Текст книги "Прыжок в неизвестное. Парикмахер Тюрлюпэн"

Глава XV

Тюрлюпэн укрылся в темном углу галереи. Там стоял он, подавленный тревогой за свою жизнь, и в его смятенной душе гнев боролся с отчаянием.

– Отчего, черт возьми, дворянину этому так хочется вонзить мне в тело свою шпагу? – спрашивал он себя в сотый раз. – Где я, в конце концов: среди христиан или язычников? Он проткнет меня в трех или четырех местах и оставит валяться на песке. А как же религия? Этого не следовало бы позволять. Кто бы мог мне вчера это предсказать? Проклятье, ну и влип же я!

Подталкиваемый страхом и тревогой, он принялся ходить взад и вперед.

– Дворянином быть опасно, – бормотал он. – Ешь, пьешь, получаешь удовольствия и не успеешь опомниться, как уже лежишь на площадке, продырявленный шпагой в стольких местах, что уж никакой лекарь не поставит тебя на ноги. Этот проклятый мерзавец смеется мне прямо в лицо! Жалкий подлец в желтом атласе! Но он у меня за это поплатится. Не так-то ему будет легко меня укокошить. Достанется и ему на орехи.

Он вспомнил, что не так давно господин Ле-Гуш в цирюльне показывал как-то кабатчику, как делаются выпады, кварты и терции. И он выхватил шпагу из ножен и принялся яростно рубить и колоть белый мрамор коленопреклоненной Дианы, метившей куда-то своим копьем.

Но рука Тюрлюпэна, привыкшая управлять легкими бритвами, не выносила тяжести шпаги.

– Не идет дело, – плакался он. – Устаешь от этого как собака. И нельзя ни на мгновение остановиться, иначе ты погиб. И существуют еще какие-то квинты и финты, и большие секунды, и малые секунды, и парады, и шарады, и всего этого я не запомнил. Надо было смотреть внимательнее, теперь уже поздно. Вот если бы позволено было тузить кулаками друг друга, я бы его так прижал к стене, что он передохнуть бы не мог. Но со шпагой этой мне не управиться.

Измучившись, он стоял, опустив шпагу и вперив глаза в темноту.

– А не проткнуть ли его, прежде чем он соберется вынуть шпагу из ножен? Броситься на него и распороть живот без предупреждений? Раз, два, и кончено дело, и я, откланявшись, иду своей дорогой. Но и это не годится. Видит Бог, не годится. «Нужно ждать сигнала, – говорил господин Ле-Гуш. – Нельзя начинать, когда заблагорассудится, нужно проделать множество церемоний, прежде чем тебе позволят рубить».

Но едва лишь он отказался от такого плана спасти свою жизнь, как у него уже возник другой, показавшийся ему гораздо более разумным и легче осуществимым.

– В доме этом так много дворян, умеющих обращаться со шпагою, – сказал он себе. – Если бы мне уговорить кого-нибудь из них вместо меня сразиться с этим подлым дворянином, желчным и злобным, как дьявол? Поговорю-ка я с герцогом, так радушно и приветливо меня принявшим. По виду судя, он умеет действовать шпагой. Может быть, он окажет мне такую услугу, если я его об этом попрошу. Честное слово, мне приятнее будет его видеть мертвым на площадке, чем себя.

Вложив шпагу в ножны, он отправился разыскивать герцога де Лавана.

* * *

Герцог стоял в оконной нише большой пиршественной залы, в беседе с господином Пьером де Роншеролем, предводителем нормандской знати, красивым, статным стариком, наружность которого внушала почтение. Они обсуждали способ склонить на сторону недовольной знати герцога д’Энгьена. Вокруг стола, расставленного вдоль правой стены залы, раздавался звон стаканов и веселый смех. Там сидели, шумя, споря и выпивая рюмку за рюмкой, три дворянина; они впервые повстречались за этим столом, но вино их сделало друзьями. Господин Лекок-Корбэй, барон де Лаведан, грузный, тучный и медлительный мужчина, приехал в Париж из провинции Сенонж. Он в первый раз попал в столицу и пришел в полное смятение от множества карет и колясок, которые видел на улицах. Против него сидел граф фон Мемпельгард, немец, посланный на это совещание лотарингской знатью. Это был драчун, игрок и забулдыга, вспыльчивый и очень сильный, но в пьяном виде кроткий как ягненок. Он привез с собой одного из своих гончих псов, который лежал на полу и спал. Третий собутыльник был граф де Кай и де Ругон, капитан королевского Наваррского полка, удалой воин, которого боялись и любили, человек решительный и блажной, – о нем рассказывали, что одну даму, пришедшую к нему утром, когда он еще лежал в постели, чтобы взыскать с него долг, он проводил до дверей своего дома учтиво, но нагишом.

Когда Тюрлюпэн появился в дверях, отвесив низкий поклон, граф фон Мемпельгард как раз начал произносить какую-то речь. Он откинулся на спинку стула, шпагу положив на колени, стакан с вином держа в руке, и громовым голосом воскликнул:

– У нас в Лотарингии дворянство отличается мужеством и благородством. Три моих сына, пять моих братьев, зятья мои…

– Я весь к вашим услугам, – сказал Тюрлюпэн, отвесив второй поклон, чтобы обратить на себя внимание.

– Мои зятья, мои соседи, мои друзья, – продолжал граф фон Мемпельгард, – все они возьмутся за оружие, если понадобится испытать их отвагу и верность, и двинутся на сборные пункты под звуки кимвалов, барабанов и труб, как велит лотарингский обычай.

– Ваш покорный слуга, – сказал Тюрлюпэн и отвесил третий поклон.

– Господин де Жослэн, – воскликнул молодой герцог, наконец-то заметив его, – я рад вас видеть. Клянусь честью, я уже стосковался по вам.

– Я против барабанов и труб, – произнес господин Лекок-Корбэй. – Мы должны действовать осторожно, тихо, осмотрительно, шаг за шагом, постепенно и последовательно. Начать мы должны с того, чтобы восстановить Верховный совет против кардинала, парламенты против Верховного совета, а население против парламентов. Вот мой план, и он, по-моему, хорош. Население должно высказаться за нас и перейти на нашу сторону. Затем мы можем перейти к тому, чтобы сделать волю кардинала предметом всеобщего пренебрежения.

– Великолепно! – воскликнул граф фон Мемпельгард. – Предметом всеобщего пренебрежения! Превосходно сказано.

– Но все это надо сделать тихо. Постепенно, без шума, не торопясь, без кимвалов и труб.

– Господин де Роншероль! – почтительно сказал старцу молодой герцог. Я прошу разрешения представить вашему вниманию господина де Жослэна, сьёра де Кеткана, бретонского дворянина, желающего уверить в своей преданности маститого анхиза нормандской знати.[26]26
  Анхиз (от греч. auche) – вознесенный, приближенный к престолу вельможа.


[Закрыть]

– Поистине я предан вам, сударь, телом и душой, – заявил Тюрлюпэн, сделав рукой такое движение, словно он готов немедленно не только подстричь бороду седому дворянину, но и завить ему волосы.

Но его почтительные слова заглушены были диким взрывом ярости графа де Кай и де Ругона.

– Осмотрительно! Тихо! Осторожно! – ревел он и ударял по столу кулаком так, что стаканы дребезжали. – Эти слова пригодны только для сотрясения воздуха и больше ни для чего. Кувшины на столе – и ничего в них не налито. Вертелы на огне – и ничего на них не нанизано! Если таков ваш план, сударь, то я ради этого плана даже маленького своего кортика не снял бы с гвоздя.

Он поднялся и стоял, перегнувшись вперед, упершись кулаками в стол, с лицом, багровым от вина и гнева.

– Я расскажу вам, сударь, чему научил меня жизненный опыт. С пятнадцатилетнего возраста у меня не проходило дня без похождений, и Бог нигде и никогда не ограждал меня от опасностей. Войну не выигрывают интригами и мелкими распрями. Войну, сударь мой, выигрывают, сидя задом в седле!

– Великолепно! – крикнул граф фон Мемпельгард. – Задом в седле! Клянусь рогатым чертом и душами нераскаянных грешников: так и только так выигрывают войну.

– Вот это божба, это я понимаю, – сказал Тюрлюпэн, придя в восхищение.

– Но не для того мы бодрствуем, чтобы обсуждать планы и спорить друг с другом, – продолжал немецкий дворянин. – Бодрствуем мы ради дружбы, веселья и хорошего вина. Веселее же, ребята, и пей, не зевай!

Он поднял свой стакан и выпил его залпом. Потом откинулся на спинку кресла и громовым басом, отбивая по столу такт кулаком, затянул песню о благочестивом нищем на Тулузском мосту, который разделил свою хлебную корку с рыбами Гаронны:

 
                     Пришлось мне через мост идти,
                     В город Тулузу шагая.
                     Калека-нищий стоял на пути,
                     Не розами благоухая.
 

– Эта песня, которую поет господин с серебряными пуговицами на рукавах, – сказал Тюрлюпэн герцогу де Лавану, – очень разумна по своему содержанию. Это правда, и я могу подтвердить, что эти плуты-нищие охотнее всего стоят на мостах или очень тесных улицах, потому что там никто не может их обойти.

Граф фон Мемпельгард продолжал петь:

 
                      Не розмарином несло от него,
                      Не пахло резедою,
                      Он подаянья ждал моего…
 

– Хо-хо! – воскликнул Тюрлюпэн. – Розмарином, резедою, еще чего захотели! Навозом от них несет, грязью, гнилыми репами из мусорных ям и заразой. Описать нельзя, какой бывает запах подчас у этих нищих. Я не понимаю, как их терпят на улицах.

– Видно, что вы только сегодня прибыли в Париж, – сказал герцог. – Вы не привыкли к виду этих несчастных. Но расскажите нам, господин де Жослэн, как провели вы сегодняшний день?

Испуганно поглядел Тюрлюпэн на герцога. К такому вопросу он был совершенно не подготовлен. О том, как проводит в Париже дневные часы дворянин, он никогда не задумывался. Но его выручили из затруднения припомнившиеся ему слова, с которыми днем раньше обратился к нему красильщик, господин Пижо, в виде насмешливого приветствия. Он воспользовался ими.

– Что ж, я гулял, расхаживал, беседовал, болтал – поразвлечься я не прочь.

И, осмелев, он прибавил:

– Днем я навестил одну молодую особу. Ее муж застиг нас врасплох, и мне пришлось спрятаться на чердак. Я провел несколько часов среди вязанок дров и в обществе кота.

– Осторожнее, гром и молния! – закричал граф фон Мемпельгард. – Об этих животных не говорят в присутствии гончего пса. Хорошо еще, что он спит и не слышит вас, а то бы уж вцепился вам в глотку.

Тюрлюпэн поторопился исправить свою ошибку.

– Я не знал, что ваш пес не любит разговоров о котах, – объяснил он, пугливо взглянув на огромного зверя. – А то бы и не заикнулся о коте. Я тоже терпеть не могу котов… Черт побери! Вот он проснулся. Попридержите его, сударь, попридержите его! Это не был кот, скажите ему, что это была крыса.

Пес поднял морду, издал короткое грозное рычание и оскалил зубы, немецкий дворянин стал браниться как бешеный, а Тюрлюпэн спрятался за спину герцога де Лавана.

– Пусть только попробует связаться со мной, – сказал он, но не совсем громко. – Я задушу его. Я переломаю ему ребра.

Потом он отвел герцога в дальний угол залы. Там он стал объяснять ему тихо и настойчиво:

– Вы знаете, сударь, какое живое участие я принимаю во всем, что вас касается. Так вот один из трех дворян, сидевших в той комнате, – я забыл его имя, он в желтом атласном кафтане и парике той формы, которую называют Мирлетон или еще Кадинет, с пробором посередине и длинными локонами по обеим сторонам… Он сидел перед камином…

– Господин де ла Рош-Пишемэр?

– Он самый. Да. Именно его так зовут. Он вас не любит, этот господин де ла Рош-Пишемэр?

– Я это знаю, – сказал герцог де Лаван. – Но и я не причисляю его к своим друзьям.

– Он говорил о вас в таких выражениях, которые возмутили меня, – продолжал Тюрлюпэн. – Он дал понять… дал догадаться, что вы человек, пользующийся его наименьшим уважением.

– В самом деле? – воскликнул герцог. – Он посмел так говорить обо мне?

– Я никого еще в жизни не обманывал, – заверил его Тюрлюпэн. – Не приведи Бог, чтобы вы были первым, вам нужно драться с ним, ничего другого вам не остается. Этого требует ваша честь.

– Моя честь этого требует, – сказал герцог, задумавшись, – но политика и разум запрещают мне драться с человеком, состоящим в числе самых приближенных лиц герцога д’Энгьена. Этот достославный принц, которого мы хотим склонить на нашу сторону, называет господина де ла Рош-Пишемэра другом своего сердца. Поймите же, что я, со своей стороны, должен всемерно постараться о том, чтобы господин де ла Рош-Пишемэр забыл обиду, которую нанес ему сегодня утром мой кузен де Люин.

– Стало быть, вы не хотите с ним драться? – угрюмо спросил Тюрлюпэн.

Герцог ответил пожатием плеч. Тюрлюпэн потупился. Он был в отчаянном положении. Человек, на дружбу которого он рассчитывал, позорным образом подвел его, прикрывшись пустой отговоркой. И он почувствовал ненависть к этому юноше, который сладкими, учтивыми словами и пожатием плеч предал его на волю рока.

– По правде говоря, – продолжал герцог, помолчав немного, – я этой дружбы никогда не понимал. Господин д’Энгьен один из первых вельмож государства, а этот господин де ла Рош-Пишемэр – обездоленный младший сын в семье, у него нет ни гроша за душой. Даже должность поручика, которую он занимает в каком-то полку, не ему принадлежит. Он заплатил за нее деньгами, занятыми у госпожи д’Орсэнь, супруги одного судьи, которая некоторое время была его любовницей.

Тюрлюпэн поднял голову. В глазах у него загорелись гнев, ненависть и дикое, ликующее злорадство.

– Так он, стало быть, младший сын в семье, этот господин де ла Рош-Пишемэр, и по этой причине у него нет ни гроша за душой, – повторил он вкрадчиво. – А старшему его брату принадлежит все, не так ли? Поместья и городской дом, лошади и кареты, и золото в червонцах?

– По французским законам и наследственному праву, – подтвердил герцог де Лаван.

– В самом деле? – злорадствовал Тюрлюпэн. – Значит, все достается старшему брату! Вот это, по-моему, разумное установление. А вы, сударь… Что сделали бы вы, будь вы таким младшим сыном? Что, если бы явился кто-нибудь и мог представить парламенту доказательства, что он ваш старший брат? Как поступили бы вы, сударь?

Герцог де Лаван запрокинул голову и расхохотался.

– Тогда бы я купил себе мула и колокольчик, – сказал он, – и пустился бы продавать на улицах Парижа свои старые шляпы с перьями.

И он закричал, подражая уличному торговцу:

– Шляпы с перьями! Кто покупает шляпы с перьями? Пожалуйста сюда, вот хорошие шляпы!

Тюрлюпэн покачал головой.

– Этого я вам не советую, – сказал он. – Вы увидите, что это промысел не доходный. Никто не покупает шляп с перьями. Люди носят свои старые шапки из кроличьих шкурок, к которым привыкли. Жаль мула и колокольчика.

– Вы большой шутник, – сказал герцог де Лаван, удивленный крайне странными речами бретонского дворянина.

Глава XVI

Беседа за столом сделалась оживленной и шумной. Господин Лекок-Корбэй, обнажив голову и потрясая шпагой, выпил за здоровье короля. Граф фон Мемлельгард пытался отнять у него оружие и проповедовал спокойствие и мир. Граф де Кай и де Ругон крепкими словами разносил провансальскую знать, отказавшуюся прислать на совещание своего представи– теля.

– Эти провансальцы, – кричал он, – считают себя умнее всех, для них всякий огонь слишком горяч, всякая вода чересчур глубока. Они хотят дождаться развязки и стать на сторону того, кто одержит верх.

– По этой части, – сказал господи Лекок-Корбэй, – много в стране родственников у Иуды.

Граф фон Мемпельгард осушил свой стакан в глубокой меланхолии.

– Опять разразится война над страной, – плакался он. – Я это предсказывал. Не пощадит она и Лотарингии, вертограда Господня, страны виноградников и дубовых рощ. Мне не верят. Грянет война и всех нас унесет, моих сыновей, моих братьев, моих милых зятьев, моих друзей…

– Volentem ducit, nolentem trahit[27]27
  Желающего ведет, упорствующего увлекает (лат.).


[Закрыть], – сказал господин де Роншероль, стоявший в стороне, в тени оконной ниши. – Это применимо к вину, к войне и к христианскому учению.

– Честью клянусь, – воскликнул граф де Кай и де Ругон, – вы сказали меткое слово. Говорю это прямо, хотя не учился латыни. Ибо в пору моей молодости, господа, восковые свечи были дороги, а отец мой был бережлив. «Будь удальцом, – сказал он мне, – ни на что другое ты не годишься». Он поступил со мной нехорошо, не обучив меня латыни, потому что в наш испорченный век ученые в большем почете, чем солдаты. Тридцать семь лет подряд служил я своему королю. Хорошими словами он щедро меня награждал, но ушел я от него с пустыми руками.

– Он всех угощает хорошими словами, – сказал граф фон Мемпельгард.

– Будь проклят тот, кто отказывает в должном уважении Его Величеству королю! – воскликнул господин Лекок-Корбэй, потрясая шпагой в правой руке и стаканом в левой. – Я готов скрестить свой клинок с каждым, кто дурно отзывается об Его Величестве короле.

Тюрлюпэн насторожился. Он нашел дворянина, изъявившего готовность с кем угодно скрестить свой клинок, и у дворянина этого был весьма воинственный вид, в руке у него была обнаженная шпага. Тюрлюпэн приблизился к нему.

– Если такова ваша воля, то мне нужно вам кое-что сообщить, – сказал он ему. – В этом доме есть дворянин, осмелившийся говорить об Его Величестве короле весьма непочтительным образом.

– В самом деле? Он осмелился? Что же сказал этот дворянин?

– Он сказал, будто Его Величество король находит удовольствие в том, чтобы собственноручно подстригать бороды своим офицерам, и дал понять, что смотрит на священную особу короля как на брадобрея, парикмахерского болвана, швабру и пластырь…

– Гром разрази меня на месте! – воскликнул господин Лекок-Корбэй. – И вы это спокойно слушали? Я не допускаю мысли, сударь, что вы тут же не воздали ему по заслугам!

Тюрлюпэн, к огорчению своему, увидел, что гнев дворянина обратился против него, а не против господина де ла Рош-Пишемэра. Ему пришлось оправдаться.

– Я вызвал его на поединок, – сказал он, скроив плаксивую физиономию.

– Вы поступили правильно, – объявил господин Лекок-Корбэй.

– А вы, сударь? – спросил Тюрлюпэн. – Как собираетесь вы поступить?

– Я? – с достоинством сказал дворянин, – Я поздравлю вас, если вы его убьете, и тем самым восстановите честь Его Величества короля.

– Пощадите его, сударь, пощадите его! – крикнул с другой стороны стола граф фон Мемпельгард, которого вино расположило к миролюбию и кротости. – У него есть мать. Простите его, чтобы и вам когда-нибудь простились грехи.

Мрачные мысли овладели Тюрлюпэном. Не удалась и эта попытка. Один из этих дворян произносил евангельские изречения, а другой, только что говоривший так воинственно и дерзко, тоже не был расположен вместо него сразиться с господином де ла Рош-Пишемэром. Но ведь за столом сидел еще третий дворянин, на лице у него было не меньше дюжины шрамов, и на него Тюрлюпэн возложил свою последнюю надежду.

Он обошел на изрядном расстоянии спящего пса и сбоку подошел к графу де Кай и де Ругону.

– Сударь! – заговорил он, весьма осторожно выбирая слова. – Не разрешите ли вы мне побеседовать с вами наедине?

Граф де Кай и де Ругон вскочил с места, зазвенев шпорами. Он был мал ростом, на голову ниже Тюрлюпэна.

Увидев перед собой незнакомого дворянина, он поклонился весьма церемонным образом и снял шляпу.

– Не знаю, имел ли я честь быть представленным вам, – сказал он. – Я Жан-Дагобер де Кай и де Ругон, капитан королевского Наваррского полка.

Он приумолк в ожидании, что теперь Тюрлюпэн назовет ему свое имя, но тот не говорил ни слова, смущенно и беспомощно глядя на обшитый деревом потолок залы.

– А ваше имя, сударь? – спросил капитан.

Тюрлюпэн провел рукой по лбу и парику. Лицо его выражало страдание, беспомощность и ожесточение. Он совершенно забыл аристократическое имя, которое носил в этом доме. С потолка взгляд его скользнул на венецианское стенное зеркало, в котором он увидел широкое красное лицо господина Лекок-Корбэя, на серебряные жирандоли, в которых горели восковые свечи, на бутылки и стаканы, на плюмаж шляпы графа фон Мемпельгарда и на кружева, украшавшие пурпурно-алые панталоны графа де Кай и де Ругана. Но собственного имени он вспомнить не мог, и губы его бормотали что-то невнятное.

– Я прошу прощения, – сказал капитан очень спокойно и вежливо, – я не расслышал вашего имени.

– Прощено, – сказал Тюрлюпэн с величественным жестом, – прощено и предано забвению.

– Я назвал вам свое имя и желаю узнать ваше, – воскликнул капитан раздраженным голосом. – Говорите, или мне придется силой принудить вас к вежливости, которую вы отказываетесь обнаружить добровольно.

Он схватился за эфес своей шпаги. Тюрлюпэн, к ужасу своему, убедился, что теперь ему вместо одной дуэли предстоят две.

– Проклятье! – воскликнул он. – В этом виновато только вино. Нужно же мне было столько его вылакать! Поверите ли, я не могу вспомнить, как меня зовут. Уверяю вас, я позабыл свое имя. У меня в голове все пошло кругом. Если вы меня теперь спросите, где я нахожусь и в Париже ли я, то я вам и на это не отвечу.

И чтобы поскорее выйти из этого затруднения, он попытался придать иное направление беседе. Он наклонился к уху капитана и доверчиво шепнул ему:

– Вам следовало бы отрастить себе бороду. Это придает солидность физиономии.

– Клянусь Богородицей! – заорал в ярости капитан. – Я не терплю насмешек. Какое вам дело, черт побери, до моей физиономии? Бросьте дурачиться, сударь! Шпагу из ножен!

Но туг герцог де Лаван стал между Тюрлюпэном и графом де Кай и де Ругана, чтобы разнять их.

– Успокойтесь, сударь, успокойтесь, – воскликнул он. – Господин де Жослэн отличается холодным юмором. Он шутник и говорит забавнейшие вещи с самым серьезным лицом. Он забыл свое имя? Позвольте мне прийти на помощь его памяти: господин де Жослэн, сьёр де Кеткан, из города Кенпе, представитель бретонского дворянства, впервые находящийся в Париже.

Тюрлюпэн бросил на герцога благодарный взгляд.

– Кенпе, Жослэн, сьёр де Кеткан, – пробормотал он про себя, решив уже не забывать этих слов.

– Господин де Жослэн? – воскликнул капитан совершенно изменившимся тоном. – Я, значит, имею честь говорить с сыном человека, под чьим начальством я семь лет тому назад командовал в Бретани пехотным полком? Простите меня за мою вспыльчивость. Как поживает господин маркиз?

– Сьёр де Кеткан, Жослэн, Кенпе, – бормотал Тюрлюпэн, – Жослэн, Кенпе, сьёр де Кеткан. И вслух он сказал: – Слава богу, он чувствует себя хорошо.

– Я очень рад это слышать, – заявил капитан. – Семь лет мы с ним не видались. А что поделывает мой шурин, шевалье, и что мой друг, президент Лэстуаль, рыжеволосый?

– Они живут очень дружно, – сказал, не задумываясь, Тюрлюпэн, – они видятся почти каждый день.

– Как? – воскликнул граф де Кай и де Ругон. – Они помирились? Не может быть! Вот и верь после этого, что существует смертельная вражда. Шевалье и президент Лэстуаль! И как случайно об этом узнаёшь!

– Они теперь закадычные друзья, – подтвердил Тюрлюпэн. – И ваш шурин крестил ребенка президента.

– Что вы говорите? – изумился капитан. – У рыжеволосого есть ребенок? У него, всю жизнь не выносившего женщин? На ком же он, черт побери, женился?

– На племяннице своего соседа, – простонал Тюрлюпэн. – Ну и жара же здесь! Задохнуться можно.

Граф де Кай и де Ругон в безграничном удивлении всплеснул руками и упал в кресло.

– Что я слышу? – вскричал он. – Он женился на мадемуазель де Вилларсе, на маленькой горбунье? Что ему в голову взбрело? От дочери господина де Жуаньи с ее рентой в двадцать пять тысяч экю он отказался, а маленькая горбунья ему полюбилась. Но он всегда был остолопом, таким и останется до могилы. А что говорит по этому поводу господин де Жуаньи и вообще что он поделывает?

– Он теперь занялся суконной торговлей, – сказал Тюрлюпэн в глухом отчаянии.

Господин де Кай и де Ругон вскочил и в ужасе вытаращил глаза на Тюрлюпэна.

– Суконной торговлей? – прошептал он. – Что вы хотите этим сказать? А его поместья, его фермы, его леса, его дома?

– Их больше нет у него, – отрезал Тюрлюпэн, – он все проиграл.

– Праведное небо! – воскликнул капитан. – Проиграл! Какое несчастье для него и для детей! И как приходится узнать об этом! Его подвели. Кто тот мошенник, который так ограбил старика?

Тюрлюпэн оказался прижатым к стене, потому что ему не приходило на ум ни одно имя, которое он мог бы назвать.

– Их было много, мошенников, – сказал он очень быстро. – Но все же… старику живется неплохо. У него до сих пор превосходная кухня. Когда я у него в последний раз обедал, к столу подали рагу по-охотничьи – вы знаете это блюдо?

И не давая капитану времени задать новый вопрос, он продолжал:

– Рагу по-охотничьи. Для этого требуется: кусок телятины, ломтик ветчины, не очень тонкий, крылышко курицы. Что еще? Яйцо для соуса, уксус, перец, масло, чтобы поджарить порезанное мясо, горчица, уксус, перец…

Граф де Кай и де Ругон попытался остановить этот словесный поток.

– А что поделывает господин де Жуаньи…

– Уксус, горчица, перец, масло, – повторил с ударением Тюрлюпэн. – Масло, чтобы поджарить телятину, затем лук…

– Еще один только вопрос, сударь…

– Конечно, нужен и лук, – продолжал, не смущаясь, Тюрлюпэн. – Не слишком, правда, много луку, только щепотка, пол-унции, накрошить совсем мелко. Рагу по-охотничьи… Неужели вы не знаете этого блюда? У нас в Бретани…

– Стойте! Тише! – закричал в этот миг молодой герцог де Лаван. – Вы слышите… Что там происходит?

С галереи доносился гул голосов и раздавались шаги лакеев, бегавших взад и вперед. В дверях появился дворецкий.

– Ваша светлость! – доложил он. – Только что прибыл представитель рода Вандом.

– Представитель рода Вандом! – воскликнул герцог. – Назвал он свое имя?

– Граф Франсуа де Бопюи, так он назвался.

– Неустрашимый! – воскликнул герцог. – Это Неустрашимый! Он отважился приехать в Париж. Какое безрассудство.

– Сударь, один еще только вопрос, – сказал капитан.

– Неустрашимый! – закричал Тюрлюпэн. – Это Неустрашимый! Ах, я должен на него поглядеть! Будьте здоровы, я побегу вниз. У меня нет времени. О ваших друзьях поговорим о следующий раз.

И он сбежал, оставив графа де Кай и де Ругон в глубоком недоумении по поводу перемен, которые произошли в среде его бретонских друзей.