезду.

– А вот и нет. Смотри сюда. – Диг накрыл «морскую звезду» Надин своими белыми длинными пальцами и указал на острые костяшки. – Вот как должно быть.

– Хм, – отозвалась Надин.

– Можешь пойти с нами… если хочешь, – предложил Диг, помолчав немного.

– Куда?

– Змея пускать. Со мной и моим папой.

– А, – ответила Надин. – Ладно, пойду.

Они сидели, не отрывая глаз от соприкасавшихся рук, тепло перетекало от пальцев к пальцам, отставленные пакетики с соком нагревались под сентябрьским солнышком, а игровая площадка шумела тысячью детских голосов.

Надин подняла голову, заглянула в добрые карие глаза мальчика и вдруг решила, что обязательно выйдет замуж за Дигби Райана.

Глава четвертая

Когда они покончили с завтраком, день только начался, на Цветочном холме дул сильный ветер, нагонявший тучи на солнце и подбрасывавший листья в воздух.

– Черт, – Диг движением заправского футболиста пнул кучу листьев. – Надо было захватить змея.

– Надо было надеть брюки, – смерив уничтожающим взглядом прохожего маньяка, залюбовавшегося ее бедрами, Надин прижала рукой подол черной шифоновой юбки. – Может, сядем где-нибудь? Это юбка меня достала.

Они уселись под дубом, сунув руки в карманы и скрестив лодыжки, и молча уставились вдаль.

Надин повернулась к Дигу. Он выглядел таким симпатичным. Ветер растрепал его густые черные волосы, и кое-где они торчали смешными маленькими рожками. От холода в уголках глаз у него поблескивала влага, а кончик носа приобрел забавный розовый оттенок. А он парень ничего, улыбнулась Надин про себя. Можно сказать, красавец. С лица Дига не сходило несвойственное ему серьезное выражение; в том месте, где между бровями должна быть пропасть, а не мостик, как у Дига, прорезались две морщинки. Надин провела по этим бороздкам длинным ногтем.

– У-у, – произнесла она. – Вижу признаки преждевременного старения.

– Что? – рассмеялся Диг.

– Морщины на лбу появляются от тревог, – Надин взяла Дига под руку и положила голову ему на плечо. – Да уж, приятель, беззаботные денечки твоей юности миновали.

– Все ерничаешь, – склонив голову на макушку Надин, Диг задумчиво разглядывал голубое небо с ослепительно белыми вкраплениями, – но, возможно, ты права.

– Что-то случилось?

– О черт, не знаю. Я все о той девушке прошлой ночью…

– Какой девушке – о той, чья отзывчивость подводит под статью о насилии над несовершеннолетними?

– О какой же еще?

– Неужто зациклился на ней?

– В общем… да. Зациклился. Никак не могу выбросить ее из головы. Ведь ей всего семнадцать! Ты в ее годы была девственницей…

– Ну теперь они быстрее взрослеют.

– Чувствую себя погано.

– Она вряд ли разделяет твои чувства.

– Не в этом дело.

– А в чем?

– А в том… в том… – Он глянул на Надин и снова отвернулся. – Не знаю, в чем. Просто погано на душе и все тут.

Они помолчали. Надин не знала, что сказать.

– Эй, – решила она сменить тему, – ты когда родился?

– А?

– В какое время дня ты родился?

– Э-э, точно не знаю. Должно быть вечером, потому что мои были в пабе, когда у мамы отошли воды.

– Ага! Выходит, по всем правилам тебе еще нет тридцати. У тебя в запасе осталось четыре или пять часов от второго десятка. Значит…

– Что?

Надин вскочила на ноги, нагнулась и схватила охапку багровых, рыжих и горчично-зеленых листьев.

– Значит, ты не настолько стар, чтобы не кидаться листьями. – И она осыпала Дига листьями, словно огромными конфетти, развернулась и, хохоча, бросилась бежать.

Позже Надин припомнила, что побежала против часовой стрелки. И какие же темные силы подвигли ее на такое решение? Если бы она проанализировала свои скрытые помыслы, то, возможно, нашла бы ответ. Но скорее всего она пришла бы к выводу, что бросилась бежать наугад, и двигал ею один лишь каприз.

Ибо Надин, делая этот пустяковый выбор, не ведала, сколь важным он окажется. В тот день на Цветочном холме судьба застала ее врасплох, и когда она бежала, задыхаясь от смеха, по упругой траве, а Диг нагонял ее с огромной охапкой листьев в руках и мстительным выражением на лице, она не знала, что роковая случайность уже готовится перейти ей дорожку и навсегда изменить ее жизнь.

И если бы в тот день Надин побежала не против часовой стрелки, а по часовой, они бы покинули парк, минут за двадцать добрались до дома Дига, плюхнулись на диван, откупорили бутылки с пивом, посмотрели футбол и никогда бы не столкнулись с Дилайлой.

Поначалу он усомнился, она ли это. Его сбили с толку волосы. Они были золотисто-каштанового цвета, он же помнил их пронзительно лимонными от перекиси. И одета она была иначе и определенно дорого: классический стиль, добротный крой. Но стоило ему вглядеться в ее лицо…

То была Дилайла. Дилайла Лилли! Не обращая внимания на шершавые листья, застрявшие под одеждой, Диг двинулся к железной решетке, отделявшей парк от тротуара. Она шла навстречу по Риджент-парк-роуд с кучей пластиковых пакетов в руках, сдвинув темные очки на макушку. Смотрела она прямо перед собой, и вид у нее был слегка выдохшийся. Она приближалась. Диг ускорил шаг.

– Ты куда? – возглас Надин прозвучал легким шелестом.

Дилайла по-прежнему была очень стройной, с тонкой талией, элегантной, все так же покачивала бедрами при ходьбе и все так же ошеломляла красотой.

– Ди-иг! Куда ты?

Не отвечая, он шел вперед, словно его притягивал к себе луч света с космического корабля пришельцев.

– Дилайла? – Она не услышала и не сбавила шаг. – Дилайла? – Она недоуменно оглянулась. – Дилайла! – Он уже достиг решетки, листья сыпались с него, как с осеннего клена. Ухватился обеими руками за прутья. Дилайла с вопросительным и слегка неуверенным выражением лица направилась в его сторону. – Это ведь ты? – спросил Диг. – Дилайла, это ведь ты, правда?

Вблизи она выглядела фантастически красивой, свежей, шикарной. В школе она злоупотребляла косметикой, и сейчас с чистым лицом казалась очень молодой. Она посмотрела на Дига со смешанным чувством смущения, недоверия, неловкости и кивнула.

– Диг, – он приложил руку к груди, – Диг Райан.

Она узнала и ее взгляд смягчился.

– Боже! – воскликнула она. – Диг Райан! Невероятно!

– Как ты? Как поживаешь? Очень рад тебя видеть.

– Да… я тоже. У меня все в порядке, все отлично. А ты как? – Она уже широко улыбалась, искренне радуясь встрече.

– Хорошо, у меня тоже все отлично. Черт… но это потрясающе! То есть, откуда ты взялась, и что ты тут делаешь, и где живешь? – Дилайла указала на железные прутья, разделявшие их. – Подожди, – заторопился Диг. – Стой здесь, я сейчас выйду.

Он ринулся обратно, туда, где стояла Надин.

– Быстрей! – замахал он ей руками, улыбаясь, как идиот. – Быстрей! Это Дилайла. Идем!

– Дилайла? – пробормотала Надин, и тень легла на ее лицо. – Дилайла Лилли?

Она разняла руки и листья, приготовленные для контратаки, разочарованно спланировали на землю. Нехотя Надин последовала за Дигом, вприпрыжку скакавшим к выходу из парка.

Дилайла Лилли

В каждой школе есть своя Дилайла Лилли. Обычно это блондинка, обязательно хорошенькая и непременно самая крутая девчонка. Дилайла Лилли – это Мадонна и Ким Бессинджер в одной упаковке. У нее раньше всех вырастает грудь, и она первой обзаводится всклокоченной копной крашенных перекисью волос, свисающих на глаза, как соломенные шторы. У нее мрачное выражение лица, она непрерывно жует резинку и умудряется выглядеть сексуально в школьной форме. Она чересчур густо подводит глаза и ходит в потертых маминых шпильках. Все мальчики хотят с ней встречаться, а все девочки хотят быть ею, потому что она классная.

Потому что она женщина.

Первое появление Дилайлы в школе Надин помнила так, словно это было вчера. Коридоры и классы школы смешанного обучения при монастыре Св. Троицы бурлили слухами. В 4 «С» новенькая и она правда крутая. Ее зовут Дилайла. Из предыдущей школы ее выгнали за многие прегрешения, среди них: беременность, нюхание клея, избиение классной руководительницы, секс в душевой, поджог шкафа с канцпринадлежностями и угон машины сторожа. Она живет в Госпел Оук Истейт, самом хулиганском районе Кентиш-тауна, а ее отец – взломщик. Она зарабатывает, торгуя наркотиками, и, если хорошенько приглядеться, на ее руках видны следы от уколов. Одно время она крутила с Сагзом из группы «Мэднесс», и она переспала со всеми шестиклассниками в своей бывшей школе. Она была наркоманкой, преступницей, распутницей и крепким орешком. И она была дико сексуальной.

На большой перемене в первый день после каникул Диг и Надин сидели на траве у естественно-научного корпуса. Им было по четырнадцать лет. У ног Дига валялся его верный спутник – свернутый и помятый «Новый музыкальный экспресс», а к лацкану красного блейзера он приколол новый значок – шляпа с полями и надписью «Навеки Ска»[5]5
  Музыкальный стиль «ска» зародился в конце 70-хх в Британии и наибольшей популярности достиг в 80-е гг.


[Закрыть]. На подбородке у Дига алел большой прыщ.

Форменный галстук неряшливо болтался вокруг шеи Надин, а в мешковатом красном джемпере она проделала дырки, куда прятала большие пальцы. Кудрявые медные волосы она убрала со лба, подвязав их зеленым газовым шарфом; бледные ресницы потемнели от туши, которой, отметил Диг, в прошлой четверти не наблюдалось.

За год Надин выросла почти на десять сантиметров и стала выше Дига. Щенячий жирок распределился тонким слоем по отросшим конечностям, и костяшки на руках теперь выглядели как положено. Диг несколько возмужал и вырос сантиметров на пять, но его брови по-прежнему сливались над переносицей в едином порыве, а волосы по-прежнему напоминали черную велюровую шляпу.

Диг-и-Дин – так их прозвали в школе, ибо они были неразлучны. По отдельности их никто и никогда не видел. В школьной иерархии они занимали удобное и нехлопотное положение – слишком прилежные, чтобы слыть крутыми, и слишком крутые, чтобы слыть придурками. Никто к ним не приставал, но, с другой стороны, никто не делал попыток подружиться с ними. Что их вполне устраивало. Они жили в уютном мирке школьных занятий, Джона Пила[6]6
  Популярный британский ди-джей и музыкальный продюсер, работающий на Би-Би-Си


[Закрыть], стильных стрижек и воздушных змеев.

Надин не забыла клятву, данную себе в одиннадцать лет, и если бы вы заглянули под ее матрас, то обнаружили бы там самый тайный дневник Надин Кайт, тот, которому она поверяла своим самые заветные желания и самые гениальные мысли. Обложка дневника – старой школьной тетрадки – была густо исписана: сердечки, завитушки, росчерки. Надин вырабатывала личную подпись – Надин Райан. Хотя они и не встречаются толком и не целовались ни разу, она все равно выйдет за него замуж.

Диг-и-Дин поселятся в уютной улочке Кэмден-тауна[7]7
  Богемный район Лондона


[Закрыть], в большом доме со ставнями и мраморными полами. Они будут спать на огромной сосновой кровати под белым пушистым одеялом, и по утрам их будет будить ласковое солнце. Каждую субботу они будут устраивать шумные вечеринки, а по воскресеньям вместе с отцом Дига станут ездить в бледно-голубом «ягуаре» на Цветочный холм запускать воздушных змеев. У них будет четверо детей – Сэм, Бен, Эмили и Алисия – и они будут невероятно счастливы.

Не то чтобы Надин была безумно влюблена в Дига, просто она представить себе не могла, что он женится на ком-нибудь еще, и она не сможет с ним видеться, когда захочет. Придет время, и они станут мужем и женой, а пока она вполне довольствовалась ролью его лучшего друга.

– Что у тебя в четверг утром? – спросила Надин, водя пальцем по новому расписанию.

– Э-э-э… м-м-м – промямлил Диг.

– Да ну тебя! – Надин оторвалась от расписания и глянула на Дига, тот пялился вдаль. Надин проследила за направлением его странного, словно замороженного, взгляда. Он не отрывал глаз от площадки для нетбола, где кучка мальчишек-пятиклассников толкались и пихались в надежде заслужить внимание высокой девочки в очень узкой юбке, с желто-белыми волосами и немыслимым количеством сережек.

– А-а, – протянула Надин, покусывая кончик карандаша. – Это, должно быть, и есть Дилайла Лилли. – Диг не шевельнулся и не отозвался, продолжая со слегка отвисшей челюстью смотреть на фантастическое видение. – По-моему, она не похожа на наркоманку, – небрежено заметила Надин, разглядывая новенькую сквозь прищур. – Внешне она очень ничего.

Диг сглотнул и кивнул. Он собрался было что-то сказать, но ломавшийся голос подвел его и он закашлялся.

– Она… она… она похожа на Лесли Эш из «Квадрофении», – наконец просипел он.

«Квадрофения» был любимейшим фильмом Дига, а поскольку ему достаточно часто говорили, что он слегка смахивает на Фила Дэниелса, исполнителя главной роли, Диг чувствовал глубокую близость с этим персонажем. И вот теперь на игровой площадке стояла девушка, – совсем рядом, всего в нескольких метрах, – которая точь-в-точь походила на Лесли Эш, женщину мечты Фила Дэниелса и, следовательно, Дига.

Надин искоса глянула на друга и увидела в его глазах блеск страсти; желание сочилось из его пор и боль уже проникла в его душу, ибо Диг столь сильно возжелал того, чего, как он поспешил убедить себя, никогда не получит.

– Она красивая, – прошептал он, краска медленно поползла по его шее вверх ко лбу и ушам. – Она потрясающе красива.

И Надин поняла. В то самое мгновение она поняла: как прежде уже ничего не будет.

В последующие полтора месяца мифы и легенды, окутывавшие Дилайлу, постепенно разоблачались. Она не употребляла наркотиков и не торговала ими, ее отец не был взломщиком, и из прежней школы ее не выгоняли. Она лишь переехала из Южного Лондона в Северный и потому поменяла школу. Но в Госпел Оук она все-таки жила и с младшим братом знаменитого Сагза из «Маднесс» встречалась, правда, всего две недели. Она также оказалась достаточно прилежной ученицей, на уроки не опаздывала, умудрялась выполнять девять домашних заданий из десяти, а ее форма почти соответствовала требованиям школьного руководства. Впрочем, недостаточно антисоциальное поведение никак не сказалась на ее репутации крутейшей девчонки, и по-прежнему, куда бы они ни шла, вокруг нее клубились шумные мальчишки и низенькие толстухи – последние в надежде, что капелька ее магнетизма передастся им.

Надин оказалась права: с первого же дня новой четверти в их дружбе с Дигом наметились перемены. Приоритеты Дига изменились. Отныне все и всегда имело касательство к Дилайле. Теперь, прогуливаясь с Дигом на школьном дворе – на первый взгляд, бесцельно – Надин знала, что в действительности они охотятся за Дилайлой; она знала, что стоит Дигу заслышать эхо шершавого голоса Дилайлы, как он мгновенно замедлит шаг, его походка изменится и он заговорит с Надин нарочито громким голосом на тему, не имевшую никакого отношения к их предыдущему разговору, – как правило, заведет речь о музыке. Он пройдет мимо Дилайлы, твердо глядя прямо перед собой, избегая встречаться с ней взглядом.

Дружба Дига и Надин кончилась дождливым полуднем в четверг, незадолго до окончания первой четверти.

Они сидели в буфете, жевали дряблую жареную картошку и склеенные макароны, торопливо проглядывая отрывки из «Скотного двора», заданные по английской литературе. Внезапно они обнаружили, что у их столика топчется Десмонд – хилый малец из третьего «Д». Они вопросительно поглядели на него.

– Эй, – произнес тот, утирая нос грязным пальцем, – ты Диг Райан?

– Да, – ответил Диг. – А что?

– Я вот подумал, что тебе, похоже, будет интересно узнать, что тут болтают… – Десмонд дернул головой вправо, потом влево, – … про тебя.

– Ну и?.. – Диг загнул уголок страницы и отложил книгу.

– Про тебя и Дилайлу Лилли.

Единственная бровь Дига взмыла вверх и едва не приземлилась на затылке.

– Ну и что болтают? – умудрился он сохранить невозмутимость.

– Вроде бы она всем говорит, что считает тебя вправду крутым. Говорит, что хочет того, пообщаться с тобой. Типа ей нравится, как ты держишься. Говорит, у тебя есть ха… хар… харизма? – Надин кивнула, давая понять, что Десмонд правильно произнес незнакомое слово, и тот продолжил: – В общем, я подумал, что тебе неплохо бы узнать, что она про тебя говорит и… – он неловко протянул Дигу немытую ладонь для рукопожатия – … и хотел тебя как бы того, поздравить. Похоже, тебе выпала маза. – И он ушел, волоча ноги, к своему столику; его приятели поглядывали на Дига, как на человека, которого есть за что уважать.

Учитывая обстоятельства, можно сказать, что Диг проявил завидную сдержанность. Он машинально тыкал вилкой в размякшую картошку, боромоча себе под нос:

– Блин, Дин, блин, Дин. – Лицо его пылало багровым заревом, а ноги под столом ритмично постукивали друг о друга. Внезапно он поднял голову и посмотрел Надин прямо в глаза. – Блин, Дин, – почти выкрикнул он, – что мне теперь делать?

Вскоре выяснилось, что делать ничего и не требуется. В последние дни учебы Дилайла Лилли стала вездесущей. Необходимость стратегического патрулирования школьного двора отпала сама собой, ибо куда бы Диг ни направился, Дилайла была уже там. Поначалу они не произносили ни слова, но взгляды, которым они обменивались, были исполнены невероятной значительности, а воздух вокруг них просто дрожал от напряжения, настолько, что Диг становился буквально наэлектризованным: стоило ему дотронуться до любого предмета, как из-под его пальцев сыпались искры.

При этих странных встречах Надин все сильнее чувствовала себя лишней, но когда она говорила Дигу, что, пожалуй, отойдет в сторонку и займется своими делами, он цеплялся за ее рукав, как за соломинку, умоляя не бросать его.

Наконец, в последний день четверти, это случилось. Надин с Дигом сидели на лестнице, ведущей в аудиокабинет, когда перед ними словно из-под земли возникла Дилайла, прижимавшая к груди стопку учебников и явно куда-то спешившая. Однако завидев Дина на ступеньках, она остановилась, как вкопанная, прямо напротив него. Воздух затрещал от электрических разрядов, тишина громыхала над их головами. Затаив дыхание, Надин ждала, когда же кто-нибудь скажет слово. Наконец Дилайла приоткрыла пухлые алые губы, очень медленно, как заметила Надин, так, что между губами на мгновение образовались тоненькие влажные полоски и тут же лопнули, как канцелярские резинки.

– Привет, – произнесла она.

– Привет. – Голос не подвел Дига, не треснул, не дал петуха, но прозвучал гулко, зародившись где-то в глубинах его грудной клетки.

Сложив руки на коленях, Надин уставилась на пол.

– Тебя ведь зовут Диг, да? – спросила Дилайла.

– Ага, – подтвердил он все тем же низким чистым голосом, – точно. А тебя?..

Надин тихонько присвистнула про себя. Надо отдать ему должное, подумала она, держится он офигительно круто.

– Дилайла… Дилайла Лилли. Я из четвертого «Д». Ну, из класса мистера Харвуда.

– А, – отозвался Диг, – вспомнил. Так ты новенькая, да?

– В общем, да, я тут недавно. – Снова наступило молчание. Дилайла, закусив губу, бросила на Надин косой взгляд, сказавший той, что требовалось. Теперь я здесь хозяйка, говорил взгляд, началась моя смена, а ты, несуразное, толстозадое, рыжее недоразумение, давай проваливай.

Пора было уходить, пора было оставить Дига управляться в одиночку. Надин собрала тетрадки, перекинула сумку через плечо и встала.

– Ладно, – произнесла она, что было излишне, поскольку эти двое совершенно не обращали на нее внимания. – Мне пора. Пока.

И она зашагала прочь, зашагала быстро, со всех ног, вдоль по коридорам, толкая плечом вращающиеся двери, она шла, шла и шла, пока идти уже стало некуда. Тогда она остановилась, сжалась в комок, повернулась лицом к стене, и слезы, которые она с таким трудом сдерживала, навернулись на глаза и хлынули как из ведра.

Паб вечных сумерек

Это случилось субботним полднем, за неделю до начала предварительных экзаменов и через четыре месяца после того, как их дружба с Дигом гавкнулась.

После ливня, длившегося не более полминуты, солнечные блики слепили глаза, отражаясь от мокрого тротуара Кентиш-таун-роуд. Люди выходили из магазинов, где нашли временно убежище, застигнутые врасплох отряхивали воду с зонтов. Надин, в компании с матерью искавшая учебник по истории, который требовался ей для экзамена, злилась на несправедливость: и зачем она потащилась сюда да еще с человеком, с которым ей вообще не хотелось куда-либо выходить, и зачем она отправилась за этим дурацким учебником в проливной дождь, испакостивший ей прическу.

– Надин, возьми, пожалуйста, – мать протянула ей мокрый зонт и сумку, набитую капустой. – Мне нужно в туалет. Погода виновата… этот дождь, – пояснила она, прежде чем исчезнуть в ближайшем пабе.

Надин никогда раньше не бывала в пабе. Ей не разрешалось туда заходить, что не удивительно, ибо ей ничего не разрешалось. Родители водили ее в «семейные» пабы по праздникам, сажали, как за решетку, в «семейные» залы, битком набитые «фруктовыми» автоматами и скучающими детьми, но внутри настоящего лондонского паба ей бывать не приходилось. Поджидая мать, она из любопыства переступила порог заведения, шагнув чуть шире, чем это бы понравилось родительнице.

В ноздри ударили сигаретный дым и затхлая вонь. Сквозь царапины на закрашенных черной краской высоких окнах пробивалось солнце, высвечивая, словно лучом кинопректора, пылинки, плясавшие под потолком, и струйки дыма. Музыкальный автомат наяривал «Туза пик», ухала, скрипела и грохотала артиллерия игровых «фруктовых» автоматов, и поверх всего этого шума разливалась громкая и немного пугающая какофония грязных ругательств, доносившихся из дальнего угла.

Надин продвинулась чуть дальше в скудно освещенную пещеру паба, чтобы посмотреть, кто же так ругается. За столиком в углу сидела, окутанная тенью, невысокая женщина с крашеными черными неряшливыми волосами и массивным золотым распятием на шее. Она была по меньшей мере на восьмом месяце беременности, слишком тесная белая майка с надписью «Что бы Фрэнки не бубнил, мне по фигу», обтягивала ее живот. Женщина курила самокрутку и пила пиво, а в промежутках между затяжками и глотками орала на огромного мужчину, сидевшего рядом. Мужчина смотрел прямо перед собой; судя по неподвижной физиономии, его терпение было на исходе и в любой момент могло обернуться яростью.

Перед столиком стояла коляска с двумя пристегнутыми к сиденьям детьми, угрюмыми, но симпатичными, а справа от женщины сидел очаровательный светловолосый мальчик лет четырех в полосатой майке клуба «Арсенал». Он разговаривал сам с собой и черкал красным фломастером в книжке-раскраске. Вид у него был ангельский.

– Мам, – обратился мальчик к беременной. – Мам, мне нужно в туалет.

– Заткнись, Кейн, – рявкнула женщина, гася размокший от слюны окурок и заводясь для новой сокрушительной атаки на толстяка. – Ты что, не видишь, я разговариваю?

– Но мам, мне правда нужно. – Мальчик сунул руку под стол и схватился за шорты между ног.

– Заткнись, тебе сказано! Потерпишь! Я занята!

– Но, мама…

Разъяренный взгляд заставила мальчика умолкнуть на полуслове, затем мамаша схватила его костлявыми пальцами за предплечья и притянула к себе.

– Если ты не заткнешься, Кейн, я задам тебе ремня, – пригрозила она и, дабы показать, что не шутит, шлепнула его со всей силы по голым ногам; звонкий хлопок эхом прокатился по заведению.

Надин вздрогнула, когда мальчик разразился плачем, она с ужасом смотрела, как тонкая бледно-желтая струйка медленно заструилась на грязный линолеум. Беременная вскочила, заглянула под стол с целью убедиться в преступлении и набросилась на мальчика.

– Ах ты засранец! – Она выволокла ребенка из-за стола, схватив за тонкую руку. – Мерзавец хренов! – Большое влажное пятно украшало футбольные шорты. Женщина потащила мальчика в мужской туалет, плечом распахнула дверь и швырнула на замызганный кафель. – Отмывайся, урод!

Стоя на четвереньках, мальчик обливался слезами. Надин коротко выдохнула, когда дверь туалета закрылась, приглушив отчаянный плач.

Девушка, сидевшая по другую сторону стола, спиной к Надин, встала и затушила сигарету. На ней были выцветшие «вареные» джинсы в обтяжку и кофточка в розовую и белую полоску. Не сводя глаз с беременной, она выдохнула дым и решительно направилась в туалет. Вошла, подняла мальчика, нашептывая ему ласковые слова и гладя по голове. Дверь закрылась; минуту спустя оба вышли: мальчик был без шорт, майка спускалась до колен, обеими руками он цеплялся за ногу девушки. И только теперь Надин ее узнала.

Это была Дилайла.

Надин мгновенно развернулась и выскочила из паба в солнечную безопасность улицы. Ее сердце билось невероятно быстро, и она глотала воздух широко открытым ртом. Это была Дилайла! А беременная – мать Дилайлы. О боже. Бедная Дилайла. Бедная, бедная Дилайла. Надин в жизни не видела большего кошмара.

Эта женщина… эта отвратительная женщина пьет и курит с ребенком в животе и бьет симпатичного малыша. А сколько у нее вообще детей? Надин слыхала, что у Дилайлы есть старшие братья. Но ее мамаше все ни по чем. Заставляет своих чудесных детей сидеть в помещении в такой хороший денек, в темном, сыром, мрачном пабе, где шумят и курят, а сама она поливает отборной бранью какого-то противного толстого мужика в грязной рубахе и с жирными волосами.

Внезапно, то, что раньше Надин почитала за олицетворение крутости, – мать, позволяющая своей четырнадцатилетней дочери курить в ее присутствии, вместе с ней, – теперь казалось извращением. Это выглядело гнусно. И мать Дилайлы была гнусной.

До Надин вдруг дошло, почему Дилайле столь многое разрешалось, почему правила и запреты, не давашие, как она полагала, ей самой нормально развиваться, Дилайлу, по всей видимости, не беспокоили. Вовсе не потому, что Дилайле выпал счастливый билет в родительской лотерее и она стала гордой обладательницей дивной мамочки, понимавшей, что девочкам необходимо приходить домой позже одиннадцати, им необходимо гулять с мальчиками, необходимо вдевать в мочку уха больше одной сережки и вытворять со своими волосами все, что заблагорассудится. Дилайле не счастье выпало, сообразила Надин. Напротив, ей крупно не повезло. Ибо ее матери плевать, по-настоящему плевать на дочь и, похоже, на остальных детей тоже. Прическа Дилайлы, ее уши, здоровье дочери – все ей до фонаря. И вряд ли она беспокоится о ее образовании, о ее будущем, о состоянии ее девственной плевы. Надин больше не казалось классным, то что миссис Лилли (если ее так зовут) никогда не появлялась на родительских собраниях и не проверяла домашние задания Дилайлы.

Наконец мать Надин вышла из паба, рассеянно вытирая ладони о широкую сборчатую юбку.

– Это, – сказала она, кривясь, – самый ужасный туалет, в котором я когда-либо бывала. Хуже был только тот нужник в Кале. Ни мыла, ни полотенец, ни сидений! – Передернув плечами, она принялась освобождать Надин от пакетов. – А сколько там детей! Ты не поверишь, там сидят дети! Ну кто – кто! – поведет своих детей в такое место! Ужас, честное слово…

Пока они бродили по магазинам, пили чай со швейцарскими хрустящими палочками в кондитерской, прочесывали отдел английской истории в книжном магазине У.Х.Смитса, рылись в корзине с пряжей по сниженным ценам в галантерейной лавке, отыскивая ярко-голубую ангору, чтобы мать смогла довязать свитер для дочери, к Надин медленно возвращалось ощущение нормальности, человекоподобия и чистоты. И впервые с тех пор, как она начала свое путешествие из отрочества во взрослость, она подумала, что ей повезло.

Ее мать была простоватой, надоедливой клушей, отец – замкнутым и предсказуемым. Младший брат, вундеркинд и стервец, считался в семье непогрешимым, с Надин же обращались, как с заблудшей овцой, неспособной хоть что-нибудь сделать как надо. Они жили в тесной квартире, обставленной мрачной довоенной мебелью из темного дерева, принадлежавшей еще бабушке с дедушкой, и католицизм воспринимали чересчур всерьез.