Текст книги "Слова, из которых мы сотканы"

Лидия мрачно улыбнулась и опустила руки. Очередная тренировка подошла к концу. Ей внезапно захотелось получить от этого сеанса здоровый заряд бодрости вместо ужасающего образа самой себя, который стоял перед ней.

– А вы? – начала она. – Почему вы стали личным тренером по фитнесу?

Бендикс снова рассмеялся, показав ровные белые зубы. Он убрал в рюкзак перчатки и полотенце.

– Потому что, в отличие от вас, я слишком тупой, чтобы заниматься чем-то еще, – ответил он. – О’кей: вам в ту сторону, мне в эту. Желаю приятных выходных, и до встречи в клубе в понедельник, хорошо?

Лидия стояла, взмокшая и взъерошенная, с быстро остывающими струйками пота на лице, и смотрела, как он уходит – упругие ягодицы, сильные плечи, – чтобы быть Бендиксом где-то еще, для кого-то еще. Тогда она снова ощутила отчаянное томление, которое иногда испытывала при виде других людей, томление от того, что ей никогда не удавалось увидеть мир их глазами, стать ими.

Лидия вернулась домой с пятнадцатиминутным опозданием и сразу же увидела на лестнице большой конверт из плотной коричневой бумаги, вероятно, оставленный Джульеттой для того, чтобы потом отнести его наверх. Конверт привлек внимание, потому что, в отличие от большинства поступающих писем, он имел рукописный адрес и выглядел как-то неказисто. Лидия уселась на нижнюю ступеньку и подняла конверт. На нем стоял почтовый индекс Тонипанди.

Лидия тихо ахнула.

Всю свою взрослую жизнь она почти неосознанно ожидала, что кто-нибудь из дома свяжется с ней. Этот момент наконец настал. Она внимательнее посмотрела на почерк и поняла, кому он принадлежит. Не потому, что узнала почерк, а потому, что знала лишь одного члена семьи, который был достаточно заинтересован в том, чтобы отыскать ее следы. Это был дядя Род.

Дядя Род когда-то считался их ближайшим родственником, поскольку он был холостым и бездетным, поскольку был добр к Лидии и помогал ей так, как не могли помочь ее тетушки, имевшие свои семьи и обязательства. Но потом, через несколько дней после смерти матери Лидии, дядя Род пропал, и больше его не видели. Лидия была еще слишком мала, чтобы интересоваться причиной его исчезновения или хотя бы заметить это. Но иногда она думала о нем, а четырнадцать лет спустя увидела его на похоронах своего отца. Он стоял за деревьями, отдельно от толпы, одетый в дешевый черный костюм, и серебряное кольцо в его ухе блестело на солнце. Она спросила, кто это, и ей ответили: «Это дядя Род, он был братом твоего отца». Она мимолетно удивилась, почему «был», но с тех пор редко вспоминала о нем.

Она смотрела на матовую панель парадной двери, а в голове толпились воспоминания о последних днях жизни отца. Она до сих пор могла почуять запах больницы, услышать лязг колес санитарных тележек, спешащих в неведомые темные места, ощутить холодную руку отца, сжимавшую ее руку в крепких тисках, вспомнить бессмысленные слова, произнесенные ей на ухо бормочущим шепотом. «Ты всегда будешь моей, – сказал он. – Всегда! Никто не отберет это у меня. Я вырастил тебя. Ты так же принадлежишь мне, как и любому другому. Ты слышишь меня? Ты меня понимаешь? Ты такая же моя, как и чья-то».

Для Лидии это были просто слова. Тогда она не улавливала в них никакого смысла, не искала ответов. Она просто хотела, чтобы он умер, чтобы ей не пришлось тратить свой первый семестр в университете, сидя у его койки в этой заплесневелой викторианской больнице или заваривать ему кофе в их сырой и нелюбимой квартире. Лидии хотелось, чтобы отец ушел, а для нее началась новая жизнь. Начать с чистого листа. Прочь из городка, прочь от прошлого. Она была готова отпустить отца. И он, судя по выражению глаз, тоже был готов уйти, не только от нее, но и от своего несчастного и бесцельного существования.

В конце концов, на исходе августа он скончался. Воздух за пределами больницы был жарким и напоенным летними запахами; внутри он был спертым и неподвижным. Рядом никого не было: только она и отец. Она помнила его последние слова, обращенные к ней: «Скажи им, что больше не больно. Скажи им». Она видела его последний вздох. Она ожидала, что жизнь покинет его тело, как облачко черно-серого дыма, маленькое токсичное облачко, но она проскользнула у него между губами, словно ящерица, в панике и отчаянии убегавшая от его души.

Его рука бессильно обмякла в ее руке, голова запрокинулась на подушке, а Лидия, только что ставшая сиротой, продолжала сидеть рядом с ним.

Она почти не оглядывалась на годы, последовавшие за его смертью. Лидия так больше и не возвращалась в пригород Тонипанди, даже когда по почте приходили приглашения на свадебные церемонии родственников, даже когда тетушки просили ее присоединиться к ним для уютного Рождества в маленьких домах рядовой застройки, с пережаренной индейкой и новоиспеченными внуками. Она жила своей жизнью в Аберистуите и оставалась на съемной квартире над магазином в течение всех праздников и каникул, даже когда Дикси была в отъезде. Учась в университете, Лидия три года работала барменшей в местном пабе, по вечерам и по выходным. А когда она не работала в пабе, то была в лаборатории и с методичной одержимостью искала вещество, уничтожавшее запах краски. Она считала, что ее работа имеет ясный коммерческий смысл, практически не сознавая того, что пытается избавиться от целой серии гнетущих воспоминаний детства, связанных с вонючей краской.

Теперь Лидия жила здесь, и ей было двадцать девять лет. В ее речи до сих пор присутствовал слабый и певучий валлийский акцент, но она была миллионершей, которая всего добилась сама, высокой, темноволосой, умной, загадочной, на миллионы миль отдалившейся от своего печального и жалкого начала… но внезапно частица прошлого вернулась в виде коричневого конверта, лежавшего у нее на коленях. Она набрала в грудь побольше воздуха и открыла его.

Лидия смотрела на газетную вырезку, лежавшую на столе. Ее правая рука поглаживала росистую прохладу широкого бокала с джином, лаймовым соком и кубиками льда. Свет в ее кабинете был чернильно-теплым, и в небе еще кое-где виднелись проблески уходящего дня. Свет был погашен, если не считать настольной лампы с регулируемым наклоном, освещавшей вырезку. Лидия просидела здесь уже полдня. Шесть часов, глядя на вырезку и спокойно, методично опустошая бутылку «Бомбейского Сапфира». Все казалось растянутым и искаженным. Дом утратил ощущение собственного дома. Ноги как будто ей не принадлежали. Даже Джульетта казалась незнакомкой. Лидия пораньше отпустила ее домой, выключила весь свет в доме и стала напиваться.

Содержимое коричневого конверта было одновременно шокирующим и не особенно удивительным. Кое-какие документы из лондонской клиники по лечению бесплодия, подтверждавшие, что она была зачата путем искусственного оплодотворения с использованием спермы какого-то студента из Франции, чей род занятий был определен как «студент медицинского колледжа». Также в конверте находилась газетная статья, вырезанная «Вестерн Мейл». Это была история о женщине из Лланелли, которая в возрасте двадцати пяти лет обнаружила, что не только была зачата в клинике по лечению бесплодия при свете ослепительно-ярких галогенных ламп, но еще и имела четырех сводных сестер, живущих в пределах ста миль от нее. Лидия прищурилась и снова посмотрела на счастливую компанию. Они стояли, тесно обнявшись и прижимаясь щеками друг к другу. У всех были каштановые волосы и почти одинаковые мясистые носы. Они явно были сестрами.

Анонимный отправитель этой ошеломительной, но жизнеутверждающей информации приложил буклет веб-сайта под названием UK Donor Sibling Registry[11]11
  «Реестр родственников по донорской сперме Соединенного Королевства».


[Закрыть]. Взрослые люди, знавшие, что они появились на свет с помощью донорской спермы, и имевшие название клиники, где состоялась эта процедура, могли зарегистрироваться, пройти тестирование ДНК и связаться с детьми, зачатыми от той же донорской спермы. Иными словами, они могли познакомиться со своими братьями и сестрами.

Лидия никогда не удивлялась, почему у нее нет братьев или сестер. Это было очевидно. Ее мать умерла до того, как успела родить кого-то еще. Лидия была единственным ребенком и не могла представить себя, свою личность или свое детство каким-то иным образом.

Она с безнадежностью посмотрела на фотографию сестер из газетной вырезки и снова наполнила бокал. Лидия не пила джин с восемнадцати лет, с тех пор, как умер ее отец. С той минуты, когда он ушел, у нее появилось болезненное, саднящее ощущение в желудке, которое она пыталась обезболить. Запах прозрачного алкоголя, можжевеловые пары и слегка вяжущий, горьковатый привкус заставили ее снова почувствовать боль и безутешность восемнадцатилетней девушки, которую никто не любил.

Она подумала о своем отце, некогда сильном мужчине, состоявшем из шлакобетонных блоков и бакарди, крикетных бит и тестостерона, который увядал и съеживался в соседней комнате, иссохший, опустошенный и мумифицированный по мере того, как жизнь вытекала их него. Лидия думала о том, как он учил ее относиться к себе, потому что никто другой этого не делал. Прикрывай спину. Никому не доверяй. Берегись обмана. Оставайся одна. Она думала о последних моментах, проведенных в его обществе; о бессмысленных фразах, которыми они обменивались, о бездумных подарках на Рождество, о бесцеремонных телефонных звонках, о безжалостно прописываемых лекарствах, о периодах молчания, скрывавших свои секреты, о бесконечных мгновениях, когда время как будто растворялось и не оставалось ничего, кроме воздуха, пространства и пыли. Теперь все это вдруг наполнилось смыслом и приобрело мучительную остроту. Лидия – не его дочь. Она не принадлежала ему.

Ее настоящим отцом был студент-медик. Студент из Лондона с темными волосами и темными глазами ростом 5 футов 11 дюймов, приехавший из Дьеппа. Ее настоящий отец был французом. Ее настоящий отец был врачом. Тревор Пайк не был ее настоящим отцом. Она ощутила нечто вроде облегчения, теплой жидкостью разливавшегося в костях. Лидия испытала нечто похожее на восторг.

Где-то там, может быть, на улице под ее окном, или на квартире в Лланелли, или в приморском баре в Дьеппе, были другие, похожие на нее. Братья. Сестры. Люди, похожие на нее. Она не была похожа на свою мать, хотя плохо помнила ее, и не была похожа на отца, хотя тот годами твердил о своих «итальянских предках» и пытался насадить в ней гордость за свои латинские корни. Теперь она знала, что эти корни не существуют. Они были такими же реальными, как волшебный порошок. Так или иначе, она никогда не ощущала своего предполагаемого итальянского происхождения. «Если это единственное, что интересно в тебе, не пытайся убедить меня, будто это единственное, что интересно во мне», – думала она тогда.

Она знала, что является чем-то большим, чем дочерью полуграмотного рыботорговца. Глубоко внутри она понимала это. Она ощущала более прочную связь со своим псом Арни, чем с отцом. Чувство вины, которое она полжизни носила в себе, вины за пожелание смерти отцу, чтобы она могла начать самостоятельную жизнь, покинуло ее и отлетело прочь, словно изгнанный демон. Осталось лишь смешанное чувство неизвестности, новизны, печали и восторга. Лидия выпила очередную порцию джина с лаймом и напечатала в поисковой строке адрес донорского реестра. Пока страница загружалась, Лидия испытала странный трепет в груди, растущее ощущение паники. Она была не готова. Она закрыла браузер, выключила компьютер и отправилась в спальню, где погрузилась в глубокий и беспокойный сон, полный видений о незнакомых людях.

На следующее утро Лидия позвонила Дикси. Подруга как будто изумилась, услышав ее голос.

– Извини, – сказала Лидия. – Ты занималась чем-то важным?

– Нет-нет. – Дикси подавила зевок. – Просто я… В общем, я спала.

Лидия посмотрела на часы: было одиннадцать утра. Такой долгий сон был необычным для Дикси, особенно потому, что ей предстояло прочитать массу книг и провести несколько важных бесед, способствующих карьере. Дикси часто рассматривала сон как нечто навязанное против ее воли, чему приходилось подчиняться раз в сутки, а потом просыпаться недовольной и со спутанными мыслями, как будто сон украл ее душу.

– У Виолы выдалась плохая ночь, – продолжала Дикси. – Сейчас она успокоилась, поэтому я решила урвать себе немного пропущенного сна.

– Черт возьми, Дикси, мне очень жаль. Я не подумала.

Дикси шумно прочистила носовые пазухи – как будто, невольно подумала Лидия, чтобы дать ей понять, как крепко она спала и сколько сил ей потребовалось для того, чтобы ответить на звонок. Лидия слегка насторожилась и сказала:

– Тебе надо было выключить телефон.

– Да, ты права. – Дикси снова фыркнула и зевнула. – Я не подумала. В последние дни я как-то не могу много думать, – с сухим смешком добавила она.

В последние дни. Этот смех. Лидия ощетинилась; ей была ненавистна мысль о людях, имеющих маленьких детей. Нет, не так: ее возмущало, что Дикси родила ребенка. Все остальные могли иметь хоть сотню детей, Лидию это не волновало. Она просто не хотела видеть свою подругу в таком состоянии. Лидия только успела привыкнуть, что у Дикси появился Клемм. «Ухажер» был для Лидии неизвестным понятием, но она могла уловить смысл этого термина, поскольку в какой-то момент своей жизни сама имела ухажера. Но «ребенок» был существом с другой планеты. Он поглощал столько времени и внимания, сколько не снилось самому требовательному ухажеру. «Ребенок» менял все. И этот «ребенок», как и «ухажер», был чем-то необратимым.

– Все в порядке, – продолжала она, стараясь поддерживать бодрый тон. – Я не хотела тебя беспокоить, но… – Она замолчала. До «ребенка» она бы сразу же перешла к вопросу, который собиралась обсудить. Теперь же этот призрак маячил повсюду. Она гадала, будет ли Дикси интересно выслушать ее теперь, когда все мысли заняты ребенком. Услышат ли ее вообще? «Прости, как ты сказала, – «донор спермы»? А я рассказывала тебе о новых подгузниках Виолы?»

– Как вы там вообще? – только и спросила Лидия.

– В целом нормально. Правда, Клемм? – Лидия услышала, как он что-то проворчал на заднем плане. – Да, у нас все в порядке. А ты как?

– Более или менее, – ответила она. – Похмелье.

В ту же секунду она пожалела о своих словах. Это прозвучало так, как будто она всю ночь пила шампанское и коктейли с текилой, наслаждаясь весельем в каком-нибудь модном клубе и не помышляя о таких вещах, как новорожденные младенцы и грязные подгузники.

– Счастливица, – вздохнула Дикси.

Лидия тоже вздохнула и подумала, стоит ли ошарашить подругу известием о том, что на самом деле она весь вечер напивалась джином, сидя в темноте.

– Не совсем, – сказала Лидия. – Это было… – Она снова замолчала. Ей хотелось сказать, что это было ужасно, но, прежде чем она успела произнести первый слог, их разговор был прерван жалобным плачем, и Дикси что-то промямлила о том, что в зоопарке настало время кормежки и она перезвонит через минуту. Да, конечно, сказала Лидия, хотя понимала, что это будет не минута, а по меньшей мере полтора часа. Она мимолетно задалась вопросом, почему Клемм не может забрать хнычущего младенца на минуту-другую, но тут же поняла, что физическое отсутствие хнычущего младенца не поможет Дикси сосредоточиться на разговоре и вообще на чем-либо, кроме своей текущей ситуации. Со смешанным чувством печали и ужаса Лидия осознала, что она не может поведать своей лучшей подруге самое важное из того, что произошло с ней за последние десять лет.

Поэтому Лидия повесила трубку, и Дикси растворилась в воздухе, как метафорический клуб дыма, оставив ощущение заброшенности и одиночества.

Дикси не позвонила через полтора часа. Она не позвонила и через три дня. Утром в субботу она отправила Лидии текстовое сообщение: «Я только что брызнула молоком на шесть футов через всю комнату и попала в глаз кошке». Пока Дикси с каждым дюймом погружалась в мир материнства и нормальности, Лидия дюйм за дюймом отступала в мир отчужденности и уединения. Она набрала ответ: «Купи кошке мотоциклетные очки! Я на связи». Дикси не ответила, но Лидия и не ожидала этого. Она провела день, чередуя работу с выпивкой.

Вечером она достала из кладовой фотоальбом, который взяла с собой в постель. Лидия хранила этот альбом с тех пор, как выехала из убогой квартиры, которую делила с отцом. Это было все, что осталось от Глэнис. От ее матери. Не было никаких платьев, переложенных нафталиновыми шариками, фамильных жемчужных сережек или локонов волос, которые Лидия могла бы задумчиво перебирать; отец вычистил все следы присутствия матери, но сохранил это. Лидия до сих пор не могла понять, какая мысленная аберрация заставляла его прятать альбом от нее, но теперь эта вещь была ее самым ценным имуществом.

В прошлом она разглядывала фотографии матери почти так же, как люди смотрят на фотографии Мэрилин Монро, королевы Виктории или покойной суперзвезды – нечто харизматическое, недостижимое, непознаваемое, могущественное и давно ушедшее. Но в тот вечер Лидия увидела их в ином свете. Она всегда думала о матери как о простой девушке. Все так говорили о ней; ее называли замечательной девушкой, веселой девушкой, милой девушкой. Ах да, Глэнис, что за очаровательная девушка! Но девушки не отправляются на Харли-стрит, чтобы сделать себе ребенка из ниоткуда. Так поступают женщины – женщины, которые хотят иметь детей. «Ты знаешь, что твоя мать боготворила меня? – не раз говорил отец. – Она была готова целовать землю, по которой я ступал». Это был его способ отстраняться от дочери. Но теперь Лидия смотрела на фотографии, и до нее внезапно дошло, что мать любила ее гораздо больше, чем когда-либо любила своего мужа. В конце концов, она была готова рискнуть абсолютно всем ради того, чтобы завести ребенка.

В воскресенье Лидия отправилась на прогулку. Она была трезвой и усталой, и мостовая, как губка, пружинила у нее под ногами. Свет был жидковатым, но Лидия все равно надела солнечные очки, словно маленькое полуслепое существо, вышедшее из спячки. Она три раза обошла вокруг старого кладбища, отводя взгляд от детской площадки, где азиатские няньки толкали французских детей на качелях, а деловые американские мамаши вбивали информацию в коммуникаторы «блуберри», пока их отпрыски посасывали натуральный сок из экологичных картонок. Лидия прошла по главной улице Сент-Джонс-Вуде, мимо бутиков, лавок со свежей выпечкой и магазинов детской одежды, поглядывая на прохожих с чем-то вроде животного любопытства. Сейчас она находилась примерно в двух милях от места своего зачатия. Потенциально здесь она могла столкнуться с любым количеством родственников. Она изучала глаза, нос, руки и походку каждого человека, который проходил мимо. Заметив сходство линии челюсти и подбородка, она обнаружила, что неосознанно перешла улицу и последовала за незадачливой женщиной в кондитерский магазин. Лидия заставила себя остановиться у входа и возобновила прогулку.

Лидия всегда чувствовала себя отделенной от остального мира, почти возвышенной над ним. Она всегда ощущала себя более умной, спокойной, сильной и самостоятельной. Отец приучил ее к этому. Он научил ее верить в свою независимость и неуязвимость. Лидия всегда смотрела на остальных, как на аморфную массу, беспорядочное смешение плоти и костей. Все это не имело ни малейшего отношения к ней. И тем не менее в возрасте двадцати девяти лет она ни с кем не смогла установить таких же прочных отношений, как со своей немецкой овчаркой из давнего прошлого.

Через час таких же бесцельных и прихотливых блужданий Лидия отправилась домой. Стоя на мостовой, она окинула свой дом оценивающим взглядом, и по позвоночнику пробежал холодок. Дом был большим и безликим. Он выглядел совершенно неприветливым из-за матовых окон, похожих на слепые молочно-белые глаза. Даже Дикси иногда говорила ей: «Твой дом такой жуткий!» Для Лидии это было вполне нормальным – ей нравилось выглядеть пугающе. Но теперь появился крошечный проблеск надежды, что мир готов принять ее, и она ничего не может с этим поделать. Еще более удивительным было осознание того, что она и не хочет.

В тот вечер она принесла в свой кабинет пластиковую бутылку «Спрайта» и пакетик с фигурными мармеладками. Лидия скрутила крышку и дождалась первого выхлопа подслащенного газа, прежде чем снять ее и сделать жадный глоток. Потом некоторое время изучала содержимое пакетика со сластями, оценивая свои реакции на разные фигурки. В итоге остановилась на красно-зеленой бутылочке и задумчиво прожевала ее. Лидия думала, не стоит ли позвонить Дикси. Этот шаг казался невероятно ответственным, особенно с учетом того, что ни одна живая душа не будет знать о нем. Выходные дни были долгими и напряженными. Лидия ощущала себя совершенно оторванной от реальности. Она была испугана, расстроена и взбудоражена одновременно. Любой следующий поступок открывал дверь в новое бытие. Лидия представила Дикси сидящей с ребенком возле огромной груди и бессмысленно взирающей в пространство, вздыхающей при виде номера Лидии, который появляется на экране ее телефона. Нет, Лидия сделает это сама.

Она набрала адрес сайта и заполнила онлайн-анкету. Потом съела еще одну мармеладку, на этот раз в форме детской куколки.

Прошли дни и недели с тех пор, как Лидия поместила свои данные на сайте «Реестра родственников по донорской сперме». Дни тянулись медленно и лениво, как флегматичные прохожие, бредущие по улице и мешающие тем, кто спешит. На смену январю пришел февраль. Лидия не могла ни на чем сосредоточиться. Она не видела ничего за пределами своего дома. Целыми днями она зависала перед компьютером, ела сладости и не обращала внимания на телефон, снова и снова проверяя свою электронную почту. Единственными живыми моментами в этой пелене спячки были тренировки с Бендиксом три раза в неделю и приглашение на праздничную вечеринку «Встреча с миром» в честь Виолы, лежавшее у нее на столе.

Сейчас Лидия была дома и ждала Бендикса. Сегодня тренировка была назначена здесь, поскольку он уволился из фитнес-клуба в здании бывших конюшен. Лидия не спрашивала почему, но испытывала странную нервозность по мере того, как стрелки часов подползали к одиннадцати. Через несколько минут Бендикс будет здесь, у нее дома. Она откроет дверь, увидит его улыбку и пригласит войти… А потом, в какой-то параллельной реальности, будет вечер, когда она откупорит бутылку вина, и они будут беседовать при свечах, а потом удалятся в постель, где будут полночи изучать тела друг друга на свежем белье. Но в этой реальности, в суровой и неприкрашенной реальности, Лидия отведет его в спортзал, оборудованный в подвале (да, у нее был собственный спортзал, уже существовавший там, когда она приобрела дом), и Бендикс в течение сорока пяти минут будет заставлять ее выполнять скучные последовательности движений, а потом он уйдет, и она расстанется с ним еще на сорок восемь часов.

Она посмотрела на себя в зеркало, прежде чем спуститься по лестнице. Она выглядела изнуренной и слегка помешанной. Джульетта вздрогнула, когда пришла утром и увидела хозяйку на лестнице, а потом спешно приготовила ей сэндвич с курицей. Бендикс оказался не таким впечатлительным.

– Доброе утро, Лидия, – сказал он, когда вошел в прихожую со спортивной сумкой, распространяя вокруг себя аромат мускуса и корицы. – У вас очень красивый дом.

– Спасибо, – отозвалась Лидия.

Как обычно, одет он был безукоризненно. Лидия понимала, что во многих отношениях ее ощущения, связанные с внешностью Бендикса, были неправильными. Вероятно, он был геем. Ну разумеется, он гей! Стоило лишь посмотреть на его аккуратно подстриженные брови, безупречную черную куртку с мягким капюшоном, отбеленные зубы и художественные татуировки. Конечно же, он гей. Лидия надеялась, что это так. Если Бендикс – настоящий гей, то она может не испытывать прежние чувства каждый раз, когда вступает в контакт с ним. Тогда она сможет по-прежнему жить своей жизнью.

– Что-нибудь выпьете? – спросила Лидия. – Может быть, стакан воды?

– Нет, все в порядке. – Он похлопал по своей сумке. – У меня есть бутылочка.

Он улыбнулся, и у Лидии снова возникло прежнее ощущение. Нет, он не гей. Гомосексуальный мужчина никогда не стал бы так улыбаться женщине; она была уверена в этом.

– Ну как, – начала она, направив его по лестнице в подвал и включив по пути свет, – хорошо провели выходные?

– Да, нормально. Сплошная скука. А вы?

– То же самое, – ответила она.

Бендикс рассмеялся:

– Если бы этот дом принадлежал мне, то я бы по выходным приглашал целую кучу красивых людей и устраивал большую вечеринку.

Лидия криво усмехнулась.

– Я не знакома с красивыми людьми, – сухо отозвалась она.

– Но со мной-то вы знакомы.

– Это верно. – Она щелкнула другим выключателем.

– Ух ты, выглядит потрясающе!

– Да. – Она почесала шею. – Правда, не могу сказать, что я часто бываю здесь.

– Но это же что-то вроде санатория! У вас даже есть вихревая ванна!

– Да, и еще сауна. Процедурная комната вот здесь. – Лидия распахнула дверь, показала небольшую белую комнату, расписанную цветущими вишневыми ветвями. – А там есть домашний кинотеатр.

Идеальные брови Бендикса поднялись почти до линии волос.

– Ничего себе, – пробормотал он. – Ничего себе.

Лидия не чувствовала никакого удовлетворения от его реакции. Как она ни старалась, ей не удалось придать этому дому ощущение сродства с ней. В ее воображении он по-прежнему принадлежал немного неприступной американской чете, Кэтлин и Тому Шнобелю и троим их очаровательным сыновьям-подросткам. В ее воображении три свободные спальни принадлежали этим ребятам, а оздоровительно-развлекательный комплекс в подвале принадлежал Кэтлин («Называйте меня Кэт»). Лидия наполовину ожидала, что в один прекрасный день они вернутся с набором одинаковых чемоданов и карибским загаром и вежливо попросят ее освободить дом.

– Думаю, мы можем поработать здесь. – Она указала на площадку у задней двери, с балетной стойкой, зеркальной стеной и спортивными матами.

– Да, ваш личный спортзал… Думаю, это самое логичное место для тренировки. – Бендикс широко улыбнулся, словно объясняя свою шутку. – Знаете, на этой работе мне приходилось бывать в потрясающих домах у разных знаменитостей и важных людей, но, пожалуй, ваш дом лучший. Он больше всего… подошел бы для меня, понимаете? – Он снова улыбнулся и стал распаковывать свою сумку. – Ну как, вы готовы приступить к делу?

Лидия вяло кивнула.

– Вы выглядите… Надеюсь, вы не обидитесь на эти слова, но сегодня вы выглядите не очень хорошо.

– Ну, большое спасибо.

– Нет, я не имел в виду ничего оскорбительного. Я хочу сказать, что вы выглядите так, будто думаете о чем-то плохом. Вы выглядите подавленной и удрученной, понимаете?

Лидия поморщилась. Подавленной и удрученной. В его устах это прозвучало так, словно он говорил о червяке под кирпичом.

– Просто разные вещи, – пробормотала она. – В моей жизни происходят кое-какие странные вещи, вот и все.

Бендикс изогнул бровь:

– Что-то такое, о чем вам хотелось бы поговорить?

Лидия рассмеялась громче, чем ожидала.

– Что? – поддразнил он. – Думаете, я не умею разговаривать? Думаете, я тупой качок?

– Конечно, нет! Просто… я не знаю. Мы никогда не говорили о серьезных вещах. Это будет как-то необычно.

Бендикс улыбнулся и сложил руки на груди.

– Послушайте, – сказал он. – Я здесь в качестве вашего личного тренера, правильно? Вы платите за то, чтобы я поддерживал вашу физическую форму. Это суть сделки, но, кроме того, я должен знать, что вы находитесь в надлежащем умственном состоянии для тренировки, а я недавно заметил, что это не так. Это значит, что после того, как мы расстанемся, вы будете такой. – Он жалобно понурился и сгорбил плечи. – А это нехорошо. Поэтому давайте поговорим, если вы считаете, что это может помочь. Я обойдусь дешевле любого психотерапевта!

– Боже мой, – пробормотала Лидия. – Даже не знаю, с чего начать. Правда, не знаю.

– Испытайте меня, – улыбнулся он. – Думаю, я слышал почти все, что можно услышать. Меня очень трудно удивить.

Лидия посмотрела на него. Он немного присел, так что их глаза находились на одном уровне. Его кожа была как тонкая замша, матовая и без единого пятнышка.

– Ну ладно, – слегка настороженно начала Лидия. – Еще около месяца назад я не имела представления о том, что моя мать, которая умерла при подозрительных обстоятельствах, когда мне было три года, воспользовалась для моего зачатия донорской спермой. Кто-то из моего родного городка прислал мне анонимное письмо. На прошлой неделе я зарегистрировалась на сайте, где мне обещали воссоединение с родственниками, зачатыми от той же донорской спермы, если они вообще существуют. Я прошла тест ДНК, и мне сказали, что мой отец числится как «Донор № 32» и что до сих пор другие дети от него не регистрировались на сайте. Поэтому теперь я целыми днями сижу у компьютера и регулярно проверяю, не добавил ли кто-нибудь информацию о себе и не появился ли у меня брат или сестра. Мне чрезвычайно трудно сосредоточиться на чем-то еще. Когда я не сижу перед компьютером, то брожу по улицам, как лунатик, и разглядываю людей в надежде увидеть черты сходства, в надежде найти свою… семью.

Лидия почувствовала, как расслабилось ее тело, когда она произнесла эти слова. Физическое ощущение близкого родства было приятным и утешительным, как сироп.

Бендикс медленно выдохнул, раздувая щеки, и опустился на пол, прислонившись к стене.

– Вот так история, – сказал он. – Невероятно.

Лидия кивнула.

– Значит, ваш отец… человек, который вас вырастил… он не мог…?

Она пожала плечами:

– Полагаю, что нет.

– А он знал? Знал, что вы родились не от него?

Она снова пожала плечами:

– Не знаю. Однажды, незадолго до смерти, он сказал нечто странное. Сказал, что я так же принадлежу ему, как и любому другому человеку. Тогда я не понимала, что он имел в виду; я подумала, что он хотел сказать, будто имеет такое же право на меня, как и моя мать. Но если он знал, то его слова имели больше смысла, верно? И это объясняет, почему он ненавидел меня.

Бендикс презрительно хмыкнул.

– Нет, правда, так оно и было. Я всегда знала, что он ненавидит меня, но думала, это оттого, что я не умерла вместо матери. Понимаете, я постоянно чувствовала себя виноватой, потому что не могла возместить ему эту утрату. Ну вот, а теперь я знаю, что он не был моим настоящим отцом, и если он тоже знал об этом, – а я думаю, так оно и было, – то у него вообще не было причин любить меня, верно?

Повисло тяжелое молчание.

– Понимаю, – мягко сказал Бендикс.

Лидия посмотрела на него.

– Я вас понимаю. Мой брат погиб: его сбил грузовик, прямо перед нашим домом.