Текст книги "Оппенгеймер. История создателя ядерной бомбы"

Глава шестнадцатая
«Не хочу видеть этого сукина сына в своем кабинете!»

Совершенно очевидно, что весь мир катится в пропасть и единственный возможный шанс, что это не так, заключается в том, что мы не пытаемся это предотвратить.

Роберт Оппенгеймер

Радужные мечты нашего героя разбились после встречи с президентом, итогом которой стало распоряжение Трумэна, данное заместителю государственного секретаря Дину Ачесону, который в 1949 году поднялся на ступень выше и стал руководить внешней политикой Соединенных Штатов. «Не хочу видеть этого сукина сына в своем кабинете!» – сказал Трумэн, и с этого момента карьера Роберта Оппенгеймера покатилась под откос. Есть слова, которые ни в коем случае нельзя произносить в разговоре с вождями нации. «Мне кажется, что у меня руки в крови», – сказал Оппенгеймер. И из героя, давшего Соединенным Штатам супероружие, превратился в «сукина сына». Трумэн ответил, что это у него самого руки в крови, и на этом аудиенция закончилась. Оппенгеймер еще оставался героем в глазах американцев, но курс его акций рухнул ниже низшей отметки.

После встречи с президентом он, что называется, «закусил удила» и в начале ноября 1945 года в речи, произнесенной в Лос-Аламосе перед членами Ассоциации ученых, сказал, что «если вы ученый, то вы не можете остановиться [в своих благородных стремлениях]» и что «секретность губит суть науки». Это был открытый вызов, брошенный правительству, которое «зациклилось на односторонних обязательствах в разговорах об обладании атомным оружием».

Давайте сделаем паузу и подумаем вот о чем. Самый популярный физик Соединенных Штатов, который мог бы почивать на лаврах всю оставшуюся жизнь и снимать со своей популярности жирные пенки, идет на конфронтацию с правительством, которое при всем торжестве демократии имеет множество рычагов для воздействия на нелояльных граждан (и наш герой вскоре в этом убедился на личном опыте). В 1945 году Роберту Оппенгеймеру был сорок один год – середина жизни, когда пора делать выводы и пожинать плоды. Он же перечеркнул всю свою прошлую жизнь ради того, чтобы больше никогда не повторились трагедии Хиросимы и Нагасаки… Если это не подвиг, то что еще можно называть подвигом? Роберт Оппенгеймер был героем в полном понимании этого слова, потому что был готов пожертвовать всем ради достижения поставленной цели. Можно удивляться, можно осуждать, это уж кому как хочется, но наиболее правильной эмоцией будет восхищение. Человек переступил через себя, переступил через то, что он сделал, и имел смелость посмотреть на итог своей деятельности с другой точки зрения. В свое время Америка не поняла, кем был Роберт Оппенгеймер, но по прошествии лет все же начала понимать. И здесь можно сказать только одно: лучше поздно, чем никогда!

В 1946 году под руководством Дина Ачесона был создан комитет, которому предстояло разработать предложения о международном контроле над ядерным оружием. Оппенгеймер вошел в консультативный совет этого комитета. Председателем совета был Дэвид Лилиенталь – юрист, демократ и либерал[91]91
  Демократ и либерал – это не одно и то же. Демократия представляет собой политический режим, а либерализм – идеологию.


[Закрыть]. Правительство Соединенных Штатов откровенно признавалось, что не обладает пониманием проблемы атомной энергии, и комитету предстояло внести ясность в этот вопрос.

Дэвид Лилиенталь был сыном далеких от иудаизма евреев, иммигрировавших из Австро-Венгрии. Детство Дэвида прошло в штате Индиана, где его отец то вел собственную торговлю, то управлял чужой. Окончив юридический факультет Гарварда, Лилиенталь занялся частной практикой, а затем стал специализироваться на праве общественной утилиты[92]92
  Общественная утилита – это организация, поддерживающая инфраструктуру для какой-либо государственной службы (предприятие коммунального хозяйства).


[Закрыть] и в 1932 году вошел в команду Франклина Делано Рузвельта, победившего на президентских выборах. У Лилиенталя и Оппенгеймера было много общего, но общее не всегда располагает к приязни, тем более когда речь идет о таких сложных людях, как наш герой. Но в данном случае Оппенгеймер увидел в Лилиентале если не союзника, то хотя бы человека, способного понять ход его мыслей. А Лилиенталя впечатлил интеллект Оппенгеймера – единственного ученого в консультативном совете.

Доклад, представленный советом правительству, современному человеку может показаться утопическим, но это потому, что человечество пошло по другому пути. В целом же предложение создать международное Управление по атомной энергии, которое сосредоточит в своих руках все ядерные технологии и ядерное сырье, было вполне рациональным: сообща владеем, вместе контролируем, и ни одна страна не может создавать собственное ядерное оружие. Из членов совета против этого предложения проголосовал только Гровс, но от генерала другого и нельзя было ожидать. Доклад, известный как «доклад Ачесона – Лилиенталя», даже собирались опубликовать, что стало бы чем-то вроде политической оферты. Но «ястребы»[93]93
  «Ястребами» называют политиков, склонных к решению конфликтов военным путем, а «голубями» – сторонников мира.


[Закрыть] всполошились, и очень кстати для них, 5 марта 1946 года, Черчилль произнес в Фултоне свою знаменитую речь[94]94
  Фултонская речь (оригинальное название – The sinews of peace) была произнесена 5 марта 1946 года Уинстоном Черчиллем в Вестминстерском колледже в Фултоне, штат Миссури.


[Закрыть], которую начал с торжества американской демократии, вместе с превосходством в силе принявшей на себя неимоверную ответственность перед будущим, а закончил тем, что «было бы неправильным и неосмотрительным доверять секретные сведения и опыт создания атомной бомбы, которыми в настоящее время располагают Соединенные Штаты, Великобритания и Канада, Всемирной Организации [Организации Объединенных Наций], пока что пребывающей в младенческом состоянии». Противопоставляя союз Британского Содружества и Соединенных Штатов (где «коммунизм находится в стадии младенчества») коммунистическому лагерю во главе с Советским Союзом, Черчилль заявил, что «старая доктрина равновесия сил теперь непригодна» и что только всемерное усиление американо-британского союза сможет обеспечить «совершенную уверенность в безопасности». Неизвестно, использовался ли во время подготовки фултонской речи доклад Ачесона – Лилиенталя, но могло создаться такое впечатление, будто Черчилль отвечает его авторам.

Примечательно, что на момент произнесения своей самой известной речи Черчилль уже был не премьер-министром, а лидером парламентской оппозиции, и в Фултон он прибыл с частным визитом. Но, тем не менее, его речь фактически стала официальным призывом к обострению отношений между Западом и Востоком, которое очень метко назвали холодной войной. На миролюбивых инициативах можно было ставить жирный крест, но не все осознали это сразу же, в том числе и наш герой.

Оппенгеймер продолжал упорствовать в следовании своим убеждениям и не замечал того, что над головой его начали сгущаться тучи. Джон Эдгар Гувер, возглавлявший ФБР с 1924 года и в некоторых сферах американской жизни значивший больше президента, был убежден, что Роберт Оппенгеймер является хорошо замаскировавшимся врагом. На вопрос: «Как враг Соединенных Штатов мог создавать для них супероружие?» ответ был простым: «Надо еще разобраться в том, что именно он делал в должности руководителя Манхэттенского проекта – способствовал созданию или тормозил его?». Версия, согласно которой Советский Союз мог поставить своего агента во главе проекта для того, чтобы иметь полную информацию о нем, тоже выглядела весьма заманчиво. К деловым соображениям примешивались и личные. Будучи «ястребом из ястребов», Гувер ненавидел «голубей» и всех, кто был похож на них.

26 апреля 1946 года Гувер попросил (точнее, потребовал) у генерального прокурора Томаса Кларка разрешение на «техническое наблюдение» за Оппенгеймером, иначе говоря, на прослушивание его телефонов. Кларк, про которого говорили, что «он хороший прокурор и хороший адвокат, но прежде всего он основательный политик», не мог отказать директору ФБР, располагавшему досье на всех высокопоставленных чиновников. И «техническое наблюдение» началось 8 мая. Из-за несовершенства техники наблюдение было далеким от идеала. При подключении «слухача» к линии или отключении от нее слышался щелчок, так что Оппенгеймеры сразу же поняли, что их прослушивают, и в телефонных разговорах между собой отпускали шуточки по этому поводу. Так, в общем-то, и ведут себя люди, которым нечего скрывать и нечего бояться. Но вместо того, чтобы шутить, нашему герою следовало бы задуматься и изменить линию своего поведения так, чтобы не навлекать на себя дальнейших неприятностей. Однако этого не произошло. Со временем прослушивание сняли по причине его безрезультатности. Ничего компрометирующего добыть так и не удалось.

Прозвучал и другой тревожный «звоночек». Представителем Соединенных Штатов по международному контролю над атомной энергией в только что созданную Организацию Объединенных Наций президент Трумэн с подачи государственного секретаря Джеймса Бирнса назначил Бернарда Баруха, удачно совмещавшего бизнес с политикой. Мало того, что консервативный Барух «смотрел в рот» президенту, так он еще и вложил крупные средства в компанию, владевшую урановыми рудниками. Так что его позиция была предопределена изначально. Барух «перекроил» доклад Ачесона – Лилиенталя таким образом, что идея международного контроля над атомной энергией, сохранившись на словах, на деле трансформировалась в контроль Соединенных Штатов. Суть «Плана Баруха» можно было выразить следующим образом: мы «замораживаем» текущий статус, чтобы больше никто не создал атомного оружия. Только самые наивные могли поверить в то, что американский орел добровольно зароет в землю свои стрелы[95]95
  Орел (точнее, белоголовый орлан), изображенный на гербе Соединенных Штатов, в одной лапе держит пучок стрел, а в другой – оливковую ветвь, что символизирует стремление к миру при постоянной готовности к войне.


[Закрыть]. В качестве сдерживающего фактора план Баруха предлагал не полную открытость, а… наличие арсенала атомных бомб, хранителем которого ООН должна была назначить Соединенные Штаты. В ответ на обязательство других стран отказаться от разработки атомного оружия американцы обещали не добавлять новых бомб к уже имеющимся. Это напоминало старую ковбойскую шутку из разряда «отдай мне свой револьвер и проваливай». Разумеется, Советский Союз не согласился с предложениями Баруха, однако иных предложений никто в американском правительстве делать не собирался.

Барух предлагал Оппенгеймеру принять участие в составлении плана в качестве научного консультанта (ему были нужны не знания нашего героя, а его громкое имя). Но тот отказался от сотрудничества и начал выступать с лекциями, в которых пропагандировал свои взгляды, касающиеся правильного международного контроля над атомной энергией, способного предотвратить применение атомного оружия в будущем. Это был очень опрометчивый шаг, типичный жест одиночки, оказавшегося в изоляции. Во-первых, позиция Оппенгеймера уже была озвучена не раз, и ничего нового он сказать не мог. Во-вторых, большинство американцев считало, что супермощное оружие нужно крепко держать в своих руках, а призывы Оппенгеймера воспринимало как «пораженческий бред». В-третьих, отдельные лекции не могли изменить мнение общества. Наш герой был похож на Дон Кихота, сражавшегося с ветряными мельницами.

А тучи тем временем продолжали сгущаться. Агенты ФБР усиленно копались в прошлом Оппенгеймера, ища доказательства его связи с советской разведкой, а к телефонному прослушиванию добавилась слежка. У Гувера имелись на руках хорошие карты (с плохими старина Эдгар никогда игру не начинал), но к ним был нужен козырной туз. Неопровержимое или хотя бы кажущееся неопровержимым доказательство шпионской деятельности Джулиуса Роберта Оппенгеймера, «сукина сына» и «занозы в заднице» (так Гувер называл тех, кто доставлял ему сильное беспокойство).

Лаборатория в Лос-Аламосе тем временем продолжала работу. Теперь ею руководил Норрис Брэдбери, рекомендованный Оппенгеймером в качестве своего преемника. Брэдбери окончил аспирантуру в Калифорнийском университете и недолго преподавал там, но в конечном итоге осел в Стэнфорде, где в 1943 году стал профессором. После войны лаборатория, превратившаяся в научно-производственное объединение, начала разваливаться. Одни сотрудники демобилизовались, другие уволились, большинство научных светил вернулись в свои «гнезда» и вдобавок ко всему сократилось финансирование. Разумеется, Брэдбери хотел сохранить лабораторию, а для этого требовалось продолжать создавать атомное оружие. И тут его интересы вступили в противоречие с интересами нашего героя. В конце 1945 года Брэдбери предложил Оппенгеймеру принять участие в операции «Перекресток», посвященной изучению действия атомной бомбы на море, но Оппенгеймер отказался. Он написал письмо президенту Трумэну, в котором мотивировал свой отказ невозможностью добавить что-то новое к уже известному и раскритиковал саму идею морского атомного взрыва, который планировали провести на атолле Бикини посреди Тихого океана. Зачем производить испытание, если его результаты легко можно предсказать? А если уж понадобилось что-то уточнить, то это можно сделать в лабораторных условиях, сэкономив большую сумму денег.

Доводы Оппенгеймера были разумными, но на самом деле операция «Перекресток» имела не столько научное, сколько политическое значение. Американскому правительству была нужна еще одна демонстрация своей военной мощи. Изначально предполагалось пригласить на испытание наблюдателей от разных стран, в том числе и от Советского Союза. Разумеется, письмо не оказало воздействия, а всего лишь укрепило неприязнь Трумэна к «ученому-плаксе» и еще раз подтвердило «антиамериканскую» позицию Оппенгеймера.

Разуверившись в своей способности повлиять на текущее состояние дел, Оппенгеймер вернулся к «чистой» научной работе и снова начал делить свое время между Пасаденой и Беркли. Некоторая напряженность в отношениях с руководством Калифорнийского университета сохранялась, но репутация «отца атомной бомбы» значила больше, чем трения. Оппенгеймер продолжил работать над темой космических лучей и тем, что было с ней связано (до 1950 года он опубликует пять статей, которые станут его последними научными работами).

Весной 1947 года Оппенгеймер согласился занять должность директора Института перспективных исследований в Принстоне и с октября приступил к исполнению обязанностей. К оставлению насиженных мест его побудила позиция ректората Калифорнийского университета, которая препятствовала ему создавать новую команду единомышленников взамен той, что рассыпалась в годы войны. В том же 1947 году Оппенгеймер вошел в состав Генерального консультативного комитета при Комиссии по атомной энергии, несмотря на всю неприязнь, президент Трумэн был вынужден назначить его туда. Немного позже молодой социолог Филип Рифф напишет, что «Оппенгеймер олицетворяет новый статус науки в американском обществе. Его красивое худощавое лицо стало новым образом гения, пришедшего на замену Эйнштейну».

В конце 1948 года Оппенгеймера избрали президентом Американского физического общества. «Роберта назначили министром физики», – шутила Китти. Примерно в то же время Оппенгеймер прочел в Рочестере[96]96
  Имеется в виду город в американском штате Нью-Йорк, центр округа Монро.


[Закрыть] лекцию, в которой подверг пересмотру свои прежние взгляды. За два послевоенных года его мнение о Советском Союзе заметно изменилось в худшую сторону, и теперь основную часть вины за срыв мирной атомной инициативы он возлагал на советское правительство, но, тем не менее, продолжал подчеркивать преимущества открытости в межгосударственных отношениях.

Могло показаться, что жизнь нашего героя начала налаживаться, но тучи продолжали сгущаться, а сеть, которую плело вокруг него ФБР, стягивалась все туже.

Глава семнадцатая
Комиссия по расследованию анти-американской деятельности

Многие из тех, кто способствовал переворотам в науке, впоследствии тяжело переживали то, что они вынуждены были сделать.

Роберт Оппенгеймер

7 июня 1949 года Роберту Оппенгеймеру пришлось выступить перед Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности[97]97
  Вообще-то название House Un-American Activities Committee переводится как «Комиссия (Комитет Палаты представителей) по неамериканской деятельности», то есть деятельности, источники финансирования которой находятся за пределами Соединенных Штатов.


[Закрыть], которая в 1946 году сменила свой статус с временного на постоянный. Читая дальше, держите, пожалуйста, в уме, что наш герой был сложным человеком со значительными проблемами психологического характера, и не всегда его поведение было предсказуемым или легко объяснимым.

Оппенгеймера спросили, что он думает о своем бывшем ученике Бернарде Питерсе, защитившем в 1942 году докторскую диссертацию под руководством нашего героя. О том, что Питерс «изрядно красный» и имеет склонность к активным действиям (ясно каким), Оппенгеймер заявлял в беседе с представителем службы безопасности еще в январе 1944 года, когда его допрашивали по поводу самоубийства Джин Тэтлок. Но тогда эти слова не стали достоянием гласности. Теперь же Оппенгеймер добавил к сказанному ранее, что Питерс, бежавший в Соединенные Штаты от нацистов, был опасным, потому что критиковал американскую компартию за ее соглашательскую политику и имел «внушающее опасения прошлое». Будучи членом Коммунистической партии Германии, он участвовал в стычках с нацистами, а затем совершил побег из концлагеря.

Вышло так, что спустя неделю после допроса газета Rochester Times-Union опубликовала все, что Оппенгеймер говорил о Питерсе, и наш герой оказался в неловкой ситуации и лишился значительной доли уважения среди коллег-ученых, которые считали его доносчиком, способным перечеркнуть чужую жизнь ради того, чтобы обезопасить себя. В конечном итоге Питерс понял, что в Соединенных Штатах его карьере настал конец, и в 1951 году уехал в Бомбей (сейчас Мумбаи), где смог продолжить научную работу.

После Роберта Оппенгеймера перед Комиссией предстал Фрэнк, который после слушаний лишился профессорской должности в Миннесотском университете. Отчасти он был виноват в этом сам, поскольку не раз, в том числе и в беседах с руководством университета, отрицал свою принадлежность к компартии, а во время слушаний был вынужден признаться в этом (известно же, как в Америке не любят уличенных во лжи). Более пятидесяти ученых-физиков подписали обращение к ректору Миннесотского университета Джеймсу Льюису Морриллу с просьбой восстановить Фрэнка в должности, но среди подписавших не было Роберта Оппенгеймера. С этого момента в отношениях между братьями пролегла глубокая трещина. Фрэнк и в особенности его жена Джеки не могли простить Роберту «предательства», которое на самом деле было не столько предательством, сколько нежеланием ввязываться в очередную политическую акцию, пусть даже и локального характера. Осознав свои перспективы, Фрэнк на остатки отцовского наследства приобрел ранчо в Колорадо и занялся сельским хозяйством.

9 февраля 1950 года в канун Дня Линкольна[98]98
  До середины семидесятых годов прошлого века 12 февраля в большинстве американских штатов отмечали день рождения Авраама Линкольна, шестнадцатого президента США. Теперь этот праздник отмечается совместно с днем рождения первого президента Джорджа Вашингтона в третий понедельник февраля и называется Днем Президентов.


[Закрыть] сенатор-республиканец Джозеф Маккарти выступил с речью в Республиканском женском клубе города Уилинга (штат Западная Вирджиния). Порассуждав о безнравственности коммунизма и слабости Соединенных Штатов перед лицом советской угрозы, он сказал: «Я держу в руках список из двухсот пяти имен… которые были представлены Государственному департаменту как члены Коммунистической партии и которые, тем не менее, все еще находятся на службе и продолжают участвовать в формировании политики Государственного департамента». Рожок прозвучал, охота на «красных лис» началась, и одной из них стал наш герой, в то время активно выступавший против создания водородной бомбы – нового оружия массового уничтожения, действие которого основано на использовании энергии, выделяющейся при реакции образования ядра гелия из двух изотопов водорода. Во время этой реакции часть массы ядер водорода превращается в огромное количество энергии. Активатором служит взрыв относительно небольшого плутониевого заряда, создающего необходимые условия для ядерного синтеза, высокую температуру и высокое давление. Первая советская водородная бомба, взорванная 12 августа 1953 года на полигоне под Семипалатинском, имела мощность в четыреста килотонн тротила, то есть была в двадцать с лишним раз мощнее «Малыша», сброшенного на Хиросиму. Сравнение уместно проводить именно с советской бомбой, поскольку то, что взорвали Соединенные Штаты 1 ноября 1952 года на атолле Эниветок на Маршалловых островах, было не полноценным снарядом, который можно сбросить с воздуха, а стационарным зарядом.

Оппенгеймер выступал против водородной бомбы не только как сторонник всеобщего разоружения, но и как прагматик, считавший, что реализация этой идеи займет много времени, отвлечет многих ученых от более полезных дел, обойдется очень дорого, и не факт еще, что готовое изделие получится транспортабельным из-за высокой массы. В феврале 1951 года возглавляемая Оппенгеймером Группа долгосрочных целей (очередная комиссия по изучению перспектив ядерного оружия) представила доклад, в котором говорилось, что возможность создания водородной бомбы – дело долгое и туманное, лучше бы заняться разработками тактического ядерного оружия, а именно плутониевых бомб.

Практически одновременно с представлением доклада Оппенгеймер опубликовал в Bulletin of the Atomic Scientists статью под названием «Замечания о военной ценности атома», ставшую чем-то вроде научно-популярного приложения к докладу. Помимо прочего, в статье подвергалась критике концепция стратегических бомбардировок: бомбардировок многонаселенных городов с расположенными в них важными заводами в глубоком тылу противника. При этом Оппенгеймер ссылался на слова контр-адмирала Ральфа Офсти, который в октябре 1949 года сказал, что: «стратегические воздушные операции… несостоятельны в военном отношении и имеют ограниченный эффект, но при этом они аморальны и решительно вредят стабильности послевоенного мира». Офсти после этих слов остался на службе и дослужился до командующего Шестым флотом. А вот нашему герою подобного выпада не простили, тем более что он вскоре подлил масла в огонь. В середине 1951 года Оппенгеймера пригласили принять участие в проекте «Виста», посвященном изучению возможностей тактического применения ядерного оружия. В то время шла Корейская война[99]99
  Корейская война – это война между Северной и Южной Кореей (фактически между США, с одной стороны, и СССР и КНР – с другой) с июня 1950 года по июль 1953 года.


[Закрыть], но проект рассматривал действия армии Соединенных Штатов в Западной Европе. Заключение Оппенгеймера и его коллег было следующим: стратегические ядерные бомбардировки советских городов не встретят понимания у европейцев, которые будут бояться ответных ударов по своим городам, разумнее будет использовать все средства для нанесения ударов по наступающим советским войскам, это будет воспринято в Европе позитивно.

Что можно подумать о тренере, который вместо удара в челюсть, могущего привести к нокауту, советует своему ученику дать сопернику оплеуху? Выводы ученой команды, которую возглавлял Оппенгеймер, были расценены военными как заведомо пораженческие, как диверсия, направленная против единственной силы, могущей сдержать советскую экспансию. Разумеется, сразу же возник вопрос, на чью мельницу льет воду Роберт Оппенгеймер. Министр военно-воздушных сил Томас Финлеттер запретил привлекать его к любым проектам своего ведомства и лишил его доступа к секретным документам. Это был очень тревожный сигнал – явное выражение недоверия. Ветер переменился, и большинство тех, кто прежде восхищался Оппенгеймером, начали ругать его на все лады.

Когда-то Роберт Оппенгеймер умел очаровывать людей, но со временем он то ли разучился делать это, то ли уже не находил в этом нужды. На критику в свой адрес он отвечал резко, а когда его попытались примирить с Финлеттером, устроив с этой целью званый обед, повел себя самым вызывающим образом: ни на кого не смотрел, не вступал ни в какие разговоры, да вдобавок позволил себе сильно опоздать, короче говоря, всячески демонстрировал сотрапезникам свое презрение.

Сыграла свою роль и его непоследовательность. Подчас Оппенгеймер выражался туманно, нередко противоречил сам себе. Но наиболее опасным его качеством (особенно для него самого) было то, что он не соотносил свое поведение с текущим политическим курсом, а для публичной личности и участника государственных проектов это необходимо.

В апреле 1952 года Дин Ачесон создал группу правительственных консультантов, ведущими членами которой стали Оппенгеймер, Вэнивар Буш, влияние которого при Трумэне заметно снизилось, и Аллен Даллес, заместитель директора Центрального разведывательного управления. Задачей группы стала все та же оценка перспектив развития ядерного оружия. Если у вас создалось впечатление, что после 1946 года наш герой переходил из одной группы или комиссии в другую и так без конца, то примерно так оно и было. Постепенно Оппенгеймер из ученого превратился в консультанта высшего разряда. Доклад, подготовленный группой, призывал Соединенные Штаты отложить запланированное испытание первого водородного заряда и начать переговоры с Советским Союзом о полном запрете ядерных испытаний. Но, тем не менее, испытание было проведено. Надо отметить, что затяжная Корейская война, закончившаяся на том, с чего и начиналась, способствовала повышению интереса к ядерному оружию. И Соединенные Штаты, и Советский Союз, и Китай поняли, что при достаточном запасе ресурсов войны «по старому образцу» становятся затяжными и малоперспективными. Сформировалась новая концепция, согласно которой противника нужно как можно скорее «обескровить», то есть лишить основных ресурсов – людских и материальных. Доклад в эту стратегию не укладывался совершенно.

В феврале 1953 года Оппенгеймер выступил в Нью-Йорке перед членами Совета по международным отношениям[100]100
  Совет по международным отношениям – частная американская организация в области международных связей.


[Закрыть] с лекцией «Атомное оружие и американская политика». Лекция представляла собой конспект вышеупомянутого доклада Группы по разоружению. Оппенгеймер, в который уже раз, твердил одно и то же: гонка вооружений бесконечна и бесперспективна. Единственным путем к миру является разоружение. В публичном выступлении нельзя было говорить о водородной бомбе, но многие из слушателей уже знали о появлении нового чудо-оружия, правда, не представляли, насколько оно разрушительно. На самом деле лекция предназначалась для нового президента Дуайта Эйзенхауэра, только что сменившего Гарри Трумэна, и его администрации. И вроде бы президент прислушался…

Но тут грянул гром! В мае 1953 года журнал Fortune[101]101
  Широко известный американский деловой журнал, который издается с 1930 года.


[Закрыть] опубликовал статью под названием «Скрытая борьба за водородную бомбу: история настойчивых попыток профессора Оппенгеймера изменить военную стратегию США». Неуказанным автором статьи был военный обозреватель журнала Чарльз Мерфи, офицер ВВС в отставке. По сути, статья являлась заказной – военная верхушка и близкие к ней деятели науки решили положить конец «проискам» нашего героя. На Оппенгеймера обратил внимание сенатор Джозеф Маккарти, с января возглавлявший постоянный подкомитет Сената по расследованиям, но Гувер не дал сенатору перехватить инициативу, сказав ему, что публичное расследование в отношении столь выдающейся личности, как Роберт Оппенгеймер, требует тщательной подготовки.

У «нового гения, пришедшего на замену Эйнштейну», был антагонист Льюис Штраус – бизнесмен, политик, контр-адмирал (это звание он получил во время Второй мировой войны). Как и Оппенгеймер, Штраус был сыном немецких евреев, и на этом сходство между ними заканчивалось. Штраус не относился к сионистам и выступал против создания еврейского государства в Палестине, но при этом соблюдал все заповеди иудаизма. Своей единственной родиной он считал Соединенные Штаты и был рьяным американским патриотом. К ядерной физике Штраус пришел окольным путем. Его родители умерли от рака, и в память о них он создал Мемориальный фонд Льюиса и Розы Штраус для исследований в области лучевой терапии онкологических больных. После войны Штраус стал представителем Военно-морского флота в Межведомственном комитете по атомной энергии, а осенью 1946 года – членом государственной Комиссии по атомной энергии, в которую вошел и Оппенгеймер. Штраус не был «ястребом» (например, он выступал за то, чтобы сбросить первую атомную бомбу не на Хиросиму, а на какую-то безлюдную символическую цель на территории Японии), но он был патриотом, и позиция Оппенгеймера сильно его раздражала. Считается, что Штраус приложил руку к злополучной статье в Fortune, ставшей первым публичным – и очень громким! – выпадом против «отца атомной бомбы». Также Штраус был солидарен с Гувером в том, что обвинение Оппенгеймера требовало обстоятельной подготовки. Гувер долго тянул с этим, потому что ждал какого-то «козыря», который мог сокрушить нашего героя одним махом. Давайте не будем забывать, что речь шла о самом известном американском ученом, находившемся в центре внимания нации, по отношению к нему нельзя было допустить ни малейшей оплошности.

«Козырь» в руки Гуверу дало советское правительство, произведя в августе 1953 года уже упоминавшееся выше испытание первой водородной бомбы, которая оказалась технически совершеннее того заряда, который взорвали американцы на атолле Эниветок. Отсутствие стремления к переговорам у советской стороны и ее техническое превосходство убедило даже самых миролюбивых «голубей» в том, что у Соединенных Штатов нет другого выхода, кроме совершенствования ядерного вооружения. Призывы Оппенгеймера теперь звучали как откровенно предательские.

7 ноября 1953 года Уильям Лискам Борден, недавно покинувший пост исполнительного директора Объединенного комитета Конгресса Соединенных Штатов по атомной энергии, направил Гуверу письмо, в котором говорилось о том, что «скорее всего Дж. Роберт Оппенгеймер является советским агентом». Добавив это «авторитетное мнение» к тому, что у него уже имелось, Гувер получил согласие президента Эйзенхауэра на дальнейшее расследование. В декабре 1953 года допуск Роберта Оппенгеймера к секретным сведениям был приостановлен. Отсутствие допуска лишало его возможности заниматься научной работой, касающейся атомной энергии, и участвовать в работе профильных комиссий.

Штраус, ставший к тому времени председателем Комиссии по атомной энергии, предложил Оппенгеймеру добровольно уйти в отставку с должности консультанта Комиссии, но Оппенгеймер отказался и потребовал разбирательства, то есть слушаний. Он явно переоценивал свои силы и недооценивал своих противников, иначе предпочел бы по-тихому покинуть Комиссию, сославшись, к примеру, на нездоровье – как заядлый курильщик, он всегда отличался чрезмерной худобой и беспрерывно кашлял. Отказ был воспринят Штраусом и Гувером как вызов. Впрочем, исходя из характера Гувера, не любившего выпускать добычу из рук, можно предположить, что он подвел бы нашего героя под слушания даже в случае его добровольного ухода из Комиссии. Так что, возможно, Оппенгеймер поступил правильно. С неизбежным лучше покончить раньше.

1 января 1954 года на прослушивание снова были поставлены его домашний и рабочий телефоны, кроме того, за ним было установлено наружное наблюдение. 12 апреля 1954 года Оппенгеймер снова предстал перед Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности. На сей раз «игра в вопросы и ответы» растянулась на три с половиной недели, ставшие наихудшим периодом в его жизни. «Опубликованные в 1954 году протоколы включают сотни страниц, написанных мелким шрифтом, – скажет впоследствии Оппенгеймер. – Мне приходилось слышать, что в этих записях подробно описаны мои лучшие годы и вообще вся история моей жизни. Это не так. Там нет почти ничего из того, что для меня важно или вообще имеет какое-то значение».