Текст книги "Оппенгеймер. История создателя ядерной бомбы"

Глава третья
Tierra de Encanto

На улицах играют дети, способные решить некоторые из моих главных задач по физике, потому что у них есть возможности сенсорного восприятия, которые я давно утратил.

Роберт Оппенгеймер

У любого человека есть какие-то особенные места, в которых ему очень приятно находиться, в которых он заряжается позитивной энергией. Не обязательно, чтобы место было связано с каким-то хорошим воспоминанием, порой достаточно одной лишь комфортной обстановки. У Роберта Оппенгеймера в Нью-Мексико совпали оба фактора: и воспоминания о первой настоящей любви, и умиротворяюще-неспешная провинциальная среда, разительно непохожая на привычную нью-йоркскую суету. Людям свойственно больше всего ценить то, чего им недостает. Роберт никогда не гнался за деньгами, поскольку вырос в обеспеченной семье, сумевшей пронести свое состояние через горнило Великой депрессии[9]9
  Великой депрессией называют мировой экономический кризис, начавшийся 24 октября 1929 года с биржевого краха в США и продолжавшийся до 1933 года (окончательно его последствия исчезли в 1939 году).


[Закрыть]. За год до того, как грянул гром, Джулиус Оппенгеймер продал свою долю в бизнесе и вложил полученные деньги в надежные банки (как говорится, кому везет, у того и петух несется). Но комфорт Роберт ценил высоко и потому столь лестно отзывался о Нью-Мексико, точнее, о Альбукерке.

Примечательная деталь – перед отъездом из Нью-Йорка Оппенгеймер спросил Герберта Смита, не могли бы они путешествовать под фамилией Смит, как два брата. Смиту эта идея не понравилась, но для биографов она очень важна, поскольку доказывает, что наш герой стыдился принадлежности к еврейской нации. Хотел ли он стать «настоящим американцем» или же пытался избежать дискриминации, неизвестно, но тем не менее такое предложение имело место. Современному человеку, далекому от расовых предрассудков и выискивания потаенных корней у окружающих, фамилия Оппенгеймер может представляться сугубо немецкой, но столетие назад все носители немецких фамилий подозревались в еврействе. Что же касается довольно распространенной фамилии Оппенгеймер, то после изданного в 1808 году наполеоновского декрета об обязательности наследственных фамилий[10]10
  Действие этого декрета распространялось на оккупированные французами Нидерланды, Бельгию, Люксембург и западногерманскую Рейнскую область.


[Закрыть] ее массово получали евреи, жившие в городе Оппенгейм, находящемся на юго-западе современной Германии (в настоящее время население Оппенгейма составляет около семи тысяч человек, и, наверное, примерно столько же Оппенгеймеров проживает в Соединенных Штатах и Канаде).

В Альбукерке у Роберта появился еще один друг. Фрэнсис Фергюссон, приехавший домой на каникулы, познакомил его с Полом Хорганом, будущим лауреатом двух Пулитцеровских премий[11]11
  Пулитцеровская премия – одна из наиболее престижных наград Соединенных Штатов в области литературы, журналистики, музыки и театра, основанная по завещанию газетного магната Джозефа Пулитцера (1847–1911). В наше время размер премии составляет пятнадцать тысяч долларов, но это тот случай, когда почет дороже денег.


[Закрыть], работавшим в то время в местной газете. Принято считать, что название «Тринити» («Троица»), которое Оппенгеймер дал первому экспериментальному взрыву атомной бомбы, было отсылкой к творчеству Джона Донна[12]12
  Джон Донн (1572–1631) – английский поэт-метафизик и проповедник, крупнейший представитель литературы английского барокко.


[Закрыть], но некоторые биографы склонны думать, что на самом деле наш герой имел в виду тот триумвират единомышленников, который сложился летом 1922 года в Альбукерке.

«Наряду с юмором, Юго-Западу присущи терпимость и дружелюбие, – пишет в книге “Наш Юго-Запад” сестра Фрэнсиса Эрна. – Различия в религии и в моральных стандартах принимаются здесь без критики… Житель Новой Англии, убегающий от общества, которое отрицает власть небес, и южанин, уверенный в незыблемости своих устоев, сливаются здесь воедино и превращаются в людей, забывших о своих социальных различиях и живущих в добром соседстве с людьми любой расы, любого цвета кожи и любого вероисповедования… Любой дом был открытым для любого путника, который был желанным гостем и мог рассчитывать на радушный прием…».

Вам уже захотелось на Юго-Запад? Что ж, поезжайте. Только не забудьте открутить маховик машины времени на сто лет назад, и вы попадете в благословенное место, где разве что реки не текут молоком и медом[13]13
  «И сказал Господь: Я увидел страдание народа Моего в Египте и услышал вопль его от приставников его; Я знаю скорби его и иду избавить его от руки Египтян и вывести его из земли сей в землю хорошую и пространную, где течет молоко и мед, в землю Хананеев, Хеттеев, Аморреев, Ферезеев, Евеев и Иевусеев» (Исход, 3:7–8).


[Закрыть].

Характеристика, данная Полом Хорганом Оппенгеймеру, стоит особняком среди множества прочих свидетельств, рисующих нам не то интеллектуала-мизантропа, не то интеллектуала-социопата. «Он был самым умным человеком из всех, кого я когда-либо знал, – писал Хорган. – В то время [1922 год] невероятное остроумие сочеталось в нем с легким отношением к жизни и неизменно превосходным настроением… Он был весьма незаурядным и при том крайне обаятельным и простым в общении человеком, обладавшим изысканными манерами… Меня всегда удивляло, когда о нем отзывались, как о высокомерном эгоисте… Я ничего подобного за ним не замечал». Просто не верится, что речь идет о Роберте Оппенгеймере, но тем не менее это так. Время меняет людей, и многое зависит от круга общения. В психологическом плане Оппенгеймер был похож на черепаху, которая при малейшей опасности прячется в свой панцирь. А панцирем ему служили интеллект и вежливость.

Юношам, вырвавшимся на свободу (пусть даже и относительную) из-под неусыпного родительского контроля, положено влюбляться и совершать различные безумства. Первым, но мимолетным увлечением Роберта стала сестра Хоргана Розмари. А затем он влюбился по-настоящему, по-взрослому – в двадцативосьмилетнюю замужнюю даму Кэтрин Чавес Пэйдж, принадлежавшую, как и Фергюссоны, к сливкам альбукеркского общества и дружившую с Эрной, сестрой Фрэнсиса. По отцовской линии Кэтрин имела испанские корни, а испанки не очень-то склонны сдерживать свои чувства. Так что, несмотря на свое недавнее замужество, Кэтрин благосклонно воспринимала те знаки внимания, которые ей оказывал Роберт. А знаки были откровенными: при каждой встрече Кэтрин получала букет цветов, к которому прилагалась хорошая порция комплиментов. Очень скоро дело дошло до совместных верховых прогулок, в ходе которых влюбленная пара якобы открыла неизвестное прежде горное озеро, которое Оппенгеймер назвал именем своей возлюбленной (красивая легенда, не правда ли?). Не нужно удивляться тому, что городской юноша много ездил верхом. Если наш герой увлекался чем-то, будь то плавание на шлюпе или езда на лошадях, то очень быстро осваивался. Неуклюжесть или, точнее, «неспортивность» Роберта были обусловлены не физическими особенностями его организма, а отсутствием потребности. Зачем бегать с мячом или прыгать с ракеткой в руке, если можно прочесть что-то интересное?

Кэтрин стала для Роберта тем, чем Лаура была для Петрарки – воплощением идеальной женщины. Любовь Роберта была скорее поклонением, нежели физической страстью, и вряд ли во время их длительных и частых прогулок он пытался переходить границы дозволенного. Воспринимала ли Кэтрин его чувства всерьез? Если даже и не воспринимала, то никак не показывала этого. Флирт – не измена, а пикантная приправа к жизни, разве не так? Эта история будет иметь продолжение, а пока что Роберт получил то, чего ему всегда не хватало: он стал более раскованным и уверенным в себе. Как сказали бы в наше время – «перестал зажиматься». Ранчо отца Кэтрин «Лос-Пинос» («Сосновое»), расположенное к северу от столицы штата Санта-Фе, стало местом, в котором, по словам Смита, «Оппенгеймер впервые в жизни почувствовал, что его любят, ценят и восхищаются им».

Если бы Оппенгеймера попросили выразить свое отношение к Нью-Мексико формулой, то, скорее всего, она имела бы следующий вид:

Свобода + Любовь = Нью-Мексико

Свобода не случайно стоит на первом месте, потому что ощущение свободы, оставшееся от эпохи первопроходцев, доминировало над всем остальным. В Нью-Мексико все было как-то проще и дышалось здесь привольнее, чем в Нью-Йорке, как в прямом, так и в переносном смысле.

Tierra de Encanto не просто очаровала Роберта Оппенгеймера, она взяла его в плен и не отпускала до конца жизни.

С подачи Кэтрин Пэйдж наш герой обзавелся коттеджем, расположенным неподалеку от ее ранчо. Сначала снял на длительный срок, а по истечении его купил. Коттедж был сложен из бревен и сырцового кирпича[14]14
  Сырцовый кирпич производится из смеси глины и песка, которая не обжигается, а высушивается. В России аналогичный строительный материал называют саманом.


[Закрыть], поэтому его прозвали «хижиной». «Официальное» название «Перро Калиенте» в переводе с испанского означало «горячая собака». История происхождения названия была следующей. Когда Кэтрин спросила Роберта, нравится ли ему коттедж, тот воскликнул: «Хот-дог!»[15]15
  Hot dog дословно переводится с английского как «горячая собака».


[Закрыть], что на жаргоне того времени соответствовало современному cool[16]16
  В переносном смысле – «круто».


[Закрыть]. «Перро Калиенте» стало уединенной обителью (хижина, шесть акров[17]17
  Акр – 0,405 гектара


[Закрыть] и ручей), в которой наш герой отдыхал от мирской суеты.

Глава четвертая
Студент

Вместо пяти тысяч энергичных, начитанных молодых людей с живым умом, собравшихся вместе для обдумывания идей и обмена ими, я вижу пять тысяч неотесанных деревенщин, покинувших свои вонючие фермы или захолустные городишки только для того, чтобы поорать на бейсбольных матчах.

Фрэнсис Фергюссон

Под приведенной в качестве эпиграфа фразой из письма Фрэнсиса Фергюссона к Герберту Смиту Роберт Оппенгеймер охотно бы поставил свою подпись. При близком знакомстве Гарвардский университет оказался весьма далеким от того идеального представления, которое формировали воспоминания его выпускников вкупе с рекламными буклетами. Люди обычно вспоминают о своей alma mater только хорошее, ведь тень репутации учебного заведения ложится на каждого выпускника, да и вообще хорошее дольше сохраняется в памяти.

Разумеется, Фрэнсис делился с другом своими впечатлениями от Гарварда, так что Роберт приехал туда уже подготовленным, без розовых очков и радужных надежд. Но был один фактор, который Фергюссон оценить не мог – антисемитизм. Поступление Роберта совпало по времени с кампанией за введение квоты на обучение евреев, развернутой президентом Гарвардского университета Эбботом Лоуренсом Лоуэллом.

Лоуэлла сильно беспокоил рост доли студентов-евреев. Их уже было свыше двадцати процентов, в то время как в Принстоне, главном конкуренте Гарварда, – всего три процента. Казалось бы, ну и что с того? Но не будем забывать, что времена были другие, а также, что Гарвард и прочие университеты, объединенные впоследствии в Лигу плюща[18]18
  Лига плюща – ассоциация восьми частных американских университетов, расположенных в семи северо-восточных штатах. Название происходит от побегов плюща, обвивающих старые здания в этих университетах. Лига включает в себя Брауновский, Гарвардский, Дартмутский, Йельский, Корнеллский, Колумбийский, Пенсильванский и Принстонский университеты.


[Закрыть], соперничали между собой не только в научной, но и в политической сферах. Высокий процент студентов-евреев никак не коррелировал с имиджем самого элитарного университета Соединенных Штатов, этакого академического клуба для избранных. Возможно, что сам Лоуэлл не имел ничего против евреев, но президентская должность обязывала его делать все возможное для укрепления репутации Гарварда. Тем более что буквально под носом был весьма тревожный пример: после того, как в Колумбийском университете доля студентов-евреев дошла до сорока процентов, оттуда начался отток «сливок общества». Как уже было сказано выше, квоту установить не удалось, но некоторые дискриминационные меры более мелкого порядка были введены.

Один из выпускников Гарварда охарактеризовал антисемитизм двадцатых годов прошлого века как «мягкий, но удушающий». Евреев не преследовали и не ущемляли в правах напрямую, просто перед ними открывались не все двери, например двери студенческих клубов. Но если судить по письмам той поры, лично Оппенгеймеру его национальность никаких проблем не создавала, иначе где-то бы проскользнул хотя бы намек. Наш герой постоянно приукрашивал действительность только в переписке с родителями, а в письмах к Фергюссону или, скажем, Смиту, делал это изредка. Пожалуй, единственной «дезинформацией» в письмах к Смиту являются упоминания о большом количестве друзей. На самом деле, таковых было мало. Поездка в Нью-Мексико придала Роберту уверенности в себе, но с людьми он все равно сближался туго.

Первым другом, приобретенным в Гарварде, стал Фредерик Бернхейм, у которого было много общего с Робертом, начиная с происхождения и заканчивая учебой в Школе этической культуры. Бернхейм был классом младше нашего героя, поэтому в школе они не общались, но теперь из-за пропущенного Робертом года, стали учиться на одном курсе. Оба изучали химию, и Бернхейм впоследствии стал известным биохимиком-фармакологом. Первый год друзья прожили в общежитии для первокурсников, а затем стали снимать на пару жилье (две смежные комнаты) в Кембридже[19]19
  Город, в котором находится Гарвардский университет. Ныне входит в состав Бостонской городской агломерации. В тексте идет речь о двух Кембриджах – британском и американском, что может вызывать у читателей небольшую путаницу.


[Закрыть]. В средствах Оппенгеймер стеснен не был, так что совместное проживание с Бернхеймом можно расценивать как следствие возникшей между ними приязни.

Оба приятеля стремились общаться со студентами-неевреями (каждый упоминал об этом в письмах или воспоминаниях). Их положение можно было охарактеризовать фразой «чужие и среди своих, и среди чужих». С евреями у них не было ничего общего, кроме национальности. Сомнительно, что Роберт или Фредерик могли сказать, когда в этом году будет праздноваться Песах и что нужно делать в Пурим. Оторванность от еврейских традиций препятствовала сближению с соотечественниками, к тому же обоим это было не нужно. А потомки пилигримов, в первую очередь, обращали внимание на происхождение, все прочее было для них вторичным.

На первом курсе Роберт стал членом Либерального клуба, в который принимали без оглядки на национальность, и даже написал пару статей для студенческого журнала Gad-Fly[20]20
  Gadfly (без дефиса) в переводе означает «овод».


[Закрыть], но уже весной 1923 года вышел из клуба и прекратил заниматься беллетристикой. Нет никаких свидетельств того, что его принудили к подобному решению, оно явно было принято по своей воле. Можно с уверенностью предположить, что Роберту стали неинтересны и клуб, и журнал. Или, может, изначально были неинтересны? «Я не знаю, зачем мне это понадобилось, – писал Оппенгеймер Смиту. – Я чувствовал себя как вытащенная из воды рыба… Я задыхался от всей этой дурацкой помпезности».

Кроме Бернхейма, Роберт сблизился с другим студентом-химиком – Уильямом Клаузером Бойдом, будущим светилом иммунохимии и соавтором Айзека Азимова (!)[21]21
  Азимов и Бойд вместе написали научно-популярную книгу «Расы и народы. Ген, мутация и эволюция человека».


[Закрыть]. Бойд был англосаксом из Штата Пещер[22]22
  Прозвище штата Миссури, расположенного на Среднем Западе США.


[Закрыть], иначе говоря, типичным или классическим американцем, с которым у Оппенгеймера, на первый взгляд, не могло быть ничего общего. Но это только на первый взгляд. Сближение началось с того, что Роберт попросил Уильяма, знавшего химию лучше всех сокурсников, проверить свою работу. Знакомство стало перерастать в дружбу после того, как было обнаружено общее хобби – оба писали стихи и рассказы. Можно представить, как ценно человеку, пишущему «в стол», обрести друга, с которым можно обсуждать свои произведения и вообще разговаривать о литературе. В Гарварде основной темой был футбол, на втором месте стояли бейсбол и парусные гонки, на третьем – политика, а литература находилась где-то в самом конце, вместе с живописью и музыкой, к которой, к слову, наш герой никогда не проявлял интереса. Семья Оппенгеймер вообще была не музыкальной, а интерес к музыке обычно прививается с детства, редко когда он пробуждается сам по себе.

Вместо триумвирата сложился треугольник. Бернхейм недолюбливал Бойда, которого считал высокомерным снобом, а Бойд, в свою очередь, находил Бернхейма «чересчур приземленным». Связующим звеном между ними был Оппенгеймер, ревновавший обоих своих друзей к прочим их знакомым. В представлении Оппенгеймера имело смысл поддерживать близкие отношения только с теми, кто реально тебе близок и «созвучен», а на остальных не стоит тратить времени. «Он мог устроить мне выволочку, если я начинал слишком часто ужинать вместе с кем-то из знакомых, – вспоминал Бернхейм. – Свидания с девушками тоже не стоило особо афишировать… Роберт был немного ревнив и порой это доставляло мне неудобство… В его обществе отчасти было некомфортно, потому что он всегда казался человеком, занятым решением неких важных проблем. Когда мы жили вместе, он по вечерам запирался в своей комнате, размышляя над постоянной Планка[23]23
  Постоянная Планка – основная константа квантовой теории, коэффициент, связывающий величину энергии кванта электромагнитного излучения с его частотой.


[Закрыть] или чем-то подобным. Я представлял, как он вдруг станет великим физиком, а я только лишь стремлюсь закончить Гарвард».

Примечательно, что Фергюссон, учившийся курсом старше, не общался ни с Бойдом, ни с Бернхеймом. Оппенгеймер распределял друзей по орбиталям, словно электроны в атоме. Фергюссон и Хорган – это один круг, а Бойд и Бернхейм – другой. Был еще и брат Фрэнк, которому в 1923 году исполнилось одиннадцать лет. Разница в возрасте пока еще не позволяла дружить с братом в полном понимании этого слова, но Фрэнк был для Роберта своим.

С определением лучшего, наиболее близкого друга Роберта Оппенгеймера у биографов возникают сложности, но на самом деле «ребус» решается просто. Лучшим другом Роберта Оппенгеймера всегда был Роберт Оппенгеймер. Не стоит выдвигать на первый план эгоизм, уместнее будет вспомнить о таком качестве, как самодостаточность. Наш герой был самодостаточным человеком, живущим по принципу, провозглашенному когда-то Омаром Хайямом: «лучше будь один, чем вместе с кем придется».

На второе место в иерархии друзей Оппенгеймера правильнее всего поставить Фрэнка Фергюссона, который был для Роберта не только другом, но и в какой-то степени кумиром. Когда Фрэнк создал в Гарварде клуб, целью которого было углубленное изучение наук, Роберт сразу же вступил в него. Вступил не только потому, что любил углубляться в науки, но и по той причине, что клуб был создан Фрэнком, который не мог создавать ничего неинтересного. В одном из писем к Герберту Смиту Фергюссон перечисляет членов клуба, не называя их имен: «чокнутый кембриджский пуританин, молодой человек из Атланты, изучающий химию, немец из Нью-Йорка, франт из Миннесоты, грек, ассистент профессора философии, гений математики и множество других разнообразных и очень вкусных рыб». Обратите внимание на слово «немец». Так называл Оппенгеймера не только Фергюссон. Роберт и впрямь соответствовал тому представлению, которое сложилось о немцах. Он был пунктуальным, любил порядок, держался корректно-холодно. Невозможно представить, чтобы Роберт закинул ноги на стол или хлопнул бы собеседника по плечу, как любят делать парни со Среднего Запада. Немец! Истинный немец! Да и имя немецкое – Роберт.

Стоит заметить, Фергюссон был недоволен Гарвардом, да и биология его никогда особо не привлекала. Он стремился заниматься литературой. И в 1923 году ему удалось получить стипендию для двухгодичного обучения в Оксфордском университете, где он как раз собирался изучать литературу.

Напрашивается вопрос: для чего студентам лучшего американского университета понадобилось углубленно изучать науки в клубном формате? Дело в том, что Эббот Лоуэлл делал акцент на разносторонности образовательного процесса, а не на его глубине. С одной стороны, такой подход удобен, поскольку дает возможность «попробовать понемногу от каждого пирога», но с другой – он не может удовлетворить пытливые умы, которым приходится изыскивать дополнительные возможности получения знаний. Среди курсов, которые проходил Оппенгеймер, был даже курс по истории Англии. Согласно гарвардским правилам, «естественнонаучники» должны были изучать несколько гуманитарных предметов. Справедливое требование, ведь здесь готовили культурную элиту Америки.

На первом курсе Оппенгеймер осваивался в Гарварде, пробуя на вкус различные науки, а со второго семестра начал учиться всерьез. «Я работаю, – сообщал он Смиту, – бесконечно пишу доклады, статьи, стихи, рассказы и разную чепуху, посещаю математическую и философскую библиотеки, где делю свое время между майн герром Расселом[24]24
  Бертран Артур Уильям Рассел (1872–1970) – выдающийся британский философ и математик.


[Закрыть] и созерцанием очаровательной и премилой леди, которая работает над диссертацией о Спинозе… Я отравляю воздух в трех разных лабораториях… уезжаю на выходные для того, чтобы переработать низкопотенциальную энергию в смех и усталость, читаю по-гречески, совершаю faux pas[25]25
  Faux pas – неверный шаг, оплошность (франц.).


[Закрыть], переворачиваю все на столе в поисках писем и сожалею, что не умер».

«Сожалею, что не умер» – это не совсем шутка. Периодически Оппенгеймер впадал в меланхолию или, как принято говорить сейчас, переживал периоды депрессии. Дискомфорт был не только внешним, но и внутренним. Оппенгеймер долго не мог определиться с тем, что ему следует делать после окончания университета. Постепенно он начал уделять все больше внимания физике и математике, без которых в квантовой химии делать нечего.

Лучшим курсом Оппенгеймер считал «Продвинутую термодинамику», которую читал Перси Уильямс Бриджмен, удостоенный в 1946 году Нобелевской премии за открытия, сделанные в физике высоких давлений. Оппенгеймер отзывался о Бриджмене как о «замечательном учителе», который «никогда не принимал вещи такими, какими они выглядели, и всегда все обдумывал».

В июне 1925 года Роберт Оппенгеймер окончил Гарвард с дипломом summa cum laude[26]26
  Summa cum laude – с наивысшей похвалой (лат.). Оппенгеймер получил диплом с высшим отличием.


[Закрыть] по химии. Свежеиспеченный бакалавр мог бы продолжить обучение в alma mater под руководством Бриджмена, но он решил сменить один Кембридж на другой, избрав в наставники «отца ядерной физики» Эрнеста Резерфорда.

Помимо платы за обучение, кембриджский Колледж Христа[27]27
  Административно Кембриджский университет представляет собой конфедерацию тридцати одного колледжа, одним из которых является Колледж Христа.


[Закрыть] затребовал характеристику, которую написал Бриджмен. В этом документе есть два заслуживающих внимания фрагмента. Первый: «У него скорее аналитический ум, чем физический, и он неловок в лабораторной работе». Второй: «Оппенгеймер – еврей, но не имеющий обычных качеств своей расы. Это высокий, хорошо сложенный, скромный молодой человек, и я думаю, что вам не стоит принимать во внимание причины подобного рода при рассмотрении его заявления».

Резерфорд, родившийся в семье новозеландского фермера, не имел расовых предрассудков, но «чистые теоретики» ему не требовались, поэтому он отказал Оппенгеймеру, сославшись на наличие большого количества «отличных кандидатов» на место студента-исследователя в его лаборатории.

Отказ не лишал Оппенгеймера возможности учиться в Колледже Христа. Нашему герою пообещали место в магистратуре в том случае, если он проявит способности к экспериментально-практической работе. С этим «авансом» он в сентябре 1925 года прибыл в колледж, подал заявление на поступление в магистратуру по физике, матанализу и физической химии, а затем отправился в путешествие по Корнуоллу[28]28
  Графство на юго-западе Англии.


[Закрыть] с Фрэнсисом Фергюссоном. Нужно было адаптироваться к Англии под руководством друга, который, как уже было сказано, изучал английскую литературу в Оксфорде.

Следует отметить, что здесь разница в положении друзей проявлялась гораздо острее, чем в Штатах. Да, Фрэнсис был сыном конгрессмена и условным «потомком пилигримов», а Роберт – сыном еврейского бизнесмена, но в Штатах определяющее значение всегда имели деньги, которые уравнивали аристократов и «неаристократов». А в «старой доброй Англии» происхождение имело первостепенное значение. Фергюссон вращался в высших кругах интеллектуальной аристократии, куда Оппенгеймеру путь был заказан, и ничего нельзя было с этим поделать. Как сказал Сэмюэл Джонсон[29]29
  Сэмюэл Джонсон (1709–1784) – выдающийся английский литературный критик и поэт.


[Закрыть], – «предрассудки не имеют разумных оснований, поэтому их нельзя опровергнуть разумными доводами».