Текст книги "Лабиринты чувств"

19

– Вадим, где же ты? – Почему-то к нему она позвонила, как за спасением от сегодняшнего приключения, от произошедших прикосновений. – Приезжай быстрее за мной!

Она ждала Вадима, выйдя из своей машины, и рванулась в его машину, едва успел он остановиться.

– Милочка, что случилось?

– Ой, Вадим, не спрашивай, ничего не случилось, просто хочу отдохнуть. Поехали.

Вадим понял, что больше не нужно вопросов. Надо просто предугадывать ее желания. Он помчался на ее квартиру. Неожиданно для себя влетел в нее, распахивая перед Милой двери. Не замечая, что сейчас по быстроте и порывистости движений он напоминает ее, Милу. А она наоборот, почти автоматически зашла в квартиру и как-то незаметно, безыскусно оказалась с ним. Немного пришла в себя только тогда лишь, когда они устали.

Вадим, утомленный, лежал рядом, кажется, уже потеряв интерес ко всему. А она по-прежнему пыталась с ним еще что-то сделать. Пыталась, но уже ничего не выходило. А остаток Петиных прикосновений все не давал покоя. Они, как язвы от ожога клещей палача, жгли и мучили, сочились истомой и растлевали искушением.

Весь день Мила размышляла над тем, что произошло. Или ей только кажется, что что-то произошло, а на самом деле все было буднично-обычно-серо? Может, в другой раз все это и было бы ею совсем незамечено, но почему-то сейчас это не прошло незаметно для нее.

У Милы было ощущение, что пока они с Петей ехали в машине, она из охотницы превратилась в жертву. И уже не заманчиво и призывно сверкала она голыми коленками перед Петей, а прятала и пыталась замаскировать свои ноги под «торпедой», под рулевой колонкой.

Что такое? Почему робкая мечтательность, так недавно появившаяся в Миле, стала одерживать верх над деловой прагматичностью в этих, таких теперь для нее личных отношениях с Петей? Ведь, казалось бы, практичный финал охоты был так близок: они в машине, вдвоем, вместо ресторана надо было ехать к ней на съемную квартиру и получить то, чего она хотела, чего она решила добиваться.

Весь вопрос в том, так ли она хотела того, что уже сформулировалось, или это ее «хотение» было лишь предвестником неизведанного, тем, чем были темные и тяжелые еще ото сна тучи в нежных лучах-пальцах рассвета, еще не предвещавшие того, что они окажутся легкими, белыми, светлыми облачками. Действовать так, как она обычно делала с мужчинами, как привычно обращалась с ними – жестко-требовательно, подавляюще-жестоко.

А повела себя совсем неожиданно непрактично, даже для себя самой. С одной стороны, пытаясь оборвать такое наглое прикосновение его рук. С другой же, умоляя остановить или все же оставить такие мучительно сладкие его прикосновения. Тем самым, наверное, поощряя его. Только и смогла, что вызвать Вадима, замучить его, не замечая, что она делает, не замечая ни своих ощущений, ни его ответов.

Сладость Петиных прикосновений совсем не стимулировала, совсем не окрасила ее восприятие. Наоборот, словно там, с Петей, осталась прежняя Мила со всеми ее чувствами. А сюда, с Вадимом, приехала уже совершенно другая, вовсе и не Мила, какое-то ее подобие, пыльное, застиранное, бесчувственное, безразличное.

Мила совсем запуталась в своих рассуждениях и решила все оставить по-прежнему, будто ничего не произошло. Будто не было их в машине вдвоем, будто не касались его пальцы ее ног, будто не было слабины в ее голосе. «О, первые твои прикосновения! Двойной ожог невидимого тела. И путь двойной – томления и дления до молнии, до здешнего предела» (З. Гиппиус).

А две ее подруги, обычно вместе с ней ходящие в бассейн, и пришедшие как всегда к 9-ти, видели, как она выходила, как подбежал к ней Петя, как они сели в машину, и как они уехали вдвоем.

Рассказывая Пете о бассейне, Мила помнила, конечно, что она ходит туда вместе с подругами, но их-то она совсем не считала теми, от кого нужно что-то скрывать или прятать. То, что она ничего им не рассказывала о Пете, ничего не значит. Между собой они уже давно понимали: если не скрываешь, то это не значит, что афишируешь, разбалтываешь и обсуждаешь даже с ними. Придет время, захочет – скажет, а не захочет, так мы сами и не будем об этом упоминать.

Увидя Милу с Петей, которого они не знали, видели впервые, подруги не удивились, но были слегка изумлены. Не впервые они видели Милу с незнакомым для них мужчиной, так что здесь удивляться было нечему.

Но впервые они видели ее с мальчиком. Даже издали они разглядели, что Петя более чем юн. И вот это их изумило. Изумило так, что они даже не пошли в бассейн, а просидели, проболтали пару часов на лавочке в близ лежащем сквере, радостно обсуждая увиденное.

Пройдясь по всем своим воспоминаньям, знакомым впечатленьям, они решили, что Мила, из благотворительности, взяла себе на воспитание ребенка. Эта мысль им очень понравилась, и они довольно долго хохотали, изображая друг перед другом сцены «воспитания» Пети. Нахохотавшись вдоволь, решили тоже участвовать в этом, как им казалось, процессе воспитания, если таковой случай им подвернется.

Собственно ни для кого все эти происшествия и переживания Милы никак не проявились. Также сухо-требовательна она была на работе. Также жестко-настырна с Мужем ночью и с «друзьями» днем, лишь с Вадимом почему-то становясь аморфной, бесформенно-расплывчатой, бесчувственно-нудной.

Впрочем, «друзья» теперь уже ею почти не были востребованы, и днем она по большей части дергала Вадима. А Вадим, как будто понимая, зная ее состояние, терпеливо сносил ее невероятные порывы, не сопротивляясь ее бесконечной бесчувственности.

Мила же с Вадимом совсем выключалась и совсем не замечала того, что она делает, делает автоматически, привычно, как всегда, когда она гасила о него свое желание. Только теперь уже ему приходилось прерывать, останавливать ее сумасшедшее стремление, выдергивая ее из грез, из мира Пети. Она настолько ушла в свои переживания от их последней встречи, что и не заметила, как пронеслась целая неделя.

Целая неделя, когда она Петю не видела. Хотя он и звонил ей. Но отвечала в это время ему какая-то совсем другая Мила.

– Ты мне совсем не даешь работать, твои звонки все время…

– Милочка, я ведь совсем не часто звоню, да и то ты сразу же бросаешь трубку.

– Вот ты и сказал, что не хочешь звонить, так зачем же звонишь…

– «Незаметная людям, ты открылась лишь мне, и встречаться мы будем в голубой тишине» (Ф. Сологуб), – ты бесконечно права, но я не смею звонить чаще.

– Так не звони вообще.

– Я уже не могу без этого.

– Петенька, не придумывай.

20

В следующий раз Мила пошла в бассейн лишь через неделю. Да и то ее туда вытащили подруги. Заехали за ней домой, взяли с собой. Мила только и сказала своему водителю, чтобы и ее машину он пригнал на работу.

Всю неделю Петя звонил. Звонил даже настойчивее, чем обычно. Порывался поговорить по телефону, но бассейн никак не упоминал, а разговоры Мила обрывала, как обычно, сухо и твердо. Она вновь после его прикосновений засомневалась, а хочет ли она его.

Хочет ли она его тем же порывом охотницы, что сформулировала для себя ранее, или же уже хочет, чтобы охотником был он, Петя. И эта мысль ее пугала. Всегда она была инициатором близости. Начиная с завоевания своего первого Мужа, Мила всегда овладевала мужчинами, а не они ею.

И тут такое странное, как ей казалось для нее, желание. И это всего лишь после легких прикосновений его пальцев ее ноги. Сколько раз к ней прикасались разные руки. Но никогда не возникал такой букет ощущений, переживаний, такой аромат послевкусия.

Теперь каждый день Мила рассматривала, как к ней прикасается Муж, как это делает Вадим, пытаясь прочувствовать, осознать их прикосновения. Но, к удивлению ее, ни намека на то, что было от прикосновений Пети, не было и в помине. Там было все: и греховность падения, и растление души, и ужас мученицы, и преступное искушение. А с Мужем, Вадимом, так – только термин «потрогали» и определял ее ощущения.

Мила с удивлением разглядывала свою ногу – удивительно, как она помнит, чувствует его прикосновение. Да и вообще хочет ли она по-прежнему Петю? Или он ей нужен только для подогрева ощущений, а все остальное можно получить, слегка прикрыв глаза, от любого другого мужчины, даже от мужа? Все эти мысли прорывались у нее сквозь туман бесформенной расплывчатости, в котором она находилась. Лишь мгновениями ясности осознавая, что она здесь, в миру, а не в тумане грез.

Но что такое это «все остальное»? Что могла она, наверное, уже выжала и продолжала выжимать из Мужа, и из Вадима тоже. Что же еще может быть? А Петя… от него веяло предвкушением, предвкушением демонически сладким, возможно до ужаса болезненным, дурманяще-порочным, но и завлекательно-трогательным.

В конце-концов ничего для себя не надумав, Мила решила кардинально ничего не менять, не слишком поддаваться позывам, а дать возможность развиваться событиям так, как они развиваются, и все-таки по возможности разумно их корректировать. Хотя уже она, по сути, никак не могла повлиять на то, что с ней происходит. И если ей и казалось, что она принимает решения, что она действует или отказывается от чего-либо сознательно, то это лишь искажение, подмена происходящего, для того, чтобы ей было легче, хотя эта «подмена» безвозвратно исчезала, когда она находилась в том, другом, прежнем мире, где не было Пети. Поэтому она особо и не сопротивлялась, дав подругам возможность увезти себя с ними в бассейн.

В воде в это время было не очень много народу. Кто плавал, было не разглядеть, – ванна большая – 50 м. Да Мила никогда особо и не разглядывала тех, кто плывет рядом с ней по дорожке. Спокойствие монотонной работы остужало разгоряченный хаос мыслей.

Все вокруг казалось несущественным, только удовольствие от скольжения по воде, от ощущения силы своего гребка, от ловкости выполнения сальто в повороте. И ее желание Пети казалось далеким-далеким, каким-то не вполне существующим флиртом, даже не ее, а какой-то другой женщиныа, хоть и хорошо знакомой. Слегка уставшая, расслабленная, спокойная, она закончила свои километры, подплыла к бортику, рывком легко вышла из воды. Улыбаясь, подошла к подружкам. Они сидели на трибуне рябом с ванной. Плавать, так как она, они не умели, и поэтому, наверное, и не хотели, и, как обычно, побултыхавшись полчасика в воде, сидели и болтали на скамейке.

– Ну что, рыбка, встряхнулась? – хором спросили они ее. Мила, безотчетно улыбаясь, всем своим видом демонстрируя полученное удовольствие, промокала себя полотенцем, и промолчала, как бы говоря: «Ну неужели этого не видно по мне?». И вдруг словно бичом хлестнули по всему телу – из-за спины: «Мила, привет. Да ты великолепно плаваешь».

Пока оборачивалась, у нее вырвалось: «И не только это я делаю великолепно».

Это был ответ прежней дерзко-решительной Милы. Но, уже завершая поворот, до нее дошло, кто это заговорил с ней.

Плавание совсем расслабило ее, вернув в прежнее до-Петино состояние. А перед ней стоял именно он. В одних плавках он казался еще более юным, чем прикрытый одеждами, и от этого еще больше перехватывало дух, еще больше сносило голову.

Все другие мужчины, Мила это отчетливо знала, только проигрывали, когда раздевались, и лишь неугомонное влечение к ним гасило ее отвращение от их, в общем-то, совсем несовершенных тел.

А Петя, его юная нагота, совсем не вписывались в сложившийся образ раздетого мужчины. Это был и Петя, и не совсем он. Петя, в ее ощущениях, это юноша, покрытый одеждами, которые она как-то пыталась «снимать». Но из этого ее мысленного раздевания Пети ничего не получалось, кроме предвкушения, кроме возрастания силы предвкушения. А сейчас покров был сдернут. Даже не сдернут, – он был без всякого покрова. Ведь не станешь называть покровом узкую полоску плавок.

«Что же я наделала? Зачем я позвала его в бассейн»? – это был не Петя, это было обнаженное искушение, укусом пса вонзившееся в грудь, ударом кинжала распоровшее все внутри. Рванувшееся к нему желание, если по-прежнему называть это желанием, изумленно застыло, пораженное увиденным откровением.

Все это промелькнуло мгновением, как молния, и в этот раз присущая ей мгновенная реакция от неожиданности, от расслабленности водой, от откровения, подвела. Смогла выдавить лишь глупость: «А ты откуда здесь?»

– Мила, mais c’est toi, qui m’as dit que les mardis et jeudis tu est dans cette piscine depuis 9 heures? (ты ведь сама сказала, что по вторникам-четвергам с 9-ти ты в этом бассейне?)

– Мила, Мила, кто это, познакомь, неприлично не представить нас, – затараторили подружки. Мила уже пришла в себя. Ощущение безысходной чувственной радости от желания Пети вновь охватило каждую ее клеточку.

– Это мой знакомый студент Петр.

Подружки радостно встали, подойдя к Пете, знакомились, заболтали. И тут… тут ни Мила, ни кто другой не поняли, что произошло. Просто у нее захолонуло сердце, когда они двинулись к Пете. И Мила взглянула на них, только взглянула, но в этот миг ее черные глаза совсем затемнели бездной колодцев, сверкнули чернотой небытия, и будто тяжелый, густой, ядовитый туман окутал подружек. Они остановились и замолкли, как вкопанные. Но Мила уже опустила взгляд.

– Милочка, ты что, мы всего лишь хотели познакомиться.

– Девочки, а почему вы решили, что я против этого?

Но девочки, оставшись стоять рядом с Петей, как-то отстранились от него. Хотя они знали, что уже давным-давно Мила включила их в «свой» круг. Прощая им то, что никогда бы не потерпела ни от кого не из этого круга.

Хотя всегда и практически любому она с готовностью приходила на помощь. Никогда и ничего не требуя взамен. И только фыркала, когда ее благодарили – «нашли, за что». И ко всем и всегда Мила была ровно-доброжелательна, но если для них эта доброжелательность таковой и была, то для многих она же самая была, как ушат холодной воды.

– Петенька, – уже совсем пришла в себя Мила. – Mais tu es, tout à fait te pétrifies, en regardant, comment je nage? Vas y, Rattrape! (А ты что, совсем остолбенел, глядя, как я плаваю? Сам-то умеешь? Догоняй!) – И Мила скользнула в воду.

Петя изумленно нырнул вслед за ней. Они плыли рядом по дорожке. Мила видела, что он, очевидно, занимался плаваньем, правда не на том уровне, что был у нее. Но сейчас и она уже не та, что ранее, и все-таки при желании могла заставить его «нюхать пятки», но сейчас и подустала и совсем уж не собиралась соревноваться с Петей. Хотя дух состязания всегда в ней жил, и плывущих, идущих, работающих рядом с ней она всегда стремилась обогнать.

Вот и сейчас тело непроизвольно увеличивало мощь гребка, и ей приходилось усилием пропускать следующий гребок, чтобы не обогнать Петю.

– Ну, хватит, выходим.

Несколько бассейнов опять успокоили ее. Она опять «одела» на себя костюм охотницы, хотя уже начинала утомляться от этого костюма. Он уже раздражал ее. Это переодевание в него начинало разниться с тем, что пробуждалось в ней, пробуждалось, с каждой минутой меняя свою суть, свою оболочку, но при этом оставаясь внутри нее. Ждала, пока он отдышится.

– Мила, tu nages pas seulement très beau, mais très vite en même temps. (ты не только красиво, но еще и быстро плывешь.)

– Петечка, t’as reposé? C’est pas moi qui nage vite c’est toi qui nage lentement, (отдышался? Это не я плыву быстро, а ты медленно.) – уколола она Петю.

– «Ты помнишь дворец великанов, в бассейне серебряных рыб, аллеи высоких платанов и башни из каменных глыб…» (Н. Гумилев)

– Петечка, ты переутомился, это мы-то серебряные рыбки?

Все-таки вода возвращала Милу от ее нового мечтательного состояния к прежней – практично-деловой-бесчувственной. Последнюю, донельзя глупую сейчас фразу, вымолвила не новая мечтательная охотница Мила, а практичная, чуждая романтике женщина.

Мила это поняла, еще когда произносила последние слова. Но ничего не стала поправлять. А Петя тоже уже никак не ответил, наверное, утомленный и заплывом и всеми сегодняшними впечатлениями: он видел Милу в одном лишь купальнике. Но получилось, что видел как-то мельком, не вглядываясь. Ему надо было вглядываться, понимать, что он видит.

Для него смена обстановки с кафе на бассейн произвела большее, чем можно было подумать, впечатление. Там он попадал в чарующий волшебный мир, где была она – Мила, а здесь другая обстановка разрушила сложившийся дивный образ, вернее, не образ, а его оболочку, сам же образ, наоборот, стал ярче, но слишком сильная доза неожиданно мягко и слабо на него подействовала.

Мила подождала, пока он вылезет на бортик и подаст ей руку: «Пусть видит, что я устала больше него, пусть почувствует себя сильным мужчиной».

Разошлись по раздевалкам. Все вместе вышли из бассейна. Мила села в машину с подружками, а Пете они помахали ручкой – bye-bye.

21

Подспудно Мила все время думала о Пете. Об их достаточно долгой встрече в бассейне, долгой, но так мгновенно и незаметно промелькнувшей. Пыталась анализировать свое и его поведение, взгляды, слова, но ничего кроме чувственных приливов у нее не выходило.

Вспоминая, как он появился за ее спиной, что сказал, как нырнул вслед за ней, как плыл с ней рядом, она начинала лихорадочно путаться в своих мыслях, и только желание томно и нетерпеливо разливалось по телу, смешивая все в одно – ХОЧУ! Вспоминая, как она, ослепленная, путалась и запиналась в словах. Говорила глупости, выбираясь из нахлынувшего жара. И, так же как он, только сейчас понимая, чувствуя, что же, как же она увидела.

И от этого трогательная истома разливалась по ней, захватывая каждый ее уголок. И ощущая неодолимое желание не только вновь увидеть его таким, но и ощутить то, что она видела, своими ладонями, пальцами, губами. Чтобы сладкий след его тела, прикосновения к нему, остался на ее теле, на ее губах, чтобы запах его волос смешался с ее волосами. Чтобы его ноги соприкоснулись с ее ногами.

Но при этом совсем не желая уже, как с Мужем, Вадимом, или другими, быть инициатором, быть первой. А только быть побежденной, только быть провоцирующей жертвой, забывая, что она пока еще охотник.

Еще она пыталась представить и сымитировать их следующую встречу. Как она на него посмотрит, какие слова ему скажет. Но слова прерывались ее руками, а руки сближали их ноги и животы, губы и груди.

И тут она начинала путаться еще больше. Все слова, которые она составляла, в конце концов сливались в одно: «Петенька, пойдем со мной и соединим наши ноги!». Тут же спохватывалась, рассудочно понимая, что это и грубо, и прямолинейно слишком, и смешно. Хотя желанно и до безумия маняще.

Когда она вспоминала все это, ее охватывала дрожь начинающего вора, дрожь порочности и откровения первой ночи. То, что она видела Петю без всяких одежд, теперь казалось ей преступлением. И это ей, так хорошо знающей мужчин, знающей про них все и вся. Умеющей извлекать из них то, что другим вовсе покажется невозможным.

Она это знала, свое умение. Потому что, слушая рассказы подружек, не комментировала их, но про себя усмехалась, – до чего же они неловки и неумехи, как они своей неумелостью, неграмотностью лишают себя удовольствий.

И вот Петя преступно ожег ее взгляд. Заставил ее смутиться. Смутиться и замереть. Замереть в бездействии. И получалось, что она, привыкшая все решать, все делать сама, теперь просто ждала новой встречи, ничего не предпринимая для того, чтобы встреча вылилась в более существенное, так желаемое ею продолжение.

А Петя, он появился в бассейне, т. е. они вновь увиделись, только недели через полторы. Нет, все это время он ежедневно звонил, но как-то дурашливо разговаривал, весело и развязно. А она (что-то действительно происходило с ней), она вместо обычных сухих слов прерывания, завершения, сворачивания разговора, начинала тоже что-то говорить, отвечать, радостно смеясь.

Все разговоры все равно были очень краткими, но не сухо сжатыми – «привет – пока», а как рассвет, быстрыми, но наполненными светлыми надеждами. Надеждами пока еще неизвестно на что, пока еще у нее самой не было четкой формулировки, что же она хочет, чего же она добивается и хочет ли добиваться вообще.

Все ее замыслы, все ее формулировки, сделанные до сих пор, носили сиюминутный характер и начинали распадаться, расплываться сразу же после того, как были сформулированы. Но оставляя при этом легкие, светлые ожидания. Во всяком случае, именно такие ощущения оставались у Милы после каждого их разговора.

Все это странным образом никак не отражалось на прежней, деятельно-активной Миле, и даже наоборот, она при этом становилась и более изощренной, и более хитроумной в делах. Все такой же сухо-деловой. Только еще более требовательной, более нетерпимой.

И теперь уже прежняя, «рассудочная» Мила, как только была возможность, строила планы, коварно и изощренно рисуя ее слияние с Петей, стимулируя мечтательность на активные действия. Одновременно оттягивая и растягивая начало этих действий, оттягивая их не для того, чтобы они не свершились, а исключительно для того, чтобы сладость слияния, соединения губ, ног была как можно слаще, чтобы порочный надрыв гуще разливался по телу и душе.