Текст книги "Опасные соседи"

18

Видя, что Либби подходит к нему, Миллер Роу встает. Она узнает его по его фотографии в интернете, хотя с тех пор он отпустил бороду и набрал вес. Он почти доел свой сэндвич, и у него на бороде повисла капелька желтого соуса. Прежде чем пожать Либби руку, он вытирает пальцы салфеткой и говорит:

– Либби, рад познакомиться с вами. Очень рад! – У него лондонский акцент и темно-синие глаза. Его рука, сжимающая ее пальцы, огромна. – Прошу вас, садитесь. Что вам заказать? Сэндвичи здесь потрясающие.

Она смотрит на его сэндвич, напоминающий обломки автокатастрофы.

– Спасибо, я только что позавтракала.

– Кофе, чай?

– Капучино было бы неплохо. Спасибо.

Миллер идет к стойке модного кафе на Вест-Энд-лейн, где он предложил им встретиться, что как раз посередине между Сент-Олбансом и Саут-Норвудом. Либби разглядывает его. На нем низко сидящие джинсы, выцветшая футболка, зеленый хлопчатобумажный пиджак и туристские ботинки. У него выпирающее пузцо и огромная голова с копной темно-каштановых волос. Его внешность немного ошеломляет, он похож на медведя, хотя и довольно милого.

Он приносит ей капучино и ставит перед ней чашку.

– Я так благодарен вам за то, что вы согласись встретиться со мной. Надеюсь, вы благополучно добрались? – Он отодвигает свой недоеденный сэндвич в сторону, как будто не собирается его доедать.

– Без проблем, – говорит она, – пятнадцать минут езды.

– Из Сент-Олбанса, верно?

– Да.

– Хорошее место этот Сент-Олбанс.

– Да, – соглашается она. – Мне нравится.

– Итак, – говорит он, выдержав короткую паузу и многозначительно глядя на нее, – вы – тот самый ребенок.

Она нервно улыбается.

– Похоже, что да.

– И вы унаследовали этот дом?

– Верно.

– Ух ты! – говорит он. – Переломный момент в вашей жизни.

– Абсолютно, – соглашается она.

– Вы видели его?

– Дом?

– Да.

– Да, пару раз.

– Это надо же! – Он снова опускается на стул. – Я столько раз пытался попасть в него, но меня не впустили. Я фактически предлагал тому парню в адвокатской конторе первым узнать о результатах моего расследования. Однажды ночью я даже попытался взломать дверь и тайком проникнуть туда.

– То есть вы никогда не бывали внутри?

– Нет, никогда, – криво усмехается Миллер. – Лишь заглядывал в окна. Я даже мило поболтал с обитателями соседнего дома, того, что стоит позади него, чтобы они разрешили взглянуть на него из их окон. Но в самом доме я никогда не бывал. Какой он внутри?

– Темный, – говорит она. – Много деревянных панелей. Жутковатый дом.

– И вы намерены продать его, я полагаю?

– Да, я намерена продать его. Да. Но… – Она обводит кончиками пальцев ободок чашки кофе и задумчиво добавляет: – Сначала я хочу узнать, что там произошло.

Миллер Роу издает что-то вроде сдавленного рычания, проводит рукой по бороде и снимает капельку желтого соуса.

– Боже, вы и я… мы с вами встретились. Эта статья отняла у меня два года жизни, два одержимых, безумных, гребаных года жизни. Она разрушила мой брак, но я до сих пор не получил ответы, которые искал. Даже не приблизился к ним.

Он улыбается ей. У него красивое лицо, думает Либби. Она пытается угадать его возраст, но не может. Ему может быть от двадцати пяти до сорока.

Она сует руку в сумочку, вытаскивает ключи от дома на Чейн-Уолк и кладет на стол перед собой.

Взгляд Миллера Роу падает на них, и она замечает, как у него загораются глаза. Его рука тянется через стол.

– О господи! Можно?

– Конечно, – говорит она. – Не стесняйтесь.

Он смотрит по очереди на каждый ключ, пожирает глазами брелки.

– От «Ягуара»? – уточняет он, глядя на нее.

– По всей видимости.

– Знаете, Генри Лэм, ваш отец, он был настоящим мачо. По выходным отправлялся на охоту, закатывал шумные вечеринки в клубе «Аннабель».

– Знаю, – бодро отвечает она. – Я прочитала вашу статью.

– Да, – говорит он. – Конечно, кто бы сомневался.

Возникает короткое молчание. Миллер отщипывает край сэндвича и кладет его в рот. Либби делает глоток кофе.

– Итак, – говорит он, – что дальше?

– Я хочу найти брата и сестру, – говорит она.

– То есть они никогда не пытались связаться с вами?

– Нет. Никогда. Какова ваша теория на этот счет?

– У меня миллион теорий. Но главный вопрос: знают ли они, что дом находился в доверительном управлении, пока вы не вступите в наследство? И если знали, то известно ли им, что вы унаследовали его сейчас?

Либби вздыхает.

– Не знаю. Адвокат сказал, что траст был создан много лет назад, когда родился мой брат. Когда ему исполнилось двадцать пять лет, дом должен был отойти в его собственность. Но он так и не объявился и не затребовал его. Затем он должен был отойти его сестре, но она тоже не объявилась… адвокаты не смогли связаться ни с одним из них. Но да, я не исключаю, что они в курсе, что я – следующая претендентка на наследство. При условии… – Ей так и хочется сказать «если они все еще живы», но она вовремя останавливает себя.

– И тот человек, – продолжает она, – который умер вместе с моими родителями. В статье вы пишете, что прошли по многим тупиковым версиям. Вам так и не удалось выяснить, кто это был?

– Увы. Я зашел в тупик. – Миллер чешет бороду. – Хотя одно имя мне попалось. К сожалению, мои поиски ни к чему не привели, и я сдался. Но с тех пор оно не дает мне покоя. Дэвид Томсен.

Либби вопросительно смотрит на него.

– На предсмертной записке были инициалы, помните? М.Л., Г.Л., Д.Т. Поэтому я запросил у полиции имена пропавших без вести лиц с инициалами Д.Т. Дэвид Томсен был одним из тридцати восьми в переданном мне списке. Тридцать восемь пропавших без вести с инициалами Д.Т. Десять в пределах предполагаемого возраста того третьего. Одного за другим я отмел их всех. Но этот приковал мое внимание. Не знаю почему. Было в его истории нечто такое, что звучало правдоподобно. Сорокадвухлетний мужчина из Хэмпшира. Нормальное воспитание. И при этом никаких сведений о нем, с тех пор как в 1988 году он вернулся в Великобританию из Франции, с женой по имени Салли и двумя детьми, Финеасом и Клеменси. Все четверо прибыли на пароме из Сен-Мало в Портсмут… – он на мгновение умолкает и листает блокнот, – …в сентябре 1988 года. И с тех пор ни об одном из них нет буквально ничего: ни записей лечащих врачей, ни данных об уплате налогов, ни имен детей в списках учащихся школ, ни обращений в больницу, ничего.

Родственники отзывались о них скупо – как я понял, между ними имели место разногласия и обиды, жуткая ссора из-за какого-то наследства. Поэтому никто не задавался вопросом, где они и что с ними. Общение прервалось на долгие годы. И так до тех пор, пока мать Дэвида Томсена, чувствуя, что доживает последние дни, не решает, что хочет примирения на смертном одре, и сообщает в полицию, что ее сын и его семья пропали без вести. Полиция проводит формальный розыск, но не находит никаких следов Дэвида или его семьи. Затем мать Дэвида умирает, и никому больше не интересно, что стало с Дэвидом или Салли Томсенами.

– Пока я три года назад не занялся их поисками. – Миллер вздыхает. – Видит бог, старался отыскать их. Финеаса. Клеменси. Необычные имена. Будь они живы, их было бы достаточно легко найти. Но увы. Ничего. Ни единого следа. Мне же нужно было сдавать статью, получить за нее деньги, и я был вынужден сдаться. – Он качает головой. – Теперь вам понятно? Вы понимаете, почему это заняло два года, почему это чуть не убило меня? Почему от меня ушла жена? Я буквально превратился в одержимого исследованием зомби. Я только об этом и говорил, только об этом и думал.

Он вздыхает и проводит пальцами по связке ключей.

– Но да. Давайте сделаем это. Давайте выясним, что случилось со всеми этими людьми. Давайте узнаем, что случилось с вами. – Он протягивает ей руку. – Ну так как, Серенити Лэм? Беремся мы за это или нет?

– Да, – отвечает Либби, пожимая его руку. – Беремся.

* * *

После завтрака с Миллером Роу Либби идет прямиком на работу. Сейчас лишь половина десятого, и Дайдо не сразу замечает ее опоздание. А когда замечает, то пристально смотрит на нее и взволнованным шепотом интересуется:

– О боже! Журналист! Как все прошло?

– Замечательно, – отвечает Либби. – Сегодня вечером мы встречается с ним в этом доме. Начнем наше расследование.

– Только ты, – говорит Дайдо, и ее нос слегка морщится, – и он?

– Да.

– Хм. Ты уверена, что это хорошая идея?

– Что такое? Почему ты спрашиваешь?

– Не знаю. Вдруг он не тот, каким тебе кажется. – Дайдо прищуривается. – Думаю, я пойду с тобой.

Либби медленно моргает, а затем улыбается.

– Могла бы просто спросить.

– Не знаю, что ты имеешь в виду. – Дайдо возвращается к своему ноутбуку. – Я просто беспокоюсь за тебя.

– Ладно, – говорит Либби, все еще улыбаясь. – Если тебе так хочется. Я встречаюсь с ним в семь. Нам надо успеть на поезд, отходящий в шесть одиннадцать.

О’кей?

– Да, – говорит Дайдо, не отрывая глаз от компьютера. – О’кей. И, кстати, – внезапно она поднимает голову, – я прочла все когда-либо изданные романы Агаты Кристи. Дважды. Так что могу быть очень даже полезна.

19

Люси оставляет спящим детям на прикроватной тумбочке записку. Конечно же, она предназначена для Марко. В ней говорится:

«Пошла забирать паспорта. Вернусь через пару часов. Дай своей сестре что-нибудь поесть. Собака у Джузеппе».

Она выходит из дома в восемь часов утра и идет длинным путем через весь город к железнодорожному вокзалу Ниццы. Там она останавливается и какое-то время сидит на скамейке, подставив лицо ласковому утреннему солнцу. В восемь сорок пять она садится в поезд до Антиба.

В пару минут десятого она уже стоит перед домом Майкла. На какашке Фитца со вчерашнего утра сидит металлическое покрывало навозных мух. Люси злорадно улыбается. Затем медленно-медленно, ощущая в желудке жгучую желчь, звонит в дверной звонок.

Ей отвечает горничная. Узнав Люси, она улыбается и говорит:

– Доброе утро! Вы жена Майкла! Бывшая! Мать его сына. Я не знала раньше, что у Майкла есть сын! – Она прижимает руку к груди, лучась искренней радостью. – Такой красивый мальчик. Заходите, прошу вас.

В доме тихо.

– Майкл сейчас дома? – спрашивает Люси.

– Да, да, он дома. Он принимает душ. Подождите его на террасе. Хорошо?

Джой ведет ее на террасу и просит там посидеть, настаивая, что принесет ей кофе с миндальным печеньем, даже когда Люси говорит, что обойдется стаканом воды. Майкл не заслуживает такой женщины, думает Люси. Майкл ничего не заслуживает.

Она засовывает руку в сумочку и достает свой старый паспорт и крошечный бумажник с фотографиями Стеллы и Марко, засунутыми внутрь. Она пьет кофе, но отставляет миндальное печенье, которое не любит. Яркая птичка-щурка сидит на дереве, разглядывая сад, и выискивает себе перекус. Люси крошит печенье и бросает крошки на пол. Но птичка не замечает угощения и улетает. Живот Люси начинает урчать. Уже половина десятого.

Наконец появляется Майкл, в белоснежно-белой футболке и зеленых шортах. Его поредевшие волосы все еще мокры после душа, сам он босиком.

– О боже мой, – говорит он, приветственно коснувшись щеками ее щеки. – Дважды за два дня. Не иначе как сегодня день рождения. Без детей?

– Да. Я ушла, когда они еще спали. Вчера мы очень поздно легли.

– В следующий раз. – Он одаривает ее широкой улыбкой, садится и скрещивает ноги. – Так чем же я обязан этому удовольствию?

– Видишь ли… – Она касается кончиками пальцев паспорта, и взгляд Майкла падает на него. – Мне нужно уехать домой, – говорит она. – Моя подруга больна. Может, даже при смерти. Я хочу увидеть ее, прежде чем она… на всякий случай… Ты понимаешь. – Из ее левого глаза падает слеза, причем чудесным образом прямо на паспорт. Люси вытирает ее. Она не собиралась плакать, но это все равно случилось.

– Дорогая. – Майкл кладет руку ей на плечо.

Она натужно улыбается и старается выглядеть благодарной за этот жест.

– Это ужасно. Что такое? Рак?

Она кивает.

– Да. Яичников. – Она высвобождает руку из-под его руки и зажимает рот, чтобы унять рыдание. – Я хочу поехать на следующей неделе, – говорит она, – но мой паспорт… срок его действия истек. И у меня нет никаких документов на детей. И мне так неудобно просить тебя. Вчера ты был так щедр, дав денег, чтобы я могла забрать мою скрипку. Честное слово, я бы не стала просить, будь у меня другие варианты. Но ведь ты все еще знаешь нужных людей? Тех, кто помог мне в свое время получить паспорт?

Она проводит пальцем под глазами, а затем жалобно смотрит на него, в надежде, что все еще выглядит соблазнительно.

– Черт, вообще-то нет. Но я попробую. – Он тянет к себе паспорт. – Оставь его мне.

– Вот. Я принесла фотографии. И, наверное, это звучит глупо, но мне нужен ветеринарный паспорт для собаки. Фитц давно пропустил прививки, так что вряд ли я смогу получить его обычным путем. И бог знает, сколько времени это займет в любом случае…

– Ты берешь с собаку? Собираясь навестить умирающую подругу?

– У меня нет другого выбора.

– Я мог бы взять его на время, что скажешь?

Она старается спрятать свой ужас при мысли о том, что ее драгоценный Фитц будет жить здесь с этим монстром.

– И что ты будешь с ним делать?

– Э-э, черт, не знаю. Играть с ним? Выгуливать? Кормить?

– Все гораздо сложнее. Тебе придется каждое утро рано вставать, чтобы он мог сходить в туалет. А затем подбирать за ним дерьмо.

Майкл закатывает глаза.

– Джой любит собак. Она была бы только рада присмотреть за ним. Да и я тоже.

Ну конечно, думает Люси, у Майкла есть кому подбирать собачье дерьмо.

– И все же, – говорит она, – я бы предпочла взять его с собой. Дети привязаны к нему, и я тоже…

– Я посмотрю, что смогу сделать, – говорит он. – Думаю, что паспорт для собаки – это уже перебор. Но я попытаюсь.

– Боже, – говорит она, с притворной благодарностью хлопая ресницами. – Большое спасибо, Майкл. Ты даже не представляешь, какую услугу ты мне окажешь. Я буквально накануне получила сообщение от подруги и всю ночь не могла спать, переживая, что больше не увижу ее. Спасибо тебе огромное.

– Вообще-то я еще ничего не сделал.

– Знаю, – говорит она. – Знаю, что не сделал. И все равно я так тебе благодарна.

Его лицо буквально на глазах превращается из приветливого в жуткое.

– Очень-очень благодарна?

Она заставляет себя улыбнуться. Она знает, куда он гнет, она была к этому готова.

– Да, очень-очень благодарна, – отвечает она.

– Понятно. – Он откидывается на спинку стула и улыбается. – Мне нравится, как это звучит.

Она отвечает ему улыбкой и проводит рукой по волосам.

Его взгляд скользит к закрытым окнам над головой, к главной спальне, где в свое время произошло не одно супружеское изнасилование. Затем он возвращается к ней, и она с трудом подавляет дрожь.

– Может быть, в следующий раз, – говорит она.

Он выгибает бровь и кладет руку на спинку стула справа от него.

– Ты оставляешь мне надежду?

– Возможно, – говорит она.

– Мне нравится твой стиль.

Она улыбается. Но тотчас резко выпрямляется на стуле и берется за ремешок сумочки.

– Но сейчас, – говорит она, – меня ждут спящие дети.

Они оба встают.

– Когда ты думаешь, ты сможешь?.. – нерешительно спрашивает она.

– Я займусь этим делом прямо сейчас, – говорит он. – Дай мне твой номер, и я позвоню, когда у меня будут новости.

– У меня сейчас нет телефона, – отвечает она.

Майкл морщится.

– Но ведь ты только что сказала, что вчера вечером получила известие от своей подруги?

Если необходимость спать на пляже в течение недели чему-то учит, то ее это научило быстро находить убедительный ответ.

– Мне звонили на стационарный телефон в хостел. Кто-то записал для меня сообщение. На листке бумаги.

– Тогда как я с тобой свяжусь? Мне позвонить тебе в хостел?

– Нет, – холодно говорит она. – Не надо. Дай мне твой номер. Я позвоню тебе из таксофона. Я позвоню в пятницу, хорошо?

Он пишет на бумажке свой номер и передает ей.

– Да, позвони мне в пятницу. И вот еще… – Он сует руку в карман и вытаскивает сложенную пополам пачку банкнот. Вынув из нее несколько двадцаток, он передает их Люси. – Купи себе телефон, ради бога!

Она берет двадцатки и благодарит. Теперь ей нечего терять. Она только что отдала за паспорт свою душу.

20

Прошло несколько месяцев. Финеасу исполнилось тринадцать, и он отрастил адамово яблоко и маленькие светлые усики. Я подрос на дюйм и наконец отпустил волосы, чтобы, мотнув головой, отбрасывать челку с глаз. Моя сестра и Клеменси сдружились и страшно привязались друг к другу – общались между собой на тайном языке и проводили долгие часы в логове из простыней и перевернутых стульев в пустой спальне на мансардном этаже. Группа Берди выпустила жуткий сингл, который попал на 48-е место в хит-парадах. Она рассердилась и ушла, но никто в музыкальной прессе, похоже, не заметил или не заинтересовался этим, и она взялась учить детей игре на скрипке в музыкальной комнате.

Тем временем Джастин превратил сад моего отца в коммерческое предприятие, продавая свои лекарственные травы с помощью рекламных объявлений в газетах. Салли учила нас всех четыре часа каждый день за кухонным столом, а Дэвид трижды в неделю проводил в церковном зале занятия по альтернативным методам лечения и приходил домой с карманами, полными денег.

Фин был абсолютно прав в своем предсказании, сделанном несколько месяцев назад.

Томсены никуда не собирались уезжать.

* * *

Оглядываясь назад, на те годы в доме на Чейн-Уолк, когда там жили Томсены, я хорошо вижу переломные моменты, опорные точки, на которых балансировала судьба, когда ход нашей жизни шел вкривь и вкось. Помню, ужин в пабе «Челси Китчен», где я заметил, как мой отец уже проигрывает борьбу за власть в доме. Он же был слишком слаб, чтобы это понять и попытаться что-то исправить. Помню, как моя мать старалась держаться подальше от Дэвида, отказываясь блистать на фоне окружающих из опасения, что он положит на нее глаз. Помню, где это началось, но понятия не имею, как мы дошли с того вечера до того момента, когда через девять месяцев чужие люди захватили буквально каждый уголок нашего дома, и мои родители позволили им это сделать.

Мой отец изображал интерес к происходящему. Он возился с Джастином в саду, притворяясь, будто очарован грядками трав и растений. Каждый день в семь часов вечера он наливал на два пальца виски в два больших стакана и, сидя с Дэвидом за кухонным столом, вел с ним натужные разговоры о политике и международных проблемах. Помню, как он пучил глаза, как будто понимал, о чем говорит. (Любое мнение моего отца было либо черным, либо белым. Все было или правильно, или неправильно, хорошо или плохо. В его взгляде на мир не было полутонов. От этого становилось неловко.) Иногда он присутствовал на наших уроках на кухне и, похоже, бывал впечатлен тем, какие мы все умные. Я не мог понять, что случилось с отцом. Как будто Генри Лэм покинул дом, но оставил в нем свое тело.

Я отчаянно хотел поговорить с ним обо всем, что тут происходило, о разрушении моего мира, но я боялся, что это будет все равно что содрать струп с последних остатков его чувства собственной значимости. Он казался таким уязвимым, сломленным. Однажды в начале лета я увидел его в обеденное время. Он стоял у входной двери и, держа в руке мохеровую кепку и пиджак, проверял содержимое своего бумажника. Наши уроки закончились, и мне было скучно.

– Куда ты идешь? – спросил я.

– В мой клуб, – ответил он.

Его клуб. Несколько прокуренных комнат в доме, в переулке рядом с Пикадилли. Я был там однажды, когда мама куда-то ушла, а наша няня так и не появилась. Вместо того чтобы торчать дома с двумя маленькими скучными детьми, ему захотелось немного развлечься, он посадил нас на заднее сиденье черного такси и отвез в свой клуб. Мы с Люси устроились в углу с лимонадом и арахисом, в то время как отец сидел за столом, курил сигары и пил виски с мужчинами, которых я никогда раньше не видел. Я был очарован этим местом, не хотел уходить оттуда, мысленно молил небеса, чтобы наша няня больше никогда не приходила.

– Мне можно пойти с тобой?

Он недоуменно посмотрел на меня, как будто я задал ему сложный вопрос по математике.

– Пожалуйста. Я буду вести себя тихо. Буду молчать.

Он посмотрел вверх на лестницу, как будто ожидал увидеть на площадке решение головоломки.

– У тебя закончились уроки?

– Да.

– Хорошо. Идем.

Он подождал, пока я надел куртку, затем мы вместе вышли на улицу, и он остановил такси. В клубе он не нашел никого из знакомых, и пока мы ждали, когда принесут напитки, он посмотрел на меня и спросил:

– Ну как дела?

– Не знаю, – начал я. – Я запутался.

– Запутался?

– Да. От того, как складывается наша жизнь. – Я задержал дыхание. Это был образчик того самого дерзкого поведения, в ответ на которое в прошлом мой отец состроил бы гримасу, перевел взгляд на мою мать и мрачно спросил ее, считает ли она такое поведение приемлемым и какого ребенка они воспитывали.

Но он лишь посмотрел на меня водянисто-голубыми глазами.

– Да, – сказал он и поспешил отвести взгляд.

– Ты тоже запутался?

– Нет, сынок, нет. Я не запутался. Я точно знаю, что происходит.

Было непонятно, что он имел в виду: то, что он знает, что происходит, и держит все под контролем или же он знает, что происходит, но ничего не может с этим поделать.

– И что же? – сказал я. – Что это такое?

В этот момент принесли наши напитки: лимонад на белом кружочке-подставке для меня, виски и воду для отца. Он не ответил на мой вопрос, и я подумал, что, возможно, он и не ответит. Но затем он вздохнул.

– Сынок, – сказал он, – иногда в жизни человек оказывается на развилке дороги. Мы с твоей мамой тоже оказались на такой развилке. Она хотела пойти одним путем, я хотел пойти другим. Победа досталась ей.

Мои брови поползли вверх.

– Ты имеешь в виду, что мама хочет, чтобы все эти люди жили в нашем доме? Она на самом деле этого хочет?

– Хочет? – хмуро переспросил он, как будто мой вопрос был нелеп, хотя явно не был таковым.

– Она хочет жить со всеми этими людьми?

– Боже, я не знаю. Я не знаю, чего хочет твоя мама. И вот что, прими мой совет. Никогда не женись на женщине. Они могут хорошо выглядеть, но они тебя уничтожат.

Ничто из сказанного отцом не имело никакого смысла. Какое отношение брак с женщиной – нечто такое, что вообще не входило в мои намерения, но, с другой стороны, чему я не видел альтернативы: если ты не женился на женщине, то на ком бы ты женился? – имел к людям, живущим в нашем доме?

Я в упор смотрел на отца в надежде, что он скажет что-то понятное и поучительное. Но мой отец страдал эмоциональной глухотой, или же после инсульта ему не хватало словарного запаса, чтобы сказать что-то понятное или поучительное. Он вытащил из кармана пиджака сигару и какое-то время вертел ее, готовясь закурить.

– Разве они тебе не нравятся? – спросил он в конце концов.

– Нет, – ответил я. – Не нравятся. Они когда-нибудь уедут?

– Знаешь, если бы это от меня зависело…

– Но ведь это твой дом. Конечно, все зависит от тебя.

У меня перехватило дыхание. Я испугался, что зашел слишком далеко.

Но он лишь вздохнул.

– Тебе так кажется, не правда ли?

Его тупоумие просто убивало меня. Я хотел закричать, но вместо этого произнес:

– Разве ты не можешь просто сказать им, чтобы они уехали? Скажи им, что мы хотим вернуть наш дом. Что мы хотим снова пойти в школу. Что мы больше не хотим, чтобы они у нас жили.

– Нет, – ответил отец. – Нет. Я не могу.

– Но почему?

Мой голос взлетел на октаву выше, и я увидел, как отец вздрогнул.

– Я сказал тебе, – отрезал он. – Дело в твоей матери. Они нужны ей. Она нуждается в нем.

– В ком? – сказал я. – В Дэвиде?

– Да. В Дэвиде. Видимо, он помогает ей не зацикливаться на ее бессмысленном существовании. Придает ее жизни смысл. Помни, – проворчал он, открывая газету, – что ты обещал молчать. Как насчет того, чтобы держать свое слово?