Текст книги "Любовь по обмену"

-5-

Зоя

Мы оформили нужные документы и направлялись в аудиторию.

– Помещения для лекций бывают большими, – говорю я, – там проходят лекции сразу у нескольких групп одного потока. И маленькими, как это, где сегодня занимаемся только мы. – Поправляюсь: – Только наша группа.

Указываю на кабинет. Чем ближе мы подходим к нему, тем медленнее Джастин передвигает ноги.

– Ну вот, пришли.

Кто-то, очевидно, залил американцу бетон в толстовку, потому что он застыл и не достает рук из карманов. Даже не моргает, смотрит на меня сосредоточенно, отчего ярко-синие глаза кажутся огромными, почти безграничными.

– Вау, – усмехаюсь. – Такой большой мальчик, а струсил.

– Я?! – наконец оттаивает он, и его руки выбираются из плена кофты. – Это не страх, – проводит ладонью по лицу. – Я просто в ужасе…

Его лицо так напряжено, что мне хочется взять его за руку и успокоить. Но не могу. Для меня это кажется несправедливым по отношению к Славе. Я и так (нужно это признать) думаю о Джастине слишком часто. Намного чаще, чем полагается девушке, у которой есть парень.

– А где тот крутой спортсмен, который приехал к нам два дня назад, а? Который тушил сигареты в горшке с цветами и смотрел на меня… – гляжу на него исподлобья, насколько это вообще возможно с позиции моего роста. – Вот так!

Его губы растягиваются в невольной улыбке.

– Вот. Вижу, – кладу ладонь на ручку двери и тяну на себя. – Такой Джастин как раз подойдет.

Открываю дверь и заглядываю внутрь. Нам повезло – препода еще нет. Ребята оживленно болтают о своем.

– Нет уж, – громко говорит Вика, усаживаясь на подоконник, – я туда больше ни ногой. Что там делать? Комаров кормить? Или ногти ломать на канатном мосту? Пусть ботаники едут, им полезно, спорт и все такое.

– Поддерживаю, – соглашается Диана. – Я на турслет в этом году ни ногой.

Открываю дверь шире, выдыхаю и делаю первый шаг. Оборачиваюсь и показываю жестом Джастину, чтобы входил. Он медлит. Замечаю: как по мановению волшебной палочки его лицо опять становится суровым – парень напускает на себя жесткий, неприступный вид. А мне-то казалось, сейчас он включит улыбчивого американца с их привычным «how are you» или «what’s up», но не тут-то было.

– Всем привет! – говорю, взглянув на собравшихся одногруппников.

И мой подопечный делает первый, несмелый шаг в аудиторию.

– Знакомьтесь, это Джастин. Он из Сан-Диего и будет учиться с нами ближайшие несколько месяцев.

Все взгляды устремляются на новичка.

Американец молча входит и окидывает группу взглядом. Не спешит занять свободное место, видимо, ждет от меня хоть каких-то инструкций. Ребята смотрят на него во все глаза, кто-то приглушенно охает.

– Привет, – вдруг бросает он самоуверенно.

По-английски.

– Привет. Привет. Привет! – раздается в ответ хор голосов.

Все улыбаются. Девчонки начинают шептаться. Бьюсь об заклад – каждой из них кажется, что он поздоровался именно с ней.

– Джастин не понимает по-русски, – обвожу взглядом в первую очередь парней, – так что прошу проявить понимание и помочь.

Аудитория взрывается гулом голосов. Первым к незнакомцу спешит Дима. Крепко жмет ему руку:

– Добро пожаловать! – Хлопает по плечу.

– Спасибо. – Джастин удостаивает его сдержанной улыбки.

И тут Калинин начинает задавать ему вопросы с такой скоростью, что я почти перестаю понимать, о чем они ведут беседу. Три года в Нью-Йорке не прошли даром, английским Дима владеет в совершенстве. По лицу американца становится заметно, как это его поражает.

– Совсем-совсем не понимает? – интересуется Танька, подойдя ко мне ближе.

Довольно киваю, наблюдая, как парни начинают подтягивать вперед, чтобы познакомиться с новичком.

– Совсем.

– Ни словечка? – Глаза девушки расширяются.

Ее подружки уже окружили меня кольцом.

– «Привет», «пока», «спасибо», – пожимаю плечами. – Это все, что мы успели вчера выучить.

А еще «задница», «зайка» и прочее, но об этом умолчим.

Диана, поправляя розовые локоны, громко и радостно взвизгивает:

– Ой, а хорошенький какой! Губастенький!

– Высокий, – мечтательно подхватывает Танька.

– Слушай, Градова, – подходит ко мне Вика, но ощущение такое, что ко мне только что подползла королевская кобра, – он что… у тебя дома живет?

Она неотрывно смотрит на американца.

– Да, – говорю я. – Джастин – брат Челси Реннер, приехал вместо нее.

Кобре больше не интересно, что я ей скажу. Она медленно двигается в сторону будущей жертвы. Мне на секунду даже показалось, что слышно ее шипение, и по спине пробежали мурашки.

– Привет, как дела? – Королева группы протягивает ему руку. Парни расступаются, и ее губ касается довольная улыбка. Она любит эффектные появления.

У них с Джастином не такая большая разница в росте. Хорошо смотрятся. К тому же парень явно заинтересован. Жмет ей руку, и я вижу, как в его глазах автоматически включается режим «охмурителя».

– Привет, все прекрасно.

– Меня зовут Вика. – Она кокетливо поводит плечом, изображая смущение.

– Я – Джастин, очень приятно.

Их контакт глазами слишком затягивается.

– Ого, – шепчет Машка, подлетая ко мне сбоку.

– Угу, – соглашаюсь я.

Мне уже ясно видится, как змеюка вонзает острые зубы и умерщвляет свою жертву, впрыскивая под кожу сильнейший токсин. Не отпускает, удерживает, прикусывает снова и снова.

– Он… интересный, – качая головой, выдает Сурикова.

– А? Кто? – спрашиваю я, с трудом оторвав взгляд от Джастина, окруженного толпой страждущих пообщаться.

– Кто-кто? Твой новый жилец.

– Я одного только понять не могу, – вклинивается Никита Медведев, который уже успел поздороваться с новичком и отошел подальше, чтобы не мешать остальным, – почему в параллельной группе три тренажера, а нам только одного выделили?

– Это иностранный студент, болван, а не тренажер, – злюсь я.

И пусть он имеет в виду английский, на ум мне сразу приходит вчерашнее приключение американца. Хорошо на нем потренировались, на губе вон до сих пор след виден.

– Да я ж по-доброму, – смеется Никита, бросая сумку на стол.

Прислушиваюсь к разговору.

– Тебе у нас понравится, – уверяет Вика, строя глазки Джастину. – Вот увидишь. Здесь нет феминисток, харасмента и прочих вещей, к которым вы привыкли. Здесь можно свободно ухаживать за девушками, подавать им руку, чтобы помочь выйти из машины, оказывать знаки внимания и…

– Ты правда думаешь, это первое, что нужно знать иностранцу, который приезжает в Россию? – насмешливо спрашивает ее Дима, переходя на русский.

Вика продолжает натужно улыбаться – этим ее не смутить. Даже бровью не повела. Смотрит на Джастина как ни в чем не бывало:

– Мы все тебе поможем с учебой. Обращайся. Я вот могу заниматься с тобой русским языком после учебы.

«Языком она может. Ну, это не новость», – думаю я, сжимая зубы.

– Давай мы сами как-нибудь разберемся, ладно? – настойчиво отодвигает ее Дима. – Парню нужно освоиться. – Переходит на английский: – Пойдем, подыщем тебе местечко, Джастин.

Тот радостно кивает и следует за ним.

– А через две недели у нас выезд на природу всей группой! – не унимается Вика. Видимо, ей нравится орать им в спину. – Специальное мероприятие для иностранных и наших студентов под названием «Межкультурный диалог». – Растерянно оборачивается к подружкам: – Девочки, кто знает, как перевести на английский «Молодежный форум»?

– Давай потом? – устало выдыхает Дима, оборачиваясь к ней.

Вика злобно прищуривается. Не привыкла, чтобы ее отшивали, тем более прилюдно. Поправляет светлые локоны, садится на свое место и разворачивается так, чтобы видеть новенького.

– Здесь тебе будет удобно, – говорит Калинин, указывая иностранцу на парту в конце возле стены.

– А Зоя? – оглядывается американец и, увидев меня, машет рукой, подзывая.

Надо же, вспомнил обо мне…

– Вспомнил про свои костыли, – ворчит Вика, – теперь, пока русский не выучит, от Зойки не отстанет.

У меня внутри все обрывается. Так и есть, я просто помощница, без которой Джастину ни учителя понять, ни обед в столовке купить не получится. Только почему вдруг так обидно это осознавать?

– Так мы и поможем ему, – упирая подбородок в раскрытые ладони, усмехается Диана, – позанимаемся…

Смотрю на них и качаю головой. Курицы.

Вика улыбается, заметив мой взгляд:

– Поможем ему провести эти полгода весело и с пользой, чтоб не заскучал там, у Градовой в гостях.

– Ты бы прикусила уже свой язык, Старыгина, – вмешивается Никита, поворачиваясь к ней. – Вон и твои костыли уже прибыли, – кивает на дверь, в которую заходят Игорь, ее бывший, с приятелем. Макс Данилов – обладатель шикарной кучерявой шевелюры, по кличке Лысый.

– Привет, – сухо здоровается Вика и тут же напускает на себя скучающий, отстраненный вид.

Между этими двумя еще не все решено. До сих пор друг на друга зуб точат.

– Привет, Зой, – игнорируя бывшую, бросает мне Игорь и следует к своему месту. Останавливается. – Опа. А это у нас кто?

Удивленно вскидывает брови, глядя на американца, окруженного толпой ребят, пробующих себя в английском.

– А это у нас Джастин, иностранный студент.

– Круто, – говорит он, и они с Максом идут знакомиться с новеньким.

Неторопливо плетусь к своему месту, наблюдая за ними. Мой подопечный выглядит довольным, улыбается, ему, похоже, нравится, что все присутствующие здесь его понимают. Подхожу ближе, останавливаюсь и нерешительно топчусь на месте, слушая, как Дима обещает американцу провести завтра экскурсию по городу.

– Всем добрый день! – раздается мужской голос.

В кабинет вошел Станислав Вячеславович – наш преподаватель грамматики перевода.

Все тут же дружно подрываются и начинают занимать свои места. С облегчением замечаю, что рядом с Джастином стул пустует. Сажусь и чувствую, как он смотрит на меня, чего-то ожидая.

Достаю из сумки тетрадки, ручки, кладу на стол. Шум постепенно стихает. Поднимаю глаза и вижу, что Вика сидит вполоборота и смотрит на нас, но, заметив мой взгляд, неохотно отворачивается.

– Ну, что? Как ты? – спрашиваю шепотом у Джастина. Он смотрит пристально, будто в душу заглядывает. Между нами всего несколько десятков сантиметров, поэтому я непроизвольно съеживаюсь. Сердце начинает грохотать от волнения.

– Русские… доброжелательны, – выдает он, наклонившись к моему уху.

Я перестаю дышать, а он как ни в чем не бывало сканирует взглядом аудиторию.

Все сидящие вокруг пялятся на него, как стадо баранов, и даже Маша с Димой, сидящие теперь перед нами, устроились вполоборота, чтобы было удобней смотреть на Джастина.

– О, я смотрю, у нас новенький, – замечает Станислав Вячеславович, складывая руки в замок.

– Да, – произношу еле слышно, – это Дж… Джастин. Прошу любить… – «Любить. Любить. Любить», – стучит в висках. Прочищаю горло: – И жаловать…

Джастин

Старался быть сильным и не паниковать. Днем, на занятиях, и после, когда мы с Зоей получали мои новые учебники и тащили их домой, и за ужином, когда меня по третьему разу спрашивали, нравится ли мне здесь.

Нравится? Да. Да так нравится, что с утра хочется петь, а к вечеру застрелиться.

Меня пугает буквально все, но я, конечно, никогда открыто в этом не признаюсь. Пугают их дома, улицы, люди, обычаи. С ума сводит их язык, который кажется просто изощренной пыткой – в нем все сложное, начиная от букв и заканчивая произношением слов. Любых. Потому что все они, кажется, созданы именно для того, чтобы вывернуть или завязать узлом мой язык.

Лежу в темноте на своей кровати – большой, здоровый парень, которому хочется выть от безысходности и усталости. Меня будто тихоокеанская волна пришибла со всей дури. Хочется встать, послать их всех подальше, собрать вещи и свалить, но что-то держит, не отпускает. Какой-то невидимый якорь, тяжелый и крепкий.

Зоя вечером предлагала помощь в изучении алфавита. Отказался. Захлопнул дверь прямо у нее перед носом. В моем поступке мало приятного, но я злился, мне так хотелось побыть одному. Знал ведь, что будет трудно, что не раз захочется опустить руки, все бросить… и все равно ввязался в эту авантюру!

А она… Она, кажется, переживала даже больше меня. На занятиях пыталась переводить мне шепотом, писала на бумажке слова-подсказки, ободряла. Хотя преподаватели у них – понимающие, старались объяснять все так, чтобы и мне было понятно, много говорили на английском.

Вот черт…

Ударяю кулаком в подушку и встаю. Иду на кухню, завариваю кофе. Она так старалась. На каждом шагу пыталась меня уберечь от ситуаций, где бы я ничего не понял. Все показывала, рассказывала, объясняла, а я вместо того, чтобы принять ее помощь в выполнении самостоятельного задания, просто захлопнул дверь.

Идиот.

Нужно все исправить.

В доме тихо, все уже легли спать. Беру кофе, поднимаюсь с ним наверх. Закрываю дверь в комнате на замок. Открываю окно, выкидываю на крышу плед, лежащий на кровати, беру кружку с дымящимся напитком и вылезаю вместе с ней наружу. Осторожно прикрываю за собой створку.

На улице ветрено. Луна светит высоко над домом. Крадусь на цыпочках к окну Зои, свет не горит. Голые пятки прилипают к поверхности крыши – вечером моросил дождь. Холодно.

Наклоняюсь, встаю на колени и долго всматриваюсь в черный прямоугольник, пытаясь выхватить из темноты ее очертания, свет мобильника или хоть что-то, но похоже, Зоя спит.

Вот черт. Черт. И уже вслух и по-русски: «Черт!»

А на их языке мне даже больше нравится ругаться. Русский словно для этого и создан: получается хлестко, ярко и звучно.

С досады шумно выдыхаю, как вдруг в окне появляется ее силуэт. Узкие плечики с рассыпанными по ним светлыми волосами, распахнутые от удивления глаза, тонкая талия, которую так аккуратно подчеркивает маечка на бретельках. И губы. Бледные и припухшие, будто она спала или ревела, но такие притягательные…

– Что? – спрашивает Зоя одними глазами.

От моего дыхания по стеклу расползается белая дымка.

– Выходи, – прошу, состроив свое самое виноватое лицо.

Поднимаю вверх кружку с кофе.

Мне хочется сказать dinner date[2]2
  Свидание (пер. с англ.).


[Закрыть], но это было бы слишком. Хотя выглядит это как свидание, и, если честно, мне хотелось бы, чтобы так оно и было. Но нет. Нужно выбросить эту дурь из головы.

Зоя что-то берет со стола, накидывает легкую кофточку, распахивает окно и вылезает. Подаю ей руку, она хватается за нее и спрыгивает. От вида ее голых ножек в шортиках моя мужская природа просыпается, поэтому, едва девчонка оказывается рядом со мной, передаю ей кофе и отворачиваюсь.

– Пойдем, – говорю, а сам уже спешу к ветке яблони, где валяется плед.

«С ума сойти можно, у нас с ней уже есть свое собственное тайное место».

– Не спится? – спрашивает она едва слышно.

– Да, – поднимаю плед, несу его к дощечке, служащей сиденьем, кладу поверх и жду, когда Зоя подойдет, – садись.

Держу плед так, чтобы она села и еще хватило длины накрыть ее плечи. Мог бы согреть и своим телом, но эта девочка не из таких. Она вообще другая. Только с ней, впервые за последние месяцы, я не чувствую себя неудачником и не вспоминаю о Фло или об отце.

– Спасибо за кофе, – тихо благодарит Зоя, и я вижу, как ее щеки розовеют в отблесках лунного света.

– Не стоит.

Сажусь рядом и укрываюсь другим концом пледа.

Молчим. Мне впервые ужасно неловко наедине с девушкой. Это очень интимный момент, вот так сидеть вдвоем, в опасной близости под теплым пледом, вдыхать свежий, почти морозный воздух, любоваться только появляющимися на небосводе звездами и чувствовать рядом ее горячее плечо.

– Прости, что… – начинаю неуклюже.

– Не надо, – отвечает она, касаясь губами края кружки, – все в порядке.

– Мне просто стыдно было признаться самому себе, что я нуждаюсь в твоей помощи. Без тебя я вообще вряд ли здесь выживу.

– Это тебе. – Зоя наконец достает то, что прятала все это время под мышкой.

Это маленькая баночка колы.

– О… – восклицаю я, – вау… спасибо…

Беру банку, открываю и жадно пью. Напиток прохладный, вкус мало похож на колу со льдом, которая продается у нас, но я этого почти не замечаю. На пару секунд оказываюсь на берегу океана с доской для серфа. Мне хорошо. Я слышу плеск волн, щурюсь от лучей обжигающего солнца и улыбаюсь. Широко и искренне улыбаюсь.

Еще глоток, я снова рядом с ней – в России, и мне почему-то все еще хорошо.

– Вот, – она протягивает мне что-то маленькое и черное, – тоже тебе.

– Что это? – разглядываю штуковину, кручу в руках и вдруг понимаю: – Адаптер для моего смартфона? Но как…

– Пока ты был на занятиях по русскому, сходила и купила. Подумала, тебе пригодится.

Мне очень хочется ее поцеловать, но я опять сдерживаюсь. Зоя отворачивается и смотрит на небо, будто тоже боится, что я могу это сделать.

– Спасибо, Зоя. – Продолжаю разглядывать ее кожу, белую от лунного света, и колышущиеся на ветру пряди волос.

– Пожалуйста.

Сидим. Пьем каждый свой напиток. Молчим.

– Зоя, а что такое «yopani nasos»? – решаюсь спросить.

И зря. Кофе сразу идет у нее носом. Она трясется, не в силах сдержать смех, и вытирает руки и лицо пледом.

– Что? – спрашивает, хихикая.

– Дима велел у тебя это спросить вечером, когда мы останемся вдвоем.

– Он такой, он может, – кивает она и продолжает смеяться.

– Прикольный чувак, – соглашаюсь.

И мы хохочем вместе.

Наконец Зоя признается:

– Это непереводимое выражение. Нецензурное. Вроде того, что, по-вашему «черт, как это могло произойти» или «вау, вот это да»… не знаю… Русский мат можно перевести десятью разными способами, но в то же время практически невозможно передать весь смысл.

– Зачем он просил меня сказать это тебе?

Она так резко поворачивается и смотрит мне в глаза, что сердце перестает биться.

– Наверное, хотел, чтобы я посмеялась. Ты ведь сохранил интонацию, поэтому вышло очень забавно.

– Рад, что все получилось, – выдыхаю с трудом, – и что ты… улыбаешься.

Она, конечно же, прячет взгляд, а я думаю о ее парне. Что еще за парень? Меня совершенно не волнует наличие какого-то там парня, кем бы он ни был.

– Я сегодня разрезал банковскую карту отца, – признаюсь.

– Ого, – произносит Зоя, – тогда у тебя нет обратного пути.

– Да. Теперь мне придется подрабатывать на руднике или валить лес.

– Ну… это вряд ли. Здесь для тебя все бесплатно, – высоко поднимает кружку, – в том числе и кофе.

– А если я захочу пригласить тебя в кафе, например?

Она не успевает скрыть удивление, ее брови взлетают вверх.

– Тогда рудник, другого выхода нет, – отшучивается, быстро взяв себя в руки.

Но я уже видел в ее глазах то, что хотел: она не против, даже если станет это отрицать.

– Зоя, а что такое… ту…т… – тщетно пытаюсь воспроизвести услышанное утром слово, – этот выезд на природу, о котором все говорят.

– А-а-а, – она легко произносит его и затем пожимает плечами: – Это такое мероприятие, вроде тимбилдинга, чтобы студенты сплотились, пообщались. Мы выезжаем на природу, живем сутки в маленьких деревянных домиках, участвуем в конкурсах: полоса препятствий, армрестлинг, ориентирование и прочее. Поем песни, жарим мясо на костре, много гуляем. Не переживай, это весело.

– Скаутинг? Что-то вроде, да?

– Хм, – Зоя хихикает, – лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

– Наверное.

– Меня беспокоит другой вопрос. – Она потягивается, выгибая спину совсем как кошка, и зевает. – Во что мы тебя оденем? Нужно что-то похуже, и явно не эти твои белые сникерсы. Точно испачкаются.

– Да, я уже думал, что мне нужна новая одежда, у вас тут становится холодно.

– Да погоди ты с новой. – Зоя встает. – Можно взять что-то у Стёпы, у него полно… – подбирает слово, – барахла. Пошли!

Она идет к моему окну. Я заворачиваюсь в плед и думаю только об одном: «Эта девушка хочет зайти ночью в мою комнату. Как не наброситься на нее? Связать, что ли, себе руки за спиной?»

Через полминуты мы стоим посреди комнаты. Горит свет, и Зое уже не так комфортно. Быстро осознав, что предстает передо мной полураздетой, в пикантной пижамке, она выхватывает из моих рук плед и накидывает сверху.

– Так, посмотрим, – говорит шепотом, открывая шкаф. Слева висят мои вещи, справа – ее брата. Зоя быстро перебирает одежду и выносит приговор: – Не то. – Садится на корточки и выдвигает ящик. – Вот здесь была куртка. Держи, – подает мне. – Сейчас поищем еще.

Бросаю куртку на кровать.

– В другом шкафу я видел обувь, может, там что найдется? – Иду к противоположной стене, открываю створки шкафа и вытаскиваю несколько коробок.

– Черт, – доносится вдруг со спины.

Но я уже снял крышку с нижней коробки и в недоумении уставился на ее содержимое.

-6-

Зоя

Вцепляюсь пальцами в плед, который прикрывает мои плечи.

«Стёпа, Стёпа…»

Я тоже та еще балда. Нужно было проникнуть в комнату, пока никого не было, перепрятать вещи, как просил брат, а еще лучше – сжечь их. Эти волнения из-за Славы, который не берет трубку, из-за учебы и, что уж тут скрывать, из-за парня, который поселился у нас, заставили забыть о его просьбе.

Джастин садится на пол, складывает ноги по-турецки и продолжает рассматривать содержимое коробки одними глазами, не прикасаясь и ничего не говоря. Опускаюсь рядом на колени, и улыбка испаряется с моего лица, как огонек свечи, задутый ветром.

Не то чтобы было стыдно. Понятное дело, у каждого имеются свои скелеты в шкафу, но меня начинают накрывать с головой неприятные воспоминания прошлых лет. Съеживаюсь и с трудом выдыхаю. Мой брат – такой, какой он есть. Его ничто не оправдывает. Так что Джастин может реагировать на увиденное так, как сочтет нужным. Но я не хочу, чтобы родители наткнулись однажды на эти штуки и скандал разгорелся с новой силой.

– Это… принадлежит твоему брату? – хмурится американец.

– Да, – признаюсь.

И мне хочется закрыть коробку крышкой, чтобы больше не видеть ее содержимого.

– Полагаю, он не играет в бейсбол… – надломленно говорит он, косясь на шкаф.

Слежу за его взглядом и с огорчением замечаю в глубине, за коробками, длинную деревянную рукоять. Это Стёпкина бита… Та самая…

У паники неприятный, металлический привкус. Мне становится плохо, в висках пульсирует, дыхание перехватывает.

– А это… – Джастин снова смотрит внутрь коробки.

Слышу, как он сглатывает. Мужчин обычно не пугают такие вещи, и держится он ровно, но кричащие в глазах непонимание и смятение заставляют меня чувствовать себя виноватой, хотя я тут совершенно ни при чем.

– Это… в прошлом, – говорю и сама себе не верю. Мне страшно, что этот ужас может повториться, вернуться в нашу жизнь, как непрошеный гость. От этих мыслей по спине пробегает холодок. – И мама с папой не должны этого видеть. Не знаю, зачем Стёпа это все хранит… – бормочу себе под нос.

– Можно? – парень протягивает руку к коробке.

Его глаза излучают спокойствие, и мне даже удается медленно и осторожно выдохнуть. Киваю.

Джастин перебирает вещи, которые лежат внутри. Не торопясь, внимательно разглядывает и негромко хмыкает.

Одежда с символикой футбольного клуба, с тщательно замытыми бурыми пятнами, шарф болельщика, армейские ботинки на толстой подошве, массивный кастет и балаклава с изображенным на ней оскалом черепа.

– Ультрас… – тихо говорит парень. – Да?

И это слово режет меня, как острое стекло. Кажется, что, произнесенное почти шепотом, оно вдруг разрывает тишину дома, словно взрыв. Судорожно прислушиваюсь, и мне уже мерещится топот ног по коридору, а перед глазами встает взбешенный отец, который, задыхаясь от бессилия, снова и снова орет на брата. И мама рядом – плачет, и ее слезам, таким горьким и безнадежным, нет ни конца ни края.

Невольно оглядываюсь на дверь. Там никого, она плотно закрыта. Но кровь все равно отливает от моего лица. Мне страшно, неприятно и мерзко.

– В первый раз мы услышали об этом два года назад… – гляжу, как Джастин примеряет кастет, и замираю, – я услышала, – понижаю голос до еле слышного шепота. – Стёпа пришел домой поздно, весь в синяках, лицо было разбито. Я зашла, чтобы что-то спросить у него, и увидела, как он в спешке раздевается и прячет испачканную одежду в шкаф. Думала, случилось что-то серьезное, но он был так весел… энергичен…

Парень сжимает руку в кулак, а ладонью другой руки гладит неровную поверхность кастета, ударяет легонько, потом сильнее. Останавливается, смотрит на меня виновато, снимает железяку и бросает обратно в коробку.

– Прости.

– И это стало повторяться все чаще. – Кутаюсь в плед, меня знобит. – Родители начали что-то подозревать, но брат каждый раз отвечал, что просто подрался. Правду знала только я. Он говорил мне, что в их группировке нет хулиганов, все участники взрослые, образованные люди. Студентов хватало, но были среди них и юристы, и инженеры, и даже предприниматели. Уверял, что они не бьют витрин, никого не провоцируют, просто поддерживают свою команду, посещают все матчи, устраивают перформансы на трибунах. И даже о драках с другими группировками они якобы договариваются заранее, придерживаясь правила – никакого оружия, только кулаки.

– Я уже видел эту символику. – Джастин крутит в руках шарф. – На стадионе. На форме тех парней, с которыми играл в футбол.

– Да. Это наша команда, – киваю и указываю на вещи, – а такая вот у них «группа поддержки». – Едва шарф возвращается на место, беру крышку и закрываю злосчастную коробку. – Старый порт Марселя. Чемпионат Европы по футболу. Массовые беспорядки и драка российских болельщиков с английскими.

– Две тысячи шестнадцатый. Помню.

– Да, – смотрю на Джастина пристально, – Стёпа тоже там был. Чудом не попал в лапы полицейских, а когда вернулся, радостно рассказывал, что жители Европы благодарили их за усмирение британских ультрас, которые каждый год громят магазины, и никто не может найти на них управу. Они вроде как смогли. Герои. Думаю, именно тогда он и вошел во вкус.

Оглядываюсь, пытаясь придумать, куда деть коробку, чтобы завтра вынести из дома и уничтожить.

– Полгода назад, – говорю монотонно, будто выпуск новостей пересказываю, – он пришел домой весь в крови. Бледный, оглушенный. Помню, папа рвал на себе волосы и все отчитывал его, отчитывал. Мама чуть с ума не сошла. Стёпа закрылся в ванной и долго не открывал, а я слышала, как он там тихонько всхлипывает. Как трет мылом одежду снова и снова, шоркает, а потом разбивает стаканчик для щеток о кафельный пол и тихо стонет, собирая осколки. Я ждала почти до утра, чтобы поговорить с ним и узнать, что произошло. В ту ночь… убили его лучшего друга. Никто до сих пор не знает, кто это сделал и как именно.

Закрываю дверцы шкафа, наваливаюсь на них спиной и продолжаю:

– Парень получил удар по голове и умер. Когда поднялась паника, лидер их группировки не позволил Стёпе остаться рядом с телом. Они просто выволокли моего брата оттуда за шкирку, как щенка. Сбежали. Не хотели нести ответственности. А потом началось расследование. К нам приходили, допрашивали брата, родителей, меня. Снова и снова. Папа каждый раз повторял, что Стёпа был в этот день дома. Брат ненавидел себя за эту ложь. Он готов был искать виновных, но никто из его «братьев» не хотел поднимать шума. Ему пригрозили, чтобы держал язык за зубами, а после похорон он и вовсе замкнулся. Винил во всем себя. Отец, боясь, что сын возьмется за старое, велел вплотную заняться учебой, записал в программу по обмену…

– И его тоже отправили подальше от дома. – Джастин сжимает челюсти, на его шее, дергаясь, пульсирует вена. Два парня из разных стран. Он и Стёпа. Оба отправлены в ссылку вместо того, чтобы получить отеческое тепло, совет и психологическую помощь. – Так они его спасти хотели? Или наказать?

Он качает головой и шумно выдыхает.

– Стёпа выглядел довольным, – задумываюсь я, глядя на него, – кажется… – Собираюсь с мыслями, затем делаю предположение: – Возможно, он понял, что это может стать шансом отвлечься, решить, что на самом деле важно. Шансом… все забыть и попробовать начать сначала.

После того как я поделилась с кем-то этим грузом, мне стало намного легче. Я рада, что Джастин меня выслушал. Я благодарна ему за то, как спокойно он реагирует, за то, что он согревает своим вниманием мой вечер, прячет свои колючки и выглядит таким настоящим, таким искренним сейчас, в тишине этой комнаты.

Мы замолкаем, и вдруг слышим легкие шаги за дверью.

– Мама! – догадываюсь я.

Становится тихо.

– Джастин, – раздается снаружи, и она вежливо стучит несколько раз. – Мама… э-э… Тут твоя мама звонит… Телефон!

Трудно объясниться, когда вы говорите на разных языках, а под рукой нет даже словаря. Еще труднее сделать это через закрытую дверь.

Быстро перевожу парню ее слова, и Джастин подскакивает:

– Еще бы! У меня ведь телефон сутки выключен! – помогает мне подняться, забирает плед и подсказывает: – Окно.

Я не могу вылезти в окно, пока он на меня пялится. Только не это. Блин! Мои шортики такие короткие, что их и шортиками-то назвать стыдно. Но выхода нет – едва створка открывается, молча запрыгиваю на стол, перелезаю на подоконник и осторожно выпрыгиваю на крышу.

– Белые, – бормочет себе под нос американец.

– Что? – спрашиваю, обернувшись.

Стук в дверь повторяется.

– Ничего, – отмахивается он. – Спокойной ночи, Зоя.

И закрывает окно прямо перед моим носом. Еще секунду смотрю через стекло, убеждаясь, что Стёпина коробка надежно спрятана в шкафу, тогда делаю шаг в сторону и прячусь в темноте. Вижу, как Джастин открывает дверь и берет из рук моей матери телефон. Дольше не жду, крадусь по крыше и возвращаюсь в свою комнату. В ней прохладно. Поэтому, едва коснувшись подушки, я крепко засыпаю.

Мне снится… нет, не угадали.

Мне снится Слава.

– Ты меня любишь? – спрашивает он.

Его глаза недоверчиво сощурены, плечи заметно напряжены.

– Я… я… – кто-то лишает меня способности говорить, – я… – Натягиваю на лицо улыбку, беру его за руку. – Конечно, люблю…

Джастин

На часах 3 p.m.[3]3
  Английское время – 15:00 часов.


[Закрыть].

Наконец-то я перевел стрелки и теперь живу по местному времени. За окном светит солнце, его лучи жидким золотом отражаются от купола собора, расположенного на горе недалеко от университета. Мои пальцы немеют – никогда еще не приходилось столько записывать. Кажется, даже проступает мозоль.

Снова гипнотизирую циферблат. Скорее бы конец занятий. Монотонный голос преподавателя вгоняет в сон, а я и так не выспался – зарядил вчера телефон и долго не мог вылезти из соцсетей. Люди, которым на самом деле малоинтересно, что вообще со мной происходит, закидали меня сообщениями: «Где ты, чувак?», «Как там?», «Уже пробовал водку?», «Видел снег?», «Правда, что они ходят с каменными, злыми лицами?», «С медведем сфоткался?».

Первый раз в жизни не хотел отвечать. Никому.

Поразительно, но всего неделю назад я мог поржать вместе с друзьями на эту тему, а теперь все их вопросы о России казались мне такой чудовищной несуразностью – почти оскорблением, что мне становилось за них стыдно.

Никто не спрашивал, как я тут устроился, как себя чувствую, чем занят. Их больше интересовало, сколько русских цыпочек я успел отыметь за время пребывания в стране балалаек, матрешек, пьющих мужчин-коммунистов, целующихся друг с другом взасос, и женщин в меховых шапках, танцующих прямо на улице балет. А мой бывший партнер по команде Брайан даже умудрился спросить, не познакомился ли я с хакерами, которые повлияли на выборы в США. Вот же цирк.