Текст книги "Слова, из которых мы сотканы"

Мэгги

Когда в среду утром Мэгги пришла в хоспис, Дэниэл полулежал в кровати, держа в руке кружку чая и перелистывая газету. Он добродушно взглянул на Мэгги поверх своих узких очков для чтения.

– Bonjour, – сказал он, и в его словах прозвучала улыбка, которая не отразилась на лице.

Мэгги была застигнута врасплох. Вчера, когда она покинула его, он заснул после долгих метаний и бормотания о вещах, не имевших никакого видимого смысла. В какой-то момент он повернулся к Мэгги со слюной, пузырившейся в уголках рта, и пробормотал: «Это ты. Ты есть. Не! Позволяй! Мне! Умереть!» Она поговорила с дежурными сестрами, и они сказали: «Возможно, это потому, что метастазы проникают в мозг. Это значит, что его поведение становится более сумбурным». Мэгги боялась уходить из дома сегодня утром, боялась того, что может обнаружить. Насколько ей было известно, Дэниэл мог умереть в любой день. Она принесла ему немного сухофруктов и орехов в йогуртовой оболочке, купленных в недавно открывшемся магазине, и Дэниэл с затаенным удовольствием смотрел на бумажный пакетик, когда она достала его из сумки и положила перед ним.

– Ну, как? – сказала Мэгги. – Сегодня вам лучше?

Дэниэл кивнул и отложил газету.

– Сейчас я чувствую себя очень хорошо, хотя и не знаю почему. Возможно, мне действительно становится лучше. – Он сухо рассмеялся, и Мэгги неуверенно улыбнулась. Шутки такого рода обычно выводили ее из равновесия. Черный юмор. Юмор висельника. Мэгги не имела того свойства характера, которое позволяет смеяться перед лицом невзгод. Для нее единственным отношением к смерти было мрачное уважение.

– Ну что же, – пробормотала Мэгги. – Сегодня вам лучше, и это замечательно.

Она посмотрела, как Дэниэл запустил пальцы в коричневый пакет и вытащил целый сушеный абрикос. Дэниэл предложил ей пакет.

– Нет, спасибо, – отказалась она. – У меня есть свой.

Она смотрела на Дэниэла, когда он откусил кусочек от янтарного комка и принялся жевать. Он уже несколько дней ничего не жевал. Он уже давно не держал в руках газету или чашку чая. Смерть играла в детскую игру, с озорством приплясывая вокруг него: «Вот она я! Нет, нет, обознался! Я здесь… нет, я здесь!» Когда Мэгги спрашивала медсестру: «Как долго осталось?», она неизменно получала ответ: «Это может случиться в любое время». Смерть не просто бьет палкой и уходит, оставляя тебя умирать. Сначала она играет с тобой. Смерть сует твою голову в унитаз в знак неизбежной кончины, а потом за шиворот вытаскивает тебя обратно. Смерть была не так проста, как представляла Мэгги.

– Пошли, – сказал Дэниэл и откинул одеяло. – Давайте немного прогуляемся.

Мэгги встревоженно посмотрела на него:

– Вы уверены?

– Абсолютно уверен. – И тут он широко, лучезарно улыбнулся.

Он двигался медленно, но говорил быстро. Мэгги захотелось иметь при себе диктофон: слова шумно сыпались из Дэниэла, как монеты из игрового автомата, когда выпадает джекпот. Она взяла его под руку и слушала так внимательно, как только могла, но все равно какие-то слова пропадали в бурунах его настойчивости и акцента.

– Знаете, – сказал Дэниэл, – это неправда, что у меня нет ребенка. Совершенная неправда.

Они вышли в сад. Там было слишком холодно для Мэгги, которая оставила свой жакет у кровати Дэниэла и осталась лишь в хлопковой блузке с рукавами в три четверти. Но солнце сияло, и они стояли возле пруда с золотыми японскими крапами, сновавшими под нефритово-зеленой поверхностью воды.

Мэгги вопросительно посмотрела на Дэниэла:

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду… – Он повернул свое красивое лицо к солнцу и прищурился. – Я имею в виду, что у меня есть дети в этом мире.

– Ну… – Мэгги запнулась, не зная, как ей следует отнестись к заявлению, что у него были интимные отношения с другими безликими женщинами, в то время как с ней он не продвинулся дальше первой базы.

– У меня их четверо, – продолжал он. – Два мальчика и две девочки. Двадцать девять лет, двадцать семь, двадцать один и восемнадцать. Только представьте! Четверо детей. И еще представьте, Мэгги, что я никогда не видел этих детей. В сущности, я прожил целых тридцать лет, делая вид, будто их не существует. Что они просто, comment s’apellent… что-то вроде сказочных существ? Понимаете, вроде призраков? Одни люди верят в них, другие не верят. Если только не видели своими глазами. А поскольку я никогда не видел этих так называемых детей, то они как бы не существуют, n’est-ce pa?

– Я не понимаю. – Мэгги высвободила свою руку. – Как можно…

– Я отдавал свою сперму, Мэгги Мэй[22]22
  В данном случае, вероятно, имеется в виду звезда британских комедийных сериалов, а не героиня фривольной песенки.


[Закрыть]. Мои драгоценные семена, я отдавал их неизвестным дамам и просил, чтобы эти дамы получали семена и взращивали их, но не пытались найти меня со своими детьми.

– Вы были донором спермы?

– Да, был. Можете себе представить, Мэгги? Только представьте, что я занимался этим. Теперь это кажется таким далеким. Таким… необыкновенным. Сейчас это кажется необыкновенным, но тогда выглядело нормальным, даже рутинным делом. Знаете, все равно что сдавать кровь, тоже доброе дело. А теперь… теперь я наконец понимаю, что сделал. Теперь, когда я постарел и практически умер, это наконец стало для меня реальностью. Я создал жизнь, Мэгги! – Он стиснул ее запястья. – Вы можете поверить? Я создал жизнь! Я, Дэниэл Бланшар! Я создал четыре жизни! И знаете, может быть, теперь эти жизни создадут другие жизни. То есть… да, моих внуков! Где-то там есть четверо взрослых людей, которые живут своей жизнью, пока моя подходит к концу, и мы полностью, абсолютно, нерасторжимо связаны друг с другом. Это… это похоже на чудо. Да, чудо! И мне понадобилось тридцать лет, чтобы понять это, тридцать лет для того, чтобы осознать, что я совершил.

Мэгги стояла и смотрела на Дэниэла. Его глаза сияли. Он казался почти безумным. Но выглядел счастливым. И она понимала, что он говорит правду.

– Как вы думаете, Мэгги Мэй, уже слишком поздно? Слишком поздно для того, чтобы познакомиться с ними?

Мэгги затаила дыхание. Раньше она никогда не видела его таким открытым, таким чувствительным. Где-то глубоко внутри всколыхнулось ноющее чувство: любовь, смешанная с жалостью и страхом. Мэгги слабо улыбнулась.

– О, мой дорогой, – сказала она. – Мой дорогой.

Раньше она никогда не называла Дэниэла «дорогим». Его манера держаться не допускала этого. Но она ощущала это сейчас, она чувствовала, что он был ее дорогим, милым, замечательным человеком, и что она любила его всем своим существом, что она смогла бы как-то вынести его смерть, но не сможет вынести, что он умрет с этой дырой в сердце.

– Не знаю, – сказала Мэгги. – Не представляю, поздно или нет. Я не знаю, как устроены эти вещи. То есть, что вам известно об этих детях… об этих людях? У вас есть какой-то способ связаться с ними?

Он пожал плечами:

– Нет, – сказал он. – Я так не думаю. Хотя у одной девушки, самой молодой, есть вся информация обо мне. Она – единственная, кто может связаться со мной. Они изменили правила. Я помню тот день. Я подумал: «Ладно, наверное, я умру к тому времени, когда ей исполнится восемнадцать лет, какой вред это может причинить?»

Он раскатисто засмеялся – громче, чем Мэгги когда-либо слышала раньше. Она снова попыталась отыскать в этом хотя бы крупицу юмора.

– Ну, так вот, – продолжал Дэниэл. – Если мой самый юный отпрыск не решит, что сегодня подходящий день для того, чтобы найти давно утраченного папашу, то все пропало. Потому что я чувствую это, Мэгги. – Он указал на свой череп. – Я чувствую это. Не каждый день, не каждую секунду. Но эта чернота, она поселилась во мне, и ей там уютно. Она носит шлепанцы. – Дэниэл хихикнул. – У нее есть халат и чашка какао. Да. Теперь она чувствует себя как дома. А я скоро уйду, и это печально. – Он посмотрел на Мэгги широко распахнутыми, сияющими глазами. – Да, это очень печально. Но сейчас, – он отогнал печаль одним усилием воли, – пока у меня еще остались силы, пока я еще могу стоять, давайте потанцуем, Мэгги Мэй. Давайте потанцуем.

Он не дал Мэгги ни единого шанса возразить ему. Он взял ее за руки и прижал к себе, так что их руки сплелись вместе, положил подбородок ей на макушку и стал переминаться с ноги на ногу, напевая беззвучную колыбельную. Мэгги прижалась щекой к мягкому велюру его халата и прикрыла глаза. Она старалась попадать в такт его шагам и вдыхала его запах, немного отдающий лекарствами, но безошибочно принадлежавший ему, и думала: «Я люблю тебя, Дэниэл, я очень тебя люблю». И точно знала, что собирается сделать, чтобы доказать ему свою любовь.

Лидия

– Привет, незнакомка. Как насчет ужина завтра вечером?

Это была Дикси. Лидия не слышала ее после вечеринки «Встреча с миром» в честь Виолы, которая состоялась три недели назад. Лидия сама была виновата и понимала это. У нее, определенно, были время и возможности, чтобы найти способ повидаться с подругой и ее новорожденным ребенком. Лидия могла наносить визиты каждую неделю, да хоть каждый день, если бы захотела. Зато у Дикси был хороший предлог, чтобы не встречаться с ней. Но по какой-то причине Лидия испытывала странную неприязнь к их семейной ячейке. Она почувствовала это тем вечером, когда они впервые принесли Виолу к ней в дом, – нечто вроде взаимной зависимости, ранее не существовавшей между Дикси и Клеммом, в центре которой находилась Виола. Разумеется, это происходит, когда люди занимаются продолжением рода. Независимо от обстоятельств, возникает новая динамика, и все остальные процессы должны подстраиваться под нее. Перемены были неизбежны; Лидия просто оказалась не готова к тому, что будет испытывать такое непреодолимое отвращение к ним. Неприятие, отчужденность – это еще можно понять, но отвращение…? В определенном смысле, это было сюрпризом для Лидии.

Это чувство овладело ею во время вечеринки, когда она смотрела, как завернутого в одеяло ребенка передают из рук в руки и каждый хочет дотронуться до него и подержать, как будто он был амулетом, наделенным сверхъестественной силой. Лица были умильными и алчными, словно они пытались что-то вытянуть из младенца. А сам младенец был похож на вялый комок мяса, покорный и странно тихий. Он не был хорошеньким. По идее, это не должно было иметь никакого значения, но почему-то имело. Его лицо имело голубоватый оттенок с красными пятнами, глаза почти никогда не открывались полностью, а волосы были тонкими и усеянными порошкообразными хлопьями из-за сухой кожи. Младенец был одет в белое хлопковое платье с розочкой на груди, белые обтягивающие штанишки и крошечные кожаные пинетки; по мнению Лидии, это было сделано для того, чтобы придать ему более привлекательный вид. Этот фокус действовал на всех, но только не на нее. Она весь день избегала контакта с ребенком и подавляла желание взять пальто и уйти.

Она несколько часов оставалась за пределами зоны комфорта в надежде, что остальные гости разойдутся и она останется наедине с Дикси и Клеммом, или, если точнее, только с Дикси. Лидия представляла, как они вдвоем, усталые и немного пьяные, усядутся рядом на руинах вечеринки и наконец побеседуют по душам, чего не случалось уже слишком давно. Но остальные гости не расходились: в честь вечера они открыли несколько бутылок водки и стали выбирать музыку на айподе. Тогда Лидия вспомнила, какими общительными и спонтанными были Клемм и Дикси, даже сейчас, после рождения ребенка, они не видели причин, мешавших продолжать веселье. Поэтому Лидия взяла пальто, поцеловала нескольких человек, которых знала в лицо, а Дикси проводила ее до двери. Ребенок, пристегнутый лямками к груди матери, крепко спал, поэтому даже тогда подруги не смогли обняться на прощание и только обменялись обычными словами насчет будущей встречи («Да, мы должны, уже давно пора»), а потом Лидия неожиданно оказалась на мостовой в Кэмдэн-Тауне.

Она посмотрела на окно квартиры и увидела оживленное движение людей, движение жизни. Мир прекрасно обходился без Лидии. Она была своим злейшим врагом. Потом она провела субботний вечер в пустом доме и с тех пор не разговаривала с Дикси. Иногда Лидии казалось, что Дикси сердится на нее за нежелание подержать ребенка на руках, за ранний уход, за хмурую необщительность, за то, что Лидия так долго не выходит на связь… но чем дольше тянулась эта разобщенность, тем меньше Лидии хотелось навести мосты. А теперь ее вдруг пригласили на ужин. Настроение немного улучшилось от этой перспективы. Она слишком долго жила внутри себя. Единственными светлыми пятнами были встречи с Бендиксом и удовлетворение от необычной дружбы с оттенком флирта, которая сложилось между ними после откровенного разговора несколько недель назад.

Лидия ответила почти мгновенно: «С удовольствием. В какое время и что мне принести?»

«В 20.00, когда мы уложим ребенка. И принеси чего-нибудь шипучего». (смайлик)

Поэтому следующим вечером она надела длинное пальто от пронизывающего ветра и пришла к Дикси, прижимая к груди сумку с двумя бутылками «Боллинджера»[23]23
  Сорт элитного французского шампанского.


[Закрыть]. Она знала, что Дикси имела в виду просекко, обычное шампанское или бутылку дешевого игристого вина, но понимала, что куча денег на ее банковском счете не приносит радости никому, и прежде всего ей самой. Поэтому Лидия испытала дрожь удовольствия, когда две бутылки с легким звоном легли на стойку и кассирша сказала: «Девяносто восемь фунтов, пожалуйста».

Лидия втайне порадовалась, когда узнала, что общительного Клемма нет дома; хотя она хорошо относилась к нему, это был важный вечер для нее и Дикси. И ребенка нигде не было видно.

– Ого, «Болли»! – сказала Дикси, принявшая сумку из рук Лидии. – Ты просто чокнутая!

– Ну, я подумала, что мы еще как следует не отпраздновали рождение малышки…

– Если не считать той вечеринки, которую мы устроили три недели назад? С шампанским, воздушными шариками и всем остальным?

– Да, пожалуй.

– Понимаю, это не в твоем вкусе. Все в порядке. Заходи, заходи и прости за беспорядок. Серьезно, мне кажется, что у меня никогда не будет времени разобраться в этом барахле. Все было отлично, пока она была совсем крошечной, тогда она могла проспать весь день, но теперь она все время бодрствует и в тот момент, когда видит меня где-нибудь рядом с веником или резиновыми перчатками, начинает вопить. Ей как будто хочется жить в грязи.

– Может быть, мне прислать Джульетту? – Слова вырвались наружу, прежде чем Лидия успела подумать. Дикси с любопытством взглянула на подругу, пытаясь оценить, не шутка ли это. Лидия неубедительно улыбнулась и пожала плечами: – Я не о том, что она все равно половину времени болтается без дела, я…

– Все нормально, – перебила Дикси. – Честно. Я лучше буду сама помаленьку справляться, ладно?

Лидия понимала. Она знала Дикси лучше, чем кого-либо другого. С ее стороны глупо было даже предлагать такое. Лидия смотрела, как ее подруга запихивает одну бутылку в переполненный холодильник, а потом начинает открывать другую.

– Нет бокалов для шампанского, – сообщила Дикси. – Последний разбили на вечеринке Виолы. И, в сущности… – она заглянула в глубину буфета, – бокалов для вина тоже нет. Бокалы для виски или стопки?

– О господи, конечно же, бокалы для виски.

Дикси унесла бутылку и два бокала в гостиную и поставила на кофейный столик. На столике лежали пакет подгузников «Хаггис», нечто под названием «Инфакол» в бутылочке с пипеткой, тарелка со старыми тостами, позавчерашняя газета и пакетик фруктовой пастилы.

– Добро пожаловать в мою жизнь, – сказала Дикси, глядя на то, как Лидия изучает этот беспорядок. – Это центральный пост управления. Здесь происходит грудное вскармливание, здесь я готовлю, здесь я сплю днем, а Клемм часто спит по ночам. Здесь я пытаюсь читать газеты и смотреть телевизионные шоу, но больше двадцати минут подряд не получается. Вот так и живу.

Лидия в ужасе посмотрела на нее.

– Но, – продолжала Дикси, – прежде чем ты составишь неверное представление и решишь, что я испортила себе жизнь, позволь сказать… что это стоит каждой прожитой минуты. Правда. Это на самом деле так. Будем здоровы! – Она протянула Лидии бокал.

– Будем здоровы, – согласилась Лидия. – И прости меня.

– За что?

– За то, что я была такой паршивой подругой.

Дикси скривилась от замешательства.

– Что ты имеешь в виду?

– Сама знаешь что. Я была бесполезной. Я не звонила, не писала, не приносила тебе еду и так далее. Я видела Виолу всего лишь два раза с тех пор, как она родилась. Я просто дерьмо.

– Ну, ты даешь, Лидс! Ради всего святого, дело того не стоит. Я же знаю тебя. Мне известно, что дети – это не по твоей части, но ты была такой умницей, что собрала нас у себя, когда мы еще носились с новорожденным младенцем, и купила Виоле тот прелестный костюмчик. Это я была бесполезной. Серьезно. Я просто никак не могу собраться с силами. Понимаешь, я еще неделю назад знала, что сегодня вечером Клемма не будет дома, и только вчера удосужилась набрать твой номер и пригласить тебя. Просто все…

– Изменилось? – предположила Лидия.

– Да, – сказала Дикси. – Все изменилось. Но я чувствую, что начинаю выкарабкиваться. Смотри, я уже кладу ее спать по вечерам. Это что-то новое. Еще две недели назад она была со мной, пока я не ложилась в постель, и спала прямо на мне. Проходило несколько часов, и она просыпалась посреди ночи, но, по крайней мере, теперь я знаю, что могу выкроить для себя кусочек дня. – Она улыбнулась и потерла локти. – Послушай, я пригласила тебя не для того, чтобы слушать мой треп о грязных пеленках. Что у тебя нового? Ты выглядишь по-другому…

– Вот как?

– Да. Ты сбросила вес?

Лидия подняла руку и ощупала лицо, словно какой-то незнакомый предмет.

– Да, – наконец ответила она. – Да, наверное.

Дикси рассмеялась:

– Только ты, Лидия Пайк, можешь сбросить вес и даже не заметить этого. А мне кажется, что я до сих пор ношу в себе половину плаценты от Виолы. – Она взяла запасной бандаж и вздохнула. – Как идут дела с твоим личным тренером по фитнесу?

Лидия немного покраснела при мысли о нем. Само упоминание у Бендиксе оставило впечатление, будто она только что занималась с ним сексом. Она не могла рассказать Дикси о своих реальных чувствах к тренеру по фитнесу, иначе подруга решит, что она сошла с ума. Лидия кашлянула.

– Хорошо, – ответила она. – Просто замечательно. Когда начинаешь привыкать, это уже не кажется таким странным. И так гораздо лучше, потому что не нужно ходить в этот претенциозный спортивный клуб.

– Значит, он приходит к тебе?

– Да. Или мы тренируемся в парке.

– Ух ты… – протянула Дикси, и на ее лице промелькнуло выражение тоски по той жизни, которой у нее никогда не было. – А как твоя работа?

– Ох, мало-помалу… Ни шатко ни валко.

Дикси никогда не разговаривала с Лидией о ее работе. Это у Дикси с самого начала была интересная работа. Между ними существовало молчаливое соглашение, что любые разговоры о работе касаются только Дикси, но не Лидии.

– А как ты? – поинтересовалась Лидия. – Есть шанс, что ты вернешься к работе?

– О господи, нет. Нет, нет и нет. Думаю, я возьму отпуск на целый год. Я сейчас настолько далека от мыслей о работе, не говоря уже о настоящей работе, что все как будто происходило в другом мире. Трудно поверить, что все эти люди по-прежнему существуют, что они каждый день встают и занимаются разными вещами, пока я сижу здесь с Виолой, посреди этого бардака.

– Ты уже возила ее домой, в деревню?

Дикси кивнула:

– Да, несколько недель назад.

Лидия стерла воспоминания о «доме», возникшие перед ней, и выдавила улыбку.

– И как оно прошло?

– Да, это было великое событие. Ни одного ребенка не целовали, не щекотали и не обожали больше за всю историю от сотворения мира. И знаешь, было просто чудесно выбраться из города, послушать все эти ночные шорохи и… просто побыть дома. В сущности, – Дикси помедлила, Лидия ждала продолжения, – через месяц мы планируем еще одну поездку. Возможно, заглянем в разные места.

– Ага. – Лидия криво усмехнулась.

Это не требовало обсуждения. Дикси знала, как Лидия относится к своей малой родине, а Лидия знала, что Дикси до сих пор привязана к своему старому дому. Они раз и навсегда договорились о своих разных мнениях по поводу жизни в Уэльсе.

– Разве ты никогда, – начала Дикси, – не ощущала потребности? Ты ведь понимаешь. Разве ты не скучала по тем местам? По людям, по ощущениям?

Лидия со смехом покачала головой.

– Теперь, когда мы стали старше, я просто не знаю… – сказала Дикси. – Я думала, что стала настоящей столичной жительницей. Думала, что обрела свое место, свой ритм жизни, что теперь я нахожусь здесь по праву, но теперь мне почти тридцать, и все кажется… неоправданно большим. Понимаешь, что я имею в виду? Неоправданно большое количество магазинов, ресторанов, улиц, людей, звуков и запахов… Не знаю, мне просто больше не нужно так много. Для меня все это проходит впустую. И вот, я думаю, если бы я могла уединиться в своей маленькой деревеньке, видеть одних и тех же немногих людей, покупать одну и ту же еду в одних и тех же лавках, прогуливаться по лужайке и махать одним и тем же прохожим, так почему бы действительно не зажить сельской жизнью в таком месте, где я смогу позволить себе действительно хороший дом с садом и где моя мама будет помогать мне ухаживать за ребенком?

– Но как насчет работы? А твоя карьера? В Уолтерстоне не очень-то большой спрос на кинорежиссеров.

– Мы думали об этом. Мы с Клеммом будем работать по очереди. Я могу найти работу на телевидении в Кардиффе. У него есть товарищи, которые, при необходимости, смогут предоставить ему отдельный диван. У нас все должно получиться. Но пока это лишь концепция, а не план действий. Мы еще не решили окончательно.

Лидия понимающе кивнула. Это был лишь вопрос времени, вопрос «когда», а не «если». Ее друзья уедут. Они освободят эту квартиру, купят очаровательный ветхий коттедж, заберут с собой щуплого младенца и снова станут заправскими валлийцами. После этого она уже не сможет видеться с ними, потому что больше никогда не вернется в Уэльс. Лидия знала это с того самого момента, как семь лет назад со всем своим скарбом в небольшом чемодане села на поезд до Юстонского вокзала в Лондоне. В Уэльсе она слишком много пила. В Уэльсе умерли ее мать и отец. Там умерло ее детство после того, как что-то странное и непоправимое случилось на балконе крошечной квартиры в крошечном городке посреди ничто и нигде. Лидия уехала в Лондон, оставив все это позади, и с тех пор двигалась только вперед, вверх и за пределы возможностей. Лидия была благодарна Лондону в таком смысле, в каком она не могла быть благодарна ни одному человеку. Лондон дал ей больше, чем любой человек, и был более преданным, добрым и вдохновляющим. Здесь она тоже была одинокой и отделенной от остального мира, но она предпочитала одиночество и отчужденность в городе, который понимал ее, а не в деревне, которая ничего не понимала.

– Ты приедешь в гости, если мы переедем туда?

Лидия вздрогнула.

– Да, – ответила она. – Обязательно.

Дикси бросила взгляд, означавший, что она все понимает. Обе знали, что Лидия не приедет в гости, но в данный момент обеим приходилось делать вид, будто она приедет.

– А я буду часто возвращаться в Лондон.

– Ты можешь останавливаться у меня.

– Ну да, я как раз собиралась об этом сказать. Хотя, наверное, будет тесновато?

– Ничего страшного. Я просто открою для тебя западное крыло, так что…

– Ну, разумеется.

– А эта твоя квартира, она уйдет?

– Навсегда. Здесь будет жить какая-нибудь другая молодежь.

– Свободная, независимая и беззаботная.

– Кутежи, вечеринки, прыжки из одной постели в другую, таблетки для бодрости.

Они рассмеялись в унисон, а потом замолчали, по-прежнему улыбаясь.

– Хорошо было в молодости, да? – сказала Дикси.

– Это точно.

– Но я с надеждой смотрю на следующий этап. Большой, взрослый этап. Думаю, это будет весело. Я буду неспешно готовиться к среднему возрасту; полагаю, это меня устроит.

Лидия согласилась. В Дикси всегда было что-то от обитательницы загородного коттеджа: она слушала «Арчеров»[24]24
  «Арчеры» – британская мыльная опера, идущая по радио с 1950 года. Считается самой длинной в мире; к 2015 году вышло 18 150 эпизодов о жизни английской глубинки.


[Закрыть], пекла пироги, вытирала пыль. Теперь, оглядываясь назад, Лидия думала о том, что ее подруга неизбежно должна была до тридцати лет завести ребенка и переехать за город. В той же манере, как некоторые девушки в юности имеют короткий лесбийский флирт, а потом живут с мужчиной, этап хипстерской жизни в Кэмдене для Дикси был просто переходным периодом, выпадавшим из ее системы ценностей.

Где же оставалась Лидия? Она оставалась вместе со своей филиппинской домохозяйкой и латвийским тренером. Не было ни одного человека, которому бы Лидии не приходилось в буквальном смысле платить за пребывание рядом с ней. Эта мысль ошеломила ее, когда она смотрела на свою румяную подругу в модном подростковом наряде из потертых джинсов и чересчур большой футболки с нанесенным из распылителя портретом Дебби Харри на груди, и хотя сама Лидия носила элегантную футболку от «Whistles» и джинсы от «Autograph»[25]25
  Whistles и Autograph – авангардные лондонские бренды модной одежды.


[Закрыть], имела большой, со вкусом обставленный дом с домашней прислугой и семизначный счет в банке, внутри она по-прежнему оставалась неуклюжим подростком, который ни за что не сможет принять на себя такую ответственность, как Дикси.

Лидия рассталась с Дикси через два часа. Она так и не упомянула о письме от дяди Рода, о реестре донорской спермы или о своей растущей привязанности к личному тренеру (который, вероятно, был гомосексуалистом). В сущности, Лидия почти не говорила о себе. Она не считала, что это может как-то помочь ей в нынешнем положении. Дикси уже отдалилась от ее жизни, став матерью. Теперь она собиралась отдалиться и в физическом смысле, переехав в Уэльс. Вовлекать ее в темный круговорот внутреннего бытия Лидии было не только невежливо, но и бессмысленно.

Вернувшись домой, она сделала себе джин с тоником, уселась перед компьютером и произнесла короткую молитву: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть сегодня кто-нибудь появится. Пожалуйста». Потом Лидия открыла свою электронную почту и увидела письмо из реестра. Она замерла. Оттуда раньше приходили письма с уведомлениями об изменениях в работе сайта и с предложением подписаться на ежемесячную информационную рассылку. Но это письмо выглядело по-другому. Лидия отпила глоток джина с тоником и слегка дрожащими пальцами щелкнула кнопкой мыши, открыв письмо. «Уигморский центр по лечению бесплодия: у донора № 32 зарегистрирован новый абонент в реестре родственников по донорской сперме».

Лидия ахнула. Она откатилась назад в кресле на колесиках, подальше от компьютера и от этого чудесного открытия. Потом прижала ладони к щекам и рассмеялась – не потому, что это было смешно, а потому, что она была настолько потрясена, что ее нервная система не смогла найти другую подходящую реакцию, как в тот раз, когда на дороге в Финчли она въехала в задний бампер микроавтобуса, набитого маленькими детьми, и смеялась так неудержимо, что не могла сообщить женщине-водителю свои контактные данные для страховой компании.

Лидия отняла руки от лица и глубоко задышала, подавляя нараставшую истерику, которая грозила затопить ее. Потом она кликнула по ссылке и стала ждать и думать, кого обнаружит на другой стороне.