Текст книги "Семь причин, чтобы жить"

Из головы никак не шла вся эта несусветица. Демоны, магия, подпаленный диван, клоун. Последнего, кстати, он тоже успел увидеть, но быстро шарахнулся в сторону и остался не замеченным. Горло тут же обдало фантомным ощущением чего-то холодного и острого у кадыка и замаячили взбешённые жёлтые глаза. Ника передёрнуло.

Домой возвращался с опаской и из школы уходил быстро. Опасался Джеймса, который внезапно заявит, что живёт в одной стороне с его домом.

“Почему ты просто не можешь поверить?” – спрашивал его внутренний голос и Ник этот голос посылал куда подальше. Понимал, что ведёт себя как истеричка семиклассница, но это лучше, чем собирать себя вновь по осколкам хрусталя.

Раньше Николас довольно легко, если не привязывался, то проникался к людям. От мнения был зависим, вздрагивал, если смеялись рядом и с трудом переваривал шутки о своей никчёмности. Для кого-то это было стилем общения, а для него – пыткой. Нет. Для неё это было стилем общения.

Люди, они же сволочи – размышлял парень, запирая дверь и поднимаясь на второй этаж, в комнату. Действительно хороших – раз, два и обчёлся, так что поди таких найди. Ему как-то не везло в жизни на них, попадались одни притворщики или просто хреновые.

Ну и какого чёрта? На кой чёрт он опять полез в этот шкаф, зачем вообще провёл эту поганую ассоциацию?! Николас скрипел зубами то ли от злости, то ли ещё от какого-то другого поганого чувства, не желая принимать, что оно называется болью. Он ведь даже тогда не решился на селфхарм просто потому, что шрамы будут напоминать, а ему этого не надо. И уезжал из родного города думая, что наконец-то улицы перестанут пахнуть теплом и корицей, а вот появляется этот проповедник и ломает одним собой напором всё, что выстраивалось, и вытаскивает забитое по углам. Одним. Своим. Существованием.

– Нужно поговорить, смертный, – раздался голос и Ник поднял голову на знакомую рожу синеглазого мужика. На этот раз он просто возник в пространстве – без пламени, рёва и прочих спец. эффектов.

– Я тоже так думаю, – вздохнул парень.

– Мы посовещались и решили, что тебе можно остаться в этом доме, – с наигранным пафосом начал демон. – Будет несколько условий, но, в общем – живи.

Николас даже не обрадовался. Просто кивнул, попытался понять в какой момент ему стало настолько пофиг на окружающий мир, что даже задница не пытается сжимать булки от весьма устрашающего вида гостя, не понял и в итоге забил, смирившись окончательно. Ну можно и можно. Зато, если он решит больше не существовать, ему всего лишь нужно будет доконать эту семёрку.

Часом ранее

– С каких это пор ты подалась в меценаты? – скептически взглянула Зависть на Лень. – Совсем заняться нечем?

– Ну пожа-а-а-алуйста, – канючила девушка. – Он такой классный! Давайте!

– Мы не будем заводить смертного, это извращение, – фыркнула Гордыня, накручивая красный локон на палец с длинным чёрным ногтем. – Это даже для тебя слишком. А кто будет за ним следить? Ты же Лень!

Лень надулась, складывая руки под грудью. Они устроились в дальней комнате с ковром и собрались кружком. Только сквозь Похоть и Праздность проглядывали стены – настоящие тела парочки находились в школе, а здесь являлись всего лишь эфирной копией.

– А вам, разве, не интересно? – задумчиво подал голос Гнев. – Вспомните всех тех, кто приезжал раньше. Не меценатство, но мне скучно.

– От Похоти нахватался, – возвёл к сводам страдальческий взгляд желтоглазый. – Ты-то куда? Да выжать его и дело с концом! Чтоб мы потакали какому-то…

– Мы ему не потака-а-а-аем, – проскулила Лень, – а наоборот. Он вчера буквально попросил – убейте меня.

Рандо фыркнул, взглянув на неё снисходительно. Какую-то логику в словах подруги и сам видел, но всё равно не желал мириться с действительностью. Уже понимал – если Гнев решил, что это не плохая идея, парнишка останется в доме, но слабая надежда переспорить старшего всё же жила – загибалась, подыхала, но жила.

– Мне скучно, – пожал плечами синеглазый. – А с ним можно хоть развлечься… В плане – подумайте. Смертный практически не испытывает эмоций, вот в чём дело. Ему неведома злость, желания, другое. Он просто существует и, как по мне, это не плохой эксперимент. Мне интересно посадить его в клетку и посмотреть, что из этого выйдет. Я не собираюсь делать то, что предлагаешь ты, – он быстро взглянул на Лень, – но от части предложение кажется заманчивым. Это уж получше, чем торчать здесь и уповать, что не засекут, не дёрнут обратно к прямым обязанностям. Мы и без того засиделись, забрались на самое дно и даже к смертным не выходим.

Помолчали. Каждый обдумывал сказанное кроме Лени – демоница уже всё для себя решила. Ей не хотелось играть с этим парнем, как другим. Она испытывала странное чувство, похожее на сострадание. Слишком уж хорошо чувствовала, слишком хорошо понимала с одного только взгляда. Он действительно являлся истинным её адептом – упадок, уныние, вальяжность жизни, нежелание преследовали смертного по пятам и ей бы, по канонам радоваться, но как бы не так.

Да, они были Семью смертными грехами, как прозвали их в той поганой книжке на букву “Б”. Да, из них сотворили злодеев, в радость которым извращать людской род и невольно сами демоны приобрели эти черты.  На деле же… Впрочем, увидим.

– Я поддерживаю, – неожиданно высказалась Похоть. – Почему бы и нет? Меня уже подзадолбало играть в кости и сидеть тут. Посмотрите, до чего меня довели – я устроилась в школу!

– Тебе не платят, – вставила Гордыня. – И вообще – затуманить разум директору, это не устроиться в школу.

– Вечно ты всё портишь, – закатила глаза девушка.

– Остальные? – Гнев обвёл взглядом друзей.

– Да хрен с ним, – махнул рукой Праздность. – Чем бы дитё не тешилось…

Лень радостно запищала, а парень спрятал довольную улыбку. Всё же, что бы ни случалось, ему действительно нравилось приносить ей какие-то крупицы радости, да и относился Рандо к демонице чуть ли не как к младшей сестре. Может быть – из-за похожей, в какой-то мере, магии, а может, чувства брали своё начало где-то очень давно.

– Я против, – решительно заявил Жадность. – Это абсурд. Что вы собрались делать. Неужели… Исправлять? Бред. Я не хочу видеть его в нашем обществе.

– Ещё скажи, что смертные тебе противны, – прищурилась Гордыня. – Кому ты чешешь, Нот?

– Не противны. Мне интересно наблюдать за ними, но подпускать близко…

Он уже осознавал – один против шести. Никто больше рьяно не протестует, по большей части из-за Лени. Мелкую любили все, вряд ли заслуженно, но любили.

– Кто сказал, что близко? Он всё равно что интерьер мебели. Даже поесть выходит через раз, не говоря о том, что в комнате своей почти не двигается. Что изменилось с того момента, как он приехал? – Похоть вздохнула. – Ровным счётом ничего. Он не будет нам мешать. Но если тебе так приелось…

Девушка выступила вперёд, вытягивая руку. На раскрытой ладони задребезжал сизый, тусклый свет, озаряя красивое лицо хищным оскалом.

– Хочешь? – мило спросила она, склоняя голову на бок. – Хочешь. Я отдам это тебе, когда либо он свалит отсюда, либо мы решим переместиться. А до тех пор – не рыпайся. Много на себя берёшь.

Жадность смотрел ей в ладонь как заворожённый и тяжело сглотнул.

– Будь по-твоему, – хрипло проговорил он и тут исчез.

Похоть удовлетворённо хмыкнула, сжав пальцы в кулак и взглянула на недоумевающую Лень.

– Радуйся, – пояснила демоница. – Ты завела себе смертного.

Глава 4

Николас занялся составлением списка для отчима. Домашка никуда не денется, а этот уже написал ему с напоминанием, намекая про умственные способности и попросил поторопится, ведь ему нужно распределить зарплату на месяц. Такие убытки потерпел, купив этот дом – Ник и представить не мог! И разумеется, за это, пасынок ему был по гроб жизни обязан.

– Только попробуй мать расстроить, – пригрозил мужчина, пока парень зубочисткой чистил ногти грязь, а сам разговор поставил на громкую. –  Не смей подвести свою семью. Покажи этим провинциалам, что они теряют, сидя в своих захолустьях!

“Интересно, ты думал в таком ключе об этом городе, когда выбирал дом?”

– Разумеется, Дэвид.

– И имей в виду, что я буду самолично следить за твоей успеваемостью. Договорился с директором – раз в две недели мне на почту будут присылать табель твоей успеваемости и не дай Господь, если я обнаружу там больше двух “удовлетворительно”!

“Может, тебе тогда стоило нанять репетитора по физике, как я просил целый год? Раз ты настолько обеспокоен моей грёбанной успеваемостью?”

– Не переживай. Всё в порядке. Я пойду, хорошо? У меня тут домашка, а время поджимает. Передавай маме привет.

Вряд ли отчим действительно выполнил его просьбу, зато пробурчал прощальное “Пока” и сбросил, чем бесконечно его порадовал.

– Привет.

Ник поднял усталый взгляд, попытался найти источник звука, но поздно дошло, что искать стоит внизу. Та девушка в кигуруми сидела, дёргая длинные уши кролика. Парень внезапно засомневался, а искусственная ли это шерсть.

– Тебе так ничего и не объяснили, да? – она склонила голову на бок. – Хочешь – объясню?

Она говорила тихо, мелодично, вальяжно. Не была ураганом, но всё же что-то в интонации настораживало. Николас подобрался, внутренне сжался, к чему-то приготовился. Складывалось впечатление, будто Ник боялся собственной тени. Ведь девушка выглядело безобидно – сложно воспринять как нечто опасное девчонку в кигуруми, которая пусть и появилась посреди комнаты.

– Будь добра, – кивнул Николас и потянулся к сигаретам, поднял с пола банку, определённую под пепельницу. Снова захотелось курить.

Девушку подобное не смутило. Она любезно даже помогла прикурить – прямо с пальца, голубоватым огонёчком, грустно улыбнулась и начала говорить.

Ник слушал и ловил себя на мысли, что в ней возможно утонуть. Девушка, или как представилась, Лень – не была ураганом, но с уверенностью тянула на тихий омут. Голос не менял тональности, не был визглив – ощущение, что она устала говорить ещё очень давно, а её до сих пор заставляют. Тем не менее Лень не запиналась, хоть и теряла иногда линию повествования.

Как можно было быть такой… невозможной? Такой на него похожей и при этом – полной противоположностью? Николас видел знакомые тлеющие угольки в глубине голубых глаз. Такие же можно было найти и в нём, если долго вглядываться в зеркало ванной комнаты и ненавидеть себя всё сильнее, сильнее, сильнее… Всякий раз, когда Николас отвлекался от разговора и куда-то проваливался, Лень делала небольшой пас рукой и мысли с довольным урчанием отступали, насытившись тоской в очередной раз. Гудела голова.

Что сами Семь Смертных Грехов забыли в этом месте? Почему эти совпадения и случайности, которые так часто делают людей счастливыми для него вечно оборачиваются как минимум не приятностями? Мог же спокойно прожить этот год, выпуститься из школы, а потом… обычная жизнь, каких тысячи. Но нет, Судьба в очередной раз решила постебаться свалив на него грёбанных демонов и проповедника.

“Может, хватит ныть?” – флегматично спросил внутренний голос. Николас только заткнуться ему посоветовал. Наверное, нытьё – это то, что отделяло его от поистине дерьмового состояния. Лучше жалеть себя, чем приниматься копаться в собственном тёмном подвале.

– Так значит, вы решили, что я могу остаться, чтобы… Что? – потёр он переносицу после того, как девушка замолчала. В монологе успела о многом поведать, чуть ли не о смысле мироздания, но Ник предпочёл пропустить большую часть мимо ушей. Хватит и действительно полезной, расставляющей все точки над “i”, информации.

– Я хочу помочь тебе! – просияла девушка, подаваясь вперёд. – Понимаешь, я…

– Не надо! – дёрнулся, как от удара, Николас, взглянув на неё почти с ужасом. Запнулся об искреннее непонимание в омуте взгляда и процедил, давясь собственной никчёмностью. – Не надо. Меня. Спасать.

“ – Я хочу помочь тебе, – карии глаза смотрят прямо в душу. – Тебе нужна помощь, понимаешь?” 

 Он мотнул головой.

– Ты думаешь, мы плохие, да? – печально сощурилась Лень. – Думаешь – я плохая?

Сказать, что Николас в этот момент чувствовал себя паршиво – ничего не сказать. Он вообще не знал, что думать, не знал, как реагировать на такие заявление от них. Были только эти бессмысленные щиты, которые мгновенно поднялись, выставили защитные орудия и были готовы атаковать всеми возможными способами, лишь бы эти тонкие руки не коснулись укрытого. Лень смотрела на него, а Нику казалось, что она глядит прямо в изорванную, гадкую душонку, настолько её взгляд был понимающим и осознающим. Помимо этого, находил там обиду, которую никак не мог объяснить. Она же… демон, чёрт возьми! Разве демоны умеют так смотреть?! Разве они должны так смотреть?!

– Как ты можешь помочь мне? Ты не знаешь меня. Думаешь, раз не человек – умнее других? – Нужно было остановится, нужно было заткнуть свой поганый рот, но Николаса понесло. Вроде бы отложенные в сторону орудия набирали мощи, готовились стрелять на поражение. – Думаешь, приняла безобидный облик – и любой поверит? Не-е-е-ет, не надейся. Хватило мне вас, помощнички. Уходи. Говоришь, вас не нужно трогать – так и ты не трогай меня!

Он тяжело, шумно дышал, пока Лень смотрела на него обиженным ребёнком, а затем глубоко вдохнула, закрыв глаза и пропала. Оставила после себя след из тоски, который Николас безуспешно попытался перебить сигаретами.

Этот городок уже начинал сводить его с ума. И как тут начинать новую жизнь, с таким-то кругом общения? Ник судорожно выдохнул, вновь мотнул головой. Он чувствовал поднимающуюся тревогу, нервозность и пугался её ещё больше, чем Гнева прошлой ночью – демон мог просто убить, а это будет только глумиться, издеваться.

Депрессия похожа на плохую наркоту. Подсел плотно, лечение дорогое, самому слезть не получается, а просто так не проходит. Случаются просветления, в которых чего только не померещится – и жизнь прекрасна, и людей можно полюбить, и прилив сил такой, что мама не горюй. А потом отпускает, только отхватишь любой триггер, напоминающий о причинах. Это может быть что угодно, на самом деле – песня, запах, фраза, взгляд. То, что случайно врезалось в память и превратилось в ядовитое воспоминание, бесконечно отравляющее существование. Один толчок – и ты снова Там, на самом дне и не приведи Господь, чтобы с него постучали.

Иногда он думал о том, что всё это надуманное и стоит лишь пересилить себя и всё будет в порядке. И никакая это не депрессия, и даже не невроз – просто прошлое не желает отпускать, въедается, бьёт под дых. Депрессия – это болезнь, а он нормальный. Уверенность в этом держалась до ближайшей истерики, либо до провала. Были перезагрузки, а были тихие мысли в одиночестве, размытая комната и ком в горле, который ни сглотнуть, ни выплюнуть.

– Не хочу… – растягивая гласные, прошептал Николас, сжимая волосы на голове. – Не надо…

Его никто не спрашивает. Нужно поднять задницу и продолжать существовать, социализироваться…  А сейчас нужно было взять себя в руки и срочно успокоится. Хуже, чем тогда, уже не будет.

Дожили – ему пытается помочь демон. Существо, в которое Ник не особо то и верил до этого. И так искренне причём, зараза! А в глазах у демона – ребяческое непонимание происходящего, обида и сострадание. Николас ненавидел, когда его жалели. Даже три года назад, когда мать сподобилась на настоящую поддержку и пыталась убедить, что всё будет хорошо, он ненавидел её голос. Шизофрения… парень нервно усмехнулся, психанул, схватив телефон с наушниками и выскочил в вечернюю улицу, натягивая ветровку.

Нужно было дышать полной грудью, идти куда-то, бежать, стремиться и продолжать обманывать себя. Лишь бы не превратиться в того-самого-подростка, который, без всякой романтизации, заставляет проживать себя каждый день. Не упасть, а продолжать бороться за бессмысленные идеалы, призрачные мечты. Не важно стоит ли оно того, не важно, с каким дерьмом придётся разгребаться будущему Николасу Бэкорду, но сейчас единственной целью сознания был бег. От чего – не понятно. Ник предполагал, что от себя самого.

Он уже был на полпути обратно, даже слегка отошедший от встряски, когда музыка заглохла и зазвонил телефон. Ник принял звонок не глядя.

– Да?

– Привет, – сквозь женский голос пробивались всхлипы. – Не мешаю?

Лучше бы он не брал трубку.

Николас застыл как вкопанный, сжимая трубку побелевшими костяшками, да и сам сделался похожим на полотно. Смотрел остекленевшими глазами перед собой, а в груди разгоралось немыслимое пламя. Ноги налились слабостью.

– А что? – пришлось из себя выдавливать раскалёнными щипцами. Сказать было проще, чем сбросить, а ведь так хотелось!

– П-помнишь… Ты когда-то сказал, что я могу позвонить тебе всегда? – прерывистый, механический выдох. – Помнишь?

Стены трещали по швам, огромные глыбы с жутким грохотом падали прямо ему под ноги. Ник вцепился в телефон точно спасательный круг. Не мог больше сказать ни слова и даже не понимал, как это делать – говорить. Сердце пропустило удар, потом забилось часто-часто. Стало жарко.

– Ник?..

– Какого чёрта ты вернулась?! – наконец выпалило одно из орудий. – Недостаточно испортила мне жизнь?! Поплачься Эррону Гриффиту, стерва!

А затем всё-таки смог нажать на красную кнопку, но ещё долго смотрел в историю вызовов, буравив взглядом незнакомый номер. Что с ней? Почему другой номер? Почему ему? Ведь голос у неё был такой… дрожащий, отчаянный, нуждающийся. Ник знал этот голос, знал, что ей сейчас максимально дерьмово и не мог понять, что испытывает. Радость? Желание перезвонить? Страх?

Он не герой. Он даже не хороший парень. Может и был им когда-то, но уж точно не смог сохранить его для сегодняшнего дня. Ему бы сейчас пошла даже роль не антагониста, а какого-нибудь  десятистепенного персонажа, который мешается с толпой описаний и настроений. Он не важен, легко заменим и на его место можно поставить чуть ли не каждого второго. Он ничтожество.

Мир смазался за пеленой из чувств и Николас быстрым шагом направился в сторону дома. От свежего воздуха всё равно никакого толку – дышать было по-прежнему невозможно.

Он ещё долго не мог уснуть. Нервно проверял телефон, вертел его в руках, потом жмурился, стискивая зубы и прислушивался к звукам дома. Коридоры наполняла темнота и тишина.

История о Джун Флауэрс – та самая история, которую через силу рассказывают на приёме у психотерапевта. История, оставляющая на сердце шрам, что не зарастёт никогда, сколько бы времени не прошло. Он может больше не напоминать о себе, может никак не проявлять себя до-поры-до-времени, но однажды начнёт кровоточить.

Как и все такие истории, эта начиналась вполне мирно и банально. Они жили с Ником на соседних улицах, знали друг друга с детства и относились к тому типу детей, которых женили чуть ли не с младенчества. Красивая история, которая частенько обращалась любовью и свадьбой по мере взросления. Джун смеялась всегда, когда слышала такое и говорила, что даже и не против, если Ник однажды опустится перед ней на колено. Зачем знакомиться с другими мужчинами, если уже есть один? Пусть маленький, местами очень неловкий, даже неуклюжий, но умный не по годам. Ник краснел и прятал улыбку.

Когда ушёл, а потом умер отец – Джун была рядом. Мать закрылась в себе, даже не всегда собирала ему обед в школу и всё, что от неё было слышно – односложные фразы и редкий плач. Николас не совсем понимал причины, только осознавал, что иногда глаза намокают и солёная вода катится по щекам вниз. Грудную клетку сжимало, рвало и он не знал куда деться от этого по вечерам. Ему не сказали, что так называется горе и боль. Не научили справляться с этим, не показали – он не один, жизнь продолжается и потери нужно уметь переживать. Семья у него с того времени ассоциировалась с холодными стенами блекло-серого цвета, тишиной и светом настольной лампы, разгоняющей мрак комнаты. С редкими шагами в коридоре, понимающими взглядами учителей… список можно продолжать бесконечно, исключив из него тепло и заботу.

На похороны мать его не взяла, да и сама не пошла.

Джун Флауэрс видела всё это, наблюдала и делилась с Ником положенным родителями шоколадом. Иногда не только им, но хотя бы чем-то. Ребёнок не мог дать чего-то действительно стоящего, не мог понять, что происходит и уж тем более не в её силах было оплатить посещение детского психолога.

Так что начальную и большую часть средней школы они прошли бок о бок. Со взлётами и падениями, ярлыком “звезда” и коротким периодом ощущения ненужности после рождения Сьюзен. Николасу некому было рассказать, а тащить всё в себе невыносимо – поэтому он говорил ей, а Джун молча слушала и давала Нику то, в чём парень так нуждался – немая поддержка.

Джун не перебивала, подсказывала и единственная заметила, что с ним что-то не так. В тот момент им было уже по четырнадцать и Николас пришёл к ней, на взводе, злой как собака, обиженный на весь мир. Он рассказал, как отчим посмеялся в лицо на фразу “Я тебе не игрушка с рождественской ёлки!” и заявил, что оно так и есть. Игрушки покупают, чистят время от времени и ухаживают за ними, а ведь именно этим Дэвид Бэкорд и занимался. Платил по счетам, гонял по больницам время от времени, – мало ли, вдруг у него рак? – и заставлял правильно питаться.

– И говорит – разве этого недостаточно?! – крикнул Ник, закладывая руки за голову и продолжая ходить туда-сюда по комнате. – Прикинь?!

– Я понимаю, ты обижен, но…

– Нет, я не обижен! Мне срать на этого урода, но…

Он осёкся, когда девушка поднялась с кровати и подошла в плотную, потянулась к его лицу.

– Ты плачешь, – ровным голосом произнесла Джун и печально усмехнулась. – Тебе больно.

Иногда Николасу казалось, что она знает его лучше, чем он сам себя. Джун обнимала за плечи, а он чувствовал холодные пальцы на пульсирующем сердце. Джун смотрела в глаза, щурилась и старалась подарить тепло, а ему чудился рентген напротив, от которого ничего не спрячешь и ничего не скроешь. В отличии от него, Джун всё знала.

Он не замечал школьного фона, когда она была рядом, только слушал её голос. Джун рассказывала про то, что такое чувства и как они называются. Что иногда Ник испытывает такую боль, что даже не хочет её осознавать, а тем более копаться в её причинах.

Его не травили особо сильно, просто не стремились общаться и обходили стороной. Таких, как он – обособленных от общества, худощавых было довольно много, а ведь Николас даже ботаном не был. Когда-то имел тягу к знаниям, но она стремительно таяла на глазах с каждым скандалом дома из-за плохой оценки. Школа для него превратилась в обязательный пункт жизни, который просто нужно перетерпеть, из которого хрен что вынесешь полезного. Редкие проблески озарений тонули в рутине повседневности, появившейся никотиновой зависимости и странной тревоге, занимавшей всё его существо время от времени.

– Моя мать – психолог, так что я немного знаю обо всём этом. Если честно, такое себе удовольствие, подвергаться каждодневному анализу, зато я могу помогать тебе.

Они сидели в столовой и Николас поднял на неё взгляд только после того, как подруга окликнула его по имени.

– Я хочу помочь тебе. Тебе нужна помощь, понимаешь? Это ведь ненормально, отвратительно, а твоя мать – самая настоящая стерва, раз не видит твоего состояния.

Ник кивнул. Наверное, с ним и правда было что-то не так, раз Джун говорит. Джун ведь никогда не врёт, только прошибает горькой правдой, но всегда только потому, что это будет лучше для него. Джун знает и, раз обещает, то обязательно поможет. Может тогда он прекратит стараться заполнить странную, бездонную пропасть в груди с помощью сигарет и других пагубных привычек. Адреналин – штука, на которую подсаживаешься очень плотно. Добыть её можно разными способами, большая часть из которых грозит закончиться в полицейском участке. Джун, конечно, рядом и всегда придумает как выкрутиться, но ведь и своей головой нужно думать.

Он добровольно вручил ей в руки сердце. Не любил, даже влюблён не был, но испытывал по истине светлые чувства по отношению к девушке. Был готов на что угодно ради неё и её безопасности, часто огрызался, если слышал в адрес Джун нелестные комментарии и даже порывался бить морды, но она останавливала. Улыбалась и говорила, что они того не стоят.

У Джун было специфичное чувство юмора. Она стебала всё – себя, его, окружающих. Не всегда добро, часто шутки были очень злыми и тогда Николас вздрагивал, старательно улыбаясь. Он вбил себе в голову, что он просто неправильный, раз не понимает её подколов, да и о чём вообще можно говорить, когда тебе рассказывают, как чувствовать, что правильно, а что нет? Ник так и не мог определить наверняка боль это или злоба, обида или зависть, радость или грустная теплота. Джун сказала однажды, что у него есть зачатки манипуляторства – так много говорить о своих проблемах, да ещё и шутить над ними, вызывая намеренную жалость – просто немыслимо! Николас был не особо согласен, но всё равно сбавил обороты и рассказывал всё меньше и меньше, боясь иной раз даже заговорить о каких-то переживаниях.

Ему хотелось быть хорошим для неё.

В тот-самый-день, когда Ник пришёл в школу, то сразу же ощутил перемены в воздухе.

Раньше на него мало обращали внимания, а тут косились, начинали перешёптываться и посмеиваться. Он нервничал, но до обеда так и не смог найти подругу. На СМС она не отвечала, на звонки – тоже. Николас даже засомневался, что Джун сегодня пришла на занятия, потому что не мог найти её среди прочих в коридоре, не замечал возле тех кабинетов, где у девушки должны были быть уроки, а напряжение всё нарастало, грозилось сбить с ног и не за что было уцепиться. Перезагрузок тогда ещё не было, только редкая тревога и попытки анализировать своё состояние, которые не приводили ни к чему хорошему.

В столовой было шумно, как и обычно. Ник зашёл в неё, вытягивая шею и наконец зацепился взглядом за знакомую причёску каштановых волос. Джун Флауэрс сидела за столом с другими студентами и что-то оживлённо рассказывала.

– Джун!

О, нет, ему не стоило подходить. Ему не стоило окликать её, а тут же развернуться и уйти, потеряться в школьных коридорах и пообедать на школьном кампусе. Весна дышала жизнью, в тот день солнце не скрыли тучи.

– Тебе чего, болезный? – обернулся на него Бак Поуп.

Ник недоумённо моргнул, посмотрел на подругу, но та очень увлечённо разглядывала свой обед. Бак поднялся.

– Да ладно тебе, – протянула сидящая рядом девушка. – Такой ранимый, вдруг ещё вскроется из-за тебя.

С соседних столов, за которыми постепенно затихали разговоры, послышались смешки.

Ник понимал и не понимал. Неотрывно глядел на Джун и ждал, пока она встанет, возьмёт его за руку, уведёт прочь и всё объяснит. Разумеется, у Джун есть для этого объяснение.

– Не вскроется, он боли боится, не забыла? – противную рожу исказила не менее противная ухмылка. – Чё встал, болезный?

Почему?

– Я…

– Слушай, а ты на препаратах сидишь? – пригнувшись, Бак с силой хлопнул его по плечу. – Ну, колёса там, ещё чего? Может поделишься, по секрету?

Он говорил громко специально, слышала вся столовая. Ник обратился в горный хрусталь.

Почему?  

– Внимание! – теперь уже действительно крикнул он. – Если у кого-то депрессия или ломка – обращайтесь к Николасу Бэкорду!

Столовая грохнула. Мало кто сидел на своих местах тихо и смотрел на верзилу с неодобрением. Больше на Ника.

Почему? 

– Или погоди-ка… – подал голос ещё один парень. – Мамочка же не записывала его к врачу, значит и таблеток нет. У него другое лекарство – слёзы!

Николас вздрогнул, попытался вдохнуть, но не смог. Ноги подкашивались, всё тело пронимала дрожь, а картинка мира размывалась. Он куда-то проваливался, взлетал, разбивался и всё в один миг.

– Нюня! – выкрикнул кто-то.

– Ню-ня! Ню-ня! – подхватили студенты. – Ню-ня!

Как это называется? Почему вода опять течёт из глаз против воли и почему так больно, сложно дышать? Ник смотрел на Джун и думал, что она сейчас поднимется и всё объяснит. Как обычно – вздохнёт, откинет кудрявую прядь волос с лица и спокойно заговорит. Развеет бурю внутри своим ураганом, но Джун не поднималась.

– Скажи им, Джуни! – Бак продолжал лыбиться. – А ты – имей в виду, мужики не плачут, только если не из этих! Или, Джуни, может, про его ориентацию ты всё-таки умолчала?!

У неё была причина. Она должна была быть. У Джун всегда есть причина, чтобы поступать так или иначе. Может – ей угрожали?

Звуки сливались в один монотонный, слышались будто издалека. Перед глазами маячила противная рожа Бака и подруга, ковыряющая вилкой брокколи.

– Эй, Джун, – охрипшим, замогильным голосом позвал всё же Николас. – Почему?

– Потому что, – у неё не дрожал голос, звучал режущей правдой и уверенностью в каждом своём слове, – Меня задолбало твоё нытьё, сраный ты абьюзер. Думал – привяжешь меня к себе своими проблемами и всё, можно экономить? Запишись к психотерапевту, вот кто тебе нужен! Я не спасатель, кретин!

Он смотрел в сощуренные карии глаза и прекратил понимать происходящее. Какой абьюз? Она же… сама…

– Рановато начал, – хихикнула блондинка рядом. – Даже бабу ещё не нашёл, хотя не завидую я твоей девушке. Или парню. Фиг тебя там знает…

На негнущихся ногах Николас развернулся и под шквал каких-то криков, фраз, мата, смеха вышел в коридор.

В тот день он раньше покинул школу. Его трясло вплоть до дома, изредка приходилось останавливаться и закрывать глаза. В голове вертелась куча мыслей, которая никак не желала укладываться в размеренные суждения и анализы. Он не мог объяснить себе, что испытывает. Наверное, она бы назвала это болью, но всякий раз, когда имя всплывало, резало хуже тупого ножа.

Почему?

За что?

Если ей хотелось прекратить дружбу, то почему нельзя сказать об этом хотя бы по переписке, если не в лицо? Зачем было выставлять его посмешищем на всю школу, раскрывая все секреты, которые знала только она? Ник же действительно боялся боли, а сейчас было настолько плевать, что он был готов стащить у отчима бритвенное лезвие…

Нет. Не то. Не так. Почему? Как же это… Николас жмурился, судорожно тянулся за сигаретами и было плевать, что может увидеть кто-то из знакомых предков. Плевать, если спалят в школе. На всё было плевать. Плыло, двоилось, давило.

Хотя… в какой-то мере Джун была права. Он ведь действительно ненормальный, который не сторчался только потому, что растёт в нормальном районе и понятия не имеет, где достать. Иногда мысль пропасть была заманчива.

Потом была агония. Он так и не признался матери, заставшей его в настоящей истерике, что с ним. Тихо скулил, боясь издать лишний звук и услышать в свой адрес какое-нибудь обвинение.