Текст книги "Оппенгеймер. История создателя ядерной бомбы"

В конструкции бомбы предполагалось использовать «пушечный метод», предложенный в меморандуме Фриша и Пайерлса. «Начинку» делили на две неравные части. В нужный момент меньшая часть выстреливалась в бо`льшую, и таким образом создавалась сверхкритическая масса расщепляемого вещества. Урановая бомба «Малыш», сброшенная на Хиросиму, была бомбой пушечного типа.

Данный метод создания субкритической массы не очень-то подходил для плутониевой бомбы, поскольку имел гораздо более высокий нейтронный фон (уровень излучения нейтронов), что создавало опасность преждевременного запуска цепной реакции еще до соединения частей заряда.

Как в нужный момент превратить в сверхкритическую, заложенную в бомбу, некритическую массу плутония? Решение проблемы подсказал еще в 1942 году Ричард Чейс Толмен, профессор физической химии и математической физики Калтеха, ставший научным советником при генерале Гровсе. Некритическую массу нужно сжать настолько, чтобы она от повышения плотности стала критической. Сжатие осуществлялось посредством взрыва слоев фугасного материала (тротила), расположенного вокруг сферы с делящимся веществом. Теоретически идею проработал уже знакомый нам Роберт Сербер, а затем ею увлекся Сет Неддермейер, который убеждал Оппенгеймера в том, что бомба имплозивного[83]83
  Имплозия – взрыв, направленный внутрь.


[Закрыть] типа обладает более высоким поражающим действием, поскольку в ней доля вещества, подвергшегося делению, выше, чем в бомбе пушечного типа[84]84
  Распадается не весь заряд, а только часть его.


[Закрыть]. Оппенгеймер показал, что при необходимости он может быть таким же решительным, как и генерал Гровс. В июле 1944 года Лос-Аламосская лаборатория переключилась с разработки плутониевой бомбы пушечного типа, известной как «Худыш», на разработку бомбы имплозивного типа. К этому типу относились взорванный на полигоне Аламогордо «Гаджет» и сброшенный на Нагасаки «Толстяк».

Почему, несмотря на высокий нейтронный фон плутония, в Лос-Аламосе продолжались работы над плутониевой бомбой пушечного типа? Считалось, что при использовании плутония, очищенного от сильно «фонящего» изотопа плутоний-240, фон можно будет уменьшить до безопасных значений. Но раз уж появился более перспективный вариант, то от «Худыша» пришлось отказаться. Не все шло гладко, нужно было найти ответы на множество вопросов. Не сразу удалось добиться равномерного сжатия (поначалу сферу сплющивало взрывом), но то были уже мелочи. Как говорил Томас Эйкинс[85]85
  Томас Каупертуэйт Эйкинс (1844–1916) – один из крупнейших представителей американской реалистической живописи.


[Закрыть]: «Главное – определиться с перспективой, а детали сами встанут на свои места».

В августе 1944 года в Лос-Аламос прибыл Дэвид Грингласс, призванный в армию со студенческой скамьи. Сестра Дэвида Этель и ее муж Юлиус Розенберг были коммунистами и советскими шпионами, занимавшимися сбором военно-промышленной информации. Розенберги объяснили Дэвиду, который не был в курсе целей проекта, что в Лос-Аламосе разрабатывают атомное оружие, и сделали его своим агентом. Многого Дэвид им сообщить не мог, поскольку занимался изготовлением форм для взрывчатых веществ, используемых в бомбе имплозивного типа. Но кое-какие сведения он передал, в том числе и грубую схему «Толстяка». Шпионы были разоблачены только после войны, в 1950 году. Розенберги, оказавшиеся на электрическом стуле в 1953 году, стали единственными гражданскими лицами, казненными в Соединенных Штатах за шпионаж в период холодной войны. А Грингласс, пошедший на сотрудничество со следствием, получил пятнадцать лет заключения, из которых отбыл десять.

В том же 1944 году в Лос-Аламосе оказался еще один советский шпион – вундеркинд Теодор Холл, поступивший в четырнадцатилетнем возрасте в Колумбийский университет, а в восемнадцать лет получивший докторскую степень в Гарварде. На момент включения в Манхэттенский проект Холлу было девятнадцать. Разумеется, его проверяли, но юный нью-йоркский еврей, родившийся в семье, эмигрировавшей из России, был чист как стеклышко. Никто не мог предположить, что он по собственной инициативе пойдет на контакт с советской разведкой и передаст ее агентам чертежи «Толстяка» (дело было в конце 1944 года). Холл симпатизировал коммунистам и считал, что монополия на сверхмощное оружие опасна в первую очередь для самих Соединенных Штатов. Наличие аналогичного оружия у Советского Союза, по мнению Холла, создавало паритет и служило гарантией его неприменения.

Холлу невероятно повезло. Его разоблачили в рамках начатого в феврале 1943 года проекта «Венона» по расшифровке советских зашифрованных донесений. Поднимать шум было нельзя, потому что в этом случае советская сторона поняла бы, что ее секретная переписка активно изучается. Ради большего пожертвовали меньшим и не стали наказывать изменника, которому грозила смертная казнь, а просто уволили его из проекта.

Но самую важную информацию советская разведка получила от немецкого физика-теоретика Клауса Фукса, участвовавшего в Манхэттенском проекте от Великобритании. В 1932 году Фукс вступил в Коммунистическую партию Германии, а годом позже бежал за границу, осел в Великобритании, где продолжил обучение, а затем занялся научной работой. Своих политических взглядов он не афишировал и считался благонадежным «хорошим» немцем. В ноябре 1941 года Фукс явился в советское посольство в Лондоне и предложил свои услуги в качестве шпиона. Сотрудничество продолжилось и после переезда в Соединенные Штаты. Связь ненадолго прервалась, когда Фукса перевели в Лос-Аламос. Но в январе 1945 года советской разведке удалось наладить связь с ним и там. Фукс передал своим кураторам большой объем ценных сведений, в том числе и отчет о первом испытании атомной бомбы, известном как «Тринити». Принято считать, что благодаря стараниям Фукса советские физики смогли сократить срок создания атомной бомбы на три года.

Разоблаченному в 1949 году Фуксу тоже повезло, хотя и не так сильно, как Холлу. Его судили в Великобритании за шпионаж в пользу дружественного государства (Советский Союз и Великобритания были союзниками во Второй мировой войне). Благодаря этому он получил четырнадцать лет заключения, и Великобритания отказалась депортировать его в Соединенные Штаты, где Фукса ждал электрический стул.

12 апреля 1945 года президент Франклин Делано Рузвельт скоропостижно скончался от кровоизлияния в мозг. «Рузвельт был нашим президентом, нашим главнокомандующим и нашим предводителем в ветхозаветном и искреннем смысле… – сказал Оппенгеймер на памятном собрании. – Эти дни напоминают средневековые времена, когда смерть доброго, мудрого и справедливого короля ввергала его подданных в скорбь и отчаяние».

8 мая капитулировала нацистская Германия. Но это не могло и не должно было остановить Манхэттенский проект. Обе бомбы были уже, что называется, «на подходе», и было ясно, что они будут применены против Японии. Предложение ограничиться испытательным взрывом на полигоне с целью демонстрации наличия атомной бомбы не устраивало военную верхушку, сумевшую навязать свое мнение Гарри Трумэну, сменившему Рузвельта у власти (в то время как за ходом Манхэттенского проекта внимательно следили в Москве, Трумэн узнал о нем только после того, как начал исполнять президентские обязанности, – секретность обеспечивалась хорошо, правда, не совсем).

В свое время ряд ученых, в том числе и сам Оппенгеймер, проявляли озабоченность по поводу того, что атомная бомба может выжечь земную атмосферу, вызвав взрыв содержащегося в ней азота. Но расчеты, произведенные под руководством Ханса Бете, показали, что в глобальном смысле с атмосферой ничего не произойдет, изменения будут носить исключительно локальный характер.

Близился день испытания атомной бомбы, которому было суждено стать звездным часом или моментом позора Роберта Оппенгеймера и его команды. В рамках подготовки к испытанию 7 мая 1945 года был произведен «репетиционный» взрыв ста тонн тротила, понадобившийся для проверки и регулировки контрольного оборудования.

В том же месяце Оппенгеймер, Лоуренс, Комптон и Ферми были назначены членами армейского Научно-консультативного совета, деятельностью которого руководил военный министр Генри Стимсон. На первом заседании Совета Оппенгеймер сказал: «Возможно, было бы разумно, если бы Соединенные Штаты предложили миру свободный обмен информацией с особым акцентом на использование [атомной энергии] в мирных целях. Главной целью всех усилий, предпринимаемых в этой области, должно стать улучшение жизни людей. Если мы предложим обменяться информацией до того, как применим бомбу, наша моральная позиция будет гораздо сильнее».

Предложение не было принято. На заседании было подтверждено решение использовать атомную бомбу против Японии, которое было одобрено Рузвельтом и Черчиллем во время их встречи в Квебеке в августе 1943 года, и намечена первая цель – большой портовый город Хиросима. Перл-Харбор требовал отмщения. Президент Трумэн принял решение о сбросе атомной бомбы на Японию 1 июня 1945 года, еще до ее испытания.

Глава пятнадцатая
«Тринити» и то, что было после

Чрезвычайная опасность для человечества, присущая предложению [разработки термоядерного оружия], полностью перевешивает любое военное преимущество.

Роберт Оппенгеймер

Если разобрать на отдельные идеи концепции обеих атомных бомб, разработанных под руководством Роберта Оппенгеймера, то может создаться впечатление, что сам Оппенгеймер не внес в эту работу никакого вклада, кроме общего руководства проектом. На самом же деле его вклад был огромным, ведь ему постоянно приходилось принимать ключевые решения, влияющие на ход проекта, отделять «зерна от плевел», то есть перспективные идеи от неперспективных, выбирать, чем можно пожертвовать ради ускорения работы, и обеспечивать слаженную работу механизма, в котором отдельные «шестеренки» (да простится автору такое сравнение) то и дело пытались вращаться в обратную сторону. Оппенгеймер осуществлял не столько административное руководство проектом, сколько аналитическое, и эта задача была невероятно сложной. Но он с ней справился.

Испытательный взрыв не случайно был назначен на 16 июля 1945 года. Точнее говоря, 16 июля стало крайней датой, потому что на следующий день в городе Потсдаме близ Берлина должна была начать работу третья и последняя конференция, на которой присутствовали лидеры так называемой большой тройки – Соединенных Штатов, Великобритании и Советского Союза. Эта конференция решала судьбу не только послевоенной Германии, но и всей Западной Европы. И президенту Трумэну был нужен козырной туз.

Взрывотехническим отделом Лос-Аламосской лаборатории руководил Джордж Кистяковский, прежде занимавшийся разработкой взрывчатых веществ в Национальном исследовательском комитете по обороне. В молодости Кистяковскому, сыну известного российского юриста, пришлось пережить тяжелые испытания: с гимназической скамьи он ушел в Белую армию, два года сражался с большевиками, а затем был вынужден эмигрировать. У таких людей нередко формируется своеобразное чувство юмора. Сборку бомбы Кистяковский назначил на пятницу, 13 июля. Многим такое решение не понравилось, но Кистяковский утверждал, что «черный» день принесет удачу. Впрочем, возможно, на самом деле ему просто хотелось иметь в запасе один день, поэтому сборка была начата за три дня до испытания, хотя для нее с лихвой хватило бы и двух дней.

Бомбу установили на тридцатиметровую стальную вышку, а плутониевый заряд, во избежание неожиданностей, вложили в нее непосредственно перед взрывом, который был назначен на четыре часа утра – «тихий час», когда все спят. Полигон находился примерно в шестидесяти милях от города Аламогордо, более уединенного подходящего места в штате Нью-Мексико найти не удалось.

Оптимальной для испытания была ясная безветренная погода, поэтому в ожидании наилучших условий взрыв отложили до половины шестого. Решение принимал Оппенгеймер, который каждые пять или десять минут выходил из блиндажа, находившегося в пяти с половиной милях от вышки с бомбой, для того чтобы оценить погоду.

Взрыв произошел в пять часов двадцать девять минут сорок пять секунд. «Моим первым впечатлением стало ощущение очень яркого света, который залил все вокруг, а обернувшись, я увидел знакомое теперь многим зрелище огненного шара… – вспоминал Лесли Гровс. – Вскоре, буквально через пятьдесят секунд после взрыва, до нас дошла ударная волна. Я был удивлен ее относительной слабостью. На самом деле ударная волна была не такой уж и слабой, просто вспышка света оказалась такой сильной и такой неожиданной, что реакция на нее на время снизила нашу восприимчивость… Вскоре после взрыва Фарелл [бригадный генерал, помощник Гровса] и Оппенгеймер вместе с другими людьми, находившимися на пункте управления, вернулись в лагерь. Первыми словами подошедшего ко мне Фарелла были: “Война окончена”. Я ответил: “Да, но только после того, как мы сбросим еще две бомбы на Японию”. Затем поздравил Оппенгеймера, сказав, что испытываю гордость за него и всех его людей. Он поблагодарил меня. Я уверен, что в тот момент оба мы уже думали о будущем, о том, сможем ли мы повторить наш успех и тем самым обеспечить победу».

Справедливости ради надо отметить, что в одиночку Япония, воевавшая из последних сил и ресурсов, не могла оказывать длительного сопротивления, особенно с учетом того, что боевые действия против нее готовились начать советские войска (это произошло 9 августа 1945 года, в день сброса атомной бомбы на Нагасаки). Япония была обречена, и это хорошо понимали в Белом доме и Пентагоне (строительством которого с сентября 1942 года руководил тот же Лесли Гровс). Обе бомбы были демонстрацией нового оружия для устрашения Москвы. Япония капитулировала бы и без этого, разве что неделей позже.

Генерал Фарелл был вместе с нашим героем в момент взрыва. «Доктор Оппенгеймер, на котором лежала громадная ответственность за происходящее, в этот последний момент стал еще напряженнее, – вспоминал он. – Вцепившись руками в стойку, он едва дышал… Когда диктор крикнул в свой микрофон: “Взрыв!” и все вокруг залила ослепительная вспышка света, за которой последовал глухой рев, его лицо выразило глубокое облегчение».

Нобелевский лауреат Исидор Раби, бывший консультантом проекта, сравнил походку вышедшего из машины Оппенгеймера с поступью победителя, продемонстрированной Гэри Купером в фильме «Ровно в полдень»[86]86
  «Ровно в полдень» – черно-белый вестерн режиссера Фреда Циннемана, снятый в 1952 году и считающийся классикой жанра. В Соединенных Штатах фильм пользовался популярностью, сравнимой с популярностью картины «Чапаев» в России. Гэри Купер играл героического шерифа Кейна, который в одиночку расправляется с тремя опасными бандитами.


[Закрыть]. Что ж, Оппенгеймер имел все основания чувствовать себя победителем. Многократно проверенные расчеты показывали, что бомба непременно должна взорваться. Но наука знает множество примеров того, когда действительность не оправдывала расчетов.

А вот впечатления самого Оппенгеймера: «Кто-то смеялся, кто-то плакал. Большинство молчали. Я вспомнил строку из индуистского священного писания Бхагавадгиты: Вишну пытается убедить принца в том, что тот должен исполнить свой долг, и, чтобы произвести на него впечатление, предстает многоруким и говорит: “Теперь я – смерть, разрушитель миров”. Думаю, что все мы так или иначе думали об этом».

Взорванную бомбу назвали «Гаджетом», а испытание получило кодовое название «Тринити». И биографы до сих пор спорят, какую именно троицу имел в виду Роберт Оппенгеймер. Объяснения обычно даются сложные, с экскурсом в его прошлое или же в поэзию, но почему-то никто не замечает или не хочет замечать наиболее простого объяснения, которое лежит буквально «под носом». «Гаджет» стал первой из ТРЕХ атомных бомб, которые планировалось изготовить: одну – для испытаний, две – для сброса на Японию. «Гаджет», «Малыш» и «Толстяк» – вот троица Оппенгеймера.

Мощность «Гаджета» составила примерно двадцать тысяч тонн в тротиловом эквиваленте. Вспышку было видно за сотню миль, и ударная волна распространилась на большое расстояние, так что сохранить испытание в тайне не удалось. «В окружающих населенных пунктах, особенно в Эль-Пасо, жители были крайне взбудоражены этим событием, – пишет Гровс в своих мемуарах. – Как часто бывает в подобных случаях, взрыв, не нанесший никакого ущерба лагерю и другим близко расположенным объектам, повредил одно или два зеркальных стекла в городе Силвер-Сити на расстоянии ста восьмидесяти километров. Газеты в Эль-Пасо вышли с кричащими заголовками, сообщавшими о взрыве и его последствиях. Благодаря бдительности и стараниям Управления цензуры удалось предотвратить появление каких-либо сообщений о взрыве в газетах восточной части страны, за исключением нескольких строк в одной из утренних вашингтонских газет. Но на Тихоокеанском побережье эти новости попали в радиопрограммы и распространились широко». После того как стало ясно, что огласки избежать невозможно, журналистам сообщили о взрыве на складе боеприпасов, возникшем в результате случайной детонации.

Впрочем, секретность была уже не нужна. Спустя неделю президент Трумэн словно бы мимоходом сообщит Сталину, что у Америки есть оружие необычайной разрушительной силы, а Сталин воспримет это сообщение как само собой разумеющееся (подробности сотрудничества Клауса Фукса с советской разведкой засекречены по сей день, но можно с уверенностью предположить, что отчет об испытании был сделан подробный).

В отчете, представленном военному министру Генри Стимсону, генерал Гровс позволяет себе перейти на художественный язык, не вполне уместный для официального документа: «Яркость вспышки на расстоянии двадцати миль была такой, словно несколько солнц светило в полдень. Образовался огромный огненный шар, который через несколько секунд превратился в гриб и поднялся на высоту более десяти тысяч футов…». Отныне понятие «ядерный гриб» войдет в обиход несмотря на то что «гриб» не является признаком именно ядерного распада, он указывает только на мощность взрыва.

«Тринити» стало торжеством научной идеи, доказательством того, что двухлетняя работа большого коллектива ученых и помогавших им специалистов не пропала впустую. Но теперь нужно было сосредоточиться на изготовлении бомб, которые будут сброшены на населенные города. И у большинства ученых мысли об этом вызывали сильный дискомфорт. Одно дело – работать ради реализации научной идеи, и совсем другое – готовить смерть для десятков тысяч людей, пусть даже и японцев, которые были столь безжалостными в Перл-Харборе и вообще. Секретарша Оппенгеймера Энн Уилсон вспоминала, что после испытательного взрыва торжествующим он был недолго, очень скоро это состояние сменилось унынием. Наш герой выглядел не как победитель, а как побежденный. И когда Энн поинтересовалась причиной такого настроения, то услышала ответ: «Я не могу перестать думать обо всех этих бедных маленьких японцах». «Отец атомной бомбы» не был монстром, каким его иногда стараются изобразить. Он был патриотом, делавшим все возможное для своего государства, для его победы. Пока существовала гитлеровская Германия, в которой активно шла разработка атомного оружия, старания Оппенгеймера имели смысл. Теперь же, когда Германия была повержена, а Соединенные Штаты получили сверхмощное оружие, изготовление бомб для сбрасывания на Японию выглядело не благородным патриотическим поступком, а чем-то иным.

«Гаджет» был единственной бомбой, собранной в Лос-Аламосе. «Малыша» и «Толстяка» собирали на тихоокеанской военной базе ВВС, расположенной на острове Тиниан. Оппенгеймер в сборке не участвовал, ею руководил Роберт Сербер.

Сброшенный на Хиросиму «Малыш» (урановая бомба пушечного типа) была не столь мощной, как «Гаджет», «всего» двенадцать с половиной тонн в тротиловом эквиваленте, но этого оказалось достаточно, чтобы создать «ад на земле». Роберт Кэрон, хвостовой стрелок бомбардировщика Б-29 под командованием полковника Пола Тиббетса, сбросившего бомбу на Хиросиму, вспоминал: «Я пытался описать гриб, эту кипящую массу. Я видел, как в разных местах вспыхивают пожары, словно языки пламени, вырывающиеся из углей. Меня попросили их пересчитать. Я переспросил: “Пересчитать?” Черт побери, я бросил на пятнадцати, они вспыхивали слишком быстро, чтобы их можно было сосчитать. Я до сих пор вижу все это – и гриб, и кипящую массу, похожую на лаву или мелассу[87]87
  Меласса – кормовая патока, тягучая жидкость темно-бурого цвета, побочный продукт производства сахара.


[Закрыть], которая покрыла весь город… и повсюду вспыхивали пожары, так что очень скоро из-за дыма стало невозможно что-либо разглядеть».

Оппенгеймер узнал о бомбардировке Хиросимы только из официального заявления, зачитанного пресс-секретарем президента 7 августа 1945 года в одиннадцать утра по вашингтонскому времени. «Шестнадцать часов назад американский самолет сбросил бомбу на Хиросиму, важную военную базу японцев… – говорилось в сообщении. – Это атомная бомба. Мы покорили силы Вселенной. Сила, из которой черпает энергию Солнце, была направлена против тех, кто принес войну на Дальний Восток. Мы потратили два миллиарда долларов на величайшую научную авантюру в истории и выиграли. Если японцы теперь не примут условия Потсдамского ультиматума[88]88
  Потсдамская декларация, опубликованная 26 июля 1945 года в рамках Потсдамской конференции от имени правительств Великобритании, США и Китайской Республики, требовала от Японии безоговорочной капитуляции. В случае отказа Японию ожидало «быстрое и полное уничтожение». 28 июля японское правительство отклонило требования Потсдамской декларации.


[Закрыть], то пусть ждут разрушительный ливень с небес, подобного которому на Земле еще не видели». Гровсу доложили о взрыве еще до официального заявления, но он не стал сразу же информировать Оппенгеймера и не позволил сделать это его помощнику Джону Мэнли, который находился в Вашингтоне в ожидании новостей. Не нужно усматривать в этом какого-либо пренебрежения, просто Гровс понимал, что новость тут же разнесется по всей лаборатории, а деловой этикет требовал, чтобы о столь важных событиях первыми сообщали правительственные источники.

В Лос-Аламосе новость была воспринята с радостью (как-никак очередной успех, теперь уже в полевых условиях) и облегчением. Теперь, после того как о наличии у Соединенных Штатов атомной бомбы узнал весь мир, режим секретности, сильно осложнявший жизнь участников проекта, должен был быть смягчен. О жертвах в первый момент мало кто думал. Сам Оппенгеймер на праздничном торжестве выглядел победителем. «Пока еще рано говорить о конкретных результатах, но можно быть уверенными в том, что японцам это не понравилось, – сказал он в своей короткой речи. – И единственное, о чем я жалею, так это о том, что мы не успели создать бомбу раньше, чтобы использовать ее против немцев». К японцам у Оппенгеймера не было личных счетов, в отличие от немцев, которые от преследования евреев перешли к их массовому уничтожению.

9 августа 1945 года на Нагасаки был сброшен «Толстяк». Накануне войну Японии объявило правительство Советского Союза, которое японцы рассматривали в качестве потенциального посредника на переговорах с Соединенными Штатами. 15 августа 1945 года император Хирохито объявил по национальному радио, что Япония принимает условия Потсдамского ультиматума. Капитуляция спасла Японию от очередной атомной бомбы, которая должна была быть готова примерно к 18 августа. В случае упорства японцев к трем бомбам, сброшенным в августе, должны были добавиться еще по три бомбы в сентябре и октябре. Разыграв козырную карту, Соединенные Штаты были намерены играть до победного конца. Японию спасло от полного уничтожения благоразумие императора Хирохито, сказавшего: «Продолжение войны принесет смерть десяткам, а, возможно, что и сотням тысяч людей. Весь народ обратится в пепел. Как же я тогда смогу исполнять волю моих божественных предков?» [89]89
  Согласно синтоистским верованиям, прародительницей японского императорского рода является богиня Аматэрасу-о-миками. В 1946 году под давлением американской оккупационной администрации император Хирохито издал «Декларацию о человеческой природе», в которой представление о том, что император будто бы обладает божественной природой, а японский народ превосходит прочие расы и предназначен для мирового господства, объявлялось ложным.


[Закрыть]

Из рапорта, написанного одним из агентов ФБР, известно, что 9 августа после известия о бомбардировке Нагасаки, у Оппенгеймера был нервный срыв. Мысль о многочисленных жертвах и страшных разрушениях, причиненных его творением, была невыносима. Но человеческая психика устроена так, что на пике переживаний часто открываются спасительные двери. Такой дверью для Роберта Оппенгеймера стала мысль о том, что атомное оружие положит конец войнам. Никто не рискнет развязывать войну под угрозой получения столь сокрушительных ударов. В свое время то же самое говорили и об авиации, считая, что угроза бомбардировки глубоких тылов может удержать от войны. На самом же деле то, что заложено в человеческой природе эволюцией, представляющей собой непрерывную борьбу за выживание, невозможно вырвать с корнем, и мощное оружие скорее побуждает к его использованию, нежели служит сдерживающим фактором.

Если сбрасывание первой бомбы на Хиросиму многие участники Манхэттенского проекта воспринимали как пусть и страшную, но неизбежную демонстрацию силы, необходимую для того, чтобы переломить ход войны и вынудить чрезвычайно упертых японцев капитулировать, то бомбардировка Нагасаки выглядела неоправданной жестокостью, целью которой было испытание плутониевой бомбы имплозивного типа на живых людях в условиях большого города. И ничего больше.

В докладе Научно-консультативного совета военному министру, подписанном Оппенгеймером, говорилось, что безопасность нации может основываться только на недопущении будущих войн.

12 августа 1945 года, всего через несколько дней после бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, был опубликован отчет «Атомная энергия в военных целях», подготовленный участником Манхэттенского проекта Генри Деволфом Смитом по инициативе генерала Гровса. В этом отчете, известном также как «отчет Смита», весьма откровенно излагалась информация о Манхэттенском проекте. Оппенгеймер и многие его коллеги восприняли отчет как демонстрацию миролюбия, как стремление к открытому диалогу с Советским Союзом. На самом деле отчет Смита просто проводил границу между тем, о чем можно было говорить открыто, и секретной информацией. Практически сразу же после выхода отчета президент Трумэн подписал указ, запрещавший раскрытие любой информации об атомном оружии, а государственный секретарь[90]90
  Государственный секретарь возглавляет Государственный департамент – ведомство внешней политики США, то есть является министром иностранных дел.


[Закрыть] Джеймс Бернс передал Оппенгеймеру через Джорджа Харрисона, возглавлявшего Отдел полевой службы Управления научных исследований и разработок, «что его предложение о международном соглашении пока не имеет практического смысла и что он и остальные должны продолжать работать в полную силу».

В конце августа Оппенгеймер «взял тайм-аут», уехав вместе с женой на несколько дней в Перро Калиенте. Ему необходимо было сбросить то невероятное напряжение, в котором он пребывал последнее время, и подумать о будущем. На старое место в Беркли его уже не тянуло, поскольку отношения с руководством Калифорнийского университета были изрядно подпорчены за время работы в Лос-Аламосе (ничего личного, одни только проблемы рабочего взаимодействия, но наступает момент, когда рабочее становится личным). В предложениях недостатка не было. Любой университет Соединенных Штатов был готов распахнуть двери перед руководителем самого известного научного проекта в истории страны. Но в конечном итоге наш герой предпочел вернуться на «насиженное место» в старый добрый Калтех. И это неудивительно: после всего пережитого ему очень хотелось укрыться в уютном знакомом мирке. Но возвращение в Пасадену произойдет только в ноябре 1945 года. А пока Оппенгеймер вернулся в Лос-Аламос, где испытал сильное потрясение, укрепившее его в мысли о том, что ядерное оружие никогда больше не должно применяться.

Двадцатичетырехлетний физик Гарри Даглян, работавший в Лос-Аламосе под началом Отто Фриша, во время очередного эксперимента (надо сказать, довольно опасного) получил большую дозу радиации и, несмотря на все усилия врачей, скончался через двадцать пять дней в больнице. На тот момент в Соединенных Штатах было принято считать японские сообщения о страшных последствиях лучевой болезни «пропагандистскими сказками». И вот Оппенгеймер столкнулся с такой «сказкой» в реальной жизни. Масла в огонь, горевший в душе нашего героя, подлили рассказы Роберта Себера, вернувшегося в Лос-Аламос из Японии в середине октября.

В начале сентября ученые Лос-Аламоса создали ассоциацию, выступавшую за свободный обмен информацией, касающейся атомной энергии, между всеми странами. Альтернативой полной «уравнивающей» открытости была бесконечная гонка вооружений, которую участники ассоциации надеялись предотвратить. Исполнительный комитет ассоциации подготовил обращение к президентской администрации с призывом к установлению международного контроля над ядерной энергией и направлении ее использования в мирное русло.

9 сентября Оппенгеймер отправил копию этого обращения Джорджу Харрисону. Ответом властей стал законопроект Мэя – Джонсона, представленный на рассмотрение Конгресса 3 октября по инициативе члена палаты представителей Эндрю Мэя и сенатора Эдвина Джонсона. Смысл законопроекта, который в конечном итоге прокатили в Сенате как чересчур милитаристский и недостаточно либеральный, сводился к тому, что у Соединенных Штатов есть секреты, которые нужно защищать. За разглашение государственных секретов предусматривалось строгое наказание – крупный штраф или тюремное заключение.

Коллеги Оппенгеймера были крайне удивлены тем, что он выступил в поддержку этого законопроекта и убеждал исполнительный комитет Ассоциации ученых Лос-Аламоса поддержать его. «Парадоксу» дал объяснение Фрэнк Оппенгеймер, принимавший активное участие в деятельности ассоциации: «Роберт считал, что должен иметь возможность изменить ситуацию изнутри». Вряд ли у нашего героя была бы такая возможность в случае принятия законопроекта, но он в глубине души был идеалистом, верившим в силу разумных доводов.

16 октября 1945 года Роберт Оппенгеймер оставил свой пост в связи с истечением срока контракта. В прощальной речи, после всего, что полагается говорить в подобных случаях, он сказал, что «если атомные бомбы окажутся в арсенале воюющих или готовящихся к войне стран, то настанет день, когда род человеческий проклянет Лос-Аламос и Хиросиму» и призвал нации объединяться для того, чтобы не погибнуть. Из Лос-Аламоса он отправился в Вашингтон, чтобы выступить перед комиссиями Конгресса с разъяснениями по поводу законопроекта Мэя – Джонсона. Он еще верил, что сможет что-то изменить.